Глава 17. СОВЕТСКО-ФИНЛЯНДСКАЯ ВОЙНА
Глава 17.
СОВЕТСКО-ФИНЛЯНДСКАЯ ВОЙНА
Жданов стал и одним из основных разработчиков принятого 1 сентября 1939 года Закона СССР «О всеобщей воинской повинности»{292}. Но большую часть его времени накануне мировой войны заняли многочисленные инспекции северо-западных границ России. В этих поездках Жданова и нового командующего Ленинградским военным округом Кирилла Мерецкова сопровождал начальник инженерных войск ЛВО полковник Аркадий Хренов. Позднее он так описал те дни 1939 года:
«Первый секретарь Ленинградского обкома партии А.А. Жданов, входивший в состав Военного совета, выразил желание лично ознакомиться с состоянием оборонительных мероприятий в округе. Вскоре он вместе с Мерецковым побывал на Кандалакшском и петрозаводском направлениях, а позже обследовал Онежско-Ладожский и Карельский перешейки, осмотрел полосу от Финского залива до Чудского озера и псковско-островское направление.
В результате этих поездок Военный совет выработал предложение заняться с наступлением лета строительством мостов, дорог и аэродромов на мурманском, Кандалакшском, ухтинском и медвежьегорском направлениях, а на полуострове Рыбачьем, в районе Западной Лицы, на кингисеппском, псковско-островском направлениях широко развернуть строительство укрепрайонов и заграждений. Разумеется, в округе и раньше видели эти слабые места, но дело упиралось в силы и средства. Теперь же, в тридцать девятом, когда обстановка на западе стала предельно накалённой, командование округа сочло возможным обратиться в Москву за дополнительными материальными средствами и субсидиями. Соответствующая заявка за подписью Мерецкова и Жданова была направлена ЦК ВКП(б) и правительству. Она была удовлетворена.
Я с головой ушёл в дела, связанные с инженерной подготовкой территории округа. К.А. Мерецков и А.А. Жданов тоже занимались этими вопросами, часто выезжали на строительство оборонительных сооружений»{293}.
В конце августа полковник Хренов докладывал К.А. Мерецкову в присутствии А.А. Жданова о том, что ему необходимо предпринять поездку на север, посмотреть, как идёт прокладка колонного пути от Кандалакши к госгранице.
«— А почему бы и нам, Кирилл Афанасьевич, не составить компанию полковнику? — спросил Жданов… И вот уже штабной вагон повёз весьма представительную группу руководящего состава округа на север. Там мы и встретили 1 сентября — день нападения Германии на Польшу. Через два дня Англия и Франция объявили Германии войну. Но в сознании тогда не укладывалось, что это и есть начало Второй мировой войны. А.А. Жданова срочно вызвали в Ленинград…»{294}
Автор воспоминаний Аркадий Фёдорович Хренов не был для Жданова чужим человеком — в 1918 году, будучи добровольцем Красной армии, он окончил инструкторские курсы при окружном военкомате в Перми, где тогда преподавал молодой большевик Жданов. И вот через 20 лет судьба свела их на фронте новой войны. Через шесть долгих лет полковник Хренов закончит Вторую мировую уже генерал-полковником в дальневосточной Маньчжурии…
В Ленинграде наш герой не задержался, а сразу выехал в Москву к Сталину. Начавшаяся мировая война дала формально нейтральному СССР благоприятные возможности для решения собственных геополитических задач.
6 сентября 1939 года Политбюро ЦК ВКП(б) предложило наркоматам внутренних и иностранных дел срочно систематизировать сведения о Польше и представить эти аналитические записки Жданову{295}. Военный крах второй Речи Посполитой поставил вопрос о присоединении к нашей стране Галиции и западнобелорусских территорий.
14 сентября 1939 года в «Правде» появилась передовица «О внутренних причинах военного поражения Польши». Текст писал Жданов на основании аналитических материалов НКИД и НКВД, в редактировании принял участие Сталин{296}. Фактически это был манифест, неявно обосновывавший необходимость СССР вмешаться в судьбу бывших польских территорий:
«Трудно объяснить такое быстрое поражение Польши одним лишь превосходством военной техники и военной организации Германии и отсутствием эффективной помощи Польше со стороны Англии и Франции…
В чём же причины такого положения, которые привели Польшу на край банкротства? Они коренятся в первую очередь во внутренних слабостях и противоречиях Польского государства.
…Для того чтобы наглядно представить удельный вес украинского и белорусского населения в Польше, следует указать, что эта сумма превышает население таких государств, как Финляндия, Эстония, Латвия и Литва, вместе взятых.
Казалось бы, что правящие круги Польши должны были наладить с такими крупными национальными меньшинствами нормальные отношения, обеспечить за ними национальные права, дать им хотя бы административную, если не политическую автономию… Однако польские правящие круги оказались неспособными понять это элементарное условие существования и жизнеспособности многонационального государства… Правящие круги Польши, кичащиеся своим якобы свободолюбием, сделали всё, чтобы превратить Западную Украину и Западную Белоруссию в бесправную колонию, отданную польским панам на разграбление…
Многонациональное государство, не скреплённое узами дружбы и равенства населяющих его народов, а, наоборот, основанное на угнетении и неравноправии национальных меньшинств, не может представлять крепкой военной силы.
В этом корень слабости Польского государства и внутренняя причина его военного поражения».
Уже 20 сентября 1939 года советские войска входили в Вильно (Вильнюс), Гродно, Владимир-Волынский, Львов. Андрей Жданов в этот день находился недалеко от Москвы — он как член государственной «танковой комиссии» присутствовал на полигоне в Кубинке при испытаниях новой техники. На командной вышке вместе с ним стояли нарком обороны Ворошилов, начальник Автобронетанкового управления комкор Павлов, зампредседателя правительства СССР «ленинградец» Вознесенский и знаменитые в скором будущем конструкторы танков Жозеф Котин и Михаил Кошкин. Испытывались новые образцы танковой техники, в том числе прототип Т-34. Первые советские тяжёлые танки с противоснарядным бронированием представили ленинградские заводы. Среди них госкомиссия особо выделила машину Кировского завода — танк KB с самой толстой тогда бронёй в мире. Уже в конце 1939 года он впервые, причём под личным наблюдением Жданова, примет участие в настоящих боевых действиях.
Исторические события развивались в ту осень стремительно. 26 сентября имя Жданова весомо прозвучало в Таллине. Правители Эстонии — президент, министр обороны, министр иностранных дел и члены Госсовета обсуждали нелёгкую судьбу своего лимитрофного государства. С началом мировой войны СССР начал активно давить на официальный Таллин, требуя права создать на его территории базы флота и авиации. Антс Пийп, один из отцов-основателей самостийной Эстонии, обречённо высказал общее настроение эстонской элиты: «Это всё-таки ультиматум… Роль Жданова во внешней политике России велика, и когда он этот вопрос затронул, то мне сразу стало ясно, что нам придётся его решать. Надежды на помощь со стороны нет… Заключение германо-советского договора усилило не Гитлера, а Сталина»{297}.
Эстонские правители не знали, что в тот же день, в 300 километрах восточнее, упомянутый ими Жданов уже решал их судьбу. 26 сентября 1939 года командир учебного корабля «Свирь» капитан 2-го ранга Григорий Арсеньев получил приказание срочно прибыть в Смольный. За массивной дубовой дверью в кабинете первого секретаря Ленинградского обкома капитана ждали сам Жданов и нарком ВМФ Кузнецов. Арсеньеву поставили задачу: принять под своё командование старый пароход «Металлист» и привести его в Нарвский залив.
Пароход предстояло потопить в советских территориальных водах, объявив, что судно было торпедировано неизвестной подводной лодкой. Из таллинского порта как раз несколько дней назад бежала интернированная эстонцами польская под водная лодка, и СССР попенял властям Эстонии за неспособность поддерживать нейтралитет в соответствии с нормами международного права.
Об этой беседе в кабинете Жданова сообщил в 1964 году бывший офицер финской разведки Юкки Мяккела в книге «Финская разведывательная служба в войне», ссылаясь на допрос капитана Арсеньева, попавшего в плен к финнам осенью 1941 года. Это единственное свидетельство данного события, причём из крайне ангажированного источника. Наш герой вообще является для финской стороны едва ли не самым главным «злодеем» и виновником всего и вся (о чём ещё будет рассказано). Тем не менее версия с провокацией не является совсем уж фантастической и имеет право на существование. Жданов в интересах своего государства был готов действовать любыми методами, тем более в условиях мировой войны — это, при здравом размышлении, скорее делало ему честь как рациональному и безжалостному политику. Но топил ли он старый угольщик в водах Финского залива, мы уже никогда не узнаем…
Так или иначе, утонувший 27 сентября 1939 года — в нужное время и в нужном месте — пароход «Металлист» сыграл свою роль. После этого у эстонских властей не выдержали нервы, и договор о военных базах был подписан уже на следующий день.
11 октября 1939 года в Таллин пришли первые советские корабли, а вскоре на таллинском рейде появилась целая эскадра во главе с линкором «Октябрьская революция», на котором недавно наблюдал учения флота Жданов. 18 октября 1939 года начался ввод в Эстонию частей 65-го особого стрелкового корпуса. Советские части расположились на островах Сааремаа и Хийумаа и в Палдиски, основанном ещё Петром I военном порту на месте шведской крепости Рогервик. Балтийский флот на период реконструкции базы в Палдиски получил право базироваться в Таллине.
Стратегическое значение баз в Эстонии заключалось в том, что они с юга замыкали Финский залив. До осени 1939 года доступ в залив, морские ворота Ленинграда и всего Северо-Запада России, надежно контролировался Финляндией и Эстонией. В Кремле не имели оснований сомневаться, что в случае большой войны они выступят на стороне противников СССР
В случае глобального конфликта любая серьёзная военная сила Европы — от англо-французской коалиции до Германии — получала удобную возможность с территории Прибалтики и Финляндии нанести удар по Ленинграду с моря, воздуха и суши. При сохранявшейся конфигурации границ 1939 года это, по сути, означало потерю не только флота, но и всей ленинградской промышленности, даже если бы чудом удалось отстоять сам город. Напомним, что тогда Ленинград давал треть всей военной продукции страны, и такие потери угрожали бы самому существованию СССР.
Вопрос с Эстонией в первом приближении решился к октябрю 1939 года. На очереди была Финляндия, задача более сложная. В годы «мирного сосуществования» до 1939 года финская правящая элита разрывалась между откровенным страхом перед огромным восточным соседом и едва замаскированными претензиями на Карелию. В мирное время все подобные «претензии» оставались лишь вольными геополитическими фантазиями, и финские власти ограничивались помощью западным разведкам и антисоветским организациям в их деятельности против Советского Союза. Всё легко могло измениться в ходе большой войны, окажись Финляндия в коалиции с крупной военной силой, направленной против СССР.
Ещё в 1936 году Жданов заявлял, что в случае серьёзного военного конфликта в Европе для безопасности Ленинграда необходимо будет оккупировать часть финской территории на Карельском перешейке, откуда мог вестись обстрел города на Неве из тяжёлых орудий{298}. С финской территории на Карельском перешейке. Сеть военных аэродромов Финляндии близ границ СССР была способна принять в десять раз больше самолётов, чем насчитывали все финские ВВС, что вызывало понятные вопросы в Генштабе РККА. Принадлежащие финнам острова в Финском заливе в случае необходимости легко и надёжно блокировали Кронштадт и советский Балтийский флот. С территории Финляндии было не сложно перерезать железную дорогу, соединявшую Ленинград и Мурманск, что в случае большой войны ставило на грань катастрофы весь Русский Север. Систему финских аэродромов создавали немецкие специалисты, береговую оборону Финляндии планировала комиссия английских военных экспертов, укрепления на линии Маннергейма строили французы и бельгийцы, крупнейшие знатоки фортификации в Европе тех лет.
Ещё в 1938 году властям Финляндии предложили оборонительный договор, исключавший возможность использования финской территории третьими странами для действий против СССР. Многомесячные переговоры в Хельсинки завершились отказом финской стороны. Весной 1939 года СССР предложил Финляндии сдать в аренду ряд островов в заливе. Затем был предложен обмен территориями — за участки Карельского перешейка, несколько островов в Финском заливе и Баренцевом море финской стороне предлагалась вдвое большая территория в советской Карелии. Финские власти отвергли все предложения — Англия с Францией обещали им помощь, одновременно финский генералитет всё плотнее общался с германским Генштабом.
С августа 1939 года и СССР, и Финляндия начали подготовку к войне. На Карельском перешейке прошли масштабные учения финских войск, а с 10 октября в Финляндии началась всеобщая мобилизация. К вооружённому столкновению готовился и Ленинградский военный округ. Параллельно, в октябре—ноябре, шли напряжённые дипломатические переговоры с финской делегацией в Москве.
Андрей Жданов, будучи в центре событий, непосредственно в этих переговорах не участвовал. Основная работа нашего героя проходила далеко от Москвы — в лесах Карелии и на заводах Ленинграда.
Будущий Главный маршал артиллерии Николай Воронов, тогда комкор и начальник артиллерии РККА, в ноябре 1939 года в составе комиссии от Наркомата обороны инспектировал готовность войск Ленинградского военного округа. «Приграничные районы произвели большое впечатление своими "особыми условиями", — вспоминал он позднее. — Здесь были могучие леса, плохие пути сообщения, множество озёр… Использовать здесь танки и другую мощную технику было на редкость трудно. В 18-й стрелковой дивизии, выдвинутой на оборонительный рубеж к границе, мы встретились с командующим войсками Ленинградского округа К.А. Мерецковым и секретарём Ленинградского обкома партии А.А. Ждановым, которые тоже объезжали войска, проверяя их боевую готовность»{299}.
Поводом к войне стал случившийся 26 ноября 1939 года так называемый Майнильский инцидент — обстрел с финской стороны группы советских пограничников у деревушки Майнила, в 40 километрах от центра Ленинграда. Через четыре дня СССР объявил Финляндии войну. Как и все ключевые события историй подобного рода, инцидент оброс множеством версий и домыслов. Официальная советская трактовка с момента выстрелов по 1991 год всегда было чёткой — стреляли финны. Финская официальная версия 1939 года столь же однозначна — никаких выстрелов с их стороны не было. Впрочем, современная финская версия звучит уже несколько иначе — не просто отрицание даже вероятности своей вины, но прямое обвинение советской стороны в провокации.
С начала 1990-х годов в порывах саморазоблачения и российская сторона не перестаёт каяться якобы за содеянную провокацию. Однако никаких фактических доказательств советского следа в Майнильском инциденте нет. Дошло до комических моментов, когда в подтверждение доказательств попытались использовать хранящиеся в архиве записные книжки Жданова. В 1995 году появилась публикация с говорящим названием «Выстрелы были», подписанная именем финского историка Охто Манинена. На основании отдельных слов на одной из страниц записной книжки Жданова периода советско-финляндской войны были сделаны далекоидущие выводы. Они были настолько вольными, что сам автор счёл необходимым сделать оговорку: «Они не прошли бы в суде в качестве доказательства…»{300}
Судите сами: в неразборчивой карандашной записи полустёртое слово «рация» было прочитано как «расстрел». В действительности эти отрывочные фразы из записей Жданова являются планом не Майнильской, а совсем другой, широко известной провокации.
Вот как эти рукописные записи нашего героя на трёх листках можно отобразить в печатном тексте:
«1) Батальон войск НКВД 2) Рация 3) Митинги 4) Люди 5) Листовки 30.000
6) Речь Молотова, в [которой] перечисляет с 6-7…
В радиопередаче обращение ЦК Компартии Финляндии к трудовому народу Финляндии
По какому основанию говорить
Финский корпус / мотоциклы /
Кавалерия Ж/д вагон Линия связи каждого вида Также типография Город
Действия корпуса Обмундирование
Когда появится Анттила…»{301}
С учётом реальных событий конца ноября и начала декабря 1939 года без всякой конспирологии и натяжек понятно, что речь идёт о советской политической провокации с так называемым народным правительством Финляндии Отто Куусинена. Впрочем, сам термин «провокация» тут применяется исключительно в техническом смысле, без какого-либо негативного оттенка — подобные приёмы с марионеточными правительствами для пропаганды и прикрытия собственных действий широко используются и в наши дни самыми цивилизованными и демократическими странами…
По официальной советской версии тех дней, через сутки после объявления войны, 1 декабря 1939 года, в финском пограничном городке Териоки «по соглашению представителей ряда левых партий и восставших финских солдат образовалось новое правительство Финляндии — Народное правительство Финляндской демократической республики во главе с Отто Куусиненом». Именно так написала газета «Правда». Но в суровой реальности всё обстояло несколько иначе — строго в соответствии с намеченным товарищем Ждановым рукописным планом.
Ещё 29 ноября 1939 года, за сутки до объявления войны, приказом начальника Особого отдела ЛВО моторизованному батальону войск НКВД ставилась задача занять город Териоки, «немедленно выбрать два лучших здания, освободить и привести в порядок для размещения народного Финляндского правительства», обеспечить доставку в город и охрану членов «народного правительства»{302}. Как видим, всё — в соответствии с коротким пунктом 1 в приведённых выше записях Жданова. В той версии, где под пунктом 2 прочитали «расстрел», пункт 1 с «батальоном войск НКВД» порождал страшные фантазии на тему чекистов, подкладывающих к границе трупы переодетых в форму РККА заключённых ГУЛАГа…
«Рация» под пунктом 2 означала следующее: источники всех первых сообщений о новом финском правительстве советскими СМИ и официальными лицами определялись именно как радиоперехват. По замыслу Жданова, для внешнего мира новое просоветское правительство Финляндии должно возникнуть абсолютно независимо от СССР. Затем оно якобы по рации обращалось к властям СССР с просьбой о признании, помощи и заключении двустороннего соглашения. Трюк с рацией и радиоперехватом из Териоки был придуман именно Ждановым, о чём свидетельствует целый ряд документов из его архива. В черновом варианте декларации об образовании народного правительства рукой Жданова дописаны две пометки, уточняющие принципиальную суть фабрикуемого документа — «радиоперехват» и «перевод с финского»{303}.
Уже 2 декабря 1939 года было объявлено, что Москвой подписан договор о взаимопомощи и дружбе между Советским Союзом и Финляндской Демократической Республикой. Проект этого договора заранее был составлен Молотовым и Ждановым — по нему просоветская Финляндия объединялась с социалистической Карелией, а СССР получал базы на финском побережье. Любопытно, что первоначально с советской стороны договор должен был подписать именно Жданов, но потом в Кремле решили использовать Молотова — официальный дипломат показался удобнее, чем уже казавшийся одиозным на внешнеполитической арене Жданов.
Вместо подписания договоров нашему герою пришлось заниматься черновой работой по обеспечению деятельности териокского правительства. Ленинградский обком провёл персональный отбор коммунистов, владеющих финским языком. Особо уделялось внимание пропаганде — организации радиопередач и выпуску листовок для населения и солдат Финляндии. Всё в соответствии с рукописным планом Финской кампании из записной книжки нашего героя: «3) Митинги… 4) Люди… 5) Листовки…» Тексты ряда первых листовок Жданов написал лично. Увы, опыта пропагандистской работы по противнику на Урале 1918—1919 годов оказалось недостаточно и агитация не достигла ожидавшегося результата.
В дополнение к «Финляндской демократической республике» по плану Жданова создавался и Финский корпус, в дальнейшем — Финляндская народная армия. Упомянутый в плане Жданова Анттила — это командир 106-й стрелковой дивизии ЛВО Аксель Анттила, финский большевик, командир времён гражданской войны в Финляндии и Карелии 1918—1922 годов, приговорённый на родине финскими белыми к смертной казни. В декабре 1939 года Аксель Анттила станет командующим 1-м корпусом Финляндской народной армии и министром обороны Финляндской Демократической Республики.
Ждановский план не требовал какой-либо отдельной провокации со стрельбой на границе. А Майнильский инцидент с равной вероятностью мог быть как советской спецоперацией по обеспечению повода к войне, так и целенаправленной или невольной провокацией финской стороны.
Возможно, произошло и непреднамеренное происшествие — результат большой концентрации у границы отмобилизованных войск. Достаточно вспомнить аналогичные обстрелы нашей территории на советско-японской или советско-германской границе тех лет. Хотя в ходе переписки по инциденту финские дипломаты категорически отрицали наличие у границы их артиллерии, начало боевых действий показало, что финские орудия там присутствовали. Подобные обстрелы с территории Финляндии случались не раз на протяжении 1920—1930-х годов. Часть финских историков признаёт, что роковые выстрелы в ноябре 1939-го прозвучали с их стороны…
Боевые действия советской стороны в той войне принято считать неудачными. Такой вывод делается в основном на основании формального сравнения сторон и с учётом итогов войны, по которым «большой» Советский Союз не завоевал «маленькую» Финляндию. Однако по целому ряду причин СССР начинал боевые действия далеко не самыми боеспособными силами. И в полном смысле неудачными боевые действия были только в течение первого месяца, когда вместо ожидаемого «освободительного похода» началась настоящая война в весьма неблагоприятных для наступления условиях.
После первого, неудачного месяца для советской стороны последовал месяц подготовки и перегруппировки сил, после чего началось полуторамесячное наступление, эффективное и удачное. Прорыв линии Маннергейма в феврале 1940 года по праву может считаться одной из славных страниц в русской военной истории. Если отбросить различные спекуляции, то соотношение безвозвратных потерь сторон окажется один к двум в пользу финской стороны — неизбежное и не самое контрастное в военной практике при прорыве хорошо подготовленной обороны. К марту 1940 года, на исходе Выборгской операции, финская армия практически исчерпала возможности для сопротивления. Отказ от марша на Хельсинки и полной оккупации Финляндии был продиктован не военными, а политическими причинами — учитывая позицию Франции и Англии и предпринятые ими шаги, Сталин не без оснований опасался перетекания локального советско-финляндского конфликта в мировую войну западной коалиции против СССР.
Жданов не руководил войсками, но держал в руках все нити событий. С началом боевых действий и до конца войны он переместился в отдельный кабинет в штабе Ленинградского военного округа. Когда провалился первый наскок на линию Маннергейма, Жданову пришлось возглавить Военный совет созданного в начале января 1940 года Северо-Западного фронта. Непосредственно боевыми действиями командовали последовательно командарм 2-го ранга Кирилл Мерецков и командарм 1-го ранга, будущий маршал Семён Тимошенко. Но всё тыловое обеспечение фронта держал в своих руках Жданов. Буквально за месяц был проведён огромный объём работ по строительству новых путей сообщения и организации бесперебойного снабжения армии всем необходимым. Здесь фронт опирался на хорошо знакомый Жданову, во многом созданный под его руководством мощный потенциал ленинградской науки и промышленности.
В первые дни войны, ещё преодолевая «предполье» линии Маннергейма, советские войска столкнулись с минной опасностью — отступавший враг широко использовал противопехотные минные поля, закладки фугасов в оставленных зданиях, мины-ловушки и т. п. Никаких технических средств для борьбы с этой опасностью армия не имела — их тогда не было ни у одной армии мира. Но индукционный принцип поиска металлов был уже известен, а первые опыты по созданию ручных металлоискателей проводились с начала 1930-х годов. Командарм Мерецков и начальник артиллерии Воронов через три десятилетия в своих мемуарах оставили нам описание того, как Жданов решал данный вопрос.
В один из первых дней войны в кабинет Жданова пригласили ленинградских инженеров, в том числе группу профессоров и преподавателей из Высшей электротехнической школы комсостава РККА — расположенного в Ленинграде центрального НИИ и вуза по электротехнике и электронике тех лет.
«…Рассказали им о сложившемся положении, — вспоминал Мерецков. — Нужны миноискатели. Товарищи подумали, заметили, что сделать их можно, и поинтересовались сроком. Жданов ответил:
— Сутки?
— То есть как вас понимать? Это же немыслимо! — удивились инженеры.
— Немыслимо, но нужно. Войска испытывают большие трудности. Сейчас от вашего изобретения зависит успех военных действий.
Взволнованные, хотя и несколько озадаченные инженеры и преподаватели разошлись по лабораториям. Уже на следующий день первый образец миноискателя был готов…»{304}
Демонстрация созданного прибора проводилась тут же, в кабинете Жданова. Будущий Главный маршал артиллерии Воронов вспоминал, как это было: «В первые дни войны А.А. Жданов принял в Смольном двух ленинградских инженеров, создавших новый миноискатель. Этот прибор быстро определял местонахождение даже очень мелких металлических предметов: маленькие гвозди, спрятанные в разных местах под толстым ковром кабинета, обнаруживались сразу, и в наушниках раздавались резкие звуки. На меня это импровизированное испытание произвело сильное впечатление.
Тотчас же была заказана первая серия миноискателей, которые быстро поступили на вооружение. Хотя они были довольно примитивны, но принесли много пользы»{305}.
Заказ на выпуск миноискателей получил трубный цех Ленинградского завода по обработке цветных металлов. Существующие нормативы на выполнение такого заказа отводили не меньше 10—12 дней. Коллектив цеха управился за одну ночь. Уже через трое суток миноискатели стали поступать в наступающие части.
Вскоре после решения вопроса с минной опасностью, 17 декабря 1939 года, Андрей Жданов на фронте между озером Суммаярви и незамерзающим болотом Сунасуо наблюдал первую атаку советских тяжёлых танков — экспериментальные толстобронные машины СМК, Т-100 и KB атаковали финский дот «Великан». Вместе со Ждановым за этой атакой наблюдали маршал Тимошенко, командарм Мерецков и комкор Дмитрий Павлов, тогда начальник автобронетанкового управления РККА. Финская противотанковая артиллерия оказалась бессильной против новых машин. По итогам этого боевого испытания уже в январе 1940 года на Ленинградском заводе им.Кирова начнётся производство танков KB, а заводские руководители и конструкторы танка — Котин, Фёдоров, Ланцберг — станут завсегдатаями кабинета Жданова в Смольном. Здесь в итоге будут решаться все вопросы вокруг новейшего танка: от установки невиданной ранее в танкостроении 152-миллиметровой гаубицы, необходимой для крушения финских укреплений, до непростых отношений со смежниками.
Вскоре после начала боевых действий к Жданову обратился академик Абрам Фёдорович Иоффе, тогда директор Ленинградского физико-технического института. ЛФТИ и «закрытые ленинградский НИИ-9 вели экспериментальные работы по созданию первых радиолокационных станций. Наш герой и ранее был неплохо знаком с работами и коллективом НИИ-9, академик же рассказал ему о первой РЛС «Редут», уже испытываемой в Севастополе. В итоге по указаниям Жданова севернее Ленинграда в Токсове начали строительство первой стационарной РЛС, а экспериментальный «Редут» самолётами доставили из Севастополя на Карельский перешеек{306}.
С началом войны вопросы всяческого снаряжения и снабжения действующей армии пришлось решать буквально на ходу. Так, в начале 1940 года к Жданову попал на приём молодой командир, бывший военный лётчик, недавно ставший начальником Особого отдела 23-го стрелкового корпуса. Корпус только что перебросили на Карельский перешеек из Бреста — условия совершенно новые, часть снаряжения осталась в прежнем районе дислокации. И молодой начальник Особого отдела решительно явился прямо к главному в регионе представителю высшей власти с требованием или, как позднее обтекаемо выразились биографы, — «с просьбой принять оперативные меры по обеспечению разведчиков штаба корпуса всем необходимым для выполнения боевых заданий в тылу противника»{307}. Жданов распорядился помочь настырному командиру найти в Ленинграде необходимые лыжи и прочее снаряжение. Тридцатилетнего «особиста» звали Пётр Ива-шутин, и наш герой, конечно, не мог предполагать, что этот молодой капитан войдёт в историю как «военный разведчик № 1», «Пётр Великий военной разведки» — через четверть века после этой встречи Пётр Иванович на 20 лет возглавит ГРУ, сделав управление сильнейшей разведкой мира…
Незнакомая с технологиями прорыва долговременных укреплений, почти без опыта современной войны армия уперлась в линию Маннергейма. Но за январь 1940 года случилось буквально чудо. В ходе изнурительных позиционных боёв и диких морозов армия избавлялась от привычек и стереотипов мирного времени. Сменили тактику, поменяли обмундирование. Вместо кирзовых сапог — валенки. Вместо шинелей — овчинные полушубки. Суконный шлем-будёновку, не спасавший от сорокаградусного мороза, заменили шапкой-ушанкой. А ведь этой «одежды» в штатном обмундировании Красной армии до 1940 года просто не было. Всё это пригодилось зимой 1941-го…
В начале февраля 1940 года на заседании военного совета фронта Жданов сообщил новому командующему Тимошенко, что промышленные предприятия Ленинграда изготовили почти 70 тысяч комплектов специального обмундирования для лыжников. Направлены на фронт из резерва врачи-хирурги, средний и младший медицинский персонал, создана опытная партия полевых автохлебозаводов и т. д. и т. п. Фронт, замерзавший в снегах Карелии, получил специально разработанные блиндажные печки, изготовленные на ленинградских заводах. Поменяли даже рацион бойцов. В Ленинграде организовали производство полуфабрикатов быстрого приготовления, специально для зимних условий. Тогда же ввели и знаменитые «100 наркомовских грамм». В тылу спешно прокладывались дополнительные железные и шоссейные дороги, строили точные копии финских укрепрайонов, где проводили учения войск.
Из студентов ленинградских вузов формировали лыжные батальоны добровольцев. В один из них — 100-й отдельный лыжный батальон — в январе 1940 года добровольцем вступил родной племянник нашего героя, сын его старшей сестры Татьяны 22-летний Антон Жданов — студент-комсомолец четвёртого курса Ленинградского военно-механического института. В батальоне он стал комсоргом взвода и первым номером ручного пулемёта. Ушёл добровольцем на фронт и второй племянник Андрея Александровича — Евгений Жданов, выпускник Академии моторизации и механизации.
Хорошо вооружённые новейшими автоматическими винтовками СВТ и пистолетами-пулемётами, благодаря городским властям Ленинграда отлично экипированные зимней одеждой и походным снаряжением, лыжные батальоны студентов-добровольцев в конце войны выполняли роль ударных и штурмовых спецподразделений…
Журналист «Правды» Александр Магид, работавший с Андреем Ждановым ещё в Нижегородском крае, в дни войны возглавил редакцию газеты «Боевая красноармейская» — она издавалась для бойцов 7-й армии, сражавшейся на Карельском перешейке. Позднее Магид вспоминал, как Жданов в начале войны собрал редакторов всех армейских газет и посоветовал: «Надо как-то развеселить красноармейцев. Подумайте как. Не плохо бы дать в газете раёшник…» «Раёшник» — ныне забытый термин прошлого, со времён ярмарочных балаганов обозначавший шутки и прибаутки. Так в газете Ленинградского военного округа «На страже родины» появился юмористический раздел «Прямой наводкой», для которого военный корреспондент тридцатилетний поэт Александр Твардовский придумал «автора» — простого солдата-балагура с народными байками. Уже в годы Великой Отечественной войны придуманный на финской войне солдат превратится в героя знаменитой поэмы «Василий Тёркин»:
Не высок, не то чтоб мал,
Но герой — героем.
На Карельском воевал—
За рекой Сестрою.
4 февраля 1940 года на Карельском перешейке, за рекой Сестрою, бойцы 7-й армии из 100-й стрелковой дивизии, той самой, что в Великую Отечественную станет первой гвардейской, уничтожили первый железобетонный финский дот. В ходе боевых действий выяснилось, что советским гаубицам требуется более эффективный бетонобойный снаряд. Эту задачу Жданов поручил Обухове кому заводу «Большевик» и его тридцатилетнему директору Дмитрию Устинову.
«Ленинград превратился, по существу, в прифронтовой город, — вспоминал через десятилетия уже маршал и министр Устинов. — Была введена строжайшая светомаскировка, усилена противовоздушная оборона объектов. Работу ленинградцев по оказанию помощи фронту возглавили обком и горком партии. Всеми связанными с этой работой вопросами непосредственно занимался А.А. Жданов.
Однажды уже в довольно позднее время меня разыскали в одном из цехов завода и передали просьбу А.А. Жданова приехать к нему в штаб Ленинградского военного округа. Впоследствии я узнал, что там же Андрей Александрович встречался с директорами Кировского завода, завода имени Ворошилова и других предприятий, а тогда, помню, удивился: почему вдруг в штаб?
Недоумение моё рассеялось сразу же, как только я вошёл в кабинет, где расположился А.А. Жданов. На стене висела большая карта с подробной обстановкой, другая, поменьше, лежала на длинном столе, делившем кабинет пополам. Здесь, в штабе, можно было в самый короткий срок получить информацию и отразить на карте малейшие изменения в положении на фронте, сюда стекались донесения, отсюда осуществлялась связь с войсками…
Поздоровавшись, Андрей Александрович пригласил меня к карте:
— На Карельском перешейке наши войска при поддержке авиации и флота продвинулись примерно на 65 километров и вышли к линии Маннергейма, — сказал он. — Но прорвать её с ходу нам не удалось. В частности, встретились непредвиденные трудности с разрушением укреплений. Я думаю, вам, Дмитрий Фёдорович, следовало бы в ближайшее время поехать на фронт. Надо на месте посмотреть и посоветоваться с военными товарищами, чем бы завод мог помочь в этом деле. Возьмите с собой двух-трёх инженеров. Только оденьтесь потеплее…»{308}
В ходе войны даже гражданские предприятия Ленинграда были привлечены к производству военной продукции. Так, кооперативные артели «Примус» и «Металлист-кооператор» выпустили 164 300 штук ручных фанат, а артели «Красный рабочий» и «Машиностроитель» 12 150 штук снарядных стаканов. Для быстрого наращивания самой нужной фронту продукции к производству подключались такие, казалось бы, сугубо мирные предприятия, как Кушелевская фабрика музыкальных инструментов, наладившая изготовление деталей к ручным гранатам РГ-33, или артель «Металлоигрушка», изготовлявшая рукоятки ручных фанат.
С началом войны сам Ленинград столкнулся с рядом серьёзных проблем, требующих немедленного разрешения. Город в силу своего географического расположения больше других мегаполисов СССР зависел от подвоза топлива и продовольствия из других регионов страны. Пик военных перевозок совпал с началом холодной зимы и максимумом потребности в топливе. Приоритет, конечно, предоставили военным перевозкам, что вызвало топливный кризис в городе. Городские электростанции тех лет также работали на привозном топливе, что обостряло энергетический кризис. Вдобавок к этим трудностям холодная зима с морозами до — 40 градусов привела к резкому снижению уровня воды в Волхове и Свири, что вызвало снижение выработки гидроэлектростанциями энергии, подаваемой в Ленинград. Руководство города вынуждено было в январе 1940 года пойти на введение ограничений в расходовании электроэнергии и топлива в промышленности и коммунальном хозяйстве Ленинграда.
Личные воспоминания о практической деятельности нашего героя по обеспечению тыла действующей армии оставил Давид Наумович Верховский, в 1939 году работавший заместителем начальника отдела здравоохранения Ленинградского горисполкома. С началом войны сорокалетний Верховский работал помощником начальника фронтового эвакуационного пункта раненых в Ленинграде. 14 декабря 1939 года в три часа ночи его вызвали на заседание бюро обкома и горкома. Обратим внимание на круглосуточную работу органов власти. В повестку заседания включили вопрос о неудовлетворительном состоянии медицинской службы 7-й армии. Начало заседания задерживалось — ждали возвращения с фронта Жданова.
«В 5 часов утра, — вспоминает Давид Верховский, — приехал Андрей Александрович, и нас тотчас пригласили в зал заседаний… Все выступавшие в прениях, как и сам докладчик, признавали неудовлетворительным состояние медико-санитарной службы… В заключение выступил А.А. Жданов. Он согласился с этой оценкой и поставил вопрос о назначении нового человека на эту должность. Присутствовавшие на этом заседании тт. Кузнецов, Штыков дали положительную оценку моей предыдущей работы и предложили мою фамилию. Внимательно выслушав всё то, что было сказано про меня, тов. Жданов обратился ко мне с вопросом: "справлюсь ли я с порученным участком?" Дав согласие о назначении меня на эту должность, А.А. Жданов категорически потребовал к исходу этих суток прибыть на место и незамедлительно приступить к исполнению служебных обязанностей.
Поздно вечером того же дня я добрался до штаба армии… Ввиду большой занятости ни командующий армией, ни его начальник штаба не смогли меня принять. Тогда я решил доложить непосредственно т. Жданову, который уже вернулся сюда из Ленинграда. А.А. Жданов, занимавший пост первого члена Военного совета армии, выслушал мой рапорт о прибытии и, прочитав предписание, сам проводил до начальника штаба армии и попросил ввести меня в курс дела. Расставаясь, А.А. Жданов приказал мне немедленно приступить к приёму дел и через двое суток закончить…
С этих пор мои встречи с Андреем Александровичем Ждановым проходили почти ежедневно в занимаемом им домике дачного типа, находившемся на командном пункте штаба армии в 10—12 км от передовой линии.
Каждый день в 20 часов я отправлял ему доклад о санитарных потерях армии за истёкшие сутки. Проанализировав его содержание, он около 24 часов приглашал меня для того, чтобы выслушать ответ на возникшие вопросы. Эти беседы, носившие простой неофициальный характер, очень часто затягивались до 2-х часов ночи.
Андрей Александрович приглашал меня в свой очень просто и скромно обставленный кабинет. Посредине кабинета стоял Т-образный, чисто убранный стол. На столе всегда лежали стопки книг. Наши беседы протекали с глазу на глаз. Андрей Александрович в своём обычном сером френче приветливо встречал меня, усаживал в кресло и начинал беседу по интересующим его вопросам. А когда я при ответе на них пытался вставать, он с силой усаживал меня на прежнее место, а сам продолжал ходить по кабинету и время от времени задавал новые вопросы… Иногда он задавал такие вопросы, которые на первый взгляд, казалось, не имели никакого отношения к теме разговора, но в дальнейшем выяснялось, что без них вообще нельзя было охватить всего существа той или иной поднимаемой им проблемы. Изредка он вынимал из кармана тоненькую записную книжечку, что-то записывал в неё и вновь убирал обратно…
Исходя из материалов санитарного анализа, он мог давать указания о придании того или иного профиля развёртываемым госпиталям. И, наконец, по ним он проверял сводки строевых частей о потерях, работу войсковых штабов и инженерной службы. Одним словом, это была система глубоко продуманного контроля. И нередко факты, почерпнутые из анализа санитарных потерь армии, служили основанием для вскрытия ряда неполадок и проведения необходимых мероприятий для их устранения»{309}.
Верховский приводит конкретный пример: «Быт бойца повседневно находился в центре внимания т. Жданова. Он повседневно заботился о питании, об обмундировании, о банном деле наших войск. Он сразу же глубоко расследовал причины возникновения цинги в одной из частей, прибывших с юга. Когда я ему доложил, что заболевание возникло в результате того, что запас овощей этой частью был оставлен на зимних квартирах, и что интенданты привезли неполужённые котлы, он, кроме наказания нерадивых, принял самые срочные меры для устранения этой ненормальности»{310}.
Когда в продовольственное снабжение действующих войск включили ежедневные 100 граммов водки, Жданов обратился к ленинградским медикам и учёным с вопросом о возможности добавления в «наркомовские» граммы витаминов. Узнав, что для такой разработки потребуются месяцы, он распорядился доставить витамины из аптек Ленинграда и закладывать их в походные кухни во время приготовления пищи. По решению Жданова изменили и систему снабжения продовольствием раненых — вопрос изъяли из ведения интендантов и передали начальникам медицинских служб.
«Анализируя материал санитарных потерь, — вспоминал Верховский, — А.А. Жданов обратил внимание на случаи обморожения бойцов. Это было тем более непонятно, что в этот период наступательных операций не велось. Он приказал мне разобраться в причинах этого вида потерь. Вскоре я доложил Андрею Александровичу результаты расследования. После этого он немедленно дал указание начальнику инженерной службы армии оборудовать сушилки, а командованию — сократить срок нахождения бойцов в карауле.
…Начались бои за прорыв линии Маннергейма. Под особый контроль взял т. Жданов организацию выноса раненых с поля боя и доставку их в медицинские учреждения. Он предложил мне выяснить, почему на поле боя остаётся много убитых. Проведённым вскрытием трупов выяснилось, что часть из них умерли от большой потери крови. А.А. Жданов решительно поддержал моё предложение о том, чтобы дивизионные медицинские учреждения подвинуть ближе к линии фронта. И если раньше квалифицированную медицинскую помощь могли оказать на расстоянии 20 км от фронта, причём, чтобы добраться до места, нужно было преодолеть многочисленные пробки, потратив 3—6 часов, то теперь такая помощь стала оказываться в 3—4 км от передовой»{311}.
По итогам боевых действий против Финляндии Давид Верховский возглавит санитарную службу Ленинградского военного округа. В августе 1940 года по предложению Жданова, оставаясь в кадрах РККА, он станет заместителем наркома здравоохранения РСФСР. С началом Великой Отечественной войны Верховский возглавит Военно-санитарное управление Ленинградского фронта, накануне победы станет генерал-майором медицинской службы.
Рассказы Верховского о деятельном участии Жданова в организации медицинского обеспечения воюющей армии подтверждает и Ефим Смирнов, профессор Ленинградской военно-медицинской академии, с 1939 по 1947 год возглавлявший все медицинские службы Советской армии. Уже на исходе XX века генерал-полковник медицинской службы Ефим Иванович Смирнов так вспоминал конец 1939 года:
«К концу декабря госпиталь № 1170 в сортировочных отделениях принимал одновременно 1300 человек. Раненые и больные в этих отделениях лежали на носилках, а не на кроватях… Во время моего пребывания в Ленинграде, в частности, в этом госпитале, мне позвонил А.А. Жданов.
— Чем, по вашему мнению, — спросил он, — объясняется возникающая периодами неудовлетворительная организация приёма раненых, их сортировки, а, следовательно, и оказания им неотложной квалифицированной помощи?
— Не справляется с потоком раненых сортировочный госпиталь, Андрей Александрович, — объяснил я. — Он один. Срочно нужен второй, который бы принимал поезда, приходящие с фронта…
— Что вы конкретно предлагаете, товарищ Смирнов?
— Организовать ещё один сортировочный госпиталь на базе больницы имени Мечникова.
— Проблема будет снята?
— Безусловно.
— Тогда действуйте… Соответствующие указания будут даны»{312}.
Под контролем Жданова находилось и политическое обеспечение войны. 13 декабря 1939 года был готов текст «Военной присяги Народной армии Финляндии», составленный Ждановым и Львом Мехлисом. Начальник Главного политического управления РККА армейский комиссар 1-го ранга Лев Захарович Мехлис докладывал в те дни в Москву Сталину, что он «посоветовался со Ждановым» и тот «согласен, что к нашей присяге (то есть присяге Красной армии. — А. В.) приводить не следует». Мехлис был крайне принципиальным и очень сложным человеком, с которым мало кто мог сработаться без конфликтов и проблем. Но, похоже, наш герой умел ладить и с такими тяжёлыми людьми.
В конце декабря 1939 года Жданов совместно со своим личным секретарём Александром Кузнецовым занимался проектом инструкции о работе с местным населением на занятой Красной армией финской территории. «С чего начать политическую и организационную работу коммунистов в районах, освобождённых от власти белых…» — так начинался текст инструкции. Слово «коммунистов» Жданов, подумав, зачеркнул: по инструкции руководящая роль компартии не должна выпячиваться.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.