Белый флаг над крепостью

Белый флаг над крепостью

Из всех фронтовых реликвий, что я храню, наибольшую ценность для меня представляет «личная летная книжка», в которой записаны все полеты в последние месяцы войны. Случилось так, что моя «летная книжка» закончилась и пришлось завести новую. Стандартных книжек в штабе не оказалось, и тогда Алексей Теплинский, адъютант нашей эскадрильи, добыл конторскую книгу, в которой какой-то лавочник записывал приходы и расходы, обрезал ее, пронумеровал страницы, прошил шнурком, склеил концы этого шнурка на последней странице бумажкой и «узаконил» мою новую «летную книжку» печатью.

После войны, когда я поступил на работу в полярную авиацию, на меня завели новую стандартную «летную книжку», а ту, прежнюю, отдали мне на память. Время от времени я достаю ее из книжного шкафа, листаю пожелтевшие страницы, где скупые лаконичные записи увековечили сделанное уже давным-давно — в прошлом веке… «22.1.45 г. Четыре полета. Транспортировка техсостава».

Что может сказать эта запись неосведомленному человеку? Ничего! А мне — многое. Это значит, что авиация опять не успевала за наступающей пехотой и нашему полку было приказано перебазировать какую-то истребительную или штурмовую часть ближе к линии фронта…

А что кроется за следующей записью? «Бомбардировка участка железной дороги Варшава — Моры. Три полета».

Три полета… Было это после того, как старший лейтенант Федор Маслов, который все-таки летал с протезом вместо левой ноги, обнаружил на станции Моры три эшелона. Командир тут же поднял в воздух полк, и самолеты, прорвавшись сквозь заградительный огонь зениток, атаковали эшелоны и уничтожили их.

Да, очень уж скупые записи в «летных книжках» летчиков. Никакой поэзии, никаких эмоций!..

Переворачиваю следующую страницу. Еще одна запись: «3.2.45 г. Три полета. Транспортировка горючего».

Обыкновенные полеты с подвесными люльками Гроховского, в которых горючее для ушедших далеко вперед танков, и ящиками снарядов, уложенными в штурманской кабине… Три транспортных полета (обратите внимание на тот факт, что они не относились к разряду боевых)… Это тогда врезался в тросы заградительных аэростатов самолет младшего лейтенанта Малина. Вспыхнуло ярким пламенем и пролилось на землю недоставленное танкистам горючее, взорвались на земле снаряды, как прощальный салют над прахом наших друзей…

И еще запись в одну строчку: «8.2.45 г. Два полета. Бомбардировка гор. Шнайдемюль». Помнится, тогда впервые под нашими крыльями проплыла земля, откуда пришли к нам орды фашизма. Земля Германии. Так вот он, день возмездия! «Так вот она, расплата!» — думали мы, нацеливая темные тела фугасок на вражеский город.

Как далек этот полет от первого вылета с подмосковного аэродрома в 1941 году!

* * *

Наш полк неожиданно для нас оказался в глубоком тылу. Наступающие войска обошли город и крепость Познань и продвинулись далеко вперед, а уничтожение гарнизона в крепости командование поручило нескольким стрелковым и авиационным частям. Отклонив предложение о капитуляции, засевшие в крепости немцы плотным огнем прижимают к земле пехоту.

Даже танки бессильны перед крепостными стенами! А командующий непрерывно требует взять крепость, уничтожить отказавшегося сложить оружие врага.

На штурм крепости брошены «Петляковы», «Туполевы», «бостоны» и несокрушимые «Ильюшины». Эти не отворачивают от встречного огня и вспахивают своими бомбами пыльное поле войны. Но крепостные равелины по-прежнему извергают убийственный прицельный огонь, нанося нам большие потери. И опять над ними проносятся на большой скорости бомбардировщики и штурмовики. Бомбы падают на крепость, на город, а иногда и на расположение наших войск: все слишком близко, противник и мы почти касаемся друг друга локтями…

Тогда командующий армией вспоминает о нас, тихоходах, о нашей ювелирной точности при бомбежках малых целей. Нам приказано методически бомбить укрепления противника, разрушая бастион за бастионом, равелин за равелином… Бомбы у нас невелики — «сотки», но положенные в одно место, они могут разрушить и крепостное укрепление.

…Первую эскадрилью ведет командир полка, командир эскадрильи капитан Казанцев идет замыкающим. Вторую девятку самолетов ведет Мартынов. Третья девятка наша. Справа от меня идет звено лейтенанта Казюры, слева — звено лейтенанта Тесленко. Плотные клинья звеньев идут крыло к крылу. Первые эскадрильи немцы встречают расстроенным зенитным огнем. Огонь неплотен и не нарушает строй бомбящих самолетов.

— Ребята пошли в атаку, — замечает штурман эскадрильи Илья Богачев. — Пора бы и нам перестраиваться на боевой.

— Рано, Илья. Давай зайдем с тыла. Кажется мне, что фрицы к нашему подходу очухаются. Как бы не подбросили огоньку.

— Что же, разумно. Зайдем на цель с тыла.

Мы минуем крепость, но через десять километров разворачиваемся и ложимся на обратный курс.

На нос самолета наплывают красно-кирпичные коробки городских домов, крепостные стены, дымные шапки разрывов. Тянутся в небо желтые цепочки «эрликонов», вспыхивают причудливыми цветами дымные шары разрывов зенитных снарядов.

— Пора, командир, — произносит Илья.

Еще на земле мы договорились о порядке подхода к цели и бомбометании, о действиях каждого летчика в той или иной возможной ситуации. Если не будет каких-то непредвиденных осложнений, все самолеты должны сбросить бомбы в ту же точку, по которой нанесет удар ведущий. Такую точечную атаку можно выполнить только с пикирования, что весьма опасно для наших самолетов и поэтому категорически запрещено.

Со Ждановским этим способом, еще под Сталинградом, мы пользовались не раз, но об этом никому не докладывали. Теперь же, на предполетной подготовке, мне пришлось поделиться прошлым опытом, который мы скрывали до этого времени, предложив летчикам право выбора — либо пикирование, либо обычная бомбардировка с горизонтального полета. Как говорится, предложение было принято единогласно: опасно — но надо! Мне осталось уточнить подробности.

— Взлетать звеньями, построение на кругу над аэродромом! Строй — клин. Внимательно следить за сигналами! По самолетам, друзья!

Выруливаем по зеленой ракете со старта. Взлет, построение, набор высоты 1000 метров над аэродромом, на этой высоте мы должны подойти к Познани.

Легко покачиваю самолет с крыла на крыло — сигнал «внимание». По этому сигналу звенья подтягиваются вперед и как бы сплачиваются между собой. Теперь они так близко, что стоит мне слегка повернуть голову, и я вижу лица командиров звеньев. Казюра, как обычно, спокоен и сосредоточен, он всегда в одном состоянии на земле и в воздухе. Тесленко улыбается и поднимает руку над бортом кабины. Спокойный и неразговорчивый на земле, в воздухе он как бы освещается каким-то внутренним пламенем азарта. Но это не безрассудство, не показная храбрость. В минуты опасности Тесленко становится таким же спокойным и рассудительным, как и Казюра.

Даю сигнал к перестроению. Звено Тесленко выходит чуть вперед и вниз. Едва заметный отворот вправо, и вот уже три его самолета выходят правее звена Казюры. Строй — правый пеленг звеньев. Цель медленно наплывает на нос. Делаю еще два правых крена. Это сигнал к перестроению самолетов внутри звеньев. Теперь уже девятка идет развернутым строем с уступом назад от ведущего. Перестроение внутри звеньев одновременно является сигналом «готовься к атаке!».

Чуть задираю нос самолета, резко даю левую ногу и штурвал от себя, самолет переворачивается на крыло и, перейдя в пикирование, стремительно несется к земле. Нос его нацелен на красный треугольник кирпичного равелина крепости. Откуда-то издалека тявкает одинокая пушка, за хвостом проходит пучок трассирующих пуль. Быстро падает высота, но смотреть за приборами некогда — равелин увеличивается в размерах, приближается к носу самолета.

— Семьсот метров! — кричит штурман. — Пятьсот!

— Давай!

Еще несколько секунд пикирования. На высоте двести метров отворачиваю влево. Теперь можно оглянуться вокруг. Одни самолеты уже отбомбились и пристраиваются, остальные еще в пикировании. А над крепостью клубится дым разрывов. Бомбы ложатся точно в цель!

— Истребители! — кричит Илья, прижимается к пулемету и посылает длинную очередь.

Маневрировать девяткой самолетов на малой высоте тяжело. Можно перестроиться в круг и защищаться своими пулеметами, но силы явно неравны. Резко бросаю самолет с крыла на крыло и делаю клевок носом к земле. На нашем языке это приказ всем разойтись в разные стороны и действовать самостоятельно.

Самолеты прижимаются к земле и расходятся в разные стороны. Немецкие истребители растеряны. То перед ними была группа самолетов, ясно видимая крупная цель, теперь же каждый летит в своем направлении. За каким самолетом гнаться, на ком сосредоточить удар? Для осмысливания и оценки ситуации нужно время, пусть считаные секунды, но и они помогают нам скрыться, уйти от преследования.

Четверка обескураженных неудачей «фоккеров» наваливается на один наш самолет. Я не могу определить его хвостовой номер, а стало быть, не знаю, кто из летчиков пытается вырваться из-под обстрела истребителей. Вот этот самолет как-то неестественно кренится и скрывается за группой высоких деревьев. Стороной, прижимаясь к земле, направляюсь туда же, и через несколько секунд мне открывается поляна перед одиноким хутором, а на ней наш ПО-2.

«Фоккеры» цепочкой, друг за другом, заходят на самолет и посылают очередь за очередью.

Не раздумывая, сажусь по другую сторону хутора, быстро отруливаю под развесистые кроны деревьев и бегу вокруг дома. Теперь мне ясно, что это самолет Ивана Крикуна. Я вижу разбитый винт, искореженные крылья и свисающие с них лохмотья перкали. Вижу и экипаж самолета. Летчик Крикун повернулся к атакующим истребителям спиной, прикрываясь от их огня, как щитом, своим парашютом, а штурман Василий Морозов посылает пулю за пулей из «ТТ» в «фоккеры».

— Бегите, ребята! — кричу я.

Но за ревом моторов, разрывами снарядов, трескотней пулеметов и одиночными выстрелами морозовского «ТТ» они не слышат.

— Уходите от огня! Сюда! Ко мне!

И опять мои слова остаются без внимания. Тогда я выбегаю из-за дома и в несколько прыжков достигаю их самолета. Морозов оборачивает ко мне свое залитое кровью лицо и оторопело смотрит, как будто старается понять, откуда я взялся. Вырываю из его рук пистолет:

— Ошалел, Вася? Что ты им сделаешь? Бегите за мной!

Они еще медлят, они все еще не могут прийти в себя.

— Быстрей! Бегите за мной!..

Мы едва успеваем добежать до деревьев, как истребители вновь обрушивают град снарядов. На этот раз им удается поджечь самолет Крикуна. Они посылают в него еще несколько очередей и уходят в сторону Познани.

Морозов едва держится на ногах. Он ранен не только в лицо, вражеская пуля впилась еще и в поясницу. Но перевязывать его нет времени. Сначала мы с Ильей помогаем Морозову подняться на крыло и залезть в кабину штурмана, потом усаживаем туда Крикуна. Затем Илья становится на крыло и впивается пальцами обеих рук в борт моей кабины.

— Взлетаю, Илюша!

— Давай…

После этого случая мы уже не вылетали на дневные бомбежки без прикрытия истребителей. Истребители ходили «этажеркой» на разных высотах, бдительно оберегая нас от вражеских самолетов. Нам стало значительно легче и веселей: все-таки в воздухе рядом с нами были наши друзья! При этой мысли и огонь вражеских зениток не казался нам таким страшным.

Уже неделю дислоцируемся на аэродроме Беднары близ Познани.

В недалеком прошлом этот аэродром, видимо, принадлежал авиационному заводу, где разрабатывались и изготовлялись новинки авиационной техники фашистского рейха. Вдоль длинных просек, в прилежащем лесу, рассредоточены образцы новых пикирующих бомбардировщиков с подвешенной под брюхом сорокапятимиллиметровой пушкой. Тут же Ме-210 — модификация скоростного бомбардировщика и истребителя-перехватчика Ме-110. По замыслам гитлеровцев, этот самолет должен был затмить «черную смерть», как называли фашисты наши грозные штурмовики ИЛ-2, и привести «люфтваффе» к полному господству в воздухе. Но не успело немецкое командование применить эту новинку: слишком быстрым оказалось продвижение советских войск. Теперь все эти самолеты стоят неподалеку от нашего аэродрома, вызывая у нас известное любопытство, ведь какова бы ни была наша ненависть к врагу и презрение ко всему, что связано с фашизмом, изучение нового оружия противника с целью уяснения его возможностей — дело нужное и достойное похвалы. Но у инженера эскадрильи Михаила Павлова любознательность наших техников и оружейников вызывает видимое беспокойство.

— Ты был в общежитии? — спрашивает инженер.

— Нет. А что?

— Да там же выставка трофейного оружия! Крупнокалиберные пулеметы, пушки, снаряды, патроны! Чего только не натащили! Не удивлюсь, если и такую вот дуру приволокут в дом и установят у кого-либо под койкой! — говорит Павлов, дотрагиваясь рукой до ствола пушки, торчащей из-под брюха «штукаса».[28]

— Ну, ты скажешь! — едва сдерживаю я смех. — А впрочем… Знаешь, Михаил, любознательность не порок. Пусть их.

— Нет-нет! Ты должен вмешаться. Смотри! Вон, пожалуйста…

Павлов показывает на торчащий из-за деревьев «штукас», под брюхом которого возится техник. Я вижу, как он берется руками за ствол пушки, подтягивается и заглядывает в ее жерло… И вдруг…

— Та-та-та! — рассыпается короткая очередь, и техник падает, разбросав в стороны руки…

Мы бежим к распростертому телу.

— Во-от! — тяжело вздыхает Павлов. — Я ж говорил! Доигрались! ЧП в эскадрилье!

«Тело» начинает шевелиться.

— Так и знал, — резюмирует Павлов. — Старшина Бабаев! Старшина поворачивает голову, замечает нас и на четвереньках старается улизнуть в лес.

— Бабаев, стойте! — приказываю я. — Что произошло?

— Ничего, товарищ командир, — невозмутимо отвечает Бабаев.

— И пушка не стреляла, и вы, товарищ старшина, не валялись на земле? И вообще, все это нам с Павловым только показалось? Не так ли?

— Конечно, показалось! — Черные маслины бабаевских глаз искрятся лукавством. — Иду домой. Какой-то сучок под ноги попал. Понимаешь, споткнулся. Упал…

— Ох, Жора! Чтобы ты впредь не спотыкался о сучки, посажу я тебя на пять суток! А кто в кабине?

— Никого, товарищ командир. Пушка сама стреляла…

— А может, там твой дружок Петя сидит?

— Зачем Петя? Пушка сама…

— Чудеса… Румянцев! Вылезайте из самолета!

Отодвигается в сторону защитный колпак, и появляется смущенная физиономия Румянцева. Он медленно выбирается на крыло и спрыгивает на землю.

— Здравствуйте, Петенька. Изучаете?

— Изучаем, товарищ командир.

— А если бы вы убили товарища?

— Исключено, товарищ командир! Железная договоренность. Проверяли на силу отдачи…

— Экспериментаторы!.. Катитесь оба! И чтоб духу вашего не было у самолетов… Стойте! Что у вас в карманах? Покажите.

Румянцев и Бабаев нехотя выворачивают карманы, и на землю сыплются патроны и снаряды от скорострельных пушек.

— Вы давно не дети, зачем все это?

— Технику врага надо знать, товарищ командир..

— Вот как? Идите!

Я смотрю вслед друзьям, удаляющимся вдоль просеки.

— Черт знает что творится в эскадрилье! — недовольно замечает Павлов.

— М-м-да. Наверно, придется как-то прекратить эту оружейную лихорадку.

— Точно! — поддерживает Михаил. — Идем в общежитие. Там еще не такое увидишь!

— Нет, Миша. Не пойду…

— Так они…

— Ну и пусть!

Кажется, я поступил верно, не послушавшись эскадрильного инженера и не уничтожив созданный техниками «арсенал» трофейного оружия. В сложившейся ситуации наша маленькая двухэтажная «крепость» на опушке леса, примыкающего к аэродрому, оказалась весьма кстати. Дело в том, что накануне большая группа немцев, поддерживаемая самоходками, вырвалась из неплотного Познанского кольца и оказалась в лесу, рядом с нами. Выставленный наспех заслон огнем крупнокалиберных пулеметов и скорострельных пушек, снятых с трофейных самолетов, остановил группу на восточной опушке леса и вынудил немцев занять оборону.

Однако было ясно, что фашисты очухаются, разберутся, что к чему, и постараются смести наш малочисленный заслон, прикрывающий подступы к аэродрому. А тогда…

Подполковник Меняев доложил обстановку в штаб дивизии и попросил либо помощи, либо разрешения перебазировать полк на запасной аэродром.

Ответ генерала Рассказова был предельно лаконичным:

«Приказано держаться. На помощь пехотных частей не рассчитывай — мы в глубоком тылу. Весь мой резерв — батальон аэродромного обслуживания, офицеры штаба и политотдела. Бомбардировку крепости Познань не прекращать. В случае прорыва фрицев на аэродром укажи летчикам запасной. Обстановку докладывай ежечасно».

Собрав после этого всех летчиков, инженерно-технический состав и офицеров штаба полка на старте, подполковник Меняев отдал боевой приказ:

— Противник силами нескольких батальонов пытается сбить наш заслон, овладеть аэродромом и уничтожить самолетный парк полка. Командование приказало нам удержать аэродром во что бы то ни стало, ни на один час не прекращая бомбардировку осажденной крепости. Я решил для обслуживания самолетов оставить в эскадрильях одного инженера, трех техников и оружейников. Все остальные занимают оборону на подступах к аэродрому со стороны леса. Командование наземной обороной возлагаю на начальника воздушно-стрелковой службы майора Поветкина. Инженер-капитан Кильшток назначается к нему заместителем. Приказываю вам скрытно вывести людей к дому, где размещается третья эскадрилья, и расположить их в укрытиях — в самом доме и рядом. Людьми не рисковать и активных вылазок не производить. Только отбивать атаки немцев… Майору Поветкину выделить двух связных и докладывать мне обстановку каждый час. Мой КП на старте. Здесь же находится штаб полка. Вопросы есть?

— Все ясно, товарищ командир!

— Тогда действуйте, товарищ Поветкин!

— Есть!

Собрав свою группу, майор Поветкин торопливо уводит ее к одиноко стоящему на опушке леса дому, и, когда группа скрывается за кустарниками, командир обращается к нам:

— Товарищи летчики! Гвардейцы! Друзья мои. Помочь нам пока некому. Вот разгромим Познанскую группировку, тогда и пехота развяжет себе руки. А для этого необходимо усилить удары по крепости. К тому же и у нас самих появился передний край. И его нужно бомбить беспрерывно. Будем делать один вылет на передний край, второй — на крепость. У немцев создастся впечатление, что наша бомбовая атака предшествует атаке наземных частей… Будем давить гадов не только бомбами, будем воздействовать на их психику! Начнет первая эскадрилья. Бомбы класть очень осторожно. От леса до дома, где занимают оборону наши товарищи, всего двести метров… По самолетам, друзья!..

…Вторые сутки без перерыва снуют наши самолеты между аэродромом и лесом, между аэродромом и Познанской крепостью. Сбросив бомбы над лесом, заходим на посадку, берем новый боекомплект и опять взмываем в воздух — теперь на Познань. Своеобразный рекорд принадлежит капитану Мартынову со старшим лейтенантом Шамаевым: за сутки они сделали двадцать три вылета!

Сегодня к нам прибыло «пополнение»: корреспондент фронтовой газеты и оператор кинохроники. Их тоже захватил сумасшедший темп нашей бессонной жизни, и интервью у летчиков они берут в полном смысле на ходу, пока заправляются самолеты и подвешиваются бомбы.

— Как вы выдерживаете без отдыха, без сна? — не перестает удивляться корреспондент.

— Когда рядом фрицы — не до сна! — смеется Шамаев.

— Этого требует Родина! — с некоторым пафосом отвечает Мартынов.

Нелегко и нашим друзьям — солдатам из БАО. Шоферы едва успевают подвозить бомбы и горючее. На зарядку пулеметных лент поставлены даже машинистки и работники санчасти. Начальник боепитания БАО, веселый одессит капитан Левкович, сетует, улыбаясь:

— Вы только послушайте, товарищи корреспонденты! Обслуживали мы до этой «кукурузы» «пешки». Подвезешь им полтонны или, скажем, тонну бомб. Сделают они вылет, в крайнем случае, два, потом сутки отдыхают. Вот это авиация! А здесь что творится? Эти «кукурузники» берут вроде совсем мало бомб — двести килограммов, но летают всего тридцать минут! Прилетит вот такой Леша Мартынов и кричит на весь аэродром: «Левкович! Опять задерживаешь! Давай бомбы!» А у меня что — конвейер? Или бомбы сами плывут на аэродром? Их привезти надо, выгрузить, подвесить… Э-эй, Миша! Перекурчик устроил? Ты же не в Сочах на курорте, Миша!..

Капитан оставляет корреспондента с оператором и бежит к машине, которая доставила на аэродром бомбы. Пока идет разгрузка, шофер прислонился плечом к кузову и жадно дымит цигаркой.

— Ай-ай! Нехорошо, Миша! — отчитывает его капитан. — Неужели фрицы будут ждать, пока Миша курит? Или ты думаешь, что попал на свадьбу к тете Соне? Так ты ошибаешься, Миша! Здесь война!

— Я на минутку, товарищ капитан. Очухаться малость.

— Ой, Миша! Минутка таки большое время! Давай, давай, Миша!

И капитан подставляет свою спину под круглое тело «сотки». Так они работают до тех пор, пока последняя бомба не покидает кузов машины. Потом капитан садится за руль:

— Теперь можешь перекурить, Миша.

— Товарищ капитан!

— Товарищ сержант! Приказываю полчаса отдыхать! Одну ездку, Миша.

Урчит мотор грузовика, капитан на ходу высовывает потное лицо из кабины:

— Отдыхай, Миша! Чтобы спать не хотелось, чтобы руки не дрожали на баранке! Ты же не помидоры возишь, Миша, — бомбы!..

Из штаба дивизии — командиру 45-го авиаполка:

«Три часа не имею доклада об обстановке. Как фрицы? Видал работу твоих орлов над крепостью. Передай мою благодарность всем экипажам. Комдив 9».

От командира 45-го авиаполка — комдиву 9:

«Прошу разрешения прекратить на час бомбардировку крепости. Вынужден бросить все силы на отбитие атаки немцев».

Из штаба дивизии — командиру 45-го авиаполка!

«Разрешаю. При необходимости могу подбросить десяток экипажей других частей. Доложи обстановку. Комдив 9».

От командира 45-го авиаполка — комдиву 9:

«Докладываю обстановку. В течение двух часов отбивали атаку противника в направлении аэродрома. Использовал все имеющиеся средства: бомбардировку, огонь всех видов оружия. Противник прекратил активные действия и начал движение на север. Возобновил частью сил бомбардировку крепости Познань, другая часть направлена на подавление отходящего противника. По возможности прошу подключить к боевым действиям против колонны противника часть экипажей соседей. Требуется несколько часов для осмотра и ремонта самолетов и отдыха экипажей. Ребята вконец измотаны».

Из штаба дивизии — командиру 45-го авиаполка:

«Полку отдыхать до 7.00. В 7.30 возобновить бомбардировку крепости. Колонну фрицев передаю заботам соседей. Пришли списки особо отличившихся в боях для поощрения. Комдив».

Ровно через 25 лет после этих событий, когда я уже работал в полярной авиации и жил в арктическом поселке Черский (ныне город), меня вызвали в местный военкомат, где вручили небольшой пакет, присланный на мое имя из Польши.

В пакете оказалась коробка с тяжелой бронзовой медалью, на одной стороне которой схематическое изображение именно этой крепости, на другой — фамилии, среди них и моя, а под списком слова: «Советским героям за освобождение Познани».

Я с удовольствием принял поздравления работников военкомата за этот подарок и добрые пожелания спокойных полетов в арктическом небе. А про себя подумал: «В любом небе не исключена опасность, тем более в небе Арктики. И все же — небо стоит верности!»

* * *

— По-одъем! — звонко кричит посыльный из штаба. — Выходи строиться! Построение возле штаба!..

Быстро натягиваем сапоги, разбираем оружие. Я поглядываю на часы: восемь утра. Почему нас не подняли раньше? Ведь был приказ командира дивизии продолжать бомбардировку крепости. Или произошло что-то значительное. Что?

Выходим из помещения. Серое утро, тишина, нарушаемая только щебетом птиц. Не слышно привычного гула артиллерии в районе Познани. Что там произошло? Скорей бы построение, наверное, командир полка расскажет обстановку.

Но еще до построения узнаем, что ночью навстречу фашистской колонне, отступающей вдоль леса, был брошен с марша танковый корпус. Нацисты после короткого колебания приняли условия немедленной и безоговорочной капитуляции, переданные через парламентера командиром танкового корпуса, и начали сдавать оружие. К утру над крепостью Познань тоже взвился белый флаг, и остатки фашистского гарнизона выслали парламентера для переговоров о сдаче.

Вот поэтому-то и стихла канонада… Вот почему приказано нам собраться для построения к штабу полка.

— Становись! Равняйсь! Смирно!..

Перед строем полка стоят: командир полка подполковник Меняев, начальник штаба дивизии полковник Томшенков и рядом с ним незнакомый майор.

Томшенков зачитывает приказ Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина о награждении полка орденом Красного Знамени, приказ командира дивизии о перебазировании нашего полка ближе к линии фронта, а заодно представляет нового командира полка майора Аброскина. И я его узнал!

Мне вспомнился июль 1944 года. Войска фронта готовились к наступлению, подтягивали резервы, а наша дивизия наносила бомбоштурмовые удары по войскам противника к северу и западу от Рогачева и Озаричей. Шесть экипажей нашего полка вели разведку дорог, наблюдая за направлением и интенсивностью передвижения вражеского транспорта.

Возвращаясь после разведки закрепленного за нами района, южнее Бобруйска мы увидели на железной дороге длинный эшелон. Атаковали его, и бомбовым ударом и огнем РСов эшелон был уничтожен!

Когда после посадки на своем аэродроме мы пришли со штурманом для доклада о выполнении задания, в землянке КП были гости — начальник штаба дивизии подполковник Томшенков и какой-то немолодой пехотный майор.

При моем появлении Томшенков вместе с майором встали из-за стола и направились к выходу, даже не ответив на мое приветствие. Я остановился и растерянно взглянул на командира полка.

— Подожди, — сказал он и тоже направился вслед за ними. Вернулся он быстро:

— Извини, не дам тебе отдохнуть. Предстоит боевая задача — полетай с прибывшим майором!

— Как полетать? — удивился я. — Просто покатать над аэродромом или куда-то отвезти?

— И то, и другое! — рассмеялся командир. — Майор — родственник какого-то большого чина из штаба фронта. Томшенков сказал, что майор закончил аэроклуб, его надо потренировать и подготовить к простейшим полетам днем и ночью. Это приказ свыше. Вот и полетай с ним, посмотри — можно ли подготовить его к самостоятельным полетам? Ему уже приготовлена какая-то должность в авиации. Летаешь до обеда. Потом отдых до построения. Задача ясна?

— Яснее ясного! — ответил я. — Работаю инструктором аэроклуба имени 45-го Гвардейского! — не скрывая недовольства, ответил я.

— Не ворчи! Насколько мне известно, ты с удовольствием летаешь с пацанами из пополнения!

— Простите, товарищ командир! Это разные вещи. Пополнение — это выпускники военного училища, и моя задача пацанов, как вы изволили назвать молодых офицеров, научить воевать! А летать они уже умеют. И прибыли, кстати, на своих новеньких самолетах, своим экипажем!

— Ну, ладно, инструктор аэроклуба! — засмеялся командир. — На аэродроме, у твоей «семерки» скучает майор. Иди, готовь новое пополнение. Жду результаты!

Не знаю, каких результатов ждал командир, но через нескольких взлетов и посадок я понял, что из майора настоящего летчика никогда не получится. А к вечеру из штаба дивизии пришло сообщение — майору разрешено сделать боевой вылет!

Мне пришлось слетать с ним на передний край и отбомбиться по огневым точкам противника!..

Теперь этот майор, уже в авиационной форме, будет командовать нашим полком?!. Как? Но в армии приказы не обсуждают. Их выполняют!.