Глава 60 «Камень» и «дева»

Глава 60

«Камень» и «дева»

«Я – психологическая задача, ребус и энигма для грядущих поколений, сфинкс!»

Е. П. Блаватская

В начале 1889 года самочувствие Елены Петровны ухудшилось. Она сообщила сестре Вере:

«Как видишь, я в Брайтоне, на побережье, куда меня послали врачи дышать океаническими испарениями Гольфстрима, чтобы излечиться от полного нервного истощения. Я не чувствую никаких болей, только сильное сердцебиение, звон в ушах – я почти оглохла, – а еще слабость, такую слабость, что с трудом могу руку поднять. Мне запрещено писать, читать и даже думать, вместо этого я должна целые дни проводить на воздухе – "сидеть у моря и ждать погоды". Мой врач испугался сам и напугал всех сотрудников. Это очень дорогое место; а денег у меня – пшик! Поэтому мои эзотеристы тотчас же собрали деньги и уговорили меня поехать. И теперь субсидии на мое лечение текут со всех концов света; некоторые даже без подписи, просто адресованы мне. Америка особенно щедра, так что, право слово, мне неловко… Подле меня поочередно дежурят двое или трое теософов, которые приезжают из Лондона; стерегут каждое мое движение, словно церберы. Как раз сейчас один из них просунул голову в дверь, слезно просит, чтобы перестала писать, но должна же я дать знать, что все еще жива. Ты ведь бывала в Брайтоне, не так ли? Здесь прекрасная весенняя погода; солнце просто итальянское, воздух великолепный; море как зеркало, и все дни напролет меня катают туда-сюда по эспланаде в кресле для инвалидов. Это так мило. Думаю, что я уже достаточно окрепла. Мозги мои шевелятся гораздо медленнее, но раньше я просто боялась за свою голову. "Вы перетрудились, – говорит (мой врач). – Вы должны дать себе отдых". Вот так! И это – при всей той работе, что лежит на мне! "Будет с вас ваших писаний, – говорит, – теперь катайтесь". Легко ему говорить, ну да все равно, я должна привести в порядок третий том (Тайной) Доктрины, да четвертый едва начат…Не бойся».

После небольшого отдыха Елена Петровна вновь хотела приняться за работу, но ей пришлось заняться переездом. Для Ложи Блаватской было необходимо более просторное помещение поближе к центру Лондона.

«Мне запрещено теперь работать, но все равно я ужасно занята, перебираюсь с одного конца Лондона на другой, – писала она в апреле 1890 года Вере. – Мы сняли три отдельных дома, соединенных садом, на несколько лет с разрешением на пристройки. Я строю лекционный зал, вмещающий триста человек; зал задуман в восточном стиле, из полированного дерева, и облицован кирпичом, чтобы холод не проникал, без потолка внутри, крышу будут поддерживать балки, тоже из полированного дерева. Один из наших теософов, художник, собирается расписать его аллегорическими символами и картинами. Это и впрямь будет великолепно!»

И действительно, художник расписал сводчатый потолок символами шести великих религий и зодиакальными знаками. В то время это был смелый шаг, так как в Англии были очень сильны религиозные традиции. Как только ремонт был закончен, Елена Петровна поселилась в новом здании, расположенном на Авеню-Роуд, куда переехала и большая часть сотрудников штаб-квартиры Общества.

Об этом периоде ее жизни осталось множество воспоминаний ее современников, некоторые выдержки из которых создают ее неординарный образ:

1) Обстановка. – «Комната Елены Петровны обставлена в типичном для эпохи викторианском стиле, довольно большая, – вспоминал один из посетителей, – в глаза бросались многочисленные маленькие столики и этажерки, расставленные вокруг того места, где сидит Е.П.Б. – уже очень больная, со следами водянки, придающей ее телу, некогда стройному, неестественную полноту; создается впечатление, что она едва ли сумеет подняться с кресла. Я вижу ее сзади, обрамленную светом, льющимся из окна. За окном виден зеленый массив Холлэнд-парка.

Я осматриваю комнату, стараясь не шуметь. Дальняя часть помещения занята пестрой коллекцией: книги, пергаменты, свитки из ткани, вероятно, с письменами, бронзовые статуэтки с юга Индии, отобранные скорее из-за символики, нежели из-за древности или внешнего вида, ковры из Адони, деревянные блюда из Морадабада, кашемировые салфетки, сенегальские изображения, на полу ковры из палгатского волокна. Необычные фигурки неизвестного происхождения, камни, какие-то маленькие окаменелости, собранные во время путешествий по дальним странам и не имеющие особой ценности, которые подходят скорее для кабинета старого лорда-путешественника, нежели знатной русской дамы. Я не подозревал, что кресло Е.П.Б. вращающееся, – она уже не работает спиной ко мне, а весело смотрит на меня, ожидая, когда я закончу свой осмотр. Извинившись, я подхожу и сажусь на деревянный стул у полунакрытого стола в двух метрах от нее, на который она мне указала».

2) Распорядок работы. – «Правила, заведенные в доме, были – и остались – очень простыми, – вспоминала об этом периоде Анни Безант, – но Е.П.Б. настаивала на том, чтобы наша жизнь была предельно размеренной. Мы завтракали в 8 часов, потом работали с перерывом на ленч в час дня до ужина в семь. После ужина все дела, касающиеся Общества, отставлялись в сторону, и мы собирались в комнате Е.П.Б., где обсуждали наши планы, получали наставления, слушали, как она объясняет самые запутанные вопросы. В полночь все огни в доме гасли. Сама она писала безостановочно; постоянно недомогающая, но с непреклонной волей, она заставляла свое тело служить ей… В роли учителя она была удивительно терпелива, объясняя одну и ту же вещь по-разному снова и снова, но если ее объяснение все равно не доходило, она откидывалась на спинку кресла: „Бог мой (легкое „Mon Dieu“ иностранки), – неужто я совсем дура, коль вы никак не поймете?“ „Ну-ка, вот вы, вы, – обращалась она к кому-нибудь, на чьем лице читались робкие проблески понимания, – объясните этим олухам царя небесного, что я имею в виду“. Если ученик подавал надежды, она безжалостно боролась с его тщеславием, самомнением, претензиями на обладание знанием; острые стрелы иронии разили любое притворство. Других она гневной насмешкой пробуждала от летаргии; она в полном смысле слова сделала себя орудием для подготовки учеников, при этом ее совершенно не волновало, что они или кто-то другой станут думать о ней, лишь бы это шло им на пользу».

3) Досуг. – «Любимейшим удовольствием ее было в эти последние наши вечера слушать русские, простые песни… – писала Верочка, которая в то время вместе со своими двумя дочерьми гостила у сестры в Лондоне. – То и дело обращалась она то к одной, то к другой из дочерей моих с заискивающею просьбой в голосе: „Ну, попой что-нибудь, душа!.. Ну, хоть Ноченьку!.. Или Травушку… Что-нибудь наше родное спойте…“ Последний вечер перед отъездом нашим до полуночи дочери мои, как умели, тешили ее; пели ей „Среди долины ровной“ и „Вниз по матушке по Волге“, и русский гимн наш, и русские великопостные молитвы. Она слушала с таким умилением, с такою радостью, будто знала, что больше русских песен не услышит».

4) Обучение, идеи. – «На прошлой неделе Е.П.Б. особенно интересно говорила о „Тайной Доктрине“. Надо постараться упорядочить это и записать, пока все еще свежо в моей памяти, – тщательно конспектировали каждый шаг своей руководительницы теософы. – По ее собственным словам, „лет через тридцать-сорок это может кому-то пригодиться“. Прежде всего, „Тайная Доктрина“… содержит, по ее словам, ровно столько, сколько мир сможет воспринять в грядущем столетии. В связи с этим возник вопрос, на который она ответила следующим образом: „Мир“ означает человека, живущего в личностной Природе. Этот „Мир“ найдет в двух томах „Тайной Доктрины“ все, что доступно его пониманию, но не более. Но это не значит, что Ученик, который не живет в „Мире“, не сможет найти в этой книге больше, чем находит в ней „Мир“. В каждой форме, какой бы грубой она ни была, содержится скрытый образ ее создателя. Подобно этому и в авторском сочинении, каким бы туманным оно ни было, запечатлено скрытым образом знание его автора».

«Мир еще не готов воспринять философию оккультных наук – пусть он сначала убедится в том, что в невидимом мире есть существа, и что в человеке скрыты способности, которые смогут сделать его Богом, здесь, на Земле, – утверждала на закате своей жизни Елена Петровна Блаватская. – Есть путь нелегкий, тернистый, изобилующий всевозможными опасностями, но все же существующий и ведущий к самому сердцу Вселенной. Я могу рассказать, как найти тех, кто укажет вам тайные врата, открывающиеся только внутрь, но тут же и навсегда захлопывающиеся за неофитом, ступившим за них. Нет опасности, не преодолимой бесстрашной отвагой; нет испытания, которое не могла бы пройти безупречная чистота; нет трудности, с которой не справился бы сильный разум. Тех, кто побеждает, ждет впереди награда; для тех, кто проиграл, впереди множество жизней, в которых еще может прийти успех».

Теософы попросили Елену написать «Мемуары», чтобы она сама изложила события своей жизни так, как она их помнила. К тому же многим были интересны некоторые моменты, о которых в обществе спорили из-за выдвинутых против нее когда-то обвинений, достаточно потрепавших ей нервы.

Сначала Елена Петровна приняла предложение «в штыки», но потом согласилась.

«Отдаю себя в ваши руки, – сказала она, – но только прошу вас помнить, что эти «Мемуары» подобно вулкану выбросят наверх новую грязь и пламя… ЛОЖЬ – блестящий, полный жизни вымысел имел бы больший успех, чем подобные отрывочные сведения и эпизоды. <…> Я смотрю на всех этих людей, лающих и исходящих ядом вокруг меня ныне, как бесплотный дух может взирать на собак, кидающихся с лаем на его тень. Я выстрадала весь запас страдания, отпущенный мне моей земной природой, и горючего больше нет».

Она понимала, что всех интересует не ее общественная деятельность, которая была всем хорошо известна, а ее личная жизнь «с подробностями». Ее признания могли подлить масла в огонь и добавить пищи для домыслов, уже брошенных миру семьей Коломб и прочими недоброжелателями, испортившими ее репутацию. Поэтому она ответила в свойственной ей манере.

«Мне часто напоминают о том, что я, как общественный деятель, женщина, вместо выполнения своих чисто женских функций, исполнения супружеских обязанностей со своим мужем, рождения детей, вытирания их носов, забот о своей кухне и нахождения утешения с помощниками по супружеству, тайком и за спиной мужа, избрала путь, который привел меня к дурной славе и известности. И поэтому можно было ожидать всего того, что со мною произошло. Отлично, я признаю это и соглашаюсь. Но в то же время я говорю миру: „Дамы и господа, я в ваших руках и подлежу суду. Я основала Т.О., но над всем тем, что было со мною до этого, опущено покрывало, и вам нет до этого никакого дела. Я оказалась общественной деятельницей, но то была моя частная жизнь, о которой не должны судить эти гиены, готовые ночью вырыть любой гроб, чтобы достать труп и сожрать его, – мне не надо давать им объяснений. Обстоятельства запрещают мне их уничтожить, мне надо терпеть, но никто не может ожидать от меня, что я стану на Трафальгарской площади и буду поверять свои тайны всем проходящим мимо городским бездельникам или извозчикам. Хотя к ним я имею больше уважения и доверия, чем к вашей литературной публике, вашим „светским“ и парламентским дамам и господам. Я скорее доверюсь полупьяному извозчику, чем им“». <…>

«Я мало жила на своей родине в так называемом „обществе“, но я его знаю – особенно в последние десять лет – может быть лучше, чем вы, хотя вы в этом культурном и утонченном обществе провели более 25 лет.

Ну, хорошо, униженная, оболганная, оклеветанная и забросанная грязью, я говорю, что ниже моего достоинства было бы отдать себя их жалости и суду. Если бы я даже была такой, какой они рисуют меня, если бы у меня были толпы любовников и детей, то кто во всем этом обществе достаточно чист, чтобы открыто, публично бросить первым в меня камень?»

Она написала свои мемуары, но не стала откровенничать и опустила те самые «подробности», которые ожидали от нее услышать, в виде объяснений к распространяемым слухам, предположениям или догадкам, изложив только то, что считала нужным для понимания ее личности.

«Как они сейчас написаны, – говорила она, – эти несчастные "Мемуары" действительно напоминают костюм Арлекина, сшитый из разных лоскутков. Остается впечатление робкой испуганной нищенки, решившей потолкаться в изысканном обществе среди леди и джентльменов. <…> Не дразните дремлющих собак».

В последние месяцы своего пребывания на Земле Елена Петровна Блаватская была занята подготовкой задуманного ею большого Теософского словаря. Незаметно для окружающих, 8 мая 1891 года, ее душа ушла в иное измерение, оставив свою оболочку в кресле, за рабочим столом.

В оккультизме образ «Красной Девы» символизирует превращение низшей животной природы человека в высшую духовную и олицетворяет огромную работу, а «Камень», как символ, рождается, подобно ребенку, от Девы, питаясь тем, что она в него вкладывает.

Елене Петровне Блаватской удалось найти свой «Камень» и «Деву» – она сама стала воплощением образа Девы, подарившей миру рожденный ею «Камень», в котором сосредоточена великая мудрость и тайны Вселенной.

В ее жизни было много разных людей, которые искренне ее любили и пожертвовали ради нее всем, чем могли. Многие, кого любила она, покинули ее в этом бренном мире, оставив бороться с обстоятельствами за учение, которое она должна была донести и подарить людям. И только один призрачный образ, прошедший с ней через всю ее жизнь, который она боготворила и которому осталась верной до самого конца, ушел вместе с ней навсегда.

«Мы с теми, с кем расстались в материальной плоскости бытия, и притом мы намного ближе к ним теперь, чем когда они были живы, – говорила она людям. – Ибо чистая божественная любовь не просто цветок человеческого сердца, ее корни – в вечности. Духовная святая любовь бессмертна, и карма рано или поздно приводит всех, кто любил друг друга с такой духовной силой, к повторному воплощению в одной и той же семейной группе. Повторяем, что любовь до гроба и после, пусть ее и называют химерой, обладает магической и божественной силой, которая воздействует и на живущих… Она будет проявляться в их снах, а подчас и в разного рода событиях – когда как будто само Провидение спасает и оберегает; ибо любовь есть прочный щит и не знает границ пространства и времени».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.