В Йене и Лондоне
В Йене и Лондоне
Не найдя в Йене другого подходящего жилья, Николай Николаевич поселился на третьем этаже дома, который принадлежал профессору Б. Гильдебранду. Его дочь Аурелия, с нетерпением ожидавшая приезда русского ученого, обнаружила, что он ее не замечает, погруженный в текущие работы, а главное — в подготовку к дальней экспедиции.
Миклухо-Маклай спешил завершить работу над монографией «Материалы по сравнительной неврологии позвоночных», которую он посвятил «моему глубокоуважаемому учителю и другу Карлу Гегенбауру»[237]. Искусный рисовальщик, он успешно подготовил к печати многочисленные таблицы с иллюстрациями и другой графический материал. В феврале 1870 года ученый отвез первую часть работы («Мозг селахий») своему лейпцигскому издателю В. Энгельману, а через четыре месяца передал ему вторую часть работы («Средний мозг ганоидов и костистых рыб»). Опираясь на предложенную им интерпретацию строения и функций различных отделов головного мозга рыб, ученый пришел к далекоидущим выводам об основных направлениях развития животного мира: «В отношении строения мозга селахий представляют исходную форму, ведущую, с одной стороны, к амфибиям (а через них — или к рептилиям и птицам, или к млекопитающим), а с другой стороны — к ганоидам и, через них, к костистым рыбам. Формы мозга костистых рыб представляют особо дифференцированный ряд, который не обнаруживает прямой связи с направлением развития мозга высших позвоночных»[238]. Однако, как отмечал 85 лет спустя известный географ и зоолог П.И. Пузанов, «проводимое <…> в неврологических работах Миклухо-Маклая "новое истолкование" отделов головного мозга рыб в науке не удержалось, да и во времена М.-М. почти не имело сторонников. То, что М.-М., вопреки мнению всех анатомов, считал у рыб средним мозгом, есть их мозжечок, а то, что он называл промежуточным мозгом, — есть средний мозг, или двухолмие»[239]. Гегенбаур, одобрительно встретивший эту монографию, вскоре присоединился к хору ее критиков.
Параллельно с работой над монографией Миклухо-Маклай принялся усиленно штудировать литературу об Австралии и Океании, прежде всего сочинения путешественников и труды о народах этого региона. «Как рассказывали в семье, — вспоминает младший брат ученого Михаил, — он сам читал, а отчасти приглашал лектрисе, которые ему читали про путешествия в Тихий океан. Так же тщательно он изучал маршруты этих путешествий, а равно и торговые пути»[240]. В записной книжке Николая Николаевича 1869 — 1870 годов, которую он называл «Ethnologia», имеется много выписок из трудов К.М. Бэра и А. Уоллеса, а также список прочитанных им книг — путешественников Ф.П. Литке, Дж. Кука и У. Маринера, этнолога Т. Вайца, антрополога Дж. К. Причарда и др.
Но, пожалуй, наибольшее влияние на Миклухо-Маклая оказала в эти месяцы публикация, которая до сих пор ускользала от внимания его биографов, включая автора этих строк, — большая статья А. Петермана «Новая Гвинея. Немецкие призывы от антиподов», которая появилась в середине ноября 1869 года в редактируемом им географическом журнале. В начале статьи Петерман привел письма двух немцев, поселившихся в Австралии, — пастора и купца. Они призывали Германию — точнее, Северо-Германский союз, возглавляемый Пруссией, — аннексировать огромный, сказочно богатый природными ресурсами остров Новую Гвинею и расположенные поблизости от него крупные меланезийские острова. Косвенно поддержав их аргументы, маститый географ дипломатично воздержался от прямого призыва к аннексии: «Пусть другие займутся овладением и колонизацией Новой Гвинеи, мы же должны ограничиться заявлением, что полнейшее исследование этой части земли — один из наиболее актуальных вопросов географии». «Когда посылают экспедицию за экспедицией в покрытые льдами полярные регионы, — продолжал Петерман, — когда для исследования <…> Африки беспрестанно тратят миллионы и жертвуют множеством драгоценных человеческих жизней <…> <…> не следует ли наконец обратить внимание на эту великолепную островную страну, вглубь которой еще не проникал белый человек и чьи берега кое-как описаны лишь в некоторых местах, хотя она была открыта еще в 1526 году»[241]. Полагаю, что именно эта статья, привлекшая внимание путешественников, географов и чиновников правительственных канцелярий ряда государств, побудила Николая Николаевича сделать окончательный выбор — поставить в центр своих намечаемых исследований на Тихом океане огромную и таинственную Новую Гвинею.
В феврале 1870 года Миклухо-Маклай решил, что пора приподнять завесу над своими планами, и написал Остен-Сакену, что намерен остаться по меньшей мере три-четыре года на островах южной части Тихого океана, а «потом только подняться на Север»[242]. При этом Николай Николаевич позолотил пилюлю: «Я не только не отодвигаю на 2-й план исследование северных частей Тихого океана, — напротив, я положительно очень интересуюсь тою местностью и хочу по возможности ее исследовать. Мои будущие старания будут идти параллельно с желаниями Общества»[243]. Забегая вперед скажем, что в дальнейшем ученому так и не довелось приступить к изучению морей, омывающих русские дальневосточные берега.
Миклухо-Маклай серьезно рисковал, настаивая на первоочередных исследованиях в южной части Тихого океана. Но он правильно предугадал реакцию руководителей РГО. Доброжелательно относясь к молодому ученому и, главное, понимая важность намеченных им исследований, Семенов, Остен-Сакен, а под их влиянием и Литке предпочли «не заметить» его строптивости. 11 мая 1870 года совет РГО согласился с предложением отделения физической географии о назначении Миклухо-Маклаю пособия в размере 1200 рублей, а 21 мая управляющий Морским министерством адмирал Н.К. Краббе сообщил вице-председателю РГО, что «последовало Высочайшее разрешение естествоиспытателя Миклухо-Маклая принять на корвет "Витязь" для совершения путешествия к берегам Тихого океана, но без производства довольствия от морского ведомства, и ему позволено впоследствии вернуться на одном из судов, возвращающихся оттуда в Балтику». Краббе добавил, что корвет отправится из Кронштадта «приблизительно в сентябре месяце»[244]. Остен-Сакен оперативно информировал Миклухо-Маклая о принимаемых решениях, не поднимая больше деликатный вопрос о первоначальных исследованиях в северных морях.
В марте 1870 года Николай Николаевич посетил Готу, где имел подробный разговор с Петерманом. Неутомимый организатор экспедиций приветливо встретил русского ученого, снабдил его несколькими картами, обещал поддержку в будущем и живо интересовался его планами. Помня статью Петермана о Новой Гвинее, Миклухо-Маклай предпочел умолчать о своем выборе, ссылаясь на то, что маршрут экспедиции еще не определен. До осени ученый не сообщал об избранной им цели и другим своим западноевропейским собеседникам и корреспондентам[245].
При всей своей занятости Миклухо-Маклай совершил еще один кратковременный выезд из Йены, на сей раз не связанный с подготовкой к экспедиции. Он узнал, что в Веймаре находится писатель Тургенев со своей пассией Полиной Виардо, выступавшей в местном театре. 11 марта 1870 года Николай Николаевич сообщил сестре: «Познакомился с И.С. Тургеневым; он живет в Веймаре. На днях провел с ним целый день. Он был также у меня в Йене. Мы довольно скоро и хорошо сошлись. Жаль, что я по уши сижу за работой, чаще бы ездил в Веймар»[246]. Миклухо-Маклаю было очень интересно общаться с Тургеневым, много писавшим о русской молодежи, создавшим образ Базарова, который еще недавно привлекал студента Миклуху. Тургенева живо занимали рассказы ученого о его недавних путешествиях на Канарские острова и берега Красного моря, его планы на будущее. Так началось знакомство Миклухо-Маклая с Тургеневым, контакты с которым — очные и заочные — продолжались до самой смерти писателя в 1883 году.
Миклухо-Маклай был с уважением принят в Йенском университете. Студент Петр Аксельрод, нелегально уехавший из России без денег и паспорта, живший впроголодь и занимавшийся на медицинском факультете, что называется, на птичьих правах — благодаря тому, что профессора разрешали ему бесплатно посещать их лекции, — 14 декабря 1869 года написал в Берлин А.А. Мещерскому: «Что же касается г-на Миклухи, то прошу Вас, если найдете нужным, ему написать несколько слов обо мне. Знакомство с ним и его ласки, насколько можно требовать от человека занятого, могут меня возвысить в глазах многих и во многих отношениях быть полезными»[247].
Но сам Эрнст Геккель — при всей его внешней приветливости и учтивости — продолжал смотреть на «Николая Миклухо» несколько свысока, как профессор на своего ассистента, не в силах отрешиться от менторского тона, что раздражало честолюбивого молодого ученого с очень высокой — возможно, завышенной — самооценкой. У Геккеля, заболевшего звездной болезнью, вообще складывались непростые отношения с его учениками. Он не допускал никакой критики в свой адрес, не терпел возле себя молодых ученых, твердо вставших на ноги, получивших известность в научных кругах. Например, он поссорился с Антоном Дорном после того, как тот создал свою знаменитую морскую биологическую станцию в Неаполе[248].
Помимо причин личного характера, охлаждению, а затем и разрыву между Миклухо-Маклаем и Геккелем способствовали серьезные разногласия по научным вопросам. Поручив Николаю изучение известковых губок, Геккель в 1869 году неожиданно, не предупредив своего ученика, сам занялся этой проблематикой, — что обидело Миклухо-Маклая, как видно из его писем Дорну[249], — и пришел к иным выводам по систематике и морфологии этих простейших морских организмов. Уже в 1870 году Николай Николаевич выступил с критикой взглядов Геккеля в журнале Петербургской академии наук. Однако пропасть между двумя учеными возникла, на мой взгляд, не из-за разногласий в интерпретации губок, а из-за расхождений мировоззренческого характера. Молодой ученый осознал — раньше он не обращал на это внимание, — что Геккель, считая папуасов «недостающим звеном» между европейцами и их животными предками, относит их чуть ли не к «недочеловекам». Николай Николаевич не мог согласиться с такой постановкой вопроса. Он учел некоторые рекомендации Геккеля при составлении программы своей экспедиции, но с 1871 года до самой смерти больше не поддерживал с ним никаких контактов, а «обезьяний профессор» в 1877 году уничижительно отозвался о своем бывшем ученике[250].
Порвав с Геккелем, Николай Николаевич сохранил добрые отношения со вторым своим йенским учителем — Карлом Гегенбауром. Именно ему, как уже отмечалось, он посвятил монографию «Материалы по сравнительной анатомии позвоночных». В 1873 году Гегенбаур покинул Йену, став профессором анатомии Гейдельбергского университета. Но контакты между двумя учеными — пусть и нерегулярные — не прекратились. Сохранилось, например, очень любезное письмо Гегенбаура от 30 июля 1876 года, в котором он благодарит своего бывшего ученика за присланные оттиски статей и отвечает на его вопросы по зоологии[251].
Екатерина Семеновна, как и раньше, держала сына на голодном пайке. Ученый предпочитал общаться с ней через сестру Ольгу — натуру художественно одаренную, с широкими взглядами на жизнь, единственную в семье, кто понимал Николая Николаевича и верил в его славное будущее. Уже в декабре 1869 года он просил ее в письме сказать матери, что наделал в Йене много долгов, а через два месяца озабоченно подчеркивал: «Жду очень, очень денег»[252]. В апреле 1870 года, сдав в набор первую, основную часть монографии, Миклухо-Маклай решил съездить в Лондон для консультаций со специалистами и покупки экспедиционного оборудования. Ученый готов был отправиться в эту поездку, не дожидаясь окончательного решения совета РГО и Морского министерства, но выезд был невозможен из-за отсутствия денег. «Я пришел к очень неутешительному результату, — писал он Ольге 16 апреля, — что если я выеду потихоньку (не заплатив всех долгов) из Йены, то я тогда все-таки застряну почти сейчас же дорогой <…> прошу передать это матери»[253]. Николай Николаевич все же рискнул и на последние деньги добрался до голландского города Лейдена, чтобы по пути в Англию познакомиться с коллекциями местного музея. Здесь ученый получил денежный перевод от матери с предупреждением, что до возвращения в Петербург он не может больше рассчитывать «ни на какие деньги»[254]. Поблагодарив за перевод, Николай Николаевич горестно добавил, что присланных денег едва ли хватит на обратный путь из Лондона до Йены, а ведь он, кроме того, очень желал бы в Англии «многим запастись для путешествия»[255]. Поэтому он одновременно отправил письмо Ольге с просьбой снова повлиять на мать.
Миклухо-Маклай пробыл в Лондоне чуть более недели, но за это время многое успел. «Некоторые мои работы, — писал он 2 мая Остен-Сакену, — которые оказались более известными в Англии, чем в России, доставили мне без особенных рекомендаций очень легкий доступ ко всем и ко всему. В очень короткое время я познакомился со всеми представителями тех отраслей науки, которыми занимаюсь, и эти господа очень заинтересовались мною сделанным путешествием в Красное море, а также тем, которое, с Вашей помощью, надеюсь предпринять, и даже пожелали помочь мне, чем могут»[256].
Николай Николаевич тут немного покривил душой. Для доступа в Британский музей и состоящую при нем библиотеку, — ее усердным читателем многие годы был Карл Маркс, — действительно не требовались «особенные рекомендации». Но чтобы быть принятым в Адмиралтействе или другом правительственном ведомстве викторианской Англии, чтобы удостоиться аудиенции у руководителей главных научных обществ, чужестранец должен был придерживаться определенных формальностей — иметь солидные рекомендации или влиятельного ходатая и сопровождающего. В этой роли выступил профессор Томас Хаксли (Гексли) — выдающийся биолог, ближайший соратник Дарвина и популяризатор его учения. В 1846 — 1850 годах, будучи совсем молодым человеком, Хаксли участвовал в экспедиции на британском военном корабле «Ратлснейк», проводившей исследования у берегов Австралии, Юго-Восточной Новой Гвинеи и среди небольших островов архипелага Луизиады. «Ратлснейк» стал для Хаксли такой же школой, как «Бигль» для Чарлза Дарвина[257]. Судно подолгу стояло в австралийских портах, преимущественно в Сиднее, и с тех пор у Хаксли появились там влиятельные друзья.
Хаксли радушно встретил русского ученого, который был ему известен как по публикациям, так и по письмам Геккеля и Дорна. «Я много виделся с ним, — писал он Дорну о пребывании в Лондоне Миклухо-Маклая, — и он поразил меня как человек весьма значительных способностей и энергии»[258]. Хаксли поделился с Николаем Николаевичем своими воспоминаниями о плавании на «Ратлснейке», дал практические советы, обсудил с ним зоологические и антропологические проблемы, которые следовало бы включить в программу задуманной экспедиции.
По просьбе Хаксли Миклухо-Маклай был принят в британском Адмиралтействе. Главный гидрограф Адмиралтейства контр-адмирал Дж. Ричарде и ученый-океанограф У. Карпентер показали ему «аппараты, которые касаются исследования дна на больших глубинах». Эти аппараты были успешно испытаны в 1869 году в Северной Атлантике, причем удалось достать «образчики дна из глубин 26 тыс. фут»[259]. Интерес, проявленный Николаем Николаевичем к такому оборудованию, был не случаен: он решил использовать длительное морское путешествие к берегам далекой Океании для проведения в пути океанографических исследований. Интересные сами по себе, пользовавшиеся неизменным вниманием в ученом мире, эти изыскания могли бы снискать ему новых сторонников в отделении физической географии и в совете РГО.
Николай Николаевич выехал из Лондона 30 апреля. Ускорить отъезд ученого вынудили участившиеся приступы малярии, которые он приписывал местной «скверной погоде», и дороговизна проживания в английской столице[260]. Он составил список необходимого экспедиционного оборудования, но мало что смог приобрести из-за отсутствия средств.
На сэкономленные деньги Миклухо-Маклай вернулся через Брюссель в Йену, где, как он писал, «мне жизнь сравнительно очень, очень мало стоит»[261]. Он поспешил завершить работу над второй частью монографии, ограничившись в ней описанием только среднего мозга хрящевых (ганоидов) и костистых рыб. Автор обещал читателям «в ближайшее время разработать некоторые вопросы, касающиеся мозга ганоидов и костистых рыб и дать более подробное сравнение их с мозгом селахий», но — захваченный другими научными проблемами — не осуществил этого намерения.
Миклухо-Маклай начал готовиться к возвращению в Россию — сортировать книги и другие вещи, которые накопились у него за годы жизни в Германии: какие взять с собой, какие оставить на хранение в Йене[262]. Но денег на дорогу у него не было. «Можно было бы устроить это дело еще иным образом, — писал он Ольге 12 мая, — достать денег только на дорогу и скрыться из Йены в один прекрасный день (именно так поступили, как упоминалось выше, он и Мещерский летом 1869 года. — Д. Т.). Но как тогда устроить с вещами? Неудобно! Глупо зависеть от такой дряни, как от денег!»[263] Наконец Екатерина Семеновна сжалилась над своим непутевым — как она считала — сыном и прислала денег, за которые он поблагодарил ее в письме от 24 мая. Теперь появилась возможность пару раз съездить к издателю в Лейпциг, где Миклухо-Маклай консультировался также с известным физиологом профессором Й. Чермаком. Но главное, что оставалось еще предпринять Николаю Николаевичу до возвращения в Россию, — это посетить Берлин и установить там контакты с профессором Вирховым и его коллегами.
Рудольф Вирхов (1821 — 1902) — выдающийся врач, ученый и политик умеренно либерального направления, основатель современной патологической анатомии, профессор медицинского факультета Берлинского университета — в 1860-х годах увлекся науками о человеке. В 1869 году он основал Берлинское общество антропологии, этнологии и доистории (археологии), президентом которого оставался многие годы. Вирхов не принял учения Дарвина и спорил на различных съездах и конференциях с популяризатором этого учения Геккелем, утверждая, будто эволюционная теория и разработанный «йенским еретиком» философский монизм расчищают дорогу социализму. Миклухо-Маклаю едва ли были по душе эти воззрения Вирхова, но тот не пытался навязывать их молодому русскому ученому. Он с уважением принял Миклухо-Маклая, снабдил его методическими пособиями для проведения полевых антропологических исследований, пригласил печататься в изданиях общества.
Миклухо-Маклай отвез своему издателю выправленную корректуру второй части монографии и, не дожидаясь выхода книги в свет, 17 июля отправился пароходом — это было дешевле, чем поездом — из Штеттина в Петербург.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.