Глава девятая

Глава девятая

(координаты 30—92, 17 июля 1942 г.)

I

Потом, когда случится то, что случилось, и когда, в силу этого, все доводы, продиктовавшие комбригу его решение, получат иной вес и иную цену, приказ идти на Тумбу станет представляться не только беспечностью или излишней самоуверенностью, но и явной ошибкой. О нем так и будут судить некоторые командиры. Еще бы! Не надо быть военным специалистом, чтобы понимать, что чем ближе будет бригада держаться к населенным пунктам, тем вероятнее возможность ее обнаружения противником. Казалось бы, чего проще — свернуть вправо, уйти в безлюдные дебри Западно-Карельской возвышенности, скрыться там и потом спокойно двигаться к Поросозеру…

Да, если бы знать наперед, что ждало бригаду, то, возможно, и сам Григорьев избрал бы западный вариант, хотя даже сейчас, через тридцать пять лет, нельзя с уверенностью сказать — избавило бы это бригаду от бед и лишений или принесло бы ей лишь новые?

Целую неделю бригада шла по вражескому тылу, имея перед собой одну главную опасность — угрозу преждевременного обнаружения. Теперь к ней прибавилось еще две — надвигающийся голод и угроза эпидемии.

Если обнаружение представлялось Григорьеву хотя и серьезной, но пока еще проблематичной опасностью (он многого не знал и многое зависело от случая), то голод и необходимость срочной санобработки были реальностью, которую не отведешь ни волей, ни силой оружия.

До Поросозера оставалось около ста километров, не меньше недели пути, а голод, истощение, болезни, если не принять решительных мер, могли стать угрозой завтрашнего дня.

Этими соображениями и руководствовался Григорьев, когда отдал приказ двигаться на Тумбу.

II

Бригада продолжала идти на юг по просекам.

В полночь благополучно перешли развернутым фронтом дорогу Железная Губа — Чиасалми, как всегда, сделали рывок, утром в глухом лесу остановились на двухчасовой привал. Хотя официально никаких объявлений во взводах сделано не было, но все уже знали, что следующей ночью ожидаются самолеты с продуктами. Это воодушевляло людей. Несмотря на усталость, всем не терпелось быстрее добраться к месту выброски, поскорей почувствовать за спиной тяжесть набитых продуктами вещмешков и вновь досыта наесться… А там, говорят, будет суточный отдых, баня, ночь под крышей — без комаров, без мошкары, без этого проклятого зуда во всем теле.

Недалеко отошли от места привала, как слева неожиданно загремели выстрелы. Один, другой, третий… Пророкотали короткие пулеметные очереди.

Отряды уже начали разворачиваться в боевой порядок, как пришла команда двигаться дальше. Выяснилось, что боковое охранение из отряда «Боевые друзья» наткнулось на спокойно пасшихся в низине лосиху и теленка. Увидев неподвижно застывших людей, животные не бросились бежать, а сбились поплотнее друг к другу. Командир охранения дал команду залечь и послал человека в штаб за разрешением стрелять. Однако, когда лоси начали медленно уходить в лес, он взял ответственность на себя и приказал открыть огонь.

Аристов негодовал. Он требовал немедленного предания виновных суду.

— Из-за какого-то мяса мы проваливаем всю операцию! — громко и непримиримо, чтоб слышали другие, сказал он, не глядя на виновато стоявшего перед ним командира дозора.

Григорьев видел в случившемся лишь один крупный просчет — стрельбу из пулемета. Несколько одиночных выстрелов из винтовки не могли демаскировать бригаду. Населенные пункты отсюда далеко: до Железной Губы километров десять, а до Юккогубы и еще дальше. Выстрелы там, конечно, не слышны. А если где-то в лесу и оказались случайно люди, то винтовочные выстрелы не могли бы насторожить их. Гораздо хуже, если кто-либо слышал пулеметные очереди.

Оставалось надеяться на лучшее. Тем более, что уже поднялся сильный ветер, и он, конечно, как-то скрал звуки пулеметных очередей.

Как это часто бывает, когда люди хотят сделать лучше, а получается хуже, прямого виновника определить было трудно. Выяснилось, что командир охранения не давал команды пулеметчику открывать огонь. По лосихе стреляли из винтовок двое — он сам и еще один меткий боец. Но когда испуганный лосенок бросился бежать, пулеметчик Прястов не выдержал и двумя очередями свалил его.

Чтоб успокоить расходившегося Аристова, Григорьев сурово посмотрел на виновных и сказал:

— Вопрос о наказании будем решать после возвращения из похода! Идите!

— Вы оба должны своей кровью оправдать этот проступок, — добавил им вслед Аристов.

В полчаса туши, не снимая шкур, разделали и поделили сначала по отрядам, потом по взводам, потом по отделениям. Каждому бойцу досталось по небольшому куску мяса.

После полудня начался дождь. Быстро заволокло небо, глухо в вышине зашумел лес, стало темно и прохладно. Все приуныли. Если такая погода продержится долго, то самолетов ждать бесполезно. А ведь ненастье может стоять и день, и два, и три… Где-то далеко на северо-западе пророкотал гром. Он приближался все усиливающимися накатами. И оттого, что он догонял, а партизаны как бы уходили от него, и с каждым разом он грохотал все сильнее и резче, у всех росло ощущение какого-то беспокойства, словно за спиной что-то уже происходит и надо как можно скорей отрываться, убегать, прятаться…

Гром и ливень догнали их. Все кинулись прятаться под деревьями, но елей было мало, а под соснами какое укрытие? Ливень был такой сильный, что пока доставали плащ-палатки, успели промокнуть.

Гроза и ливень обогнали их и ушли вперед, а мелкий дождик продолжался почти всю дорогу. На привал в квадрат 30—92, где должны были ждать сброски продуктов, пришли усталые и мокрые, но счастливые и тем, что добрались наконец-то, и особенно тем, что на западе вновь прояснело и даже выглянуло солнце. А это означало, что погода может быть летной.

Больше часа неподвижно сидели, ожидая, пока будет произведена разведка местности. Потом по цепочке зашелестела команда: «Привал!», и отряды разошлись в отведенные им сектора.

Разрешение развести по одному костру на отделение все восприняли как вполне заслуженную награду за этот утомительный суточный переход. Теперь можно и обсушиться, и сварить, наконец, злополучное мясо, которое давно уже не давало покоя голодному воображению.

Все шло отлично, и ничто, казалось, не предвещало беды. Место для привала оказалось сухим и удобным. На западе сквозь редкие стволы соснового бора поблескивало широкое Сидрозеро. Его противоположный берег проступал сквозь синеватую дымку. С востока — в километре — было труднопроходимое болото. Год или два назад в этих местах прошел низовой пожар, трава и кустарник выгорели и еще не успели подняться. Снизу даже обуглились стволы кондовых сосен. Слабый ветерок с озера легко проникал сюда, и комаров поэтому почти не было.

Костры, как и положено, развели в ложбинках и укрытиях. Дежурный по отряду специально расхаживал от отделения к отделению и присматривал, чтоб и костер был небольшим, и чтоб дыму не было.

Этому партизан учить не надо. Дай только разрешение — такой костерок держать будут, что и в двадцати шагах не заметишь. Промокшую сверху валежину специально отешут топором, чтоб не дымила; щепки аккуратно высушат и все до единой сожгут, а сами двойным кольцом так плотно усядутся вокруг, что издали и не поймешь — то ли есть у них костер, то ли по лености да усталости решили без него обойтись.

Не прошло и четверти часа, как вся бригада разбилась на шестьдесят таких групп, в центре каждой, над огнем, висели на рогулинах вплотную друг к другу по пять-шесть котелков.

Какие это мучительные и счастливые минуты! Лицо уже пылает от сухого жара, одежда курится легким парком, а ты сидишь, куришь, сознавая свое законное право вот так сидеть и курить; смотришь на огонь, на воду в черном котелке, сквозь которую проступают куски багрового мяса, выделенного тебе и двум твоим пайщикам, — и эти куски кажутся пределом твоих желаний. Ты понимаешь, что быть таким жадным нехорошо даже голодному, ты стараешься делать вид, что тебе безразлично и ты просто отдыхаешь, ты пытаешься поддерживать разговор, но вновь и вновь ловишь себя на том, что смотришь в одну злополучную точку и мучительно ждешь, ждешь… А ждать придется долго. Мясо — не рыба, на костре оно упреет не скоро, вся вода выкипит — придется не один раз добавлять, и все равно с трудом будешь рвать его зубами. Уже подкрадывается коварная мысль: зачем ждать, чего возиться, покипит немного и хватит, сырое, говорят, еще питательней. Если бы ты был один, то, может, и не выдержал бы. Но вас в паю трое. Возможно, каждый думает так же, как и ты, но раз трое — приходится ждать. Тем более, все ждут, а в походе нельзя по-иному — надо делать как все.

За последние дни Чуткин наголодался больше других. Что он ел за эти сутки? Вчера вечером — рыбу. Хотя и не досыта — вволю теперь, поди, не скоро наешься, — но кусок был большой, а главное, кто-то оставил ему, спящему, небольшую дольку сухаря. Совсем крохотную, со спичечный коробок, а все же во рту остался вкус хлебного. Вроде бы отблагодарили его за рыбацкую удачу. Интересно, кто так расщедрился? У его пайщиков — молодых ребят — сухарей не было. А сегодня весь день на подножном корму. Из питательного только и перепало две горсти сырого пшенного концентрата.

Чуткин глядел в костер, ждал и незаметно все сильнее надавливал ногой на рогулину, прижимая свой котелок поближе к огню.

От глазастого Живякова ничего не укроется.

— Смотри, опрокинешь и костер зальешь, — тихо и вроде бы безразлично произнес он. — Протер бы лучше винтовку, ржавчиной после дождя возьмется.

Вася ничего не ответил, но ногу убрал. Конечно, винтовку не мешало бы протереть, и он обязательно сделает это — оружие беречь надо, а то оно и подвести может, — однако делать это лучше после ужина, а еще лучше, когда на пост пойдет. Там времени хватит, все равно лежать, посматривать да прислушиваться, со сном бороться — все-таки будет занятие. Разбирать винтовку он, конечно, не станет, на посту не место для этого, а так, сверху протрет масленой тряпочкой… С нарядами на караульную службу Васе везет. Вчера из-за рыбалки вообще не ходил, а сегодня — его вторая очередь. Только не бывавшие в дальних походах могут считать: дескать, не все ли равно, когда доведется отстоять на посту свой час — первым, вторым или десятым? Вася, когда был новичком, тоже радовался, коль ему выпадала далекая очередь. Но теперь-то он понимает разницу. Нет смены лучше первой. Вроде бы наоборот должно быть. Ведут тебя на пост, а ты — голодный, усталый после перехода, еле ноги волочишь вслед разводящему. Так и кажется, что стоит занять место в секрете, сразу и глаз не разомкнуть — хоть распорки между веками вставляй. А получается по-иному. Лежишь, посматриваешь, минуты на глазок отсчитываешь, а позади ощущаешь — не слышишь, а именно спиной чувствуешь, — как не спит, живет, двигается лагерь. Оттуда и дымком потянет, а иногда тихо, еле слышно дужка котелка звякнет. Значит, ребята уже и костер сообразили, и за варево принялись. С поста придешь — в самую пору. Перекусишь — и кум королю до конца привала. Одно это сколько бодрости прибавляет…

Но быть на посту — в секрете ли, в дозоре, — когда все спят — нет большей муки. Сам заспанный, и позади — сонное царство. Костры уже погашены, нигде ни звука, глаза слипаются, и только проклятая мошка, которая с ходу стегает как осколками и беспрерывно лезет за шиворот, заставляет шевелиться, отмахиваться, поеживаться. Да еще страшная мысль, что вот заснешь — и никогда не проснешься…

Вася сидел у костра, размышлял, глотал слюну, поглядывая на кипевший котелок, и успокаивал себя тем, что нет худа без добра. Теперь уже ясно, что на пост придется идти голодному, но зато к возвращению будут ждать его сразу две радости — и еда, и сон до конца привала. А если к тому времени прилетят самолеты да сбросят продукты — то чего еще и желать? Погода опять наладилась. Солнце уже село, а в лесу светло как днем, потому что небо — чистое, ясное, голубое, словно в мае, перед началом белых ночей. В такую ночь отчего не летать? Через часок сгустятся синеватые сумерки, кой-где даже звезды, которые поярче, проглянут, а ночь-то все равно будет белая… Хоть и не такая, как в июне, но еще светлая, тихая и теплая.

— Чуткин, собирайся на пост!

Вот и прошел час привала. Незаметно проскочил, словно короткий перекур на марше, — так бы вот там, на посту, время летело.

Собираться на пост — это значит свернуть и выкурить цигарку, чтоб там не томиться. Другого собирать нечего — винтовка под рукой, две гранаты на боку, а мешок здесь, у костра, останется.

— Пошли, Чуткин!

Вася сделал последние торопливые затяжки, кинул окурок в костер и поднялся. Потуже затягивая пояс-патронташ, не без сожаления посмотрел на все еще кипевший котелок и пошел за Живяковым.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.