Глава 25

Глава 25

Враг прорвал оборону севернее и южнее Киева. Эта новость для Лойко была все же неожиданной, хотя он сам передавал радиограмму о подготовке противника к мощному наступлению и форсированию Днепра. Эту шифрованную радиограмму Лойко отправил сразу же, как только Миша вернулся с явки, не дожидаясь темноты и не покидая своей базы. Донесение было особой важности.

Ночью они спали по очереди. Стышко настрого запретил приближаться к шоссе и разъяснил: «Ваша задача — следить за передвижением войск и сообщать в донесениях, а наращивание или прекращение переброски — указывать особо».

Нынче, как никогда, шоссе гудело и содрогалось от потока машин, тягачей с пушками и танков.

«Кажется, началось…» — встревожился Лойко. Миши с ним не было, он вчера заночевал на хуторе и вернуться должен был утром. Алексей Кузьмич всматривался в жиденький клин леса, в пологую кривизну лощины, за которой виднелось село, — Миша всегда появлялся оттуда, но знакомой худенькой фигурки не видел.

Лойко попытался установить связь с радистом особого отдела в неурочное время. И это ему скоро удалось сделать: на Большой земле стерегли его позывной. Ответили коротко:

«Подтверждаю. Ясно. Восток».

— Подтверждают наступление и прорыв врага, — вслух расшифровал Алексей Кузьмич. «Восток» означало: перебирайтесь ближе к фронту.

Точно такую же новость нес Лойко и Миша Глухов. Чуть ли не до рассвета он прождал у деда Артема связного от Стышко и невыразимо обрадовался, увидев Севу Бугаенко. Тот попил воды и сразу увлек Мишу со двора, чтобы затемно уйти с хутора. Молча они прошагали до ближайшего леска, присели. Бугаенко отдал Мише донесение, пересказал распоряжение Василия Макаровича о том, что очередная встреча со связным назначается через три дня ближе к полуночи у млына, то есть возле ветряка с восточной стороны села, в котором их задержал рябой староста, прозванный ими «свояком». Если встреча не состоится, ждать следующей ночи.

Они распрощались, похлопав друг друга по плечам, и Миша, увидя, что Сева направляется на восток, удивленно спросил:

— А ты куда? Тебе разве не обратно?

Бугаенко помедлил с ответом, но все же решился сказать:

— Послали к своим, через фронт… Есть такое, что не передашь по рации. Да и переводчика нет. Кое-как разобрали, документы важные.

— Где достали? — полюбопытствовал Миша.

— Фрицевского генерала заловили, распотрошили, а в пузе у него ценные сведения, — с серьезнейшим видом ответил Бугаенко.

— Ну и топай, — обиделся Миша. — Сидим тут, ничего о вас не знаем. Хотел обрадовать Алексея Кузьмича.

— И знать не надо Нам тоже еще нечем похвастаться. Партизаны вот начинают действовать. Легковушку захватили с каким-то важным фрицем. А у него портфель… Бумаги нам передали. Буланов Леша принес. Ну а доставить через фронт мне поручили. Ночи больно короткие. Днем как-то изворачиваться надо, но идти.

— Не попадись, — простодушно предостерег Миша, уважительно смотря Севе в глаза.

— И тебе того же, — деловито пожелал Бугаенко и пошел своей дорогой.

Миша Глухов миновал уже большую часть пути, обогнул село — вчера тут на него набросились собаки, и теперь он запасся корявым, проржавевшим осколком снаряда, чтобы в случае чего было чем отбиваться. Он сильно устал от быстрой ходьбы и даже под горку в лощину спускался шагом, вошел в редкие дубки и вдруг присел, сквозь деревья разглядел стадо коров.

«Чье оно? Не колхозное же… Кто-то пасти должен», — насторожился Миша. Он уже потихоньку начал обходить стадо, чтобы незаметно проскользнуть в лес, как вдруг у самых ног увидел лежавшего гитлеровца; тот спал, прижав автомат к груди.

Что произошло после, Миша в точности не помнил; со всей силой ударил он сонного солдата корявым осколком в висок и растерялся, кажется, метнулся не в ту сторону, куда шел, увидел усатого мужика с винтовкой через плечо, бросился бежать… Слышал выстрел позади, потом еще два и упал, обессилев, отчетливо различая быстро приближающиеся шаги, не шевельнулся, даже не поднял головы… Его встряхнули, поставили на ноги сильные руки. Увидел Алексея Кузьмича.

— Ну, дружище!.. — покачал головой Лойко. — Уложил я их, а то бы капут был нам… Посиди-ка тут, я сейчас.

Но Миша быстро отдышался и направился следом. Алексей Кузьмич внимательно рассматривал документы убитых, то и дело посматривая в сторону села — не прибежит ли кто-нибудь на выстрелы.

— Тикаем, — посоветовал Миша, не понимая, почему они медлят.

— Бери-ка кнут и гони коров к просеке, — не слушал, торопясь, Лойко. — А я тут приберу, чтобы следов не осталось… И за рацией слётаю.

Оставшись с двумя десятками идущих коров, Глухов только теперь почувствовал тревожное удовлетворение от своего поступка и сам себе показался взрослым, как будто перешагнул невидимую грань, за которой окончилась его мальчишеская жизнь.

…Теперь по документам Лойко стал Иваном Королевым, полицаем, которому поручено доставить восемнадцать коров в тылы немецкой пехотной дивизии.

Рацию положили в мешок, связали его за лямки с объемистым фрицевским ранцем и приспособили ношу быку на спину. В этом был расчет: если захотят фрицы молока, возьмутся за коров.

Как ни жалко было бросать шмайсер, с ним пришлось расстаться: полицаям автоматы не давали. И шел Иван Королев, доверенное фашистское лицо, в открытую неся за плечом тяжелый карабин, а за поясом под рубахой — свой безотказный ТТ.

Стадо гнали к фронту и вдоль него, с похвальным усердием «стремясь» к тылам пехотной дивизии. Постоянное перемещение разведчиков давало возможность в любое время передавать командованию добытую информацию о вражеских войсках. Чаще вечером, а то и днем, останавливаясь на выпасе, Лойко готовил рацию для связи, спокойно передавал сводку, зная, что его помощник зорко смотрит по сторонам.

Несколько раз их останавливали фашисты. Документы были в порядке. Они гнали стадо поближе к расположению войск, предлагали солдатам доить коров, ссылаясь на то, что справиться самим не под силу.

Вот тут-то Миша становился зазывалой. Он шнырял среди вражеской техники, приглядывался, запоминал. И как-то восхитил Алексея Кузьмича своей наблюдательностью.

— Танки стоят здоровенные, какие-то лобастые, и пушки во-от такие, — показал он толщину ствола руками с растопыренными пальцами.

Лойко погнал скот поближе к танкам и тоже удивился: таких он никогда не видел, Миша подсказал:

— У танкистов чуть ли не у всех ленточки разноцветные вот тут, под пуговицей, — показал он на грудь. — Это награды? Отличились где-то.

Вскоре важная новость полетела в эфир. Закончив передачу, Алексей Кузьмич ободрил мальчишку:

— Гордись, твои вести известны в штабе фронта.

Приятной была Мише похвала. Он даже засмущался, как девушка.

Но благодушное настроение длилось недолго: подошли к передовой, которую наши оставили. Грустно оглядели поле боя. Задерживаться не стали. Вечерело, и они спешили. Неожиданно позади на шоссе остановились два крытых грузовика, и из них попрыгали на землю солдаты. Сразу — к стаду, а двое направились к Алексею Кузьмичу.

Лойко спокойно пошел навстречу. Он ожидал, что вот сейчас у него спросят документы и тогда он не спеша вынет из кармана… Удар прикладом в плечо сбил Алексея Кузьмича с ног.

В стороне загремели ведра, вскрикнул Миша и притих. Слышались возбужденные, непонятные голоса.

Когда Лойко поднялся, у него не было ни винтовки, ни пистолета. Он пробовал объясниться, пальцем показывая на свои документы, оказавшиеся в руке солдата. Гитлеровец замахнулся на него кулаком, но не ударил, остановленный окриком фельдфебеля. Тот стоял возле вываленной из мешка рации — советской, в зеленой покраске…

Мишу бросили в кузов первым. А когда втолкнули туда Алексея Кузьмича, мальчишка с наивным видом спросил:

— За что они нас?

— Разберутся, парень. Ты-то, кажись, из этих мест…

Их отсадили друг от друга. Но Миша уже догадался, что надо говорить ему, когда спросят: «Пристал к дяденьке со стадом, чтобы прокормиться… коров доил…»

Было уже темно, когда их привезли в село, и, если бы не знакомый двор старосты — «свояка», разведчики не сообразили бы, где находятся.

* * *

Остатки расчлененной 6-й армии продолжали драться в полном окружении, пытаясь выйти к своим. Прорыв к реке Сенюхе захлебнулся. Враг предложил окруженным сдаться. Ответом был последний, отчаянный бой, попытка прорваться в северном направлении, где, по расчетам, могли еще находиться части 26-й армии.

Прорыв успеха не имел. Пробиться сквозь густое скопище вражеских войск оказалось не под силу. Уцелевшие разрозненные группы 6-й армии стали выходить из окружения самостоятельно. Шли на Кировоград.

…Михаил Степанович Пригода с тремя командирами штаба армии и несколькими красноармейцами остановились на дневку в селе Вербки. Пожилая хозяйка хаты, готовя на тагане ведерный чугун еды, рассказывала:

— Недолго носились тут немцы, утром понаехали, к вечеру исчезли. Они вдоль больших дорог держатся… Собирали нас возле школы. Пузатый фриц с грузовика орал: «Господа! Мы вас освободили…» А сам все об уборке хлеба надрывался. «Новый порядок», говорит, требует свой порядок. Обещал землю и колхозное добро, которое они уже понахапали, между всеми распределить. Церковь обещал восстановить, а в религиозные праздники разрешить молиться, не работать.

— Объявления какие-то на столбах, о чем они? — спросил Михаил Степанович, собираясь бриться.

— Приказов понавешали, — выглянула в окно хозяйка и пошире растянула штору. — Четырнадцать пунктов расписали, и в каждом — расстрел: за неподчинение, за порчу проводов, телеграфных столбов, уничтожение хлеба, скота… Все-то я и забыла.

— Старосту избрали?

— В тот же день, — присела рядом с Пригодой хозяйка. — На работу каждый день гоняет. Осенью обещают по двенадцать пудов зерна на человека дать.

— И вы поверили? — Очень уж задело Михаила Степановича это обещание.

— Нешто народ глупый, сразу поняла хитрость: побольше хлеба собрать желают и вывезти. Как тут быть?

Мыльная кисточка в руке Пригоды еще некоторое время продолжала ходить по щеке, но все медленнее, останавливаясь.

— Как быть? — повторил Михаил Степанович задумчиво. — Желательно, чтобы ничего врагу не досталось.

— Легко сказать, — пошла к таганку хозяйка. — Они вон, пока день стояли, шесть раз заставляли корову доить. Всех курей переловили, один кобель остался, и того чуть не прибили.

Будь этот разговор с мужчиной, Пригода никак бы не удовлетворился таким несложным ответом. Но перед ним стояла пожилая женщина, и он счел достаточным то, что услышал.

А та не успокоилась:

— В Каменке вон мальчишка ухлопал спящего офицера, глупый, у себя на квартире расправился, повесили его. Да еще семнадцать школьников собрали возле клуба и расстреляли. Запугивают народ.

…Спали на сеновале. Дежурили по очереди. Хозяйка пошла раздобыть гостям еды на дорогу. Вернулась с пожилым дядькой на телеге.

— Получайте харч, — сдвинула с задка сено женщина. — Хлеба на всех, сала… Деверю вот спасибочки, выручал.

Деверь сразу с вопросом:

— Правду балакают фрицы, будто и Ленинград и Москва окружены?

— Врут, конечно, языком-то они уже и Киев взяли, — ответил Пригода с усмешкой.

— Во-он оно что, — потер седой затылок дядька. — А японец, турка ничего?.. Ну на Кавказе, на Востоке нет войны?

— Кто это говорит? — насторожился Михаил Степанович.

— Захватили, толкуют…

— Ерунда, — отмахнулся Пригода. — Два дня назад там тихо было… Спасибо вам. От Советской власти спасибо. Прощевайте пока.

— Эх, хошь бы дня на три она вернулась, Советская власть, — сверкнули у дядьки глаза. — Перевешали бы сволочей, которые фашисту зад лижут, а потом и помереть не страшно.

— Вернется, и навсегда, это я вам твердо говорю, — заверил Михаил Степанович и низко поклонился хозяйке. — Вернемся, мать!