ИВАН ЗАРУЦКИЙ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ИВАН ЗАРУЦКИЙ

Иван Заруцкий — редкий человек Смуты, сумевший пройти невозможный в обычное время путь — от казака до боярина. Пусть боярский чин ему дал самозванец в Тушине, но Иван Мартынович сумел подтвердить его земской службой в подмосковных полках Первого ополчения и сам же стал главным зачинщиком его распада. Человек, которого в повседневной жизни Московского царства никто бы даже не заметил, стал покровителем русской царицы Марины Мнишек и опекуном ее сына, «царевича» Ивана Дмитриевича. Его удостаивал аудиенции король Речи Посполитой Сигизмунд III, ему писали грамоты царь Михаил Романов и Боярская дума, он правил Астраханью именем царя Дмитрия, с ним вел переписку персидский шах. За Иваном Заруцким тянется кровавый след, среди его деяний даже организация покушения на князя Дмитрия Пожарского в Ярославле в 1612 году. Не удивителен и печальный конец казачьего атамана, собиравшегося если не стать царем, то уж точно править Россией…

Заруцкий появляется в русской истории как-то сразу — тоже верный признак Смутного времени. Человек, о котором еще вчера никто ничего не знал, становится очень заметным и влиятельным. Русские летописцы особенно не интересовались биографическими подробностями жизни казачьего атамана. Им они были совсем ни к чему. Сведениями о начале его жизненного пути мы обязаны гетману Станиславу Жолкевскому. В Речи Посполитой, напротив, хотели побольше узнать о Заруцком, видимо, числя его по разряду «своих» — тех подданных короля Сигизмунда III, кто пришел воевать под знамена Лжедмитриев. Начиная рассказ о ляпуновском ополчении, гетман в своих «Записках» вспоминал и о казачьем вожде:

«Об этом Заруцком, как о человеке, игравшем важную роль в сей комедии, надобно сказать несколько слов. Отец его был родом из Тарнополя. Романовские татары, воевавшие Русские земли, захватили его небольшим еще мальчиком; в Орде он достиг совершенного возраста и каким-то случаем ушел от татар к Донским казакам. Потом, во время смут, пришел с Донцами к первому самозванцу, по умерщвлении коего в числе первых пристал к другому, и в первых порах славы этого самозванца Заруцкий был ему великою помощию; как неугомонная голова, ему доставало сердца и смысла на всё, особенно ежели предстояло сделать что-либо злое. Впоследствии, когда партия самозванца пришла в силу, он имел большой доступ к его милости и предводительствовал Донцами; ежели нужно было кого взять, убить или утопить, исполнял это с довольно великим старанием. В стане Тушинском достаточно приметна была неусыпность его, ибо, при всегдашней почти нетрезвости князя Рожинского он заведовал передовыми стражами, подкреплениями, а также собиранием известий; когда же самозванец ушел из стана и с ним почти все Донцы, Заруцкий остался при нас и приехал к его величеству королю под Смоленск, а потом с гетманом в Белую; был в Клушинском сражении и при взятии острожка, где и отличил себя. Но по причине питаемой им ревности к молодому Салтыкову, который, как человек знатного происхождения, и в милости гетмана и во всем имел пред ним преимущество, Заруцкий, не в состоянии будучи стерпеть этого, когда пришли под Москву, снова предался к самозванцу и находился при нем до самой смерти»[146].

Гетман Жолкевский перечислил все основные биографические вехи жизни Заруцкого, но в этом перечислении есть немало загадок и темных мест. Тарнопольское происхождение отца Заруцкого — мещанина Мартына (или по-польски Марцина) — единственное, что по-настоящему связывает с «Литвой» будущего предводителя донских казаков. По сведениям, собранным гетманом Жолкевским, Иван Заруцкий с малых лет уже находился на территории Московского государства. Упомянутая гетманом война романовских татар в «Русской земле» (так назывались земли Древней Руси, оказавшиеся на территории Речи Посполитой), скорее всего, заставляет связать пленение мальчика Заруцкого с каким-то из походов Ливонской войны, в котором участвовали служилые татары. Если это так, то вывезенный татарами из соседней Речи Посполитой молодой пленник родился на рубеже 1560—1570-х годов. К этому же времени можно отнести и предполагаемое время рождения Прокофия Ляпунова. Следовательно, оба руководителя ополчения вполне могли быть сверстниками: к 1611 году им обоим было около сорока лет. Правда, стоит оговориться, что возраст их можно вычислить лишь приблизительно по косвенным упоминаниям в источниках.

Сходные известия о жизни Ивана Заруцкого оставил также участник похода Лжедмитрия II под Москву и тушинский «ветеран» ротмистр Николай Мархоцкий в «Истории Московской войны». Он также решил записать для потомков, «кто такой Заруцкий»: «Родом из Тарнополя Заруцкий, будучи ребенком, был взят в орду. Там он и научился хорошо понимать татарский язык, а когда подрос, ушел к донским казакам и прятался у них много лет». Польский ротмистр лично знал Ивана Мартыновича, поэтому особую ценность приобретают сведения о знании Заруцким татарского языка, о его положении на Дону, отношении к полякам и литовцам, воевавшим в России, и, конечно, о том, как выглядел атаман донских казаков: «С Дона, будучи среди казаков уже головой и человеком значительным, он вышел на службу к Дмитрию. К нам он был весьма склонен, пока под Смоленском его так жестоко не оттолкнули. Был он храбрым мужем, наружности красивой и статной»[147].

Основываясь на упоминании гетманом Жолкевским романовских татар, круто изменивших судьбу тарнопольского парубка, можно многое объяснить в последующей биографии Ивана Заруцкого. Город Романов на Волге был отдан потомкам владетелей Ногайской орды Иваном Грозным в середине 1560-х годов[148]. Поступив на службу к русскому царю, ногайские мурзы несли службу в царских полках, в том числе и в военных походах Русского государства. Один из таких заметных царских походов «в Немецкую и Литовскую землю» состоялся в 1579 году, когда для участия в нем были мобилизованы «ногайские люди» из Романова[149]. Бои тогда шли вокруг Полоцка, взятого королем Стефаном Баторием; с ним в поход пришло немало людей из разных земель Речи Посполитой. Словом, версия о пленении Заруцкого, вероятно, идущая от его собственных рассказов в Тушине и королевской ставке под Смоленском в 1610 году, отнюдь не невероятна.

Ногаи в Романове на Волге жили небольшим анклавом в русских землях: на высоком правом берегу реки располагалась дворцовая Борисоглебская слобода, а на низкой, «романовской» половине — земли служилых татар. Ногайская орда, кочевавшая около Астрахани, напротив, контролировала огромную территорию и была независима от русского царя. С ногаями издавна вели дипломатические переговоры как с наследниками другой — Золотой — Орды, еще недавно владевшей всей Русью. Романовские татары присягнули на подданство царю Ивану Грозному, который использовал рознь в среде ногайской знати в своих целях. Так в русской истории появились ногайские по происхождению князья Урусовы и Юсуповы (изначально связанные с Романовом). Следовательно, попав в плен к ногайским татарам, жившим в Романове, мальчик Заруцкий оказался не в какой-то «Орде», как писали гетман Жолкевский и ротмистр Мархоцкий, а в верховьях Волги, неподалеку от Ярославля, на достаточно обжитой территории в центре Русского государства.

В Москве косо посматривали на то, что кто-то из «басурман» владел крестьянскими душами и холопами. Другое дело, когда речь шла о пленниках «немецкого» или «литовского» происхождения. В посольской книге по связям с Ногайской ордой 1576 года говорилось, что отпущенным ногайским послам разрешили покупать по особой росписи «немецкого полону» по дороге из Москвы до Касимова. Полученное разрешение сопровождалось, однако, целым рядом оговорок, свидетельствующих о злоупотреблениях в торговле пленными, которых оказалось немало в Русском государстве после походов Ливонской войны. Главное, за чем должны были следить приставы, чтобы в полон не попадали русские люди: «того беречи накрепко, чтоб нагайские послы покупали немецкой полон… а русских бы людей за немецкой полон однолично не продавали»[150].

Романовским татарам выгодно было обучить «литвина» Заруцкого, наверняка изначально говорившего по-польски, еще и своему языку, сделать из него оруженосца, брать с собою в походы. Могли они потом и выгодно продать пленника. Так что Заруцкий очень рано познакомился с ногаями, с которыми судьба сведет его и под конец жизни в Астрахани, где кочевала основная Ногайская орда. Вряд ли при этом он должен был испытывать какие-то добрые чувства к тем, кто оторвал его от семьи и сделал бессловесным пленником.

В том, как круто менялась судьба Заруцкого, можно видеть проявления непростого характера. Гетман Жолкевский пишет, что Иван Заруцкий сам, «каким-то случаем» смог уйти от татар к донским казакам; Мархоцкий — о том, что Заруцкий «прятался» у казаков. В упоминавшемся царском походе 1579 года донские казаки тоже участвовали, следовательно, встреча романовских татар и донских казаков во время походов была возможна. У ногаев с донцами, в отличие от волжских казаков, существовали достаточно мирные отношения. Сам Заруцкий не рассказал, каким образом он ушел на Дон. Очевидно только, что его уход (или побег?) связан с его страстным желанием освободиться от клейма пленника, стать хозяином своей судьбы. «С Дону выдачи нет» — с такой известной присказкой жили все, кто уходил «казаковать». После вступления в казачью станицу становилось неважно, кем ты был до того, к какому чину относился и из какого рода происходил. Казачий круг уравнивал всех в главном казацком праве — жить по своему усмотрению и служить тому, кому хотел служить. Именно ногайский плен, помноженный на опыт донского казака, сформировал тот облик жестокого и коварного, ни перед чем не останавливавшегося человека, с которым Заруцкий остался в истории.

К Дону были обращены взоры и Григория Отрепьева — «царевича Дмитрия», когда он начинал свою войну против Бориса Годунова. Самозванец хотел поднять казаков против «узурпатора» наследственной власти Рюриковичей. И отчасти ему это удалось. Оказавшись в Речи Посполитой, Отрепьев делал всё для того, чтобы привлечь на свою сторону запорожцев и донцов. Он принимал послов от донского войска и даже послал на Дон свое царское знамя[151]. Где был в тот момент Иван Заруцкий, можно только догадываться. Не возил ли он послание от войска «царевичу Дмитрию» в Литву вместе с атаманом Андреем Корелой и Михаилом Межаковым? Не был ли рядом с атаманом Войска Донского Смагой Чертенским в Туле, куда донцы приехали присягать новому царю Дмитрию, накануне его вступления в столицу в июне 1605 года? Автор «Нового летописца» передавал обиды приехавших с повинною в Тулу бояр на казаков, которым самозванец, как своим первым сторонникам, отдал предпочтение: «В то ж время приидоша к нему казаки з Дону: Смага Чертенской с товарыщи. Он же им рад бысть и пусти их к руке преже московских боляр. И яко же бо лютый звери зляхуся на человецы, тако же и сии воры казаки лаяху и позоряху боляр, кои приидоша с Москвы»[152]. Даже если Заруцкого не было среди свидетелей этой незабываемой сцены, когда прирожденный «царевич» оказал казакам преимущество перед первыми боярами Московского государства, о ней много должны были рассказывать на Дону. А там, судя по всему, Заруцкий был уже не рядовым человеком. Иначе бы не оказался он вскоре во главе донских казаков, как это случилось во времена восстания Ивана Болотникова[153].

В «Истории ложного Дмитрия» Иосифа Будилы, служившего второму Лжедмитрию, можно прочитать, что Болотников и Заруцкий встали во главе движения, начатого против царя Василия Шуйского в Северской земле: «У них были вождями Болотников и Заруцкий»[154]. Другими современными источниками такое выдающееся положение Заруцкого при начале антиправительственного выступления не подтверждается. Напомню, что там больше говорилось о присоединении к Ивану Болотникову рязанских дворян и детей боярских во главе с Ляпуновым. Было бы очень соблазнительно отнести первые возможные контакты двух воевод земского ополчения — Ляпунова и Заруцкого — уже к 1606 году. Однако приходится воздержаться от такого скоропостижного заключения.

В записках немецкого наемника на русской службе Конрада Буссова осталось еще одно примечательное свидетельство, что сам Иван Болотников отправил Заруцкого из Тулы (?!) на поиски якобы снова чудесно спасшегося царя Дмитрия: «Болотников послал из осажденного города одного поляка, Ивана Мартыновича Заруцкого, который должен был разузнать, что с государем, которому Болотников присягал в Польше. Собирается ли он приехать сюда и как вообще обстоит дело с ним? Заруцкий доехал до Стародуба, не отважился ехать дальше, остался там и не принес никакого ответа»[155]. Сама история с отсылкой гонцов из Тулы поставила в тупик даже выдающегося знатока истории болотниковского движения Ивана Ивановича Смирнова. Хотя он и ссылался на свидетельство Буссова о гонце по имени Iwan Martinowitz Sarutzki, но делал оговорку, что источники не позволяют определить, куда на самом деле отправлялись «эти посланцы Болотникова»[156].

Свидетельств об Иване Заруцком так мало, что известие Конрада Буссова приобретает особое значение. Можно легко увлечься рассказом «Московской хроники» и представить Заруцкого едва ли не инициатором всей интриги с объявлением Лжедмитрия II в Стародубе, сделать из казачьего предводителя одного из главных воевод самозванца уже с момента объявления нового Лжедмитрия[157]. По сведениям Буссова, Заруцкий вместе со всеми узнал в Стародубе о «спасении» царя Дмитрия. Как и все, сначала он обрадовался, что может, наконец, исполнить свою миссию, с которой направил его Болотников, однако ему сразу пришлось убедиться, что «это не прежний» Дмитрий. Заруцкий всё же не подал вида, а поклонился самозванцу как царю. Тот милостиво принял царские почести и немедленно приблизил к себе столь выгодного свидетеля, доказавшего стародубцам, что перед ними настоящий московский царь. Затем Иван Заруцкий еще раз удачно «подыграл» «царику», сразившись с ним в неком рыцарском турнире на глазах Стародубцев. Заруцкий, надо думать, опытный воин, легко опрокинул с коня бывшего Шкловского домашнего учителя, которого убедили объявить себя царем Дмитрием. Но когда все ринулись наказать обидчика московского «царя», тот раскрыл перед толпой свой предварительный уговор с Заруцким: оба якобы хотели испытать преданность Стародубцев царю Дмитрию[158]. Конрад Буссов передает те рассказы, которыми питались осажденные в Калуге войсками царя Василия Шуйского (где автор «Московской хроники» и оказался). В этих рассказах, конечно, преувеличивалась сила объявившегося самозванца, якобы немедленно пославшего свои войска на освобождение Тулы и Калуги. В действительности всё было по-другому. Участь осажденных была решена еще до того, как Лжедмитрий II успел набрать свою армию. Заруцкий смог избежать участи пленника и почти сразу оказался в окружении нового самозванца, поэтому молва приписывала ему столь видную роль и при появлении Лжедмитрия II.

Поход самозванца из Стародуба к Брянску осенью 1607 года не дал царю Василию Шуйскому сполна насладиться плодами своей победы над Болотниковым. Уничтожив одного врага, он столкнулся с другим, которого поддержали уже не свои подданные, а наемные польско-литовские отряды и донские казаки во главе с Иваном Заруцким. Не полуфантастические рассказы Конрада Буссова, а прямое свидетельство ротмистра Николая Мархоцкого, участвовавшего в походах Московской войны, должно быть принято во внимание в первую очередь. В своих записках он вспоминал, как в Орел к самозваному царю пришел большой отряд донских казаков в пять тысяч человек под командованием атамана Заруцкого[159]. «Царь Дмитрий» зимовал в Орле начиная с 6 (16) января 1608 года. Мархоцкий, в отличие от других авторов, писал не понаслышке, а о том, чему был сам свидетелем. В тот момент он служил под командой князя Романа Ружинского, пришедшего в Кромы 20 (30) марта и избранного после этого новым гетманом войска самозванца[160]. Рядом с ним и встал предводитель донцов — Заруцкий (то же позднее сообщал другой хорошо информированный в русских делах наблюдатель, гетман Станислав Жолкевский). Таким образом, уверенно можно говорить лишь о том, что началом большой политической карьеры Ивана Заруцкого стала служба новому «царю Дмитрию» с первых месяцев 1608 года.

Какие-то две сотни донцов еще раньше служили под началом полковника Лисовского. Весной 1608 года их отправили в поход в Рязанскую землю[161]. От Орла они прошли к Михайлову, затем воевали под Зарайском и Коломной. Памятником этого похода стал упомянутый в предыдущей главе «курган велий» в Зарайске, где были похоронены рязанские и арзамасские дворяне, первыми столкнувшиеся со знаменитыми «лисовчиками» (еще до того как это имя стало нарицательным сначала в России, а потом и в Европе времен Тридцатилетней войны). Торговавший с Доном заповедными товарами во времена Бориса Годунова Захар Ляпунов, предводительствовавший отрядом рязанских дворян, должен был столкнуться на поле боя с участниками своих прежних торговых сделок. Однако донские казаки были уже совсем не теми, кому раньше нельзя было без дозволения приехать с Дона в Москву. Теперь, благодаря поддержке Лжедмитриев, они превратились в заметную политическую и военную силу и могли всюду диктовать свою волю. Захватив богатые трофеи и пленных, отряд Лисовского (и донцы — участники похода) возвратился под Москву, чтобы соединиться с войском самозванца, утвердившимся в июне 1608 года в Тушине. Однако здесь их поджидали воеводы царя Василия Шуйского, вступившие с ними в бой у Медвежьего Брода 28 июня 1608 года. Как рассказывал Иосиф Будило, «пришел также из Рязани с донскими казаками Лисовский, который много раз громил русских, когда еще был в Рязани, и еще прежде, когда царь посылал его от Орла в Михайлов. Когда он подходил к Тушину и проходил мимо Москвы, то русские напали и разбили его, но он опять собрался с силами и пришел в Тушин»[162]. Лисовскому пришлось на некоторое время отступить от Москвы, чтобы вскоре возвратиться в лагерь самозванца.

Иван Заруцкий с основными силами донских казаков оставался всё это время в свите «царика». История создания Тушинского лагеря под Москвой летом 1608 года, первые бои с правительственной армией царя Василия Шуйского — всё это происходило с участием казачьего атамана. 25 июня 1608 года в победной для Лжедмитрия II битве при Ходынке атаман

Иван Заруцкий командовал донскими казаками. По сведениям Иосифа Будилы, Заруцкому был поручен правый фланг: он должен был сразиться со служилыми татарами, пришедшими на помощь Шуйскому[163]. А как воевать с ними, Иван Заруцкий, должно быть, знал очень хорошо. Подробности можно найти у Николая Мархоцкого, еще одного участника Ходынской битвы, в разгар которой московские войска едва было не разбили обоз самозваного царя, преследуя его отступавшее войско. «Хорошо, что там оказался Заруцкий с несколькими сотнями донцов… — писал Мархоцкий в «Истории Московской войны», — иначе неприятель ворвался б на наших плечах прямо в обоз»[164].

О значительной роли Ивана Заруцкого среди тушинцев свидетельствует уникальная история переговоров членов Боярской думы с сандомирским воеводой Юрием Мнишком и сторонниками Тушинского вора под Москвой 7 (17) сентября 1608 года. Полковник Лисовский и атаман Заруцкий приехали в столицу в качестве заложников для успешного проведения этих переговоров, проходивших где-то в открытом поле[165]. Они пробыли в столице при затворенных городских воротах целый день, пока воевода Юрий Мнишек стремился выторговать для себя и своей дочери как можно больше преференций и пожалований. Ходил слух, что он требовал, чтобы Марине Мнишек был выделен особый удел в Русском государстве. Обе стороны ни в чем не хотели уступать друг другу, поэтому исход переговоров трудно было предсказать. Вероятно, «царице» Марине Юрьевне было известно, кто рисковал своей жизнью ради нее и ездил во враждебную Москву. Для такого поступка требовалась недюжинная отвага. Дело окончилось тем, что воевода Юрий Мнишек и его дочь триумфально въехали в Тушинский лагерь, подтвердив тем самым, что второй самозванец и есть спасшийся царь Дмитрий Иванович. Именно Заруцкий стал поручителем нового союза гетмана «царика» князя Романа Ружинского и полковника Яна Сапеги, благодаря которому Марина Мнишек и оказалась в Тушине. По дневниковым записям секретарей Яна Сапеги, 13 (23) сентября «пан Заруцкий» был вместе с другими панами-начальниками польско-литовского войска на пиру у гетмана. Встретившись в Тушине, два гетмана самозванца (настоящий — князь Ружинский и будущий — Сапега) поклялись действовать вместе и не чинить препятствий друг другу. В зарок будущей дружбы они обменялись саблями[166].

Последовательность Заруцкого в поддержке обоих Лжедмитриев и Марины Мнишек показывает, что его главный расчет состоял в службе самозваным царям. В дальнейшем в Тушине полностью раскрылся его талант воина. Он оказался одним из немногих, кто среди тушинского разгула сохранял трезвую голову, в отличие от «царика» и его гетмана князя Романа Ружинского. Заруцкому были поручены самые важные сферы жизни подмосковной столицы самозванца: охрана и разведка. И с этим ему удавалось хорошо справляться, направляя находившихся в его подчинении донцов. Донские казаки участвовали не только в охране Тушинского лагеря, но и во многих сражениях, развернувшихся тогда в центре Русского государства. Они вместе с Яном Сапегой, опять под командованием Александра Лисовского, начали осаду Троицесергиева монастыря, позднее, весной 1609 года, воевали под Ярославлем[167]. Заруцкий всё это время как царский боярин оставался под Москвой. Его даже стали называть «паном» За-руцким и «полковником у всех русских людей»[168], то есть в его подчинении оказались не только казаки, но и дворяне и дети боярские. Тогда же он стал вхож как к самому Тушинскому вору, так и к его «царице» — Марине Мнишек, с которой он, скорее всего, мог изъясняться по-польски. Атаман донцов, командовавший значительной частью армии самозванца, быстро прошел в Тушине путь от обычного начальника казачьей стражи до боярина.

Полученный им боярский чин достаточно свидетельствовал о его амбициях. Так, Заруцкий встал во главе Казачьего приказа. О существовании этого приказа известно из грамоты Лжедмитрия II от 6 декабря 1609 года, адресованной гетману Яну Сапеге с тем, чтобы тот берег служивших под его началом под Троицей донских казаков[169]. Впрочем, в грамоте отразились противоречия, накопившиеся между разными группировками тушинского войска перед его распадом.

Положение самозванца и Марины Мнишек в Тушине изменилось после того, как летом и осенью 1609 года князь Михаил Скопин-Шуйский сумел нанести серьезные поражения сторонникам самозванца. Еще один удар Тушинскому вору был нанесен походом короля Сигизмунда III под Смоленск. Приехавшее из-под Смоленска в Тушино посольство даже для вида не стремилось обсуждать с «цариком» детали дальнейшей службы подданных короля в Московском государстве. Все переговоры велись напрямую с гетманом князем Романом Ружинским и другими полковниками польско-литовского войска. Тогда-то самозванец и вспомнил о том, что надо «поберечь» донских казаков.

Тайное бегство Лжедмитрия II из Тушина в дровяных (или даже, по версии Конрада Буссова, «навозных») санях стало скорее поражением боярина Заруцкого, ничего не знавшего о планах самозванца. Гетман Жолкевский не мог помнить всех обстоятельств бегства «Дмитрия» из Тушинского лагеря, поэтому считал, что вместе с ним ушли сразу чуть ли не все донские казаки. Самозванцу действительно помогли уехать верные донцы, но их было, наверное, не более десятка человек. Большинство же осталось в Тушине в подчинении боярина и главы Казачьего приказа Ивана Заруцкого. Самозваный царь Дмитрий, оказавшись в Калуге, поспешил взять инициативу в свои руки и направил оттуда своего эмиссара к оставленному войску. Ссылка «царика» на опасность, исходившую от гетмана Романа Ружинского и боярина Салтыкова, была, видимо, не пустым звуком. Теперь же перед всеми представал новый калужский владелец, начавший самостоятельную борьбу за русский трон. Польско-литовские наемники, приведшие его под Москву, становились его первыми врагами, так как они перешли на службу королю Сигизмунду III. Боярина Ивана Заруцкого калужский царь тоже попытался привлечь на свою сторону, но не преуспел в этом. Однако на донцов, в отличие от главы Казачьего приказа, агитация Лжедмитрия II подействовала, и они, видя, что никакой уплаты их прежних «заслуг» королем Сигизмундом III не предвидится, повернули своих коней из Тушина на калужскую дорогу.

Николай Мархоцкий так писал о времени, наступившем в Тушинском лагере после бегства Лжедмитрия: «Много было в нашем обозе и таких, которые хотели разыскать Дмитрия и поправить его дела». Сложилась целая интрига. Русские сторонники самозванца подговорили донских казаков уйти из Тушина, убеждая их, что они ударят в тыл их преследователям. «Бунты донских казаков» Мархоцкий датировал временем после Рождества, «в середине мясопуста» 1610 года (примерно в конце января — начале февраля). Но заговорщики не сумели привлечь Заруцкого на свою сторону. Когда казаки двинулись из Тушинского лагеря, он доложил обо всем гетману князю Ружинскому. В польско-литовском войске решили, будто казаки хотят уйти в Москву (а может быть, просто придумали эту версию в оправдание случившегося побоища). Выстрелила пушка — обычный знак тревоги в Тушине, и войско гетмана ударило на казаков, а те ответили, надеясь на поддержку русской части тушинского войска. Заруцкий должен был оказаться перед мучительным выбором, но он пошел до конца, чтобы наказать отступников. Донцы приняли бой, стоивший им немалых жертв. Как вспоминал Николай Мархоцкий, «две тысячи казаков полегли на поле боя, другие уходили, куда могли, третьи вернулись в свой обоз к Заруцкому»[170]. Казачий бунт оказался предвестником окончательного распада Тушинского лагеря. Заруцкий отказался далее поддерживать «царика». Вместе с другими русскими тушинцами он принял сторону бояр во главе с Михаилом Глебовичем Салтыковым и «патриархом» Филаретом Романовым, которые сделали ставку на заключение договора с королем Сигизмундом III. Но, как показали дальнейшие события, это был лишь временный выбор. После боя с донцами и другими русскими людьми, бывшими у него под началом, Заруцкий оказался полководцем без армии.

Думал ли он, что ему «зачтется» происхождение его отца из Тарнополя? Или, может быть, надеялся на свои известные всему Тушинскому лагерю заслуги? Мечтал ли встать в один ряд с «прирожденными» московскими боярами, получавшими свой чин в силу знатного происхождения? В королевском лагере к Заруцкому отнеслись благосклонно, но не более того. Непонятно, чего мог ждать человек, о жестокости которого в исполнении приказов Тушинского вора ходили такие рассказы, как передавал Жолкевский. Палачи нужны в известное время, но обычно ими брезгуют даже те, кто нуждается в их услугах. Вот и Ивана Заруцкого восприняли в королевской свите прежде всего как воспитанного татарами жестокого дикаря, донского казака, а не бывшего подданного Короны. Никто и не думал ставить на него как на сколь-нибудь значимую фигуру в большой московской игре, когда рядом были более интересные персонажи. Например упомянутый гетманом Жолкевским «молодой Салтыков», то есть Иван Михайлович Салтыков. За Салтыковым-младшим, богатым и знатным человеком, было всё, что нужно, — боярское происхождение и полная лояльность королю Сигизмунду III. Его отец боярин Михаил Глебович Салтыков привез под Смоленск договор бывших тушинцев с королем Сигизмундом III в феврале 1610 года. Оба Салтыкова — старый и молодой — становились главными проводниками королевской политики в Московском государстве. Когда распался Тушинский лагерь, Заруцкий выбрал продолжение войны с царем Василием Шуйским, в которой он участвовал еще со времен восстания Болотникова. Но в 1610 году такая война была уже не просто внутренним делом Русского государства, она направлялась королем Сигизмундом III.

Посланный из королевской ставки под Смоленском вместе с гетманом Жолкевским на выручку польско-литовского гарнизона крепости Белой, бывший тушинский боярин Заруцкий отличился в боях, теперь уже на королевской стороне и под чужим командованием. Еще раз верно послужил он королю и в печально памятном для войска царя Василия Шуйского клушинском сражении 24 июня 1610 года. Однако гетман Жолкевский, отправляя донесение королю Сигизмунду III об этой битве, счел возможным упомянуть только про действия Ивана Салтыкова, «хорошо старавшегося» для короля. «Другие в это время бывшие тут московские бояре» личного упоминания не удостоились[171]. Ивану Заруцкому пришлось смириться с тем, что от его былой влиятельности в лагере тушинского самозванца не осталось и следа. Но когда князя Шуйского все-таки свели с престола, бывший тушинский боярин должен был заново решить, кому служить дальше. Выслужиться перед королем Сигизмундом III у Заруцкого не получилось (не по его вине: ротмистр Николай Мархоцкий прямо написал, что его «жестоко оттолкнули» под Смоленском). В Москве боярину казачьего происхождения делать вообще было нечего, никто бы никогда не признал его чин и не пустил на заседания Боярской думы. Так Заруцкий опять возвратился на службу к «царику», приехавшему из Калуги вместе со своим двором и царицей Мариной Мнишек под Москву в июле 1610 года.

В эти месяцы «царь Дмитрий» и его царица всех звали на службу и всем раздавали обещания. Рядом с самозванцем вновь оказался Ян Сапега, получивший наконец-то чин гетмана его войска. «Боярин» Иван Заруцкий, разочарованный в перспективах службы королю Сигизмунду III, хорошо вписался в компанию самых последовательных тушинцев. В дневнике секретарей Сапеги сохранилась точная дата ухода Заруцкого (его пока вспоминали без обращения «пан») от короля к «царю». Случилось это вскоре после сведения с престола Шуйского 28 июля (7 августа)[172]. Следовательно, боярин самозванца стремительно принял свое решение. Старые обиды между «цариком» и предводителем донских казаков, долго не откликавшимся на призывы из Калуги, были забыты. Отныне и до конца Заруцкий остается с «царем Дмитрием» и Мариной Мнишек.

Заруцкий очень вовремя оказался в подмосковном войске Лжедмитрия II. Один из претендентов на пустовавший русский трон не останавливался ни перед чем, чувствуя, что пробил его час. Всё то время, пока гетман Жолкевский вел трудные переговоры с Боярской думой в Москве о присяге королевичу Владиславу, калужский «царик» стремился захватить Москву или даже сжечь ее. Сведения о его боях под Москвой сохранились в записях секретарей Сапеги, они же засвидетельствовали ранение Ивана Заруцкого (снова названного и «паном», и «полковником у русских людей в войске царя») в бою под столицей 14 (24) августа.

Давление Лжедмитрия II только подтолкнуло бояр к решению служить королевичу Владиславу. 17 (27) августа 1610 года был заключен известный договор об этом, и в Москве принесли присягу новому царю, похоронив надежды на царствование других претендентов. В начале сентября двор Лжедмитрия II вынужден был покинуть свою ставку в Николо-Угрешском монастыре и возвратиться в Калугу. До гибели самозванца оставалось совсем немного времени.

В последние месяцы калужского сидения Лжедмитрия II боярин Иван Заруцкий совсем незаметен — возможно, он залечивал раны, полученные в подмосковных боях. По-прежнему он должен был входить в Думу Лжедмитрия II и участвовать в разработке плана, занимавшего самозванца. В ожидании рождения Мариной Мнишек наследника «царик» задумал поход к Воронежу и Астрахани. По свидетельству Конрада Буссова, имевшего достоверные сведения из Калуги, оттуда в низовья Волги послали передовой отряд казачьего атамана Ивана Кернозицкого[173]. Самозванец хотел привлечь на свою сторону татар Ногайской орды. Позднее именно этот план осуществит сам Иван Заруцкий, в том числе опираясь на почву, подготовленную эмиссарами Калужского вора. Следовательно, есть основания думать, что Заруцкий не просто знал об этих планах, а был одним из советников в разработке стратегической операции, которая помогла бы вдохнуть в движение сторонников «царя Дмитрия» новые силы. Однако внезапная смерть самозванца отменила все планы. 11 декабря 1610 года князь Петр Урусов отсек Лжедмитрию II голову…

К концу жизни Лжедмитрия II вокруг него оставались люди, которым некуда было отступать. В его русском дворе больше нельзя было увидеть множество «перелетов» из знатных родов. С Заруцким пришли донские казаки; они вместе с ногаями — «юртовскими татарами», жившими в Калуге отдельной слободой, и заменили прежнее наемное польско-литовское войско. Некоторые из наемников еще оставались в войске самозванца, но их численность была не сравнима с тушинскими временами. Как выясняется, находились в Калуге и «старые знакомые» Заруцкого — романовские татары. Все они в страхе бежали из города, опасаясь мести за действия своего соплеменника — ногайского князя Урусова. Из расспросных речей двух романовских татар, Чорныша Екбеева и Яна Гурчеева, 14 (24) декабря 1611 года известно о большой тревоге, возникшей в Калуге. Неуютно почувствовал себя даже Иван Заруцкий, который на следующий день после убийства самозванца «в среду ввечеру хотел бежати из острогу». В дело вмешались калужские посадские люди: «и его изымали миром, а из острогу не упустили»[174].

В момент гибели Лжедмитрия II многие в Калуге растерялись и были в состоянии неопределенности и страха. Марина Мнишек, беременная ребенком убитого самозванца, была уверена, что ей осталось жить несколько дней — пока не родит. Дума и двор убитого «царика» раскололись, волновался калужский «мир». Оставшийся во главе калужской Думы погибшего самозванца князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой еще мог питать надежду на снисхождение Боярской думы в Москве к действиям заблудшего Гедиминовича после присяги королевичу Владиславу. Все же другие сторонники «царя Дмитрия» должны были определиться, кому служить дальше. Известный участник самозванческого движения еще со времен Ивана Болотникова князь Григорий Шаховской «и все лутчие воровские люди» предложили послать «с повинною к Москве». Но в такой переворот в действиях князя Шаховского, по расспросным речам упоминавшихся романовских татар, «не поверили» даже сами калужане. Угроза Ивана Заруцкого уйти из Калуги могла быть связана тоже с предложением о присяге королевичу Владиславу. У Заруцкого уже имелся опыт службы королю и королевичу, и он не ждал от такой присяги ничего хорошего. И всё же в Калуге в итоге решили присягнуть королевичу.

Иван Заруцкий, напротив, нашел возможность продолжить «дело Дмитрия» даже после того, как «царика» не стало. Он взял под свое покровительство Марину Мнишек и рожденного ею сына-«царевича», нареченного Иваном Дмитриевичем. Православный крещеный царевич Иван был противопоставлен католику Владиславу. Заруцкий вместе с Мариной перебрался в Тулу. Расчет тех, кто ушел вместе с ним, был прост: заставить считаться с собой главных врагов — московскую Боярскую думу и короля Сигизмунда III. Раньше казаки служили отцу, теперь готовы были послужить сыну, тем более что управление и сама судьба семьи убитого калужского «царика» оказались в руках Ивана Заруцкого. Казачий предводитель повторил действия Ивана Болотникова, сделав каменные укрепления Тульского кремля своей резиденцией, куда для борьбы с ним снова надо было отправлять целое войско.

Из внутренней усобицы армию убитого калужского самозванца, разделенную на две части в Калуге и Туле, вывело обращение в Северские города организатора земского движения рязанского воеводы Прокофия Ляпунова. В конце декабря 1610-го — начале января 1611 года были достигнуты первые договоренности о совместных действиях и сложился союз Рязани, Тулы и Калуги. И не случайно, что именно Прокофий Ляпунов, Иван Заруцкий и князь Дмитрий Трубецкой стали главными руководителями Первого ополчения. Однако готовить их поход под Москву приходилось с большой осторожностью.

Действия Ляпунова, первым поставившего под сомнение присягу королевичу Владиславу, давно вызывали ненависть как у короля Сигизмунда III, так и у главы московского гарнизона старосты Александра Госевского. Лучшим способом для того, чтобы покарать рязанского строптивца, было отправить против него и его союзников верные королю силы. В первую очередь запорожских казаков — «черкас», ходивших разбоями всюду и не разбиравших, кто и в чем виноват. Ивану Заруцкому в Туле приходилось сдерживать «черкас», направленных в украинные города королем Сигизмундом III[175]. Из грамоты гетмана Яна Сапеги запорожцам от 21 (31) января 1611 года известно, что он просил, чтобы те «внимательно смотрели» за действиями Ляпунова и Заруцкого, препятствуя их неприятельским замыслам. В свою очередь запорожские казаки атамана Наливайки сообщали гетману Сапеге 22 января (1 февраля) 1611 года о большой силе, собранной Заруцким[176].

Положение гетмана Яна Сапеги, со времен подмосковного стояния самозванца в Николо-Угрешском монастыре отказавшегося от поддержки «царя Дмитрия», было очень сложным. Сапега и его войско не пошли сразу на королевскую службу, но позволили себя «уговорить», чтобы им отдали в кормление Северские земли. Встав в Можайске, Мещовске и ряде других «малых» калужских городов, сапежинцы — бывшие союзники тушинцев — образовали живой щит между войском Лжедмитрия II в Калуге и силами короля Сигизмунда III, оберегая от «забегов» и нападений королевских фуражиров в Брянской и Смоленской землях. Позицию гетмана по отношению к действиям земских сил внутри Русского государства можно обозначить как нейтральную, но всё же она была более враждебной, чем союзнической. На словах гетман мог говорить о союзе, но прежде всего ему необходимо было добиться уплаты в полном размере жалованья, «заслуженного» его войском в боях за самозванца. Король же соглашался платить жалованье только тем, кто поступал к нему на службу, игнорируя все прежние службы самозванцу «Дмитру». За долги «обманщика», как называли Калужского вора в окружении Сигизмунда III, король расплачиваться не собирался. Боялись калужане и того, что «союз» нужен не с ними, а, образно говоря, с калужской городской казной.

Гетман Ян Сапега получил письмо от Боярской думы, призывавшее его выступить против Ляпунова, 14 января 1611 года. Однако он использовал это письмо в собственных интересах, решив показать, что готов действовать заодно с калужанами, где во главе города оказался присланный из Москвы для приведения к присяге королевичу Владиславу боярин князь Юрий Никитич Трубецкой. «Да генваря, господине, 14 день, — сообщал он князю Юрию Трубецкому «с товарищи», — писали ко мне с Москвы бояра князь Федор Мстисловской с товарыщи, что отложились от Москвы Прокофей Ляпунов со многими городы; и писали ко мне с великим прошеньем бояре с Москвы, чтоб я шел на Рязанские места на Прокофия Ляпунова, и на вас, и на те городы, которые с вами в совете». Однако вместо этого гетман обратился в Калугу, предупреждая земские силы о своей готовности к общему «совету» с ними: «…А я московских бояр не слушаю и с вами битися не хочу, хочу с вами быти в любви и братьстве»[177]. Дело дошло до того, что в своем стремлении уничтожить Ляпунова бояре не остановились и перед тем, чтобы послать от имени московской Боярской думы грамоту и Ивану Заруцкому в Тулу, надеясь привлечь бывших сторонников самозванца на свою сторону. Однако Иван Заруцкий переслал грамоту московских бояр самому Прокофию Ляпунову. Рязанский воевода уже знал о нависших над ним угрозах. 31 января 1611 года он писал нижегородцам: «Да бояре, господа, пишут с Москвы на Тулу, чтоб они к нам не приставали, а к нам они на Рязань шлют войною пана Сопегу…»[178]Позднее у Прокофия Ляпунова оказалась и грамота гетмана Сапеги в Калугу, из которой становилось ясно, что бывший гетман самозванца не собирается воевать на Рязани. Осторожность калужских воевод князей Юрия и Дмитрия Трубецких, переславших грамоту Ляпунову, объяснялась тем, что они хорошо знали, что было на уме у Сапеги, и тоже стремились найти союзников. Переписка Рязани, Тулы и Калуги еще больше укрепила их «общий совет», и они совместно решили все-таки вступить в переговоры с войском Сапеги.

Воевода Ляпунов прямо объяснял, что договор нужен для того, чтобы во время движения к Москве войско Сапеги не угрожало земским силам. В случае удачного договора с сапежинцами он предполагал поручить гетману встать «в Можайске на дороге, для прибылных людей к Москве от короля, беглой литвы с Москвы». 11 февраля, как мы уже знаем, Ляпунов отослал в Калугу своего племянника, предлагая «укрепиться закладами» при заключении договора. Цель переговоров была определена следующим образом: «…а велел ему с бояры и с гетманом Сопегою о таком великом Божий деле говорить, чтоб ему быти с нами в соединенье и стояти бы за православную крестьянскую веру нашу с нами вместе заодин»[179]. Участвовал в переговорах с Сапегой и Иван Заруцкий, стремившийся сохранить известную самостоятельность в этом деле. В дневнике секретарей Сапеги остались свидетельства о получении писем Прокофия Ляпунова и Ивана Заруцкого, пересланных из Калуги 14 (24) февраля, и письма одного Заруцкого от 18 (28) февраля[180]. Пришли письма в очень сложный момент для гетмана, занятого устроением дел в своем бунтовавшем войске: накануне генеральное войсковое собрание («коло») решило, что король Сигизмунд III кормит их одними обещаниями, и поэтому гетману предлагалось самому ехать под Смоленск и договариваться об интересах войска. Свою «братью», сидевшую в Москве, сапежинцы предлагали известить, что не могут оказать им помощь по вине короля. Однако когда Ян Сапега тронулся в дорогу в Смоленск, его вернули с полпути, а обсуждение дальнейших перспектив войска продолжилось. Многие вопреки мнению гетмана склонялись к тому, чтобы идти «за леса», к польской границе. Дело дошло до столкновений внутри войска, и Сапега вынужден был пойти на компромисс[181].

Гетману часто приходилось ездить по разным калужским городам, чтобы договариваться о единой позиции на переговорах с королем Сигизмундом III. В одной из таких поездок он получил из Перемышля письмо от Федора Кирилловича Плещеева, извещавшего о приезде туда людей из Тулы от Ивана Заруцкого и об отсылке Прокофием Ляпуновым своих послов: «Да и от Прокофья к тебе идут послы о том же о добром деле и о совете; а совету де с тобою Прокофей и все городы добре рады». Это оказалось на руку Сапеге, который стремился удержать свое войско в калужских городах в ожидании решения короля. Во всяком случае, Федор Плещеев с большой радостью передавал слова послов Ляпунова: «А про заслуженное де они так говорят: не токмо что де тогды заплатим, коли кто будет царь на Москве, нынече де ради заслуженное платить»[182]. Не случайно, что именно Федора Плещеева отправили из Перемышля в Тулу 19 февраля (1 марта) 1611 года[183]: видимо, он должен был продолжить переговоры с Заруцким от имени гетмана Сапеги.

Выжидательная тактика гетмана и начало его переговоров с вождями земского движения в Калуге и Туле помогли ему в достижении своих целей. В королевском лагере под Смоленском вынуждены были все-таки пойти на уступки сапежинцам: их согласились уравнять в заслугах с полком Александра Зборовского, перешедшим на службу к королю сразу после распада Тушинского лагеря. 3(13) марта Сапега уехал под Смоленск, оставив войско на попечение войскового маршалка Чарнецкого. Проведя переговоры в Смоленске, гетман известил войско о их результатах и отправился в свое литовское имение в Усвят, где пробыл до конца апреля 1611 года[184]. Там он получил письмо от короля Сигизмунда III, извещавшего его о действиях Первого ополчения, начавшего осаду Москвы. Гетману напоминали про его обещание вернуться к своему войску, что он вскоре и исполнил.

В отсутствие Сапеги воеводы Первого ополчения продолжали переговоры о совместных действиях с сапежинцами, бывшими куда сговорчивее, чем их гетман. Сохранилось адресованное Сапеге послание от «великого державного Московского государъста царъского величества боярина и воеводы» Ивана Заруцкого[185]. При публикации письмо было датировано февралем 1611 года, но на самом деле совместные переговоры Заруцкого и Ляпунова велись с сапежинцами во время прихода ополчения под Москву в конце марта — начале апреля 1611 года. Прокофий Ляпунов обратился с таким же посланием к маршалку сапежинского войска Чарнецкому[186]. Текст обоих посланий Заруцкого и Ляпунова совпадает. В грамотах земских воевод говорилось о присылке послов от сапежинского войска для договора «к Москве». Титул, употребленный Заруцким в послании Сапеге, несколько отличается от того, который позднее будет дан ему в Первом ополчении: «великого Росийские державы Московского государьства боярин и воевода»т. Вставка в титул упоминания о «царьском величестве» могла свидетельствовать о том, что в самом начале движения Иван Заруцкий отстаивал преемственность службы самозваному «царику». Он не случайно находился рядом с Мариной Мнишек и ее сыном «царевичем» Иваном Дмитриевичем, поэтому такое упоминание было ему важно. Местническими обстоятельствами можно объяснить и появление двух полностью совпадающих по содержанию обращений: Заруцкого — к Сапеге и Ляпунова — к маршалку его войска[187]. Причем почетнее, конечно, было напрямую обратиться к Сапеге, хотя тот и отсутствовал в момент обращения в войске, да и вообще в Русском государстве.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.