Глава 26

Глава 26

До заседания Военного совета фронта Плесцов не смог доложить Михееву оперативную информацию из особых отделов армий и корпусов.

— Погоди, такие бумаги наши захватили у врага, не до чего сейчас, — отмахнулся от него Анатолий Николаевич. — По пути в штаб доложишь, возьми материалы.

В кабинете у Михеева находились Ярунчиков и вернувшийся из вражеского тыла Сева Бугаенко, а сбоку стола склонился над бумагами переводчик Акопян. Разговаривали тихо, чтобы не мешать лейтенанту переводить на русский язык немецкие документы: два приказа генерала Штапфа и директиву с анализом боевых действий на киевском направлении за минувшую неделю.

Акопян торопился, но писал старательно, потому что Михеев следом за ним читал перевод и делал себе выписки — самое главное, о чем собирался доложить на Военном совете. Анатолий Николаевич успел сразу при появлении Бугаенко расспросить его о работе разведывательных групп в тылу врага, о связи с партизанским подпольем — сам давал Стышко явки, полученные от Бурмистенко, интересовался, как удалось достать принесенные немецкие документы, стал просматривать их и тут же вызвал Акопяна, отложив беседу с разведчиком на более позднее время.

Воспользовавшись моментом, Ярунчиков спросил Бугаенко:

— Где линию фронта переходили?

Сева перевел на него свои большие глаза.

— Я не переходил… А то бы так скоро не добрался.

— Да как же вы?! — изумленно вырвалось у Никиты Алексеевича, что Михеев даже обернулся. — Сплошной линии обороны, что ли, не оказалось?

— Не знаю, есть или нет, — пожал плечами Сева. — Я через Днепр переправился, сразу попал к нашим. Попросил связаться с особым отделом фронта. Меня в штаб, оттуда на машине сюда, к вам.

— Мне звонили… — пояснил прислушивавшийся Михеев.

— Ну а через Днепр-то на чем? И сухой… — не удовлетворился еще целиком Ярунчиков.

— На бронекатере… Он за разведчиками пришел, высаживал прошлой ночью, а я на них налетел, думал найти лодку… Повезло вот.

— Да, сверхудачно… — дал свою высшую оценку Ярунчиков.

Вошел запыхавшийся Грачев, увидел устало сидящего Бугаенко и с обеспокоенным лицом подошел к Михееву.

— Потом поговорим, поздно явился, — оторвался от записи Михеев и, приметив тревогу Мирона Петровича, успокоил: — Все нормально, даже на залишке. Займись своим воспитанником, прежде накорми, много не мучай расспросами, пусть отдохнет, Переводчик в группу Стышко нужен. Поезжай в Киев, подбери хорошо владеющего немецким. Лучше бы мужчину в возрасте… Ну сам знаешь. Три дня даю тебе сроку.

Бугаенко мечтательно дополнил:

— Снова на бронекатере бы на тот берег. Никаких хлопот. Сверхудачно!

И все заулыбались, даже Ярунчиков.

— А что ж, это дельная мысль, — поддержал Михеев.

…На заседании Военного совета Плесцов присутствовал впервые. Он хорошо знал то, о чем докладывал Михеев, — вся информация проходила в основном через Ивана Михайловича, но не представлял, с каким глубоким проникновением в живой организм фронта ведется здесь острый разговор, дается оценка боевой силы войск, измотанных, истерзанных непосильными боями, в невообразимом напряжении сдерживающих новый, усиленный нажим врага, двинувшего свои дивизии севернее и южнее Киева.

Плесцову были известны выводы, которые делал Михеев из ежедневной чекистской информации, часто неожиданные по глубине и предусмотрительности, позволяющие комиссару своевременно посвящать командующего в причины и следствия неблагоприятного развития событий. Просчет, который был допущен с генералом Артамоновым, до сих пор тяжело переживаемый Михеевым, командующий фронтом открыто взял на себя, что, впрочем, не уменьшило чувства собственной вины у Анатолия Николаевича.

Докладывая на Военном совете о предательстве Артамонова, Кирпонос заявил о том, что он лично был своевременно предупрежден начальником особого отдела фронта сначала о необходимости замены комдива, а затем и о возможной его измене, не только подчеркивая этим чрезвычайную важность сообщений комиссара госбезопасности, но и настаивая на безотлагательности решений, которые подсказываются чекистскими выводами.

С каждым разом информация и заключения Михеева становились значимее, их ждали на Военном совете. Не повторяя, но дополняя данные штаба фронта, начальник особого отдела стремился совершенно определенно объяснить, а если требовалось, то и документально подтвердить причины успеха и неудач на разных участках обороны.

Плесцов ждал выступления Михеева, при этом, правда, думая всего лишь о том, что у комиссара есть важное сообщение. Ивану Михайловичу было приятно от мысли, что армейские чекисты — деятельные помощники руководства фронта.

Слушая начальника штаба генерал-майора Тупикова, Плесцов острее понял, насколько ухудшилось положение фронта. Плотный, со строгим, уверенным лицом и умным, сосредоточенным взглядом, Василий Иванович Тупиков почему-то показался Плесцову самым воинственным из присутствующих. И даже его зачесанные набок волосы, открывавшие залысину возле пробора, почему-то усиливали это впечатление. Иван Михайлович знал, что Тупиков встретил войну в Германии, будучи военным атташе советского посольства. Это он неоднократно доносил из Берлина о грозящей опасности Родине и называл возможные сроки гитлеровского вторжения между 15 мая и 15 июня. Вернувшись на Родину после обмена с Германией дипломатическими работниками, Василий Иванович в конце июля прибыл на Юго-Западный фронт.

Тупиков докладывал кратко и четко.

— Пятая армия и двадцать седьмой корпус организованно отходят к Днепру, — указал он на карте севернее Киева. — Их отрыв от тридцать седьмой армии растет. Стрелковый корпус несет большие потери от ударов одиннадцатой немецкой танковой дивизии. От Гомеля на Чернигов враг бросил вторую армию, кроме того, повернул на юг новые войска группы армий «Центр», наступающие на московском стратегическом направлении и теперь угрожающие обойти правый фланг нашего фронта.

Кирпонос вставил:

— Перед главкомом направления маршалом Буденным надо поставить вопрос либо о подчинении пятой армии Центральному фронту, либо о передаче нам его левофланговой двадцать первой армии для надежного стыка с Брянским фронтом. Необходимо единое командование этими силами.

Военный совет поддержал предложение командующего.

— Мною получено указание Ставки сформировать из части сил тридцать седьмой и двадцать шестой армий новую, сороковую армию и развернуть ее на Десне, севернее Конотопа. Думаю, удар на Чернигов, безусловно, подтверждает неудачу южной группы войск противника и рассчитан для их поддержки, — добавил Кирпонос.

— Выход немцев к Окуниново и захват моста через Днепр осложнили обстановку в этом районе, смею утверждать, непоправимо, — продолжал Тупиков. — Нынче мост удалось разрушить. Однако шестая армия успела переправить по нему на левый берег Днепра значительные силы и создала мощный плацдарм, откуда пытается ударить во фланг и с тыла Киевского укрепрайона.

Сказав о неотложных мерах, которые необходимо предпринять, генерал Тупиков предложил срочно передислоцировать штаб фронта в Прилуки.

Следом за начальником штаба поднялся Михеев.

— В дополнение к сказанному Василием Ивановичем Тупиковым должен отметить умелый маневр пятой армии, организованно и хитро отошедшей на левый берег Днепра. Примечательно мнение противника на этот счет, которое стало нам известно вот из этого только что доставленного подлинника, — показал его Михеев присутствующим. — В нем есть такие строки: «Как и прежде, эта армия сумела, усилив сопротивление с фронта, ввести в заблуждение командование действующих против нее немецких соединений и скрыть подготовку к отходу, чтобы затем внезапно отступить на всем фронте».

— Объективная похвала, — довольно произнес Тупиков.

— А вот иная подробность из приказа генерала Штапфа командиру одиннадцатой танковой дивизии, которая рассекла правый фланг отходящего двадцать седьмого корпуса и захватила мост у Окуниново: «…Воспользоваться хаотическим отходом войск названного стрелкового корпуса русских, упредить его выход к переправе, овладеть ею и обеспечить на левом берегу Днепра стратегически важный плацдарм до подхода шестой армии». Подчеркиваю, «стратегически важный плацдарм». Не стану отнимать время на единственный вывод в отношении командования корпуса. Добавлю одно: ответственность за невзорванный мост, хотя для уничтожения его в случае прорыва врага все было готово, ложится не только на коменданта переправы. Учли все, вплоть до прямой связи со штабом фронта…

— По телефону и аппарату Морзе, — уточнил Тупиков.

— Но забыли о том, — продолжал Михеев, — что встречаются командиры, которые легко произносят: «Есть!», «Слушаюсь!» — но не умеют проявить решительную инициативу, попадая в сложную обстановку.

Он еще говорил о том, как велики контрасты в моральном облике частей и соединений, дерущихся с врагом в одинаково трудных условиях, подметив для примера, что в 5-й армии намного меньше проявлений трусости, чем в том же 27-м стрелковом корпусе.

— Это в порядке дополнения, — снова подчеркнул Михеев, продолжая. — Я не стану зачитывать добытые вражеские документы — с их содержанием в переводе вы можете ознакомиться, — но остановлюсь на некоторых главных моментах. Первое. Одиннадцатой танковой дивизии врага по подходе передовых частей шестой армии на захваченный стратегический плацдарм — имеется в виду Окуниново — приказывается, развивая успех, к 26 августа занять Остер и выйти в направлении Нежина, то есть прямо на восток. Восьмой танковой дивизии приказано сосредоточиться на захваченном рубеже юго-восточнее Остера и быть готовой для нанесения рейдового удара на Прилуки.

Михаил Петрович Кирпонос вопросительно взглянул на Тупикова, и тот понял: командующему вспомнилось высказанное начштаба предложение перевести штаб фронта как раз в Прилуки.

— Замысел противника, по-моему, ясен. Он переходит к осуществлению важной тактической цели — охватить правое крыло фронта. Необходимо это учесть сейчас же, здесь, — оглядел Михеев присутствующих, будто бы желая узнать, как воспринято его сообщение. Увидя понимание на лицах, продолжал: — Второе. Вражеским войскам южнее Киева, на левом крыле нашей тридцать седьмой армии, дано указание прекратить активные боевые действия, перейти к обороне, перебросив двенадцатую танковую и двадцать девятую стрелковую дивизии на Каневский участок для сосредоточения, наведения переправы через Днепр и последующего захвата плацдарма. Предлагается два варианта в выборе места переправ, они обозначены на схеме. Я позволю себе высказать мысль о том, что мы, возможно, недооцениваем важность этого участка. Мне известно, под Каневом сейчас скопилось около двадцати наших танков, много повозок с боеприпасами и снаряжением. Там образовалась пробка, толчея. Переправа налажена плохо, капитан речного флота отказывается грузить танки на паром… Я послал в Канев боевого чекиста. Он справится со своей задачей. Но я позволю повториться: возможно, мы недооцениваем стратегической важности каневского участка фронта. Нельзя повторить ошибку, допущенную под Окуниново.

Тупиков взял у Михеева немецкие документы вместе с переведенным текстом и передал их командующему фронтом, предложив:

— Это нужно сейчас же обсудить.

…Над Каневом кружили «юнкерсы». Отгоняемые зенитным огнем и тройкой периодически взлетающих краснозвездных истребителей, вражеские бомбардировщики никак не могли прицельно сбросить бомбы на паром и самоходные баржи, неторопливо пересекающие широкую реку.

Наши отходящие войска стремились к переправе. На холмистом правом берегу Днепра было людно, потому Плетнев не сразу разглядел приткнувшиеся под обрывом танки и направился к танкистам.

— Почему стоите, не переправляетесь? — спросил он первого попавшегося ему танкиста.

— Не сажает речной капитан, перевернем и потопим, кричит, плавсредства, посигают танки за борт. И еще шумит, что у нас по снаряду на пушку и по ведру горючего на мотор, дескать, какой шут переправлять…

Последних слов Плетнев уже не слышал. Он ринулся к широким мосткам, ведущим на дебаркадер, кое-как прижимая к бедру колодку с маузером, чтобы не оторвали, протиснулся к лестнице, ведущей в надстройку пристани, стремясь к взъерошенному и потному капитану-речнику, надрывно кричащему в мегафон.

Плетнев потряс капитана за костлявое плечо, спросил громко:

— Почему не грузите танки? Что у вас творится тут?

— Курортники на пляж рвутся! — зло огрызнулся взвинченный происходящим капитан.

— Я с поручением Военного совета и особого отдела фронта, — снова ухватил за плечо капитана Дмитрий Дмитриевич. — Давайте наводить порядок.

— В две глотки? — утерся рукавом парусинового кителя капитан.

— Почему же не переправляете танки?

— На чем? Там десяток одних тридцатьчетверок, считай, каждая по полсотни тонн. Как я их погружу? И не говорите, совсем без переправы хотите оставить. Наши лайбы узки, текут, вихляются с борта на борт.

— Я отвечаю за переправу танков! — выпалил ему в лицо Плетнев. — Готовьте паром!

— Не позволю! Покажите мандат! — потребовал капитан, а прочитав документ, сунул его обратно в руку чекиста, стих, но продолжал упорствовать: — Не можем, я же все-таки больше понимаю…

И тут они оба заметили непонятную заминку людей, штурмовавших дебаркадер. Из уст в уста передавалось: «Командующий фронтом приехал!»

С Кирпоносом на переправу приехали Михеев и Плесцов. Они пошли вдоль колонны танков, одобрительно примечая, как подтягиваются, стараясь выглядеть бодрее, командиры и красноармейцы.

Кирпонос шел ровно и даже как будто неспешно, своим обычным широким шагом, вскользь оглядывал лица бойцов и командиров, словно стараясь ободрить взглядом: «Отходим, да… так складывается… и вы верьте, верх наш будет».

Плетнев, догнав начальство, доложил Кирпоносу об упорстве капитана-речника и уже хотел сказать, что собирается предпринять, но командующий упредил его:

— Невозможно, говорит капитан? А вот неподалеку пару дней назад я был свидетелем переправы танков на неприспособленных паромах. Сделайте так: паром покрепче пришвартуйте к пристани. Танки пусть идут на средней скорости и так, чтобы каждый сразу влетал на центр парома и отходил в сторону. Понятно? Объясните маневр начальнику переправы… Возьмите ее под свой контроль.

Командир танковой бригады, моложавый белобровый майор Семенов, увлек Дмитрия Дмитриевича к крайнему легкому танку. Сидя на нем, они въехали по скрипучим мосткам на пристань. Паром оказался зачаленным крепко, и майор уже хотел дать команду водителю: «Вперед!» — но Плетнев остановил:

— Погодите! Надо же с ходу, на средней скорости… Предупредите водителей. И пусть лучше каждый из них подойдет сюда, посмотрит, как ему вылетать с мостков.

Первый танк уверенно плюхнулся на середину парома, застыл, будто огляделся, потом двинулся назад, освобождая место справа. И следом второй танк занял свое место, а третий — Т-34, вставший посредине, притопил паром, который плавно отвалил и тяжело пошел к левому берегу.

Видя, что переправа танков идет как надо, Плетнев сказал майору Семенову:

— Продолжайте в том же духе. А я к самоходкам слетаю, посмотрю, кто это там порядок наводит.

…Кирпонос ехал к переднему краю каневского плацдарма. Сопровождавший его Михеев усилил охрану командующего несколькими особистами 26-й армии. Навстречу непрерывно текли отходящие войска.

На дороге тесно, в воздухе удушливый дым, в поле на корню горит подожженный хлеб. Всюду разбитые повозки, машины и кое-где неисправные танки. Многого уже насмотрелся Кирпонос за недолгие недели этой не первой в его жизни войны и все же внимательно, с болью в глазах приглядывался ко всему вокруг, как и в начальные дни боев.

От Стародубки отправились пешком на командный пункт стрелкового полка. Михеев шел рядом с командующим, ни на шаг не отставая, готовый в любой момент прикрыть его своим телом. Противник находился в полутора-двух километрах, и Анатолий Николаевич остро чувствовал опасность, которой подвергает себя Кирпонос, и в то же время не мог, не имел права на слишком настойчивый совет поберечься: командующий вряд ли бы прислушался.

Идущий поодаль Плесцов все это видел и понимал, стремясь тоже держаться поближе к Михееву. Но тут, когда они оказались в рощице, на КП стрелкового полка, Плесцов вдруг увидел среди командиров полкового комиссара Якубова, с которым вместе учился и закончил политучилище.

— Вот это встреча! — изумился тот, и его правый глаз сощурился в щелочку. — Воюю, Ванюша, начальник политотдела. Бьемся нещадно, только к боевому духу еще бы добавить техники…

Якубов как будто боялся, что не успеет всего сказать, говорил быстро, поглядывая по сторонам.

Иван Михайлович не дослушал, заторопился навстречу подходящим Кирпоносу и Михееву, второпях не успев даже на прощание пожать Якубову руку.

Но он поторопился напрасно. Полковой комиссар вытянулся перед командующим, лицо его светилось радостью, а сам он подался вперед.

— Якубов! — обрадовался и командующий, подавая руку давнему знакомому по финской кампании.

— Так точно, товарищ генерал-полковник! — откликнулся Якубов; встреча с Кирпоносом для него не была неожиданностью — на нее и рассчитывал полковой комиссар, разговаривая с Плесцовым. При этом промелькнули в его памяти эпизоды встреч с Кирпоносом во время боев с белофиннами, и особенно один незабываемый случай. Тогда беспримерным броском через Финский залив дивизия под командованием Кирпоноса вышибла врага с северного берега, и Михаил Петрович, не обращая внимания на артобстрел и начавшуюся бомбежку, руководил боем; вдруг возле него, совсем рядом, упала авиабомба. Взрыва не последовало, но он мог произойти в любую секунду. Якубов вместе с присутствующими здесь бойцами упал на землю. А стоявший рядом с Кирпоносом адъютант Георгий — фамилию его Якубов забыл — в растерянности присел. И все уставились на спокойно стоявшего генерал-майора Кирпоноса. Тягостная пауза длилась две-три секунды, может быть, и того меньше. Потом Якубов увидел, как комдив сильным толчком ноги сбросил бомбу под откос. Тотчас же в овраге раздался оглушающий взрыв. От неожиданности все застыли, только теперь осознав происшедшее.

Сейчас Кирпонос произнес с горькой усмешкой:

— Что так пристально смотришь на меня, будто не узнаешь? Наступающим привык видеть? — Он пожал сильную руку Якубова. — Обидно, но не тебе же объяснять ситуацию.

— Невозможное иной раз делаем… — с пониманием, не требующим разъяснений, ответил Якубов.

— Далеко отступили, верно, — упрямо кивнул головой Кирпонос — Но ничего. И наш час придет. Грянет! — И, уходя, добавил: — Пусть даже если все ляжем костьми на последнем рубеже, с которого другие начнут разгром фашистов!

…Переправа не прекращалась и ночью. В помощь Плетневу начальник особого отдела 26-й армии прислал двоих оперработников. И когда на обратном пути Кирпонос со своими спутниками появились на дебаркадере, Михеев взял Дмитрия Дмитриевича с собой.

Переправились на левый берег. Машины направились к Прилукам — туда переместился штаб фронта. Было тихо, клонило ко сну.

Анатолий Николаевич то и дело потирал ладонями лицо, чтобы не задремать. Он видел, как Кирпонос опустил фуражку на лоб, склонил голову и вроде бы уснул. «Ему и вовсе только в пути передышка», — посочувствовал Михеев и стал размышлять о предстоящих делах: вспомнил разведчиков, находящихся в тылу врага, Антона Сухаря, который сейчас ждет или уже получил сброшенную с воздуха взрывчатку от «хозяина» гитлеровской агентуры.

Вдруг сильный тупой удар с ходу остановил и развернул машину. Анатолий Николаевич ничего не успел сообразить, ударившись грудью о переднее сиденье, потом услышал голос Кирпоноса.

— Фу ты!.. Опять эта нога… — процедил генерал сквозь зубы.

Ему помогли выйти из «эмки», ударившейся о затормозивший грузовик. Морщась, Кирпонос опустился на приступку, с досадой сказал:

— Этого еще не хватало, черт побери!.. Костыли-то мне теперь совсем некстати. Вот незадача! — ощупывал он и поглаживал ногу пониже колена.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.