Картина 1 Начало «ухода в одиночество»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Картина 1

Начало «ухода в одиночество»

Наступивший 1872 год не принес королю столь желанного успокоения. Он уже утвердился в мысли о необходимости создания «параллельной» Баварии, уже успел с головой окунуться в строительные проекты, но жестокая действительность вновь разрушила с таким трудом восстановленное душевное равновесие. Пока строительство Нойшванштайна и Линдерхофа находилось в самом разгаре, Людвига II настигает тяжелейший удар. По стране разнеслась весть, что всеобщий любимец, жизнерадостный кутила и ловелас, младший брат короля наследный принц Отто сошел с ума.

Мы уже не раз упоминали, что Отто, любивший общество, веселье, кутежи, войну и фривольные оперетки, был прямой противоположностью Людвига II. При таком образе жизни, казалось, ничто не предвещало грядущей трагедии. Вернее, первые признаки недуга просто не замечали, приписывая все взрывному неуравновешенному характеру кронпринца. Однако неуловимые знаки зарождающейся душевной болезни можно было уже увидеть в несколько тяжелом расфокусированном взгляде, запечатленном даже на детских портретах Отто. Кстати, обычно отмечают, что следы будущего сумасшествия были заметны и у самого Людвига II. Хрестоматийными стали слова, якобы произнесенные французским психиатром Огюстом-Бенедиктом Морелем при первой встрече с юным наследным принцем Людвигом: «Это глаза, в которых горит будущее безумие». Но если абстрагироваться от штампов и стереотипов, то придется признать, что никаких внешних признаков болезни, включая и последние фотографические портреты, у Людвига II не наблюдается. В отличие от Отто!

Еще 10 мая 1871 года у кронпринца случился тяжелый припадок, после которого было решено поместить его под регулярное врачебное наблюдение. Но болезнь начала развиваться столь стремительно, что долее сохранять тайну внутри Баварского правящего Дома уже не получалось, и 15 ноября о недуге наследника было доложено непосредственно канцлеру Германской империи Бисмарку. Официальный диагноз «душевная болезнь, прогрессирующее слабоумие» был вынесен консилиумом врачей 15 января 1872 года.

Нам придется забежать вперед, чтобы поставить точку в этой грустной истории. С 1873 года Отто практически безотлучно жил в Нимфенбурге. Правда, изредка он все еще показывался в мюнхенском обществе, в частности на праздничных богослужениях и на столь любимых им прежде военных парадах. Однако надежд даже на частичное выздоровление практически не было, что подтвердил очередной буйный припадок болезни, произошедший 27 мая 1875 года прямо во время службы в главном соборе Мюнхена Фрауенкирхе (Frauenkirche). Однако в этом же году 22 августа Отто вместе с братом еще присутствовал на своем последнем военном параде. Это был также последний военный парад и Людвига II. До самой его смерти в Баварии больше не проводили военных парадов…

А сам Людвиг, подавленный и угнетенный, с 24 по 27 августа уехал в Реймс и истово молился в кафедральном соборе Божией Матери, традиционном месте коронации французских королей. Просил ли он у Бога совершить чудо и вернуть ему брата? К тому времени надежд на выздоровление Отто уже не было…

Интересно отметить, что изначально лечением кронпринца занимался ведущий немецкий психиатр того времени Бернхард Алоиз фон Гудден.[162] (С этим человеком мы вскоре познакомимся ближе.) Но в течение последующих четырех лет болезнь настолько прогрессировала, что с 1879 года потребовалась уже целая группа врачей, безотлучно находящаяся при Отто, — Prinzen?rzte, «врачи принца». Для окружающих припадки принца становились все более и более опасными. Отто пришлось поместить в специально оборудованную для его содержания клинику в замке Фюрстенрид (F?rstenried), куда кронпринц переехал 13 марта 1880 года и который уже не покидал до самой смерти. Он перестал узнавать даже родного брата Людвига, периодически навещавшего его. Очень скоро Отто был практически изолирован от всех, кроме лечащих врачей.

Людвиг, по-видимому, искренне был привязан к брату. Его болезнь вызвала в нем взрыв безмерного отчаяния и заставила еще больше замкнуться в себе. Возможно, несмотря на всю непохожесть и даже противоположность натур двух братьев, Отто все же был той родной душой, которой король мог довериться всегда: поймет его брат или нет, не важно, главное, что он не предаст. В этом Людвиг был уверен свято. И вдруг этой последней связующей ниточки со светской жизнью не стало. Впереди полное одиночество… Ко всему прочему по Мюнхену поползли слухи, что болезнь Отто — это якобы расплата за легкомысленную и разгульную молодость Максимилиана II.

Верил король этим слухам или нет, но именно со времени начала явного развития душевного недуга кронпринца Людвиг стал крайне неприязненно относиться к памяти своего отца, с которым, как мы уже говорили, у него и так никогда не было особой душевной близости.

Кстати, после смерти Людвига II, согласно баварским законам, 14 июня 1886 года наследник трона, несмотря на свою болезнь, официально был провозглашен королем Баварии. При этом сообщалось, что регентство Луитпольда продолжается, так как новый король Отто I «скорбен разумом» (нем. der K?nig Ist schwerm?tig). 15 июня делегация от правительства Баварии, прибывшая в Фюрстенрид, зачитала текст документа самому Отто. По воспоминаниям присутствующих, тот во время официальной церемонии оставался ко всему безучастным и явно так и не понял, что отныне стал королем.

Когда же в 1912 году скончался принц-регент Луитпольд, фактический правитель Баварии в течение 26 лет, его сын Людвиг (1845–1921) был провозглашен новым принцем-регентом. Но вскоре этот статус перестал устраивать честолюбивого принца, которому к тому времени исполнилось уже 67 лет. 4 ноября 1913 года была внесена поправка в Конституцию Баварии, согласно которой регентство не может продолжаться долее 10 лет; если этот срок истекает и нет надежды на то, что законный король будет когда-нибудь способен управлять страной, регент имеет право принять корону.

Так вот, 6 ноября 1913 года вышеуказанная поправка к Конституции была принята ландтагом, и уже 8 ноября принц-регент Людвиг стал баварским королем Людвигом III.[163] При этом и Отто I не был официально смещен с престола. Сложилась парадоксальная ситуация: вплоть до 11 октября 1916 года, то есть дня смерти Отто, в Баварии было два короля. 14 октября тело несчастного короля Отто I было упокоено в крипте церкви Святого Михаила в Мюнхене рядом с гробницей его брата Людвига II…

Кстати, интересно отметить, что в связи с душевной болезнью Отто развитие психиатрии в Баварии становится чуть ли не основной государственной и социальной задачей того времени. Такое отношение, а также финансовая поддержка со стороны правительства вскоре вывели немецких психиатров в первые ряды европейской науки, подчеркивая их авторитетность и значимость, что с готовностью признавали коллеги во всем мире. Словосочетание «немецкий психиатр» стало фактическим синонимом понятия высокого профессионализма.

Очередная ирония судьбы: впоследствии карту якобы наследственной душевной болезни ловко, но не профессионально разыграют недруги Людвига II. Предчувствия подобного шага заставляли Людвига переживать болезнь брата еще острее. «Если меня лишат короны, это будет горько, но мне будет еще прискорбней, если они провозгласят меня сумасшедшим!» — скажет он незадолго до своей кончины.

А пока, чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей, Людвиг с еще большей страстью отдается начатому строительству. Казалось, что он ищет в этом не просто утешение, а забвение. И понимая, что замков ему придется ждать еще долго, а убежище нужно прямо сейчас, находит оригинальный выход. Летом 1872 года, ко дню рождения короля, было оперативно завершено строительство маленького «замка» Шахен (Schachen) в окрестностях селений Гармиш и Партенкирхен (в единый город Garmisch-Partenkirchen они слились лишь в XX веке). Людвиг был совершенно очарован местными видами, особенно покрытыми вечным снегом склонами Цугшпице. В 1869–1872 годах по проекту Георга фон Доллмана на высоте 1800 м как раз с видом на Цугшпице и был построен «замок» Шахен.

Мы уже оговаривались, что далеко не все замки Людвига II в прямом смысле слова являются замками — это дань традиции и не более того. В большинстве своем это не замки, а дворцы; строго говоря, замком можно назвать вообще лишь Нойшванштайн. Так вот, «замок» Шахен — это даже уже и не дворец, не вилла, а просто высокогорное деревянное двухэтажное шале, с виду совершенно не похожее на королевское жилище. Но это только снаружи. Правда, и комнаты первого этажа по меркам других творений Людвига выглядят довольно скромно; стены отделаны резными панелями из кедра; какого-то одного определенного стиля в оформлении не наблюдается. Зато, поднявшись на второй этаж, вы с альпийской вершины магическим образом переноситесь в сказочный мир Востока. Людвига II давно привлекала восточная культура, особенно архитектура, и он мечтал создать нечто подобное при своем дворе (к тому времени увлечение Людвига Востоком уже нашло воплощение в Индийском павильоне в мюнхенской Резиденции). Турецкий зал Шахена, занимающий целиком второй этаж, вполне может соперничать по роскоши отделки, скажем, с Мавританским павильоном в Линдерхофе, о котором еще пойдет речь. Окна зала с цветными витражами создают волшебную игру света; мебель богато украшена золотой инкрустацией; павлиньи перья, обилие мягких подушек словно воплощают собой грезы по сладкой восточной неге. Собственно, для отдохновения Шахен и был построен. Людвиг любил здесь бывать в непринужденной обстановке, покуривая кальян из своей богатой коллекции (часть коллекции кальянов Шахена ныне является экспонатами Музея Людвига II в Херренкимзее) и уносясь мечтами то во дворцы турецких султанов, то на романтические горные вершины родной Баварии — Шахен удачно сочетал в себе оба этих «образа». Во всяком случае, ощущение покоя и неги, видимо, настолько впиталось с дымом королевского кальяна в атмосферу Шахена, что чувствуется даже теперь. Приют забвения был найден!

Но и начатое основное строительство не останавливалось. Мы уже говорили, что сердце Людвига II было верно трем основным идеалам, каждый из которых нашел свое воплощение в одном из трех замков, построенных королем. Нойшванштайн стал символом идеалов романтического Средневековья; в нем «живут» не столько вагнеровские герои, сколько их древние «предки». В замке Херренкимзее, о котором мы вскоре будем говорить, олицетворена абсолютная королевская власть, тот идеал монархии, достичь которого Людвигу II было изначально не суждено… Линдерхоф стал памятником двум кумирам Людвига II — Рихарду Вагнеру и Людовику XIV. Причем, именно здесь можно не только увидеть, но и почувствовать, как постепенно в душе короля композитор уступает свое «лидерство» французскому монарху.

Интересно отметить, что в своих кумирах Людвиг восхищался только идеями, носителями которых они являлись. Как и в случае с актерами, «все человеческое» было ему абсолютно чуждо. Людвиг не старался слепо копировать их образ жизни, их вкусы, их пристрастия, что происходит обычно с «талантами и поклонниками». «Какое сходство было между Людвигом II и Людовиком XIV? Людовик XIV любил охоту, карточную игру и женщин. Людвиг II никогда не охотился, не играл и был равнодушен к женской красоте».[164]

Кстати, отвращение Людвига II к охоте было общеизвестным. Более того, приезжая зимой в Линдерхоф, король ходил в лес и собственноручно кормил хлебом встречавшихся ему на прогулке диких коз, доверчиво подходивших к нему. Или же, не встретив никого, оставлял им корм на дорожке. Проливать кровь ради удовольствия казалось Людвигу отвратительным. И это в то время, когда высший свет не только Баварии, но и всей Европы не мыслил себя без охоты. Страстным любителем этой жестокой забавы был, в частности, принц Луитпольд; можно сказать, олицетворением охотника-маньяка являлся австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд, племянник императора Франца Иосифа, превративший свой чешский замок Конопиште фактически в склеп из чучел, рогов, черепов и других охотничьих трофеев. Право же, невольно возникает мысль, что его убийство в Сараеве в 1914 году было вполне заслуженным…

Любовь к природе позволяла Людвигу II видеть и глубоко чувствовать ее красоту. Для своих будущих замков-владений он выбирал самые живописные уголки родной Баварии. При этом король очень бережно относился к природному ландшафту, следя, чтобы во время строительства не было спилено ни одного лишнего дерева.

Характерно, что даже к творениям рук человеческих Людвиг также относился не менее трепетно. Так, став в 1864 году полноправным хозяином Хоэншвангау, он никогда не пытался, как мы уже упоминали, модернизировать отцовский замок, хотя свои собственные постройки сразу же снабжал всеми достижениями современного ему прогресса, такими как электричество, паровые машины, подъемники и т. д. Романические мечтания детства были слишком дороги королю, любое изменение, казалось, разрушало очарование былого. Как знать, а может, он просто не хотел тревожить покой дорогих ему теней легендарных героев, «чувствовавших» себя намного комфортнее при таинственном и трепетном свете свечей, чем при вульгарных электрических фонарях?..

Лишь в 1910 году принц-регент Луитпольд провел в Хоэншвангау электричество. А в 1913-м замок был открыт для посещения в качестве музея. Отныне под любопытными взглядами миллионов туристов благородные рыцари, прекрасные дамы и волшебные лебеди предпочитают больше «не сходить» со своих полотен. Лишь тот, кто верит в сказку, сумеет «вступить в контакт» с духами — хранителями древних традиций и в полной мере почувствовать неповторимую атмосферу романтического рыцарского Средневековья. Кстати, Хоэншвангау совсем не пострадал во время Второй мировой войны и сохранил подлинные предметы интерьера (в наши дни часть дворца закрыта; там находятся жилые помещения членов Дома Виттельсбахов, которым официально принадлежит замок).

Итак, в середине 1870-х годов первым в ряду «готовящихся к сдачи» королевских объектов стоял замок Линдерхоф. К 1873 году он все более и более приобретал тот вид, который мы можем увидеть сегодня. Первоначальное деревянное здание было облицовано камнем; в этом же году окончательно завершен и утвержден план парка. Еще в 1868 году ландшафтный дизайнер Карл Йозеф фон Эффнер (Effner; 1831–1884) предложил королю на рассмотрение уменьшенную копию Версальского парка. Однако даже в «урезанном» виде этот план не вписывался в сравнительно небольшую узкую горную долину, где было развернуто строительство. Тогда Людвиг решил перенести здание примерно на 300 м западнее (где он стоит и поныне), что позволяло увеличить общую площадь парка.

В целом строительство замка было окончено к началу 1874 года (днем рождения Линдерхофа можно считать 21 января, когда завершились отделочные работы в интерьере). Однако уже в 1885 году была начата реконструкция королевской спальни — центрального помещения здания. Она была значительно расширена и продлена с северной стороны, что потребовало общей реставрации замка. Работы были завершены в 1886 году. Но король их результаты уже не увидел, хотя и считается, что Линдерхоф — это единственный замок, завершенный при жизни Людвига II…

Во время строительства замка произошел один эпизод, рассказанный Луизой фон Кёбелль и очень точно характеризующий баварского короля. Надо сказать, что мраморные скульптуры и лепнина в Линдерхофе были выполнены скульптором Филиппом Перроном (Perron; 1840–1907). Однажды Людвиг II вошел в еще незаконченную спальню и увидел работающего под самым потолком Перрона. «Что же вы не прикажете, чтобы вам подержали лестницу? — живо спросил король скульптора. — Позовите кого-нибудь из прислуги. Ведь вы рискуете упасть!» Перрон, торопясь окончить работу, слушал упреки короля, не прерывая лепки. Тогда король сам стал держать лестницу до тех пор, пока скульптор не спустился вниз. «Этот случай еще более усилил рвение Перрона к работе и его привязанность к королю», — сообщает г-жа Кёбелль[165].

Пройдет всего несколько лет, и в адрес Людвига II будут брошены обвинения в неподобающе жестоком и слишком высокомерном обращении с окружающими. Эти обвинения приходится слышать до сих пор, хотя есть множество доказательств обратного. Почему же очернить и оклеветать человека значительно легче, чем оправдать?!

В нашу задачу не входит описывать в данной книге сами интерьеры Линдерхофа. Скажем лишь, что это место, где царствует дух Людовика XIV. И еще одно: здесь в декоре интерьера «вездесущего» лебедя заменяет «вторая любовь» Людвига — павлин. В то время как Вагнер постепенно уступает свои позиции в душе короля Людовику XIV, место лебедя занимает павлин. И это очень символично и показательно. Ведь лебедь — олицетворение величия духовного мира; павлин — абсолютной монаршей власти. Приоритеты сменились; отныне Людвиг — в первую очередь король! К тому же павлин — символ Солнца. Раз Линдерхоф посвящен Королю-Солнце, то и эта царственная птица должна непременно в нем присутствовать.

Уже закончив строительство замка, Людвиг II с 21 по 28 августа 1874 года предпринял вторую поездку в Париж, словно желая убедиться непосредственно в городе своего кумира в точности воспроизведенного им в горах Баварии «Малого Трианона». 25 августа король отпраздновал день рождения в Версале, а затем посетил Лувр и могилу Наполеона в Доме Инвалидов, а также Фонтенбло.

Но если сам Линдерхоф «насквозь французский», то в парке Людовик XIV полностью теряет свою власть. Кстати, находящиеся там павильоны заслуживают отдельного внимания. В целом их можно разделить на три группы: «восточные», «вагнеровские» и «реликтовые», вернее, те, что существовали здесь задолго до постройки замка, а затем были искусно вписаны в общую панораму, которая в основном была завершена в 1880 году.

Особенно примечателен ближайший к Линдерхофу «вагнеровский» Грот Венеры. Он был построен в 1876–1877 годах известным ландшафтным архитектором, «творцом ландшафтов», как его называли, Августом Дириглем (Dirigl). Рукотворная сталактитовая пещера с озером и водопадом была первоначально предназначена для постановки первого акта музыкальной драмы Вагнера «Тангейзер». Художник и декоратор Франц фон Зайтц (von Seitz; 1817–1883) специально сконструировал челн в виде золотой раковины; для подсветки воды и различных световых эффектов было проведено электричество. Вход в Грот также регулировался с помощью хитроумного электрического механизма: словно по приказу «Симсим, откройся!» кусок скалы открывал и снова замуровывал потайную, скрытую от посторонних глаз пещеру в горе. Завершение строительства Грота Венеры удачно совпало с празднование 32-летия короля — 25 августа 1877 года.

Но, несмотря на свое изначальное предназначение и многочисленные «мифические» истории, которые до сих пор можно услышать от ряда экскурсоводов или прочитать в некоторых статьях, в Гроте Венеры никогда не была осуществлена ни одна музыкальная постановка. Испарения подогреваемой воды в замкнутом пространстве и отсутствие должной акустики не позволили музыкантам ни играть, ни петь здесь. Что ж, Людвиг утешался тем, что иногда сам садился в золотой челн и плавал среди мистических переливов света и еле слышных всплесков искусственных волн. Наверное, тогда король сам чувствовал себя зачарованным Тангейзером и надеялся, что молитвы за него чистых душ умилостивят Создателя и после смерти его прощеная душа обретет покой…

Не менее интересен, чем Грот Венеры, «восточный» павильон Линдерхофа — так называемый Мавританский павильон. (О серьезном увлечении Людвига II Востоком мы уже говорили.) Изначально Мавританский павильон был построен в 1867 году архитектором Карлом Дибичем (Diebitsch) для Всемирной выставки в Париже. Но лишь 1876 году баварский король смог купить павильон, и уже через год, отреставрированный и расширенный, он нашел свое место в парке Линдерхофа на небольшой возвышенности, что позволяет уже издалека заметить три золотых купола, венчающие его крышу.

А между тем Мавританский павильон не единственный приют Востока в парке замка Линдерхоф. Ближе всего к входу в парк находится Марокканский павильон, приобретенный Людвигом II на очередной Всемирной парижской выставке 25 ноября 1878 года. Снаружи он представляет собой небольшой домик, раскрашенный в красно-белую полоску, со стилизованным минаретом по правую сторону здания. Судьба у Марокканского павильона была довольно тяжелой: изначально он стоял почти на баварско-австрийской границе за пределами парка. После смерти Людвига II павильон был куплен частным лицом и вообще вывезен из Линдерхофа. И лишь в 1982 (!) году выкуплен государством и вновь восстановлен в Линдерхофе на том месте, где ныне и можно его увидеть.

Старейшим зданием в парке Линдерхофа является часовня Святой Анны, построенная в 1684 году монахом из монастыря Этталь. Интересно отметить, что в планы Людвига II первоначально входила перестройка 200-летней часовни, которая по мере строительства замка и парковых павильонов уже не вписывалась в общий облик комплекса. В 1871 году королю был представлен план нового купольного здания в необарочном стиле, но Людвигу он не понравился. В 1876 году король решил, наконец, оставить часовню в неприкосновенности, так как в окончательно принятый проект английского пейзажного ландшафта «неказистое» старинное здание вписывалось вполне.

Тем более что на территории парка сохранялся еще один «реликт» — непосредственно сам охотничий домик Максимилиана II, «прародитель» Линдерхофа. Он получил только новое имя — Королевская хижина, ведь такому ненавистнику охоты, каким был Людвиг II, охотничий домик был ни к чему. Первоначально хижина, построенная еще в 1790 году, располагалась непосредственно на месте замка Линдерхоф. Но в 1874 году она была перенесена на место, где находится и ныне. Кстати, во время строительства Людвиг II часто жил здесь. А после смерти короля Королевская хижина стала вновь… охотничьим домиком: страстный охотник принц-регент Луитпольд стал использовать ее по прямому назначению. Увы! «Жестокий век, жестокие сердца!»

В глубине парка вновь начинают преобладать «вагнеровские» мотивы. Дальше всего от замка у закрытого для посетителей Линдерхофа выхода, ведущего в Этталь и Обераммергау, находится Хижина Хундинга[166] — чуть мрачноватая и таинственная «декорация» к музыкальной драме Вагнера «Валькирия». Она стоит уже почти в диком лесу, в который незаметно переходит парк. Хижина Хундинга была построена в 1876 году по эскизам Кристиана Янка, но в 1884 году сгорела. Правда, по желанию короля павильон почти сразу же восстановили. Однако стихия огня, видимо, была роковой для данной постройки. В 1945 году Хижина Хундинга вновь сгорает почти дотла и восстанавливается лишь в 1989 году. Так что ныне перед нами по сути копия, но копия, обладающая душой оригинала! Низкая бревенчатая хижина построена вокруг могучего векового ясеня, в гигантский ствол которого воткнут заколдованный меч. Стены обшиты грубыми досками, вместо скамей — пни, покрытые звериными шкурами. Под потолком висит гамак; в углу — открытый очаг, сложенный из необработанных камней. Сбоку находится крошечная комнатка, где стоит узкая кровать с небрежно наброшенным грубым одеялом, служившая спальней королю, проводившему в Хижине Хундинга иногда по нескольку дней наедине со своими мечтами, любимыми книгами и неповторимой альпийской природой.

И наконец, последний «вагнеровский» павильон Линдерхофа — Хижина Гурнеманца (старый рыцарь Гурнеманц, воспитатель Парсифаля, раскрыл перед юношей не только рыцарские, но и христианские добродетели), находящаяся в непосредственной близости от Хижины Хундинга. Ее постигла не менее печальная судьба, чем «соседку»: после смерти Людвига и вплоть до 1960-х годов она была полностью заброшена и забыта, вследствие чего совсем разрушилась. Лишь в 1999–2000 годах Хижина Гурнеманца была восстановлена на частные пожертвования, но из-за того, что расположена она слишком далеко от самого замка, ныне для посетителей этот павильон практически недоступен. Что ж! Будем просто знать, что где-то там под покровом леса находится таинственный приют того, кому ведомы все добродетели и тайны Святого Грааля…

Мы уже говорили о том, что замки Людвига II являются отражением его души. Здесь нет ничего случайного, преходящего, не выстраданного. Скажем более, замки Людвига II вообще нельзя рассматривать вне связей друг с другом! Каждый из них — лишь часть целого, лишь фрагмент «архитектурного портрета» короля. В свою очередь отдельно взятый замок также состоит из многочисленных граней. И лучший пример этому — замок Линдерхоф с его многочисленными павильонами. Это целая мозаика, объясняющая своим разнообразием разносторонность личности баварского короля. И недаром в парке Линдерхофа так много «вагнеровского»! Время его создания — этот тот период отношений короля и композитора, когда были окончательно расставлены все точки над «i».

В 1872 году Вагнер переехал в Байройт, в свой город, где намеревался остаться уже навсегда. Композитор выбрал то сакральное место, где, согласно его планам, должен быть возведен Театр, храм того Великого, преобразующего умы, Искусства, о котором когда-то грезили он и молодой баварский король Людвиг II; тот самый театр, «отцом» которого был B?hnenfestspielhaus, так и не увидевший свет в Мюнхене.

22 мая, в день 59-летия Вагнера, ровно в 11.00 часов началось празднество по случаю закладки первого камня будущего Фестшпильхауса, одним из архитекторов которого стал все тот же Готфрид Земпер, готовивший проект мюнхенского B?hnenfestspielhaus.

И Людвиг II, и Вагнер почти одновременно строили на баварской земле архитектурные памятники самим себе! Кстати, в конце 1872 года байройтский магистрат подготовил документ о предоставления Вагнеру баварского гражданства. Отныне он стал полноправным подданным Людвига II.

Однако уже в начале 1873 года Вагнер при строительстве своего театра столкнулся с практически непреодолимыми трудностями материального характера. Еще в 1871 году, когда постройка театра только намечалась, родилась идея создания так называемых «патронатных обществ» (Patronatsverein), или «Вагнер-ферейнов», которые собирали бы добровольные пожертвования на постройку нового «Храма искусства». Членами «Вагнер-ферейнов» становились все, кому было не безразлично дальнейшее развитие музыкального искусства. «Борьба за Вагнера» выливалась в борьбу за национальное искусство в целом. В «ферейны» входили не только музыканты, но и художники, писатели, представители аристократии. Однако взносов «патронатных обществ», несмотря на, казалось бы, огромный размах их деятельности, оказалось явно недостаточно. Дело в том, что далеко не все члены «Вагнер-ферейнов» действительно платили взносы в фонд Байройта. Многие вступали в общества под влиянием моды или сиюминутного порыва, а как дело доходило до того, чтобы раскошеливаться, уходили в тень. Реальные поступления в кассу «Театра века» были весьма далеки от ожидаемых. В итоге весь 1873 год продолжение строительства находилось под угрозой. Чтобы спасти предприятие, Вагнеру не оставалось больше ничего другого, как напрямую обратиться за помощью к Людвигу II.

И надеяться…

1874 год начался с очередных неприятностей и потрясений. Однако долгожданный ответ от баварского короля вселил новую надежду. В письме от 25 января Людвиг писал Вагнеру: «Нет! Нет и снова нет! Это не должно завершиться так; надо помочь! Наш план не может сорваться!»[167] Как оказалось, у Вагнера по-прежнему был лишь один бескорыстный «патрон», готовый прийти на помощь другу и единомышленнику!

В глубине души, несмотря на все разочарования, Людвиг II продолжал верить в победу вагнеровского искусства. Король предоставил авансом кредит в 100 000 талеров (около 2 500 000 евро) из личных средств. (Кстати, еще раз напомним, что эта сумма была полностью выплачена баварскому правительству наследниками Вагнера из бюджета Фестшпильхауса.) Благодаря такому солидному взносу Людвига II «жизнь» вагнеровского театра была спасена.

Кроме того, Людвиг полностью профинансировал и строительство виллы «Ванфрид», которое благодаря его вмешательству было очень быстро завершено. 28 апреля 1874 года Вагнер уже въехал в свой собственный дом. Позднее, в июле 1875-го, Людвиг II прислал в подарок Вагнеру свой бронзовый бюст, который и ныне стоит перед самым входом в виллу «Ванфрид», словно своеобразный ангел-хранитель настоящего приюта композитора.

Итак, «Байройтский театр, начатый с сумм, подписанных «патронами» дела, был окончен благодаря материальному содействию Людвига II, который в тот момент, когда Вагнер хотел было публично объявить, что дело проиграно и труды прерваны, выдал авансом фонды, необходимые для того, чтобы довести предприятие до благополучного конца»[168].

1 августа 1875 года «многострадальное» строительство Фестшпильхауса было полностью завершено. Открытие первого Байройтского фестиваля намечалось на лето следующего года.

1876 год явился своеобразным рубежом и в жизни Людвига II. Можно сказать, что до этого года король все еще время от времени принимал участие в многолюдных светских мероприятиях, как того требовал придворный этикет. Его «уход в одиночество» происходил постепенно. Последний Октоберфест — в 1874 году; последний военный парад — в 1875-м. Настала очередь пышных приемов во дворце, которые царствующий монарх должен был проводить регулярно. 10 февраля 1876 года прошел последний торжественный прием при дворе Людвига II. Отныне за королевским столом станет собираться в лучшем случае тесный кружок друзей, но чаще всего Людвиг будет принимать пищу в гордом одиночестве.

Придет время — и даже слуги, обслуживающие его во время еды, станут раздражать короля. И родится идея «стола-самобранки», которая будет впервые применена в замке Линдерхоф. Секрет такого стола в том, что он стоит на специально устроенном люке в полу, который приводится в движение подъемным механизмом, расположенным этажом ниже. Этот механизм позволяет накрывать, а также убирать обеденный стол без присутствия в столовой прислуги: люк в нужный момент опускался вниз, в кухню, где слуги либо сервировали стол к трапезе, либо убирали посуду после нее. Благодаря столь оригинальному приспособлению никто и ничто не нарушало уединения короля, которым он так дорожил. Такой же механизм будет установлен и в Нойшванштайне, а позднее и в Херренкимзее.

Кстати, обычно наличие «стола-самобранки» трактуется как болезненное проявление человеконенавистничества Людвига II. Но давайте посмотрим на это с другой стороны. Во-первых, такие столы не были оригинальной выдумкой баварского короля: они были в ходу (чтобы не сказать в моде) при дворе Людовика XV, которого могли обвинять в чем угодно, только не в мизантропии и нелюдимости. А во-вторых, скажите, кому понравится, если, например, в ресторане официант постоянно будет стоять у вас за спиной, неустанно следя за тем, как и что вы едите? Вас бы это раздражало? Значит, вы человеконенавистник и нелюдимый мизантроп! Между тем при трапезе королевских особ именно так все и происходило. Да и «официантов» было не один, а гораздо больше. Так что «не судите, и да не судимы будете»!

Показательным в плане постепенного «ухода в одиночество» стал и единственный приезд Людвига II в Байройт перед торжественным открытием Фестшпильхауса и первого Байройтского фестиваля в 1876 году. Он прибыл в ночь с 5 на 6 августа и остановился во дворце Эрмитаж. Прослушав генеральные репетиции всей тетралогии «Кольцо нибелунга»,[169] намеченной для программы фестиваля, 9 августа король также внезапно уехал, не оставшись на само празднество, состоявшееся 13 августа. В письме к Вагнеру он объяснил это свое решение тем, что в последнее время его особенно утомляют многолюдная толпа, суета, тяготы королевской власти, порождающие ажиотаж вокруг его персоны. Он вообще предпочел бы прослушать «Кольцо» в одиночестве (генеральные репетиции всегда проходят в присутствии публики), но Вагнеру удалось убедить короля не восстанавливать против себя жаждущих попасть на репетиции многочисленных зрителей. Не говоря уже о том, что композитору было необходимо заранее оценить акустические новшества своего театра (прекрасная акустика Фестшпильхауса до сих пор считается непревзойденной) при полном зале.

Перед отъездом Людвиг «совершал одинокие прогулки при блеске луны в парке Эрмитажа. Вагнеру он поднес ширмочку для свечей удивительной работы, из слоновой кости, изображавшей сцену в волшебном саду между Парцифалем и Кундри, которая, несмотря на рельефную работу, была совершенно прозрачна от тонкости работы».[170]

Хотел ли Парцифаль-Людвиг своим подарком в очередной раз благословить Вагнера на создание его священной мистерии и тем самым показать, что мысленно он все равно остается верен их идеалам? Кто знает… Во всяком случае, все дальнейшие взаимоотношения Вагнера и Людвига II, можно сказать, проходили уже исключительно «под знаком Парцифаля».

И нам снова придется забежать вперед, чтобы завершить рассказ об этих непростых взаимоотношениях.

Как ни парадоксально, но итогами первого Байройтского фестиваля стали для Вагнера крайняя усталость, опустошенность и разочарования. Возможность дальнейшей борьбы за высокое искусство он в те дни для себя исключал. Тем более что уже были подведены финансовые итоги предприятия, и выяснилось, что вместо ожидаемой прибыли фестиваль принес дефицит бюджета в размере 148 000 марок (1 184 000 евро). Блестящая публика, собравшаяся в Байройте в августе 1876 года, вовсе не торопилась раскошеливаться; «патроны» молчали; денег снова было взять неоткуда. Практически сразу после проведения первого фестиваля Фестшпильхаус на неопределенное время был закрыт, что означало поражение дела всей жизни Вагнера. Композитор был близок к тому, чтобы официально объявить свое театральное предприятие банкротом, а «Ванфрид» продать за долги.

И вдруг 25 января 1877 года Вагнер позвал к себе Козиму и торжественно объявил ей: «Я начинаю «Парцифаля»[171] и пока не закончу его, никуда не уеду отсюда»…[172]

Людвиг II в разные периоды своей жизни «становился» то одним, то другим вагнеровским персонажем. В детстве он воображал себя Зигфридом, в юности — Лоэнгрином и, наконец, Парцифалем. Причем с Парцифалем он ассоциировал себя с того момента, когда лично познакомился с Вагнером и фактически стал его ангелом-хранителем. Хранителем «Чаши Грааля», другими словами, высокого, чистого, истинного искусства, олицетворением которого стало для короля творчество Рихарда Вагнера. И Парцифаль сделал для своего кумира все, что мог!

В начале 1878 года «спонсором» Вагнера, в очередной раз находящегося на грани отчаяния, вновь выступил Людвиг II. Он заранее выкупил у композитора право поставить «Парсифаля» в Мюнхене, а в ожидании этого счастливого события заплатил тому довольно солидное вознаграждение. Кроме того, в Мюнхенском королевском придворном и национальном театре опять же стараниями короля готовилось к постановке «Кольцо нибелунга». Таким образом, доходы, полученные от мюнхенских представлений «Кольца», и аванс за «Парсифаля», выплаченный баварским королем, помогли Вагнеру если и не покрыть долги, то, по крайней мере, благополучно просуществовать до лета 1878 года. И продолжать работать над «Парсифалем»!

Однако к декабрю 1879 года здоровье Вагнера оказалось сильно подорвано изнурительным трудом и довольно сырым климатом Байройта. Композитор предпринял длительную — почти 10-месячную — поездку в теплую и благоприятную, любимую им Италию. А партитура «Парсифаля» все еще не была завершена…

Весьма показательно, что по приезде в Германию Вагнер не спешил вернуться в Байройт, а остановился на некоторое время в Мюнхене, прибыв туда 31 октября 1880 года. Здесь он встретился с Людвигом II. 10 и 12 ноября Вагнер продирижировал для короля в двух частных концертах отрывками из «Лоэнгрина» и «Парсифаля» и вновь заручился его материальной поддержкой предстоящей премьеры «Парсифаля» в Байройте. Вагнер специально отметил, что в программе второго Байройтского фестиваля будет только эта священная мистерия. Людвиг II тут же великодушно распорядился о безвозмездном предоставлении для Фестшпильхауса хора и оркестра Мюнхенского королевского придворного и национального театра.

Однако 1881 год начался с непредвиденных волнений. Не подозревая о договоренности Вагнера с Людвигом II, барон Ганс Пауль фон Вольцоген (Wolzogen; 1848–1938), бывший фактически пресс-секретарем композитора, предал гласности конфиденциальную информацию о том, что Вагнер якобы собирается получить материальную помощь от нескольких высших аристократических фамилий Германии, и именно они будут официальными «патронами» второго Байройтского фестиваля. Но Людвиг II, узнав об этом, ничуть не обиделся на своего друга. Последствием необдуманного поступка фон Вольцогена стала вовсе не катастрофа, как казалось в первое время Вагнеру, а, наоборот, победа: Людвиг II официально объявил, что единолично возглавит второй Байройтский фестиваль; более того, отказывается от приобретенного им в 1878 году права на постановку «Парсифаля» в Мюнхене без возврата денег, заплаченных за это право. Король также подтвердил свое прежнее решение о предоставлении в распоряжение Вагнера хора и оркестра Мюнхенского королевского придворного и национального театра. Судьба второго фестиваля была решена — ему быть! И опять благодаря Людвигу II!

26 июля 1882 года после длительного и мучительного перерыва премьерой «Парсифаля» был открыт второй Байройтский фестиваль. Вагнер завещал, чтобы вершина его творчества не ставилась больше нигде, кроме не оскверненного ничем королевского Храма Высокого Искусства — байройтского Фестшпильхауса. Еще 28 сентября 1880 года Вагнер писал «своему Парцифалю», королю Людвигу II, делая его в некотором роде своим душеприказчиком: «Я принужден был отдать в руки нашей публики и театральных дирекций, в глубокой безнравственности которых я убежден, мои произведения, несмотря на всю их идеальную концепцию. Теперь я задаю себе важный для меня вопрос, не следует ли это последнее священнейшее для меня создание спасти от пошлой карьеры обыкновенных оперных спектаклей? К этому особенно побуждает меня чистая тема, чистый сюжет моего «Парсифаля». В самом деле, разве возможно, чтобы драма, которая дает нам в сценическом образе возвышеннейшие мистерии христианской веры, исполнялась в таких театрах, как наши, с их оперным репертуаром, с их публикой? Я не стал бы обвинять наше духовенство, если бы оно выразило обоснованный протест против постановки священнейших мистерий на тех самых подмостках, которые вчера и завтра были и будут залиты широкой волной фривольности, перед публикой, для которой эта фривольность является единственной притягательной силой. Постигая то, что происходит кругом, я назвал своего «Парсифаля» «сценическим священнодействием». Им я должен освятить мой театр, мой фест-театр в Байройте, одиноко стоящий в стороне от всего мира. Только там будет поставлен «Парсифаль». Его не должны давать на других сценах — для забавы публики. Но как осуществить это на деле, — этот вопрос составляет предмет моих забот и размышлений. Я думаю о том, каким путем, какими средствами я могу упрочить за моим произведением тот характер исполнения, о котором я говорю».[173]

Надо сказать, что условие, поставленное Вагнером, — не исполнять «Парсифаль» нигде, кроме Фестшпильхауса, по крайней мере в течение 30 лет после его смерти — неукоснительно было соблюдено.

До последнего своего часа Вагнер верил в великую миссию истинного искусства. В эту идею вместе с ним верил еще один человек — баварский король Людвиг II. Если бы они дожили до сегодняшнего дня, то испытали бы величайшее разочарование…

Людвиг больше не виделся с Вагнером лично, но оставался верным почитателем его гения. Последняя телеграмма короля к Вагнеру датирована 2 января 1883 года. Ответное письмо композитора— 10 января. «Когда Вагнер 13 февраля 1883 года умер в Венеции, Людвиг горько плакал, а затем послал своего генерал-адъютанта встретить гроб Вагнера на границе и возложить на него чудесный венок из лавров, цветов и пальмовых ветвей с надписью: «Король Людвиг Баварский — великому артисту, поэту слова и музыки, Рихарду Вагнеру». Этот венок провожал потом гроб Вагнера до могилы».[174]

Так закончилась великая дружба и великая борьба за великое Искусство.