Глава пятая. В ШАТРЕ ОТКРОВЕНИЯ.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава пятая. В ШАТРЕ ОТКРОВЕНИЯ.

Согласно мнению большинства комментаторов, сразу же после сообщения Моисеем вести о прощении Богом Своего народа он объявил о сборе пожертвований для строительства Переносного храма.

Этот Храм призван был сыграть роль того самого святилища, которое давало бы народу столь необходимое зримое ощущение существования Бога и напоминало бы о союзе с Ним; о том, что Он неизменно хранит еврейский народ. При этом, если учесть, что у евреев еще не было своей земли и они вели кочевой образ жизни, Храм должен был легко разбираться, когда еврейский стан снимался с места, относительно легко переноситься и быстро собираться на новом месте. Именно такой уникальный Храм, как мы увидим, удалось создать Моисею вместе с собранными им народными умельцами, согласно Библии, вдохновляемыми во всех своих действиях самим Богом.

Однако прежде чем приступить к строительству Переносного храма, Моисей объявляет сбор пожертвований на его сооружение. При этом каждый мужчина старше двадцати лет должен был дать обязательное пожертвование в половину шекеля серебра, то есть не деньги (денег в нашем современном понятии тогда ни у евреев, ни у других народов этого региона не было), а кусочек серебра весом 11,4 грамма.

Помимо этого, все — и мужчины, и женщины — призывались дать на строительство Храма золото, серебро, медь, дерево, крашеные льняные и шерстяные ткани, шкуры различных животных. Объем этого дара не ограничивался — каждый мог дать столько, сколько пожелает его сердце.

У сбора приношений, как разъясняет Библия, было сразу несколько целей.

Во-первых, чтобы построить Храм, они действительно были необходимы. При этом Моисей вновь предстает перед нами подлинным революционером. Он собирает средства на эту постройку не с помощью введения обязательного налога (такой налог вроде бы есть, но он смехотворно мал — всего полшекеля серебра, и предназначен, как будет сказано ниже, в основном для другого), а именно за счет добровольных пожертвований со стороны всего народа.

Таким образом, строительство главной национальной святыни он сделал не единоличным делом правителя, а делом общенародным, и сам Храм вместе со всеми внутренними атрибутами воспринимался теперь именно как общенациональное достояние. Это, безусловно, способствовало укреплению ощущения единства нации и восприятия каждым евреем самого себя и каждого соплеменника как неразрывной части некого единого национально-религиозного коллектива.

Принесение добровольных даров и уплата половины шекеля серебра рассматривались Моисеем и как способ искупления народом греха золотого тельца — так же, как они жертвовали свое золото на создание этого идола, они должны были пожертвовать на создание Храма во имя Единственного Бога.

Это было прекрасно понято и самим народом, который жертвовал необычайно много и охотно — пока не стало ясно, что пожертвований вполне достаточно, и их сбор было решено прекратить:

«И пришли мужья с женами — каждый, щедрый сердцем, принес браслеты, и кольца, и перстни и нательные украшения, всякие золотые вещи...

...А сыны Израиля все несли дары каждое утро. И все ремесленники, занятые святой работой, оставили работу, которую делали, и пришли, и сказали Моше: "Несут люди гораздо больше, чем нужно для работы, которую Бог повелел сделать". И приказал Моше объявить в стане: "Пусть ни один мужчина и ни одна женщина не приносят больше материал для священного приношения".

И перестал народ приносить, но было слишком много материала для всей работы, которую нужно было сделать» (Исх. 35:22; 36:3-7).

Но у сбора половины шекеля с каждого мужчины, начиная с двадцати лет и старше, была еще и другая цель. Именно с двадцати лет мужчина признавался у израильтян годным к армейской службе. Собирая по половине шекеля, Моисей проводил таким образом перепись своего народа — для того, чтобы понять, какой армией он располагает для предстоящего завоевания Ханаана. После окончания сбора полушекелей ему нужно было только взвесить собранное серебро и умножить получившуюся цифру на два.

Дж. Фрэзер в книге «Фольклор в Ветхом Завете» высказывает версию, что рассказ о переписи с помощью полушекеля был введен в канонический текст Библии не при жизни Моисея, а гораздо позже — уже после смерти царей Давида и Саула. При этом Фрэзер отталкивается от рассказов Библии о том, как Бог сурово карал этих царей и всех израильтян за попытки провести перепись населения путем его поголовного исчисления. Суеверный страх перед поголовной переписью людей, скота или имущества, показывает Фрэзер, присущ и в наши дни не только многим живущим при первобытно-общинном строе народам Африки, но и сохранился в виде атавизма и у европейцев. Таким образом, способ косвенного пересчета боеспособного населения с помощью полушекеля, по мысли Фрэзера, был введен позже и попросту приписан Моисею — иначе трудно объяснить, почему этим способом не воспользовались те же Давид и Саул.

Однако в самом приказе об обязательном пожертвовании полушекеля комментаторы видят еще один аспект. То, что каждый взрослый представитель народа, независимо от размеров своего состояния, будь он богач или бедняк, должен был дать ровно полшекеля серебра, не меньше и не больше, символизировало великую идею равенства каждого человека перед Богом, провозвестником которой также стал Моисей.

Когда сбор необходимых материалов для строительства Переносного храма был закончен, Всевышний, рассказывает Пятикнижие, указал Моисею на Веселеила (принятая в русской православной традиции транскрипция еврейского имени Бецалель) как на человека «мудрого сердцем», то есть обладающего выдающимся природным даром к различным ремеслам. Веселеил, сообщает Библия далее, был внуком Хура, убитого, когда он пытался помешать евреям создать золотого тельца, и именно в счет заслуг деда Бог и наградил Веселеила разнообразными талантами, доверив ему честь сооружения Переносного храма и сделав само его имя символом мастерства и таланта, вдохновляемого Свыше.

В качестве помощника Веселеилу Бог повелел Моисею дать другого мастера — Аголиава, сына Ахисамахова из колена Дана, однако из дальнейшего текста становится ясно, что на самом деле Веселеил и Аголиав выполняли лишь самые ответственные работы, в основном связанные с литьем металлов и изготовлением убранства для святилища Храма. В самом же сооружении всего необходимого для Храма принимали участие десятки, а то и сотни людей, мужчин и женщин, выполнявших работу ткачих, плотников, ювелиров и т. д. И это естественно — такой труд, особенно с учетом технологий того времени, был попросту непосилен двум, пусть даже и очень искусным и трудолюбивым мастерам.

Сам процесс изготовления всех деталей Переносного храма с указанием всех его размеров, способов крепления и т. д. описан в Книге Исхода настолько подробно, что напоминает инструкцию по его сборке и разборке. В результате мы и сегодня не только хорошо представляем, как именно выглядело это сооружение, но и при желании можем с легкостью соорудить его модель. Споры вызывают лишь то, как именно выглядели некоторые детали этого Храма. Причем если для стороннего человека споры эти покажутся совершенно незначительными, то для еврейских религиозных авторитетов они имели огромное значение. Сам Переносной храм рассматривался ими как своеобразная модель мироздания, а потому каждая, даже самая мелкая деталь, каждое ритуальное действие в этом Храме, с их точки зрения, несли в себе глубокий мистический смысл.

Это, по их мнению, следует хотя бы из утверждения Библии, что само устройство Переносного храма не было придумано Моисеем — оно от начала до конца, до самой мелкой детали было показано пророку Богом во время его пребывания вне физического тела на горе Синай, и при этом Бог подчеркнул, что он должен сделать все «в точности». Но Моисей, продолжает далее Библия, видевший Храм в своем воображении, не делал при этом никаких чертежей и рисунков для Веселеила и Аголиава, а просто рассказывал им о том, как он все это видит, и на основе его рассказов Веселеил и Аголиав давали указания остальным работникам. Однако когда все работы над составными частями Храма были закончены и представлены Моисею, выяснилось, что все они в точности соответствуют тому, что он видел перед своим мысленным взором — и это, считают комментаторы Библии, было самым настоящим чудом.

Так как впоследствии общее устройство Переносного храма легло в основу устройства Иерусалимского храма, а устройство Иерусалимского храма лежит в основе планировки всех христианских храмов, то изучение конструкции сооруженного по указанию Моисея Переносного храма представляет собой интерес как для евреев, так и для христиан.

Переносной храм состоял из внешнего двора, окруженного специальным ограждением. Возводилось это ограждение следующим образом. С южной и северной стороны на расстоянии в пять локтей (2,3 метра) друг от друга устанавливались на медные основания двадцать крытых медью столбов. С восточной и западной стороны десять таких столбов устанавливались на десять медных оснований. В разрезе столбы имели квадратные сечения со стороной длиной один локоть (46 сантиметров). Каждый столб имел специальные серебряные крюки, прикрепленные с помощью серебряных обручей.

После того как столбы были установлены, между ними натягивались завесы, сотканные из небесно-голубой, темно-красной и малиновой шерсти, смешанной с сученым льном. Таким образом, длина ограждения составляла 100 локтей (46 метров), а ширина — 50 локтей (23 метра).

Вход во двор Переносного храма располагался с востока, и взору того, кто входил внутрь, представал жертвенник для принесения жертвоприношений и Шатер откровения с тщательно занавешенным входом.

Жертвенник, как указывается в Библии, был квадратным — пять локтей на пять локтей (2,3х2,3 метра), а его высота составляла три локтя (1,38 метра). В то же время, согласно другим источникам, у жертвенника было еще основание высотой семь локтей, и тогда его общая высота составляла десять локтей (4,6 метра). В любом случае первосвященнику, приносившему жертву, приходилось идти к нему по пандусу, тянувшемуся к жертвеннику со стороны южной стены двора.

Любопытно, что жертвенник также был сделан из дерева, покрытого затем слоем меди, а по бокам у него были квадратные выступы — те самые рога, ухватившись за которые в Храме, вбежавший в него приговоренный к смерти преступник последний раз молил о милосердии. К жертвеннику Веселеил и Аголиав изготовили целый ряд медной утвари — совки, чтобы собирать с него золу; кочерги для того, чтобы переворачивать мясо жертв; плошки для принесения огня на жертвенник и решето для того, чтобы задерживать падающие с него угли.

По бокам жертвенника были кольца, в которые продевались шесты, чтобы, подхватив их, его можно было переносить с места на место. Это было не очень тяжело, так как внутри жертвенник — и Библия это тоже подчеркивает — был полым. Когда его устанавливали на новом месте, то для устойчивости (и, заметим, противопожарной безопасности) его внутренность наполнялась землей. Когда же приходило время сниматься с места, земля выгребалась, в кольца снова вставляли шесты, и жертвенник был готов к походу.

Неподалеку от жертвенника располагался умывальник, в котором священники должны были омывать руки и ноги, прежде чем войти в Шатер откровения. Умывальник был сделан из латуни, причем, утверждает Библия, латунь эта была добыта в результате переплавки зеркал, пожертвованных женщинами, что еще раз подчеркивает, насколько важным делом было для народа сооружение Переносного храма — ведь латунное зеркало, особенно в ту эпоху, представляло для любой женщины огромную ценность. Умывальник походил на большой полукруглый бассейн с двумя кранами, стоявший на таком же полукруглом основании.

За жертвенником и умывальником располагался уже сам Шатер откровения, стены которого делались из специальных брусьев, изготовленных из неподдающегося гниению дерева шиттим. Споры о том, о каком именно дереве идет в данном случае речь, не утихают между исследователями до сих пор, хотя выбор на самом деле у них небольшой — понятно, что под «шиттим» древние евреи имели в виду либо кедр, либо акацию, большие запасы древесины которых они взяли с собой из Египта. Каждый такой брус покрывался золотом, его размер составлял десять локтей в длину, полтора локтя в ширину и локоть в толщину, то есть его высота составляла примерно 4,6 метра, ширина — 70 сантиметров, а толщина — порядка 23 сантиметров. В земле такие брусья закреплялись с помощью специальных серебряных оснований, а друг с другом — вырезанных в них двух парных шипов. Затем, когда брусья уже были соединены шипами, через имеющиеся в них кольца их соединяли еще и специальными шестами. Таким образом, Шатер откровения был огражден довольно прочными, отливающими золотом стенами, которые при необходимости так же легко разбирались, как и собирались — для этого достаточно было лишь вытащить шесты из колец и разъять шипы брусьев. Высота этих стен составляла, как уже было сказано, 4,6 метра; ширина южной и северной стен — порядка 13,7, а восточной и западной — около 5,5 метра. Внутри стены Шатра откровения были занавешены завесами из сученого льна и крашеной шерсти, каждая из которых была длиной 28 локтей (12,8 метра), а шириной четыре локтя (1,83 метра). По краям гобеленов шли петли из голубой шерсти, располагавшиеся точно друг против друга. В эти петли продевали специальные застежки-крючки, и таким образом завесы соединялись друг с другом. Сверху Шатер откровения покрывали крышей из выкрашенных красной и синей краской бараньих шкур от Всевышнего. От остального помещения Шатра откровения Святая святых отделялась специально сшитой завесой, которую навешивали на четыре столба, сделанных из дерева, как и внешние столбы, но вдвое тоньше их. Они были покрыты золотом и оснащены золотыми крючками.

Стены Святая святых несколько отстояли от стен Шатра откровения, и ее размер был десять на десять локтей (4,6 х 4,6 метра), то есть изнутри Святая святых представляла собой правильный куб.

В Святая святых хранился Ковчег Завета — одна из самых сакральных святынь человечества, судьба которой до сих пор волнует и каждого религиозного еврея, и археологов, и историков, и просто кладоискателей, любителей приключений и исторических загадок. Внешне Ковчег Завета представлял собой три вкладывающихся друг в друга больших короба — золотой, деревянный и снова золотой. Общие размеры этих вложенных друг в друга коробов составляли два с половиной локтя в длину, полтора локтя в ширину и полтора локтя в высоту, то есть 114x68,5x68,5 сантиметра. На четырех углах Ковчега были сделаны четыре золотых кольца, сквозь которые были продеты крытые золотом шесты из дерева шиттим. На концах шестов были утолщения шире диаметра колец, так что вытащить шесты было невозможно. С помощью этих шестов Ковчег и переносился с места на место и сопровождал еврейскую армию в бою. То, что шесты свободно перемещались между кольцами, позволяло тем, кто нес Ковчег, найти его оптимальное расположение. До сих пор идут споры о том, как именно располагались шесты — одни источники утверждают, что они были вдеты вдоль коротких сторон, другие — что вдоль длинных сторон Ковчега.

Внешний золотой короб Ковчега был чуть выше двух вложенных в него деревянного и золотого, и поверх него клалась крышка, размер которой точно соответствовал размерам Ковчега — два с половиной локтя длиной и полтора локтя шириной (114x68,5 сантиметра). И вот крышка эта была уникальна — она была отлита из чистого золота, причем на концах ее были фигурки двух «крувов», или, если написать это слово в русской православной транскрипции, херувимов. Однако для тех, кто знаком с еврейским языком, слово «крув», конечно, звучит предпочтительнее, так как его смысл предельно понятен — оно означает «близкий, приближенный». И снова — из- за того, что Ковчег Завета был утерян и его местонахождение сегодня неизвестно, — между религиозными авторитетами и исследователями идет ожесточенный спор о том, как именно выглядели эти крувы-херувимы. Одни считают, что это были фигурки, напоминающие человеческие, но с огромными крыльями вместо рук, простертыми навстречу друг другу и касающимися друг друга, так что лиц фигурок не было видно, да и вообще непонятно, зачем им в таком случае были нужны лица. Другие источники утверждают, что лица у крувов-херувимов были и их очень ясно было видно — у одного херувима было лицо мальчика, а у другого — лицо девочки (по другой версии, у одного — лицо мужчины, а у другого — лицо женщины). Лица херувимов, по этим источникам, были обращены друг к другу и чуть наклонены, так что было непонятно, смотрят они друг на друга или на центр крышки Ковчега.

Но тут возникает резонный вопрос: а не было ли сооружение таких херувимов нарушением запрета Бога на делание каких-либо изображений?

Для сторонников критического анализа текста Библии появление на крышке Ковчега фигурок херувимов является доказательством того, что идея не просто единственного, но и бестелесного, невидимого Бога не была в одночасье рождена религиозным гением Моисея и вообще возникла не сразу, а прошла до своего окончательного сформирования долгий путь исторической эволюции.

У еврейских религиозных авторитетов, понятно, существует несколько ответов на этот вопрос. Однако, какими бы эти ответы ни были, все они подчеркивают, что херувимы на крышке Ковчега изначально не считались какими-то богами и никогда не использовались для поклонения. Большинство сходится на том, что эти фигурки символизировали союз еврейского народа с Богом, который вполне может быть уподоблен (и не раз уподобляется в книгах пророков) брачному союзу между мужчиной и женщиной. Существует легенда, согласно которой херувимы, несмотря на то, что были отлиты вместе с крышкой Ковчега и представляли с ней единое целое, каким- то мистическим образом могли двигаться. В тот момент, когда в отношениях между еврейским народом и Богом все было в порядке, они были обращены лицами друг к другу. Когда же Всевышний гневался на еврейский народ, то херувимы поворачивались друг к другу спиной. По другой легенде, крылья херувимов каким-то образом могли двигаться, то поднимаясь вверх, то простираясь над крышкой Ковчега.

Херувимы, утверждает Раши, играли немаловажную роль в общении Моисея с Богом. Сам Моисей никогда не заходил в Святая святых — он разговаривал с Всевышним, стоя перед его завесой. Но голос Бога как бы проходил между крыльями херувимов и уже затем доходил до Моисея.

Выкованная из золота крышка Ковчега Завета задает и еще одну, чисто физическую загадку. Длина и ширина крышки четко указаны в Библии — 114x68,5 сантиметра. Талмуд утверждает, что толщина крышки была равна одной ладони, то есть 7,5 сантиметра. Но тогда, зная плотность золота, нетрудно подсчитать, что вес крышки Ковчега, даже без учета веса фигурок херувимов, составлял... 1135 килограммов.

Если учесть вес самого Ковчега, то есть трех коробов, из которых он состоял, а также то, что в него были положены Скрижали Завета, кувшин с запечатанной в нем порцией манны, а по одной из версий и написанный собственноручно Моисеем свиток Пятикнижия, то становится ясно, что такой Ковчег никак не могли поднять несколько человек и уж тем более долго нести его на руках. А ведь именно так, согласно и Пятикнижию, и книгам пророков, он переносился евреями в пустыне, а затем и во время сражений.

Впрочем, этот вопрос легко разрешается, если принять во внимание утверждение другого еврейского комментатора Писания — Саадьи Гаона, согласно которому общий вес крышки Ковчега Завета составлял один талант, то есть 68 килограммов. Это тоже немало, но это уже вполне реальная цифра. Тогда толщина крышки составляла всего 0,47 сантиметра, а если учесть вес херувимов, то и вообще три миллиметра. В этом случае и процесс ее изготовления не вызывает особых вопросов.

В самом Шатре откровения перед завесой Святая святых стояло три культовых предмета: стол для «хлебов лицезрения», жертвенник для воскурения благовоний и менора — храмовый светильник, который иногда принято ошибочно называть семисвечником, хотя свечи для его зажигания, разумеется, не использовались.

Стол, на который ставились 12 — по числу колен — выпеченных в особых золотых формах «хлебов лицезрения», был сделан из того же дерева шиттим и покрыт золотом. Размеры этого стола в Библии указаны предельно точно: два локтя длиной, один локоть шириной, полтора локтя высотой — 92x46x69 сантиметров. На его ножках тоже были золотые кольца, в которые продевались шесты для переноски стола при переходе стана на новое место.

Чтобы читатель мог представить себе всю красоту и сложность изготовления храмового светильника — меноры — следует прибегнуть непосредственно к цитированию текста Пятикнижия:

«И сделай менору из чистого золота, и пусть она будет выкована из цельного слитка: и основание ее, и ствол ее, и украшения в виде чашечек, шаров и цветков должны быть выкованы из того же слитка. Из ствола по обеим сторонам ее пусть выходят шесть ветвей: три ветки меноры должны выходить с одной стороны и три ветки меноры — с другой стороны ствола. Три черненые чашечки, шар и цветок должны быть на одной ветви и три черненые чашечки, шар и цветок — на другой ветви; такими должны быть все шесть ветвей, выходящих из ствола меноры. И на самом стволе меноры должны быть четыре черненые чашечки, шары и цветки. На стволе, в основании первой пары ветвей, выходящих из него, — шар, и в основании второй пары ветвей, выходящих из него, — шар. Так у всех шести ветвей, выходящих из меноры. Все шары и все ветви должны быть выкованы из самой меноры. Вся она должна быть выкована из цельного свитка чистого золота. И сделай на меноре семь светильников так, чтобы свет от фитилей, зажженных в светильниках, был направлен к стволу. И сделай для нее щипцы и совки из чистого золота. Из кикара чистого золота должна быть сделана вся менора со всеми ее деталями. Смотри и сделай все предметы по тому образу их, который явлен тебе на горе» (Исх. 25:31—40).

Кикар — то же, что и талант, то есть вес меноры составлял 68,4 килограмма, ее суммарная высота 18 ладоней (135 сантиметров). Но вот по поводу того, как именно выглядел храмовый семиламповый светильник, при всей подробности его описания, опять-таки идут споры. Наиболее признанными являются две версии. Согласно первой, три ветви светильника расходились полукругами от центрального ствола и на каждой ветви было два светильника с идущими под ними чашечками, шарами и цветами. По второй версии, ветви светильника были прямыми и отходили от центрального ствола под углом.

Как уже говорилось выше, еврейские мистики были убеждены, что Моисей вложил в устройство Переносного храма в целом и в каждую деталь его убранства в частности глубокий сакральный смысл, закодировал в них величайшие тайны мироздания.

Вот, например, как объяснял назначение храмового семилампового светильника раввин Ш. Р. Гирш:

«Если мы зададимся вопросом о значении меноры в святилище Божественного закона, то ответ на первый взгляд покажется вполне очевидным. Зажженная менора, предположим мы, выражает свое символическое значение через свет, который она распространяет, и кажется очевидным, что свет, в свою очередь, представляет собой понимание. В таком случае не было бы ничего легче, чем толковать менору, особенно учитывая ее положение напротив стола перед Ковчегом закона Бога, как символ того духовного понимания, которое, наряду со столом — символом материального благосостояния — индицирует результаты еврейской национальной жизни, порожденной Божественным законом и вечно посвященной Ему. Однако более глубокое исследование, основанное на тексте Писания, может вызвать оправданные сомнения относительно того, является ли ответ столь уж очевидным...

...Нам бы казалось оправданным объяснить менору в Писании как символ духа, точнее двойственных аспектов человеческого духа: теории и практики, познавательной способности и волевого акта, восприятия и воли к практическому действию.

К счастью, Само слово Бога предлагает ясное подкрепление нашему объяснению. Зехария был посланником Бога к Зерубавелю, лидеру, которому предстояло заложить на развалинах прежнего еврейского государства фундамент новой еврейской национальной жизни, задача, в решении которой он на каждом шагу сталкивался с препятствиями. Зехарии была показана менора с семью лампадами. Когда он попросил ангела, принесшего слово от Бога, объяснить ему значение этого видения, ангел ответил: "Разве ты не знаешь, что они означают?" Когда пророк ответил: "Нет, мой господин", ангел сказал ему: "Это — слово Божье, которое нужно передать Зерубавелю: Не военной мощью, не физической силой, но Моим духом, говорит Господь Воинств" (Зах. 4:6). Это — доказательство того, что менора-семисвечник представляет дух, или, более точно, Божественный дух, и что это символическое значение должно быть столь очевидным, что ответ ангела Зехарии "Разве ты не знаешь, что они означают?" предполагает некий упрек, порицание пророку за то, что тот ощутил потребность в особом объяснении, чтобы понять это символическое видение...

Итак, если свет, который излучает менора, символизирует дух понимания и действия, который даруется человеку Богом, то каково же отношение меноры к свету, который она порождает?

Если мы представим менору в ее физической форме, тогда ее основание, которое несет один цветок, ее ствол и ветви с чашечками в форме цветов миндаля с их шишками и цветами, создает полное впечатление дерева, которое, стремясь вверх, от корней, растет, чтобы стать носителем этого света.

Если в то же время мы примем в расчет, что менора была единственным в святилище предметом, сделанным целиком из металла и, более того, из золота, мы сможем легко увидеть, что благодаря материалу, из которого она была изготовлена, она должна была символизировать твердость, стойкость и неизменность, но что ее форма предполагала рост и развитие. Таким образом, два аспекта меноры, материал и форма, представляют собой рост и развитие таких качеств, как твердость, стойкость и выносливость, которые навсегда должны оставаться неизменными.

Следовательно, уже своим внешним видом менора воплощает собой полную противоположность того понятия, которое символизирует стол. Стол делается в основном из дерева... Как таковой он символизирует материальные аспекты жизни, которые по самой своей сути подвержены изменениям, присущим явлениям роста, развития, цветения, созревания и, наконец, смерти и разложения...

...Менору мы видим противоположностью столу. Сделанная целиком из золота, она символизирует именно ту неизменную твердость и неподвластность времени, которые, как показывает ее форма, должны цвести и раскрываться в святилище через дух Божественного закона...» Не хочется утомлять читателя подробным цитированием этого разъяснения символики только одного храмового светильника, которое в книге раввина Ш. Р. Гирша занимает больше десяти страниц. Понятно, что для стороннего и непосвященного читателя они покажутся нудной и никому не нужной схоластикой. Однако для знатока каббалы они представляют поистине увлекательное чтение. В итоге раввин Гирш приходит к выводу, что если центральный ствол меноры олицетворял Дух (Руах) Бога, каждая его ветвь и каждый светильник символизировал каббалистические мидот и сфирот, то есть высшие идеальные миры и различные ступени и проявления этого Духа: крайняя левая ветвь символизировала мир и качество Понимания (Бина), следующая за ней — мир и качество Силы (Гвура), третья слева ветвь — мир и качество Страха перед Богом (Иират шамаим). Первая слева от центральной лампады, пятая по счету ветвь символизировала мир и качество Знания (Даат), далее идут миры и качества Совета (Эца) и Мудрости (Хохмы). Аналогичным образом раввин Гирш, а также многие каббалисты до него и после разъясняли сакральный смысл и других атрибутов Переносного храма. При этом считалось, что внутри Переносного храма (а затем и внутри Иерусалимского храма) в силу его сакрального характера нарушались обычные и обязательные для нашего мира законы пространства и времени. Еврейские предания, к примеру, утверждают, что, несмотря на относительно небольшие внешние размеры Шатра откровения, он вмещал в себя всех, кто желал в него войти, подчас 600 тысяч человек. Более того — когда молящиеся в Шатре откровения должны были падать ниц, им всём хватало места и для этого — его пространство раздвигалось, чтобы дать евреям упасть на колени перед Богом, а когда они поднимались, снова сжималось. При этом извне и Шатер откровения, и весь Храм выглядели как обычно. Одно из чудес Святая святых, согласно этому же преданию, заключалось в том, что место, занимаемое Ковчегом Завета, не шло в счет. Размер Святая святых, как уже было сказано, составлял пять на пять локтей, но при этом после внесения в него Ковчега размер от одной стороны Ковчега до стенки и другой его стороны до противоположной стены Святая святых составлял все те же пять локтей, хотя ширина самого Ковчега, напомним, составляла полтора локтя. Согласно Библии, само соприкосновение с Ковчегом Завета для человека, не имеющего на это права, было сопряжено с опасностью для жизни. Достаточно вспомнить эпизод из Второй книги Самуила (в синодальном переводе — Второй книги Царств), рассказывающий о том, как царь Давид решил перевезти Ковчег Завета из Ваала Иудина в Иерусалим. Так как дорога шла по крайне неудобной местности, то вместо того чтобы нести Ковчег на плечах, левиты погрузили его на телегу, запряженную быками. Когда некому Озе показалось, что Ковчег чуть съехал с телеги, он решил поддержать его. Однако как только Оза коснулся рукой Ковчега Завета, он тут же замертво упал на землю, словно пораженный невидимым ударом. Таким образом, ни в одном из аксессуаров Переносного храма, ни в их расположении внутри него, ни в одном ритуальном действии не было, по утверждению еврейских священнослужителей, ничего случайного — все они носили сакральный характер. Поэтому даже самое мелкое нарушение в порядке ритуальных действий, определенном Моисеем (который, как свято верили и верят евреи на протяжении тысячелетий, был напрямую получен им от Бога), могло повлечь за собой самые ужасные последствия. По мнению ряда исследователей, это внимание Моисея к любым, порой кажущимися второстепенными, деталям ритуала было необычайно верным с психологической точки зрения. Оно поневоле должно было порождать мысль, что если Всевышний так внимателен к мелочам и может жестоко наказать за них, то какую же страшную кару Он может обрушить на голову человека за нарушение других Своих заповедей? Соответственно, если детали конструкции и убранства Переносного храма и служба в нем носили сакральный характер, то такой же характер должна иметь и одежда первосвященника и других священнослужителей. Ни одна деталь одеяния не считалась случайной или необязательной. Одеяние первосвященника состояло из эфода (ефода) — накидки, сотканной из голубой, темно-красной и малиновой шерсти вместе с сученым льном и золотыми нитями (их нарезали из тонко расплющенного золота). По форме эфод напоминал большой фартук с длинным поясом, позволявшим обернуть его вокруг тела и завязать спереди. По одной из версий, у этого «фартука» были еще две наплечные полосы, по другой — он закрывал и верхнюю часть тела, по третьей — был чем-то вроде греческой тоги. Из таких же дорогих нитей делался и пояс эфода, который, по одной версии, завязывался на уровне пупка, а по другой — под грудью. На каждой наплечной полосе был укреплен оправленный в золото сардоникс, и на каждом из этих камней были вырезаны по шесть имен родоначальников колен Израиля. Поверх эфода первосвященник надевал хошен — одну из самых загадочных и мистических деталей одеяния. Хошен делался из дорогой парчи размером в локоть на половину локтя (46 х 23 сантиметра). По одну сторону был выткан лев, а по другую — орел. Затем этот кусок парчи складывали по длине пополам, и таким образом хошен получался квадратным, со сторонами 23 сантиметра (по другой версии, со сторонами 15 сантиметров). На хошен нашивали 12 драгоценных камней в золотой оправе — в четыре ряда по три камня в каждом.

Первый ряд составляли сердолик (или, возможно, рубин), изумруд и топаз. Второй ряд — карбункул, сапфир и берилл, третий — гиацинт, агат, аметист, четвертый — хризолит, оникс и яшма. На каждом из этих камней было выгравировано имя того или иного родоначальника колена. Согласно наиболее авторитетному мнению, эти имена располагались в следующем порядке:

Рувим            Симеон               Леви

Иуда              Дан                      Наффалим

Гад                 Асир                    Иссахар

Завулон        Иосиф                 Вениамин

По краям хошена были вставлены золотые кольца, в которые вдевались специальные шнурки, и уже с помощью этих шнурков хошен привязывался к эфоду. И вот дальше Библия говорит, что в хошен помещались некие предметы, называемые урим и туммим. В буквальном переводе два этих слова означают «освещение» (от «ур» — свет) и «завершение» (от «том» — конец, завершение). «Септуагинта» (перевод Пятикнижия на греческий семьюдесятью еврейскими мудрецами) переводит эти слова на греческий как «дилосис хай алитейа», то есть «объяснения и правда». Однако правда заключается в том, что сегодня мы уже не можем сказать точно, что такое урим и туммим и как они выглядели.

По одной из версий, это были пергаменты с записанными на них именами Бога, которые вкладывались между двумя слоями хошена. По другой, урим и туммим — это не что иное, как 12 драгоценных камней на эфоде. Ясно одно: хошен с «урим и туммим» играл роль оракула. Согласно Талмуду, надев хошен, первосвященник задавал Богу вопрос, являющийся на данном этапе судьбоносным для еврейского народа, после чего соответствующие буквы на драгоценных камнях начинали светиться особым светом и, возникая перед внутренним взором первосвященника, давали ответ на тот или иной вопрос или подсказывали решение проблемы.

Есть, впрочем, мнение, что урим и туммим вообще не являлись частью хошена, а были самостоятельными предметами, помогавшими первосвященнику погрузиться в состояние медитации, ощутить Божественное вдохновение и войти в контакт с Богом.

Непосредственно на тело первосвященник и другие священнослужители надевали льняные штаны до колен, снизу завязываемые тесемками, хитон (кутонет) — просторную, доходившую до пят, льняную рубаху с длинными рукавами, расшитую узорами в виде шестигранников (а возможно, ткань имела рельефную выработку шестигранными ячейками). Затем обычный священник надевал на голову остроконечную шапку, по форме напоминающую современный монашеский клобук, и подпоясывался льняным поясом.

Первосвященник же поверх хитона надевал спускающийся до пят светло-голубой балахон, вытканный из цельного куска ткани с вырезом для головы (правда, непонятно, были ли у этой рубахи рукава). Снизу этого балахона были подшиты «фанаты» — крупная красная бахрома, чередовавшаяся с тридцатью двумя или семьюдесятью шестью золотыми колокольчиками. Уже затем поверх балахона надевались эфод, пояс и хошен. На голове первосвященника голубым шнурком крепилась золотая пластина с надписью «Посвящен Богу», поверх наматывалась полоса белого льна длиной 16 локтей (7,36 метра) с вплетением голубой шерсти, а на получившийся тюрбан надевали корону из трех золотых ободов с цветком или чашей наверху.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.