ДОМА

ДОМА

Он не сюсюкал в разговорах с детьми, говорил им суровую правду и умел прощать разные их шалости. Все это прежде всего раскрывалось в отношениях с дочерью.

Майе в первый школьный год снизили оценку по поведению.

Учительница — Мария Ефимовна Андрианова — пригласила Смородина в школу. Он не смог приехать, послал за ней машину, попросил ее на чашку чая к себе домой. Они чаевничали, беседовали. Петр слушал о проделках дочери, глаза у него блестели.

— Понимаете, Мария Ефимовна, есть в детях что-то такое, о чем мы, старшие, забываем. Я недавно выступал с докладом на заводе Карла Маркса. После моего доклада было объявлено кино. Я стоял не на сцене, а впритык к первому ряду, занятому подростками. Разговор, естественно, затянулся. Тогда один мальчишка — курносый, в веснушках, с озорными глазами — украдкой дернул меня за штанину.

«Ты что?» — удивился я.

«Кончай, дядя, пора картину показывать!..»

Конечно, я ему сказал пару слов. Скажу и Майе.

Мария Ефимовна поняла, что разговор о шалостях его дочери окончен: Смородин не бросал слов на ветер.

Отец никогда не ругал дочку, лишь изредка внушал, что настоящий человек начинается с дисциплины. В школе заведен порядок, иногда он может и не нравиться, но нарушать его негоже.

— И давай договоримся: больше на тебя жаловаться не будут. Я не хотел бы за тебя краснеть!

Этого оказалось достаточно.

Девочку он любил строго и нежно. И она отвечала ему со всем пылом своих детских чувств. Видела она его редко. Но уж когда он бывал дома не ночью, одаривал ее вниманием, лаской. Он был ей как старший друг — с лукавой иронией, за которой угадывалось заботливое отношение.

Киров прозвал Майю «личным секретарем» Петра.

— Звоню Смородину домой. Подходит девица и выпаливает скороговоркой: «Отец спит, мама в университете, бабушка на кухне. До свидания!» И повесила трубку. Вот бы мне такого «секретаря»!

В свободные часы любил Смородин мастерить дома. Осталась у него добрая рабочая привычка: руки требовали занятий. У Майи были кой-какие вещицы хохломской работы, отец восстанавливал их, подклеивал. Жили-то, в общем, небогато: на жалованье отца. Потребовался как-то новый столик на кухню, купили самоделку на Андреевском рынке у плотника. Отец сам его покрасил.

— Я и о тебе не забыл! — сказал он Майе. И отделал под слоновую кость ее деревянную кровать, детский столик и табуретки к нему.

Почти ежегодно ездили отдыхать на курорт: чаще — на Кавказ, реже — в Крым. Когда же Петр не поддавался уговорам жены, проводили отдых под Ленинградом, где он очень любил собирать грибы, забавные корни, из которых мастерил смешных человечков и диковинных зверей, ягоды или листья. Уходил в лес обычно в трусах, в старых сандалиях, в кепке, непременно один. Но вообще-то, без дочери никогда не трогался с места — в отпуск или при вылазке за город.

В тот суматошный вечер, когда предстояло ехать в Кисловодск, Майя обварилась кипятком. Торопились на вокзал, Майя раньше бабушки оказалась на кухне, где кипел фронтовой чайник отца — помятый с боков, без ручки: ее заменяла толстая проволока, обмотанная тряпкой. Девочка встала на табурет, сняла чайник. И — ошпарила ноги.

До поезда оставалось всего два часа. Мать ни за что не хотела брать дочку, бабушка — туда же. Петр заявил:

— Без Майки — ни шагу! Сдадим билеты и путевки, останемся дома. А если едем, я ее выхожу!

На больших станциях носил он девочку в медицинские пункты — делать примочки, перевязки. Не отходил от нее в Кисловодске. И через десять дней она уже гоняла с мячом в парке.

Бабушка переживала страшно. Ее успокаивали открытками, фотографиями. Она писала: «Берегите дите, как бы опять чего не вышло», потому что повидала она с внучкой горя: та дважды ломала руку, вывихивала колено, прибегала домой со шрамами, но не ревела. И Анна Петровна удивлялась сверх меры:

— Петь, да в кого ж Майка такая деревянная?

— Наша порода — боринская, дюжовская: в огне не горит, в воде не тонет. Для жизни это совсем неплохо!..

И слово перед девочкой отец держал всегда. В один из вечеров что-то случилось с его машиной, и он опаздывал в Смольный, к Кирову. Оставался один выход — бежать к трамваю. А там Петр обыскал все карманы, монеты на билет не оказалось. Спасибо, выручил знакомый рабочий.

Дома он об этом рассказывал потешно. Майя спросила:

— А если я найду?

— Деньги будут твои.

Она перебрала в его карманах все удостоверения и в одном из них обнаружила десятирублевую бумажку.

— Эти деньги Майкины, таков был уговор! — сказал Петр Иванович.

На другой день она пошла с бабушкой в магазин и купила прекрасную персианку с закрывающимися глазами…

Майя Петровна вспоминает, как шофер Костя Носин подбил все семейство Смородиных ловить раков сеткой. Анна Петровна достала протухшее мясо, и рано утром тронулись на Карельский перешеек. С рачевней ничего не получилось. Отец стал таскать раков руками и только покряхтывал, когда они больно цеплялись клешней.

— Давай, Костя, давай! — подбадривал он шофера. — Пусть кусают, а ты не бойся!

Любил Петр бильярд и играл отлично. Умел играть в шахматы. Дока был в игре в городки. И красиво играл в волейбол — непременно в берете, чтоб не мешал чуб.

Любил и лихую езду на своем новом «бьюике», и шофер Костя вполне отвечал его вкусам. Правда, на него находило: любил он спиртное. Тогда все грехи сваливались на машину: то карбюратор плох, то надо менять скат.

Петр отчитывал его немилосердно. Досужие люди советовали ему заменить Костю более надежным шофером. Он отнекивался, берег его, жалел: ведь у человека двое детей. И когда у Кости обострилась язва желудка, увез его с собой в Кисловодск. Старый Константин Иванович Носин недавно говорил мне:

— Не видал я больше такого человека. Он блестит перед глазами, как золотая монета! Вечная слава Петру Ивановичу!

Елена Михайловна училась в Ленинградском государственном университете на географическом факультете. Петр охотно поощрял ее желание стать специалистом, научным работником.

Она старалась глубже войти в духовный мир мужа, читала черновики его докладов, подготовленные к большим собраниям, конференциям. Подбирала ему кое-что из художественной литературы, аннотировала интересные статьи из журналов. Ей были во многом обязаны муж л дочь, когда выезжали на курорты. Да и круг людей, бывавших в доме, в какой-то мере определялся ею.

Часто у Смородиных бывали люди театра, журналисты, профессора. Ближе всех была Екатерина Павловна Корчагина-Александровская. Петр в ней души не чаял и звал ее просто тетя Катя. Это была актриса от бога: отличного стиля и широчайшего диапазона. Она играла и непутевых комических старух, и героинь драматического плана. А когда вжилась в роль старой большевички Клары в пьесе Афиногенова «Страх», театр был потрясен: после ее монолога весь зал на премьере запел «Интернационал». Сергей Миронович говорил Петру: «Замечательная актриса! Она сумела найти в нас, большевиках, правдивые, простые, человеческие черты!»

Как только появлялась она у Смородиных — одна или с дочерью Екатериной Владимировной, — все окрашивалось мягким юмором: великой мастерицей была Екатерина Павловна, когда представляла в лицах знакомых актеров, рассказывала были и небылицы из старого провинциального театрального быта…

Часто бывала молодая, талантливая, остроумная актриса Наталья Сергеевна Рашевская — дочь царского адмирала, погибшего в японскую войну. Строгие товарищи злословили: «Ну и знакомые у тебя, Петр Иванович!» Он же очень ценил талант Рашевской и принимал ее с радостью. Да и она была женой Станислава Адамовича Мессинга — старого приятеля Петра: они сдружились еще в те годы, когда Мессинг работал в Петроградской ЧК, а затем в Ленинградском губкоме партии. Поддерживал Петр и старые отношения с фронтовыми товарищами — актерами Мгебровым и Чекан. И с большим кругом актеров кино, с которыми встречался на просмотрах картин в студии «Ленфильм».

Заходили в гости и старые мастеровые. С ними Петр забивал «козла» в домино.

Изредка, когда выдавался у мужа свободный вечер, Елена Михайловна увлекала его в оперу, в концерты, особенно когда дирижировал Фриц Штидри. Прекрасные минуты переживал Петр, слушая произведения Бетховена или Вагнера. Но, верный себе, не уходил от шутки:

— Хорош Вагнер, слов нет! Но зачем же шесть актов? Ей-богу, длинновато!

Старался Смородин не пропускать концертов талантливых зарубежных артистов. Очень любил дирижера Отто Клемперера.

Смородин помог Леониду Утесову, защитил его от нападок. И однажды — демонстративно для критиков, которые рьяно громили джаз, — пригласил его с оркестром на вечер, посвященный закрытию партийной конференции. Кстати, с того вечера вошла в репертуар оркестра одна из популярнейших современных песен «Полюшко-поле».