Январь 1940-го

Январь 1940-го

«Подкидыш»[125] произвел на всех замечательное впечатление. Не знаю ни одного человека, которому не нравилась бы эта картина, который не помнил бы хотя бы одной фразы из нее. Феерический успех, говорю об этом без зависти, радуюсь за создателей картины и в первую очередь за мою дорогую Ф.[126] с ее бесподобным «Муля, не нервируй меня».

У нас с Г.В. давно шел спор по поводу того, может ли получиться хорошей картина у не очень сильного режиссера. Каждый из нас стоял на своем. Г.В. утверждал, что без хорошей режиссуры мало-мальски стоящей картины не выйдет, а я считала, что добротный сценарий и хорошая актерская игра могут «вытянуть» картину при слабой режиссуре. «Подкидыш» поставил точку в нашем споре, окончательно подтвердив мою правоту. Еще до премьеры я знала, что «Подкидыш» будет хорош, потому что прочитала сценарий, который написала моя подруга Р.[127] Нельзя сказать, что сценарий — это полдела, но тем не менее. Вдобавок я знала, кто из актеров снимается в «Подкидыше», поэтому могла смело предсказывать успех.

Говорила я о «Подкидыше» и Сталину. Посмотрев картину в первый раз, Сталин сказал, что я была права, картина очень хорошая, очень веселая.

Комедия — самый сложный из всех жанров. Главным образом из-за своей непредсказуемости. С драмами дело обстоит гораздо проще. Там реакция зрителя более прогнозируема. Никто (во всяком случае, из тех, кто в здравом уме) не станет смеяться во время монолога Гамлета. Если с должным мастерством прочесть этот монолог, то он непременно (непременно!) произведет впечатление на зрителей. Но вот в отношении комического, в отношении шуток заранее ручаться нельзя. Бывает так, что, читая сценарий и снимая сцены, вся съемочная группа буквально ложится со смеху и пребывает в уверенности, что зрителям «будет смешно». Ан нет. На поверку получается совсем не смешно. Нельзя с полной уверенностью предсказать, над чем зрители будут смеяться, а над чем не будут. Имеет значение все — и сама шутка, и тон, каким она произнесена, и мимика, и настроение зрителей. Даже возраст зрителей имеет значение. Я уже заметила, что люди, чья молодость пришлась на тридцатые годы, и те, кто рос уже после войны, смотря «Веселых ребят» и «Волгу-Волгу», порой смеются в разных местах. Безусловно, есть и то, что кажется смешным всем поколениям, как, например, «заберите у товарища брак…»[128], но есть и такие шутки, восприятие которых меняется в зависимости от возраста. Ничего удивительного. Все течет, все меняется.

Сталин однажды сказал, что когда-то, еще до революции, ему нравились картины с участием Веры Холодной[129]. Он в ту пору крайне редко бывал в кино, а если и бывал, то чаще всего не ради удовольствия, а для конспиративных встреч (залы кинотеатров подходят для этой цели превосходно), но по возможности старался смотреть картины, в которых снималась Холодная. В 20-е годы, уже после Гражданской войны, после долгого перерыва, он посмотрел какую-то картину с ее участием и пора зился тому, насколько скучной и неинтересной она вдруг показалась.

— Живешь и удивляешься тому, как все вокруг меняется, — сказал по этому поводу Сталин. — А сам, кажется, остаюсь таким, каким и был. Мир меняется, а сам я не меняюсь. Но вдруг один факт, пусть совсем незначительный, открывает глаза и дает понять, насколько изменился я сам.

Меняется время, меняются люди, меняется восприятие. То же самое происходит и с книгами. Есть вечные книги, а есть и такие, которым уготована короткая жизнь. Думая о том, какой из моих работ суждена наиболее долгая жизнь, я неизменно останавливаюсь на «Веселых ребятах». Почему я останавливаюсь именно на этой картине? Совсем не потому, что первый успех пришел ко мне вместе с ней, а потому, что она не столько сатирическая, сколько комедийная в чистом виде. Эта картина веселит, высмеиванию пороков в ней уделено мало времени. Разве что Елена, дитя Торгсина[130], но и ее образ не столько сатирический, сколько комедийный. Ничего не имея против сатиры и признавая ее важность в борьбе с недостатками, я тем не менее понимаю, что ее злободневность в конечном итоге оборачивается непониманием для будущих поколений. Нынешняя молодежь не всегда понимает, что хотел сказать в своих произведениях Салтыков-Щедрин[131]. Пройдет время, исчезнут бюрократы, исчезнут предрассудки, «потускнеет» образ Бывалова, будет непонятно, чего так боялась Марион, а «Веселые ребята» не «потускнеют». Я в этом уверена. Эта картина на все времена.

* * *

Представить себе жизнь советского человека без общественной работы невозможно. Работу по профсоюзной линии я не считала своей главной общественной работой. Главной общественной работой были и остаются для меня встречи со зрителями. Но можно ли назвать «работой» или «нагрузкой» то, что доставляет огромное удовольствие, то, без чего я не представляю себе свою жизнь? Встречи со зрителями ценны для всех актеров, но для тех, кто преимущественно снимается в кино, они ценны вдвойне. В театре есть живой контакт со зрителями, которого лишены киноактеры. Отзывы в прессе, письма в газеты и на радио не могут заменить живого общения, восторженного блеска глаз, улыбок, обмена мнениями. После каждого выступления я чувствую, что стала богаче. Не преувеличиваю нисколько, общение со зрителями делает меня богаче, лучше, умнее. Зрители — мои друзья, судьи и учителя.

* * *

Однажды, не помню точно даты и месяца, то ли в декабре 39-го, то ли в январе 40-го, помню только, что дело было зимой, помню холод, вьюгу, которые делали пребывание в тепле особенно уютным, так вот, однажды Сталин сказал мне:

— Что бы ни случилось, я навсегда останусь твоим другом. Хочу, чтобы ты это знала.

В словах Сталина я услышала предвестие грядущей разлуки. Мне стало грустно, «легла на душу печаль», как выражалась мама. Сталин почувствовал мое настроение и принялся рассказывать что-то веселое, а потом вдруг оборвал себя на полуслове и предложил посмотреть «Волгу-Волгу». На словах: «Эй, подруга, выходи-ка и на друга погляди-ка, чтобы шуткою веселой переброситься», по моим щекам вдруг потекли слезы. Я смахнула их и несколько раз глубоко вдохнула. Глубокие вдохи помогают успокоиться. Сталин сделал вид, что ничего не заметил. Закончив просмотр, мы переглянулись.

— Мы друзья, и ничто не сможет разрушить нашу дружбу, — повторил Сталин.

— Да, конечно, — поспешно согласилась я.

В тот вечер Сталин был особенно чуток, нежен и заботлив. Он окружил меня такой заботой, которую я видела только от мамы, да и то лишь в детстве. Печаль моя скоро улетучилась, я смеялась, шутила и благодарила судьбу за все хорошее, что выпало на мою долю.

Все рано или поздно заканчивается, но разве это повод для печали?

Вспомнилось из Тютчева:

В разлуке есть высокое значенье:

Как ни люби, хоть день один, хоть век,

Любовь есть сон, а сон — одно мгновенье,

И рано ль, поздно ль пробужденье,

А должен наконец проснуться человек…

* * *

Не выношу, когда слышу брюзжание: «А вот раньше было лучше…» Сразу же приходят на ум тютчевские строки:

Обломки старых поколений,

Вы, пережившие свой век!

Как ваших жалоб, ваших пеней

Неправый праведен упрек!..

Как грустно полусонной тенью,

С изнеможением в кости,

Навстречу солнцу и движенью

За новым племенем брести!..

Не хочу и не собираюсь становиться «обломком». Сердце мое, несмотря на возраст, растущий с каждым годом, открыто новому. Я живу, жадно впитывая впечатления, я живу в радостном ожидании перемен, я приветствую все новое, прогрессивное. Нельзя застревать в прошлом, нельзя отрываться от реальности.

Ну и если все же кажется, что раньше было лучше, то надо учитывать, что 20 лет — это не 45, а 30 не 60. В молодости все воспринимается иначе. Но возраст не может быть оправданием для брюзжания.

Пример верного поведения — Сталин. Его возраст проявлялся в опыте, в мудрости, и никогда не слышала я брюзжания или жалоб. Казалось, что время не властно над Сталиным, что Сталин существует вне времени, не могу передать словами, но именно такое ощущение складывалось у меня. Когда я слышала от Сталина «Я тогда был молод…», то хотела воскликнуть: «Почему «был»?!». Замечу к слову, что к себе, молодому, Сталин относился весьма критично. Упоминал про ошибки, которые совершал из-за недостатка опыта, про некоторую горячность, которая была свойственна Ему в те годы. С большой теплотой вспоминал Сталин о друзьях своей молодости, сожалел о том, что многих уже нет рядом. Хорошо помню рассказ Сталина о революционере Камо[132].

— Это был такой человек, что любую гору мог своротить! Слово «невозможно» он не знал, и знать не хотел!

Подобной характеристики от Сталина я более ни о ком не слышала. Когда в прокате появилась картина о Камо, посмотрела ее с огромным интересом[133].

О прошлом Сталин говорил гораздо меньше, несравнимо меньше, нежели о будущем. Он смотрел вперед, как и положено Вождю.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.