«Встречи-89». Самые первые
«Встречи-89». Самые первые
Первая наша программа цикла начиналась с эпиграфа — фрагмента съемок, что мы сделали в доме Пугачевой. Алла сидела в холле третьего этажа на фоне окна, широкого во всю стену и высокого под потолок, в просторном вязаном свитере, и вздыхала:
— Вот опять приближается этот день, когда все начинают спрашивать: «А будут „Рождественские встречи“? А будут „Рождественские встречи“? А где они будут и какими они будут?»
О, если бы я знала! А когда я уже знаю, где, когда, с кем и вообще то, что они будут, — это счастье, это счастье. Значит, опять будет праздник души.
* * *
А затем шел мой рассказ, который снимался возле знаменитого «дома на набережной». И поскольку я говорил о мероприятии, в свое время строго официальном, оператор выставил кадр так, чтобы за моей спиной просматривался Кремль, — традиционный символ советской государственности.
— Пожалуй, самой запомнившейся встречей с Пугачевой была та, когда я не знал ее и увидел впервые, — начинал я.
Меня, корреспондента Гостелерадио, послали сюда, на Берсеневскую набережную, сделать репортаж о Всесоюзном конкурсе артистов эстрады. По счету, начатому еще до войны, шел пятый смотр эстрадных исполнителей. Я попал на дневное прослушивание второго тура. Это был 1974 год.
На уровне восьмого ряда Театра эстрады за длинным столом по одну его сторону расположилось солидное жюри во главе с председателем — режиссером Георгием Анисимовым. Слева и справа от него — Сурен Кочарян, Борис Брунов, Ирма Яунзем, Ружена Сикора, Юрий Силантьев. Для непосвященных сообщаю: это чтец, конферансье, собирательница и исполнительница народных песен, эстрадная певица и дирижер соответственно. Сплошь мастера, большинство с высокими званиями. Но в отличие от других жюри они живо реагировали на выступления конкурсантов — эстрада все-таки.
Народу собралось не очень много, балкон пустовал, но всех, кто выходил на сцену, зрители горячо поддерживали, а мало кому известных Клару Новикову и Геннадия Хазанова даже пытались вызвать на «бис».
Алла появилась в очень скромном платьице (никакого балахона не было и в помине).
— Это солистка «Веселых ребят», — шепнула мне соседка.
«Веселых ребят» с Пашей Слободкиным я хорошо знал, был на записи их первого «долгого» диска-гиганта «Любовь — огромная страна», но о том, что у них есть солистка, никогда не слышал.
Солистка начала петь, и, прошу мне поверить, зал замер. Теперь задним числом можно говорить что угодно: певица заворожила, покорила, околдовала, очаровала, — но это было на самом деле. Все шли за ней и не могли отвести от нее глаз. Иначе я бы не запомнил этого дня.
Она спела сначала драматическую «Ермолову с Чистых прудов» Никиты Богословского на стихи Владимира Дыховичного и Мориса Слободского, — спела очень сдержанно, с внутренним волнением, да так, что слезы на глазах выступили и у нее, и у зрителей. А затем на полном контрасте (как сумела перестроиться, не понять!) — «Посидим — поокаем» Алексея Муромцева на слова никому не знакомого Ильи Резника. И я слышал, как жюри заливалось смехом, наблюдая за остававшейся абсолютно серьезной певицей. И потом аплодировала ей дружно со всем залом.
Я был очень удивлен, когда позже узнал, что это жюри дало Пугачевой только третью премию. Хотя распределение мест на эстрадных конкурсах никогда нельзя было объяснить. И получалось, что лауреатов, завоевавших первенство, как правило, быстро забывали, а те, кто не поднимался на высшую ступень, составляли гордость советского искусства. К примеру, на первом, самом представительном конкурсе (1939 год) Клавдия Шульженко заняла третье место. Аркадий Райкин — второе, Мария Миронова — третье, а Александру Менакеру вручили только похвальный отзыв.
Подобное сплошь и рядом случалось и на других смотрах. А тогда, после дневного прослушивания, я спросил о Пугачевой у Никиты Владимировича Богословского, который был от нее в восторге и не мог, конечно, предвидеть решения жюри.
— Я потрясен, — оказал он. — Вы обратили внимание, что наш конкурс — не певцов, а артистов эстрады. Пугачева как никто другой отвечает этому. Она поет хорошо, но главное — играет песню и выступает как актриса драмы и комедии. Думаю, если придется, справится и с трагедией. Ради открытия таких талантов мы и проводим этот конкурс, а Пугачевой пожелаю «в добрый путь!» и крепить связи с советскими композиторами!
Тут есть одна интересная деталь, характеризующая права автора «авторской программы». Все наши съемки на Кадашевской набережной, в зале Театра эстрады, куда нас пустил его директор Хазанов совершенно бесплатно, даже не попросив оплатить по крайне мере расход электричества, все, на что мы ухлопали целую съемочную смену, не вошло в окончательный вариант «Встреч-89».
— Почему? — спросил я редакторов.
— Мы не нашли тех песен, что пела тогда Пугачева, — объяснили мне и пообещали: — Как только найдем, обязательно все восстановим.
Но ничего так и не восстановили.
— Сам виноват, — сказали мне друзья. — Нужно было перед сдачей в эфир посмотреть передачу еще раз.
Они правы. Оправдание у меня одно: в том напряжении, в котором шла работа над программами «Встреч», было не до этого.
Во всяком случае, мне тогда стала особенно понятна обстановка, что сложилась перед самой премьерой первых «Рождественских встреч», когда Алла решила все переделать, переверстать всю программу,
Накануне — бессонная ночь. Алла мучилась. Она давно чувствовала: в последовательности, предложенной сценарием, есть что-то принципиально неверное. Сначала песни, танцы, в том числе и веселые, а в заключение — серьезный разговор о вещах вовсе не веселых.
И на следующий день убедилась: все правильно, только в таком, обратном порядке спектакль и имеет право на существование. И действовала при этом жестко. От некоторых номеров вовсе отказалась. Не из-за хронометража. Они не соответствовали общему замыслу, выпадали из него.
Те «Рождественские встречи» 1989 года начинались с увертюры к рок-опере Эндрю Ллойда Вебера «Иисус Христос — суперзвезда». Затем Юрий Николаев читал рождественские стихи, и Алла пела свой монолог. Для нее Рождество — и праздник, и рубеж года, и время подведения итогов. В песнях она хотела рассказать, что произошло с ней, с нами, со мной, с ее друзьями. Она пела:
Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверстую вдали.
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.
К вам всем, что мне, ни в чем не знавшей меры,
Чужие и свои,
Я обращаюсь с требованием веры
И с просьбой о любви.
Праздник Рождества Христова и современная политика или непредсказуемые события — что может быть дальше! Но участники «Встреч» не могли пройти мимо проблем, которые волновали всех, и их тоже. Бессмысленные войны, рукотворные и стихийные катастрофы. Умолчать о них, оставивших не одну зарубку в сердце и памяти?
И если кто-то скептически замечал: «Зачем такая актуализация религиозного торжества?! Не туда вы тянете эстраду!» — Алла не боялась этого, на все шла с открытым забралом.
И еще одно, оставшееся только за кулисами. Никто из тех, кто выходил на сцену «Олимпийского», ни о чем не просил, ничего не предлагал. Они сами решили весь сбор от своих выступлений перечислить в фонд пострадавших от катастроф того года.
Звучала трагическая песня об Афганистане, на экране шли кадры хроники, и в наступившей тишине Алла обращалась к залу:
— Все мы просим вас, дорогие наши гости, почтить память тех, кого нет с нами, кто остался лежать под чужим солнцем Афганистана, кто сгорел в пожаре Чернобыля. Почтить память десятков тысяч жертв катастрофы в Армении.
Зал встает. Заупокойная, поминальный звон колоколов. И песня:
Живем мы недолго. Давайте любить
И радовать дружбой друг друга.
Нам незачем наши сердца холодить,
И так уж на улице вьюга...
Не припомню на эстраде другого такого эмоционально сильного эпизода...
Программа первых «Встреч» включала немало новых, никому не известных имен. Впрочем, и те артисты, которых зрители знали, у Пугачевой предстали по-новому. Тут есть одна особенность. Стали уже привычными концерты, на которых звезда выпускает перед своим выходом малоизвестного артиста или группу. Для «разогрева». Они ничем звезде не грозят, конкуренции не составят, спели — и до свиданья. Ничего подобного на «Встречах» не было. Алла даже подавала каждого начинающего как личность, достойную внимания. Иногда шутливо, иногда чуть высокопарно, но всегда с уважением.
— Человек с болгарской фамилией, но русской душой! — объявляла она выступление Филиппа Киркорова, делавшего на эстраде первые шаги. Ольгу Кормухину, рок-певицу, широко известную в узких кругах и никогда не выступавшую на телевидении, Алла представляла как мастера рок-н-рольного пения, завсегдатая самых престижных концертов. Разумеется, такое отношение не вызывало ни у кого ни возражений, ни зависти.
Хотя без историй порой не обходилось. Киркоров вспоминает: «С Ольгой Кормухиной у меня на первых порах случился конфликт. Она ненавидела поп-музыку, но Алле безумно нравилась. Я до сих пор не могу понять, почему в „Рождественских встречах“ она привечает тех или иных исполнителей. Но в тот момент Кормухина меня бесила страшно, она издевалась над моей песней „Не смотри ты на часы, а смотри ты на меня“, вела себя вызывающе: „Кроме рок-н-ролла никакой музыки нет!“
Я помню, мы с ней за кулисами так сцепились, что нас даже разнимали. Я защищал свое, она свое. Я ей говорил: «Ты не баба, ты — мужик в юбке, так женщины себя не ведут!» Ну не мог я принять ее жесткую манеру. У меня свои принципы, для меня женщина — Алла Пугачева, Алсу, Дайяна Росс.
Но спустя годы я увидел в Кормухиной великую рок-певицу с обалденным голосом и талантом. Каждый человек защищает дело, которому он себя посвятил, но это понимаешь только с годами, с опытом. В «Рождественских встречах» Алла раскрывала человека, давала нам возможность дружить и конфликтовать порою».
Ольга Кормухина спела в первых встречах несколько песен, в том числе и свой хит:
Где ты, мой сон, светлый сон,
Мною забытый давно?...
Мы пытались разыскать ее, пригласить к микрофону, но ее жизненные обстоятельства изменились: она больше не выступает на эстраде, стала послушницей в монастыре и поет в церковном хоре.
Заканчивала «Встречи», конечно, сама Пугачева. Перед песней «В родном краю стою я на краю» она обратилась к зрителям:
— Тяжелое время сейчас. Да, собственно, ни одно поколение не могло сказать про свое время, что оно было легким. Признаемся: мы растем и развиваемся в интересное время. Но тоже тяжелое. Самое главное, мне кажется, нужно понять: нам предстоит не то чтобы перестроить, нам предстоит построить новое и восстановить то, что мы когда-то разрушили. И на земле, и в себе, в своем душевном, человеческом храме, и пусть этому никто не мешает — ни злоба, ни клевета, ни рвущиеся к власти. Никто...
Мне вспомнился разговор в доме у Пугачевой. Мы ужинали, и я спросил ее:
— Как бы вы оценили первые «Рождественские встречи»?
Она улыбнулась:
— Хотите уйти от ответственности? Не выйдет, Глеб Анатольевич. Ну, я могу сказать, что было трудно, что снимали все двумя камерами, не хватало техники. И только. Ей-богу, вы меня ставите в неловкое положение. Что я буду вам указывать или подсказывать, что говорить? Не знаю я ничего и, честно говоря, на вопросы ваши отвечать не хочу и не могу. Не потому, что они мне не нравятся, просто я не знаю ответа. Если сами за себя «Рождественские встречи» ничего не говорят, тогда зачем они? Нет, Глеб Анатольевич, сами, все сами. Проанализируйте в конце концов, оцените.
И сказала это так певуче и лукаво, что попасть в ее тон было невозможно.
— Значит, я могу понять, что вы мне полностью доверяете? — заявил я, не пытаясь перейти на серьез.
Неожиданно ответ Аллы прозвучал по-английски, полушепотом, как в самых интимных эпизодах американских фильмов:
— О йес! Ай билив ю, май дарлинг!
И теперь с полным на то правом делаю краткое, но аналитическое заключение: первые «Рождественские встречи» Аллы Пугачевой явились и для нее, и для всех испытанием на прочность. И они выдержали его. Успешно. Или «весьма успешно» — такая оценка бытовала когда-то, говорят, в гимназиях.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.