Гриша, немка и корова Зорька

Гриша, немка и корова Зорька

Чем дальше забираюсь от украинского села, в котором родился и вырос, тем сильнее тянет обратно. Хотя уже в годах, и многих ровесников нет в живых, но при первой возможности приезжаю на родину и ищу, ищу, ищу. Там давно новые люди, совсем другие подворья, даже улицы не похожи на прежние, а я все пытаюсь их узнать. Вернее, добиться, чтобы признали меня. Почему-то мне это очень важно. Но признают немногие. Одни вспоминают отца, другие мать, третьи — сестренок, а меня почти никто.

И вот этим летом останавливаю старенькую бабушку, расспрашиваю, помнит ли она многодетную семью, которая жила по соседству с Босой Ганой, Святым и дедом Губарем? Бабушка долго и внимательно меня слушает, потом вдруг ее глаза заблестели, уцепилась в мой рукав и с какой-то надеждой спросила:

— Ты тот мальчик, у которого корова в бантах ходила?

Согласно киваю. Да-да, это у меня! Мама шила из парашютного шелка платье, а я из обрезков сооружал банты своей корове. И на рога, и на хвост.

Поняв, что не ошиблась, бабушка вдруг обняла меня и горько разрыдалась:

— Я чувствовала, что ты где-то недалеко. Гриша тебя очень любил. — Потом вдруг всхлипнула и сообщила. — А Гриша три года, как умер. Нет теперь моего Гриши.

Напрягая память, перебираю сельчан, но вспомнить ни бабушку, ни Гришу не получается. И вдруг, словно замкнуло.

— Так вы Немка? Извините, Зина, которая к Грише ходила?

Бабушка тут же перестала всхлипывать и радостно провозгласила:

— Ой, лышенько, ходила! До чего же хорошо ходила! Гриша меня целует, а твоя коровка мне ноги лижет. Словно теленка. Я ее язык буду до смерти помнить.

…Я тоже помню. Когда был маленьким, у нас была война. Потом неурожай. В нашей немалой семье я старший. Папа с мамой мудро решили, корову Зорьку в стадо не отдавать. Выгода очевидная. Не нужно платить пастуху, главное, если пасти самостоятельно, молока будет больше. Вот я от снега до снега и пастушил. Снег же у нас ложится в середине декабря, и в феврале уже тает. Для школы оставалось месяца два.

Но мне их школа не очень и нужна. Моей школой был бумбрак, так называли огромные штабеля старых книг, журналов, газет, упрятанных за двумя заборами. Первый из высоченных досок, второй из колючей проволоки. Вокруг штабелей бегали овчарки и ходили охранницы с винтовками.

Я пас Зорьку возле бумбрака, а на Дедушкиной Лысине пас колхозных коров Гриша. Стадо у него маленькое, коров семь-восемь. Можно было бы пасти вместе. Вдвоем-то веселее, но на Лысине трава хуже, а у бумбрака Гришины коровы ранятся о колючую проволоку. Зорька же, словно партизан, лазила под этой проволокой по-пластунски и хотя бы что.

Нет, лучше сначала. Когда пасешь корову, все время хочется есть. Мы добывали еду, как могли. Собирали в степи пастушью сумку, козлобородник, дикий горошек и съедали целыми охапками. Но, главное, добывали из нор сусликов и варили в солдатском котелке. Мясо и бульон делили пополам, шкурки доставались Грише, а косточки и всякие там кишки мне. Я отдавал все это собакам, которые охраняли бумбрак. Они очень злые, только подойдешь к первому забору, принимаются лаять. Сразу же появляется охранница, прогоняет вместе с коровой, да еще и грозится сообщить «куда надо». Вот я и решил собак прикормить. Успех был поразительный. Уже на третий день, стоило нам с Зорькой приблизиться к забору, собаки восторженно скулили и царапали доски. Через неделю одна проделала под досками лаз, и встретила далеко за забором. Это была худая рыжая овчарка с разноцветными глазами. Одним рыжим, другим карим. Вывернулась из лаза и, виляя хвостом, устремилась ко мне. Родная, дальше некуда! Я угостил ее косточками, почесал за ухом и мы вдвоем забрались через проделанную под забором дырку в бумбрак.

От края до края, куда только достанет глаз, лежали книги. Тюками и россыпью. Старые и новые. С штампами и без них. Я сразу же стал в них рыться и, хотя уже умел читать, отдавал предпочтение тем, что с картинками. К тому же, чтобы на них были голые тетки. Хорошо помню, двухтомник Ренке «Человек», «Кентеберийские рассказы» Чосера, «Основы акушерства». Уже не помню, зачем выбрал книжку о дрессировке животных какого-то Гагенбека, томик Шекспира и еще штук пять совершенно новых книг. Почему их отправили в брак, даже сегодня не могу придумать. Очень много книг было со штампом НКВД, я к ним даже не прикасался. Были и без штампа, но с заклеенными Лениным и Сталиным. Этих тоже не трогал.

В любую минуту могла появиться охранница. Вместе с добычей выбрался наружу и, закрыл лаз бурьяном, побежал к Грише.

Да, чуть не забыл. Гриша был глухонемым. Сколько ему лет — не знаю. Может двадцать пять, может тридцать. Он совершенно не слышал, и не мог сказать ни одного слова. Только мычал. Но удивительно понимал по губам. Особенно, если я читаю. А уж переживал! Помню, читаю добытую из бумбрака «Ромео и Джульету», он внимательно глядит на мои губы и плачет как маленький. А, когда читал Чосера, гоготал так, что оглядывались коровы.

Грише смеяться можно. Он пасет колхозных коров. Всяких там хромых, со сломанными в драке рогами и пропоротыми боками. Иногда корове в сражении ранили вымя, молоко получалось с кровью. Тогда, приезжавшая на дойку Ганна Боса отдавала кровяное молоко нам с Гришей. Мы его кипятили и пили за милую душу.

Я со своей частной Зорькой был вне закона. То, что я пас корову в запретной зоне, не нравилось многим: охранникам бумбрака, директору фабрики, на которой варили из книг толстый картон, председателю колхоза, чьи поля начинались сразу за фабрикой, и даже бригадиру колхоза. Поэтому-то меня и заинтересовала «Дрессировка животных». Рядом с бумбраком находились оставшиеся с войны окопы. Я расчистил один из них, убрал осколки и принялся учить Зорьку по моей команде прятаться в окоп. Чуть свистну или крикну «Алле-оп!», как Зорька, раскачивая огромным выменем, изо всех ног бежит к окопу, ложится там и затаивается до очередной команды. Конечно, за это ей полагалась охапка кукурузных стеблей или несколько украденных из колхозного сада яблок. Потом я научил ее по-пластунски пролезать под колючей проволокой и таким образом добираться до самой вкусной травы.

А бывало, вдруг захочется спать. Я укладывал Зорьку в поле, прижимался к ее горячему огромному животу и засыпал. Обычно ложился ногами к коровьей морде, она мои усеянные цыпками ноги лизала и выводила цыпки начисто.

Как-то в непогоду мы прятались возле Зорькиного живота вместе с Гришей, его и осенило использовать корову для любви.

После войны с мужиками в селе было неважно. Помню, женщины пропололи грядки и выгребли за межу целую кучу каких-то колючек. Жестких, тонких и острых, как настоящие иглы. Вот тетка Марфа, мужа которой убили на фронте, то ли в шутку, то ли всерьез заявила: «Дайте мне хорошего мужика, на все это с размаха сяду!» Женщины рассмеялись: «Тоже удивила. За хорошего — любая сядет!»

Председатель колхоза привез из госпиталя трех безногих шорников. И все сразу переженились. А безрукий и безногий бывший летчик Алексей Алексеевич вел в школе физику и математику. Он тоже женился, а ученики к нему загадку о коромысле приспособили. Кто, мол, это: «Без рук, без ног на бабу скок!»? Пусть Алексей Алексеевич меня простит. Но ведь, было? Хотя, с другой стороны, его любили. И дети, и взрослые. А дразнили больше от уважения.

Гришу тоже любили. Но, может, по другой причине. Глухонемой-то никому о своих амурах никому не проболтается и никого из женщин не опозорит. А это в нашем селе, было важнее важного.

Я, лишь только замечал направляющуюся к Дедушкиной Лысине женщину, прятался в окоп или забирался в бумбрак. Там были места, куда охранницы даже не помышляли заглядывать, а собаки меня давно знали. Сижу, копаюсь в книгах и ожидаю, когда у Гриши все закончится? Потом иду к нему, и мы вместе съедали оставленное недавней гостьей подношение. Пару пирожков, тройку яиц или миску кукурузной каши.

И вот, как я уже сказал, Гришу осенила идея прятаться с дамой сердца за Зорьку. Дедушкина Лысина ровная как стол, и ни одного кустика. Обычно на свидание Грише нужно было приглашать даму сердца в кукурузное поле. Туда не близко, приходится бросать стадо на произвол судьбы. А если явится ветеринар, который лечит этих коров, или бригадир? Как ты им все объяснишь? Лишняя корова в стаде, я имею в виду свою Зорьку, — совсем другое дело. Здесь не запретная зона. Вот вместе и пасем. А девушка? Ничего удивительного. Собирала чабрец, заглянула проведать. Разве нельзя?

Вместе с Гришей еще раз перечитали советы Гагенбека, сходили в ржаное поле набрали васильков, ромашек, мышиного горошка и украсили полянку на Дедушкиной Лысине не хуже, чем украшали любовную постель Дафнис и Хлоя. Зорьке в качестве награды приготовили охапку сладких кукурузных стеблей и принялись ждать. Пришла Немка, так у нас звали Зину Ковальчучку. Во время войны ее вместе с доброй половиной девчат из нашего села угнали в Германию. Вернулась после Победы домой Зина не одна, а с двухгодовалой девочкой Анной. Она не стала сочинять, что прижила ребенка с русским военнопленным или что-то вроде этого. А честно рассказала, что ребенок от сына бауэра, у которого работала на ферме. Сын погиб на фронте, но она ничего плохого о нем сказать не может. Любил, наказывал отцу, если случится погибнуть, оставить Зину в доме и любить как родную дочь. Бауэр просил Зину остаться в Германии, но она решила ехать домой. Знала, что будет много позора, знала, что могут даже посадить в тюрьму, но поехала.

За то, что никогда не кривила душой, ни одна сплетня к ней не пристала. Но может, причина в том, что слишком уж Зина была красивая. К ней и председатель колхоза подкатывался и районный начальник милиции, ничего не вышло. Даже Ганна Боса, которая считала всех красивых женщин своими врагами, Зину уважала. Да и как не уважать? Липнувшего к каждой девушке мужа Ганны Босой Петра Зина так отшила, да еще и обругала немецкими словами, что вся ферма вспоминает до сих пор.

Я, лишь увидел поднимающуюся на Дедушкину Лысину Зину, забрался в окоп читать книгу, и что там было у Гриши с Зиной, — не знаю. Он же по известной причине рассказать не мог.

Помню, после этого случая Гриша стал относиться к моей Зорьке с большим уважением и, когда привозили сено, подкормить находящихся под его опекой коров, оставлял охапку и для Зорьки…

Мы по-прежнему ловили сусликов, варили в солдатском котелку и честно делили меду собой. Мясо и бульон поровну, шкурки Грише, мне косточки и потроха. Я относил косточки с потрохами собакам на бумбрак, они позволяли мне копаться в книгах. Иногда я находил старые учебники и отдавал сестренкам, а те подружкам в школе. Но папа тщательно следил, чтобы ни на одной из них не было даже пометки, оставленной чернилами. Папа говорил, что многих людей, у которых забрали эти книги, уже нет в живых. Если проведают, могут арестовать и его.

Однажды осенью я простыл, и у меня поднялась температура. Родители решили, что сегодня корову можно к бумбраку не гонять. Огород уже убрали, там осталась всякая трава, пусть корова на ней и пасется. Утром мама отправилась в сарай доить корову, а у порога лежит огромная собака. Был большой переполох, но все очень просто. Это собака с разными глазами каким-то образом узнала, что я заболел, и решила навестить. Как она разыскала нашу хату, — не знает никто. Мама накормила собаку, разрешила зайти в дом и лечь на пол возле моей кровати. Она пролежала часа два, потом убежала к бумбраку. В это время их как раз кормили. Вот и убежала. Любовь любовью, а к обеду нужно приходить вовремя.

Гришу к зиме перевели в скотники, потом он поехал на курсы комбайнеров, и наши дороги разошлись. Да и что может быть общего между сопливым пацаном и взрослым, к тому же немым мужиком?

И вот сейчас передо мною Зина Немка, сохранившая любовь и к Грише, и к моей корове Зорьке, и ко мне. Вместе мы идем на кладбище, разыскиваем могилу Гриши. На фотографии он совсем непохожий. Только глаза, как и прежде, удивительно добрые.

Могила ухоженная. Свежий песочек, букет алых роз в литровой банке.

— Где ты сейчас живешь? — вдруг поинтересовалась моя спутница.

— Далеко-о! — ткнул я рукой в сторону северо-востока. — На Колыме.

— Это та, что сразу за Гуляй Полем? — спросила Зина Немка. — Я слышала. Земля у вас песчаная, картошка растет вкусная. — И вдруг хитро улыбнулась. — Я теперь знаю, кто цветы Грише на могилу приносил. Я думала, какая-нибудь из его зазноб, и ревновала. Потом поняла, что он кроме меня никого не любил, и успокоилась. Скажи честно, твоя работа? — Зина ткнула пальцем в букет роз и счастливо рассмеялась. — Конечно, твоя! Меня не обманешь…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.