Глава 9
Глава 9
Как ни огорчала Пригоду серьезная недоработка в деле Карася, Михаил Степанович конечно же был доволен вмешательством Грачева, сумевшего раскусить главную суть задания фашистского агента. И эта суть круто меняла все дело.
— Как же понимать эту практическую сторону заинтересованности абвера? — спросил он Грачева.
— Сам голову ломаю. И ничего на ум не приходит, кроме одного: готовятся к боевым действиям.
— Да, похоже, — заключил Пригода, допуская возможность вооруженного конфликта, провокации со стороны гитлеровцев, — посуди, прикинь-ка интересы абвера за последние месяцы, и выйдет, как ни ряди, подготовка к переходу границы.
— Ну, может, и не это, а другая какая-то политика, прощупывание слабых мест, что ли. Во всяком случае, надо немедленно доложить в центр.
— Сейчас же сделаю… «Окно» через границу взяли под жесткое наблюдение, результатов еще не знаю. Не для одного же Карася распахнули его.
— Без сомнения. Надо связаться, узнать, нет ли новостей. Ты не тяни с этим, Михаил Степанович, — поторопил Грачев. — Пусть ждут гостей со дня на день, особенно в ночь на воскресенье и на среду. Возврат агентуры они могут приурочить одновременный. Не может же быть, чтобы абвер не интересовали другие армии округа. Известно, они привыкли намечать и осуществлять мероприятия разом. Надо срочно предупредить наших товарищей в частях.
— Возможно, уже поздно. Промедлили, день был дорог, — покачал головой Пригода. — А ты говоришь, «зашуровал, искры полетели».
Грачев успокоил:
— Не горюй, Степаныч, карася схватили, значит, щука не дремала. И распотрошили его как следует. Оформляй и посылай Карася к нам в округ, я сам им займусь. У вас ему больше нечего делать.
— Добро. Сегодня уедешь? — спросил Пригода.
— Да нет, завтра собираюсь. Хочу посмотреть, как у Лойко дела идут, хорошенько с ним потолковать. Промашка с Карасем не нравится мне.
— Заодно и я маху дал, — не мог успокоиться Пригода.
— Ты человек новый, только в курс входишь. А он на этом деле сидит, тонкое чутье обязан иметь. Разнос ему делать не собираюсь, а вот расшевелить хочу.
— У меня сегодня разговор с Цыганом, с тем самым, который в доверие вошел к оуновцам, связным сейчас у них. Что-то срочное у него, известил; могу пригласить тебя.
— С охотой бы, Михаил Степанович, но не успею. И с Моклецовым у нас вечером час намечен. Серьезнейшее дело начато в Киеве. Тебя не стал отрывать, да и работник ты здесь новый. Львовские связи нащупываем, а из добытых данных — одни клички, не густо. Правда, нашлась «швея». И, похоже, та, что нужна. В работу взяли. Ну, — подал он руку, — о беседе с Цыганом потом расскажешь. Карася завтра утречком сопроводи в Киев. Документы на него нынче приготовь.
* * *
Отправляясь на встречу с Антоном Сухарем — Цыганом, Пригода продумал меры предосторожности. Как-никак стал он известен оуновцам, надо быть осмотрительнее. Разговор должен состояться в десять часов вечера на дороге километрах в двадцати от Львова. Старший батальонный комиссар выехал из отдела пораньше, повел машину в противоположную, куда надо было, сторону и, сделав крюк по тихой окраине, выбрался на дорогу в сторону города Яворов.
Проскочив железнодорожное полотно, Пригода взглянул на часы — самый раз — и прибавил газку. Было еще светло, но день кончался. Дорога была пуста, лишь далеко впереди маячила бричка, да и та свернула на взгорье в сторону млына возле села.
Вот и поворот за клином рощи, впереди — никого. И вдруг приметливый глаз Михаила Степановича выхватил за рядком густого терновника сидящую фигуру со знакомой лохматой головой. Машина остановилась, дверца распахнулась.
— Я вас с той стороны глазею, — быстро шел навстречу Антон Сухарь, парень рослый, чернобровый, с огромной кучерявой шевелюрой, в которой не только донесение на тонкой папиросной бумаге можно спрятать, как шутил он сам, но и пушку. Веселый, немного даже удалой, Антон и сейчас простодушно улыбался Пригоде, откровенно довольный встречей.
Машина тронулась дальше.
— Всегда надо в нашем деле появляться не с той стороны, с которой ожидают, — ответил Пригода и спросил: — Рассказывай, зачем тревожную отметку в открытке поставил?
Лицо Антона стало хмурым.
— К фашистам хотят послать, говорят, учиться, начальником большим обещают сделать.
— Учиться… — раздельно, будто не поверив, повторил Пригода. Он удивился и в то же время чрезвычайно обрадовался сообщению Сухаря. Дело имел не с завербованным оуновцем, а со своим, проверенным человеком, на способности которого очень надеялся. — Ты будто недоволен? — заметил Пригода.
— Неожиданно, не свыкся… — ответил Антон и шутливо заключил: — Чего отказываться, в люди выводят. — Добавил: — Имел счастье вчера зреть самого Горулько, заместителя начальника по разведке, беседовал со мной, благословение, так сказать, дал в последней инстанции. Громила мужик, морда длинная, башка наголо обрита, глаза большие, свирепые, чуток заикается. Я все описал. И где встречались, кто привел, — положил он на колени Пригоде сложенный лист бумаги.
— Когда переправят, не сказали?
— Три дня разрешили кутнуть. А там скоро, наверное.
— Ну, в добрый путь, — пожал руку Антона Пригода. — Сообщить о себе едва ли сможешь. Значит, до возвращения. Забросят обратно, для того и учить будут. Глядишь, правой рукой Горулько станешь.
— Ничего, поднаторею, — мечтательно произнес Антон. — Немецкий язык выучу… Мы их в гробовую доску выведем.
Пригода притормозил, хотел развернуть машину, чтобы ехать обратно — в нужном месте высадить Антона, но тот остановил:
— Вы для меня вертаете?.. Не надо, я во Львов к сестре. Должен же я отпущенные три дня погулять.
— Совсем хорошо. Тогда завтра увидимся в половине одиннадцатого вечера. Только вот где?
— У памятника Адаму Мицкевичу, — моментально наметил Антон.
Пригода покосился на него, понял, что тот шутит, сказал:
— Да вот, где высажу тебя, поглуше улочку найду, туда и придешь. Буду в гражданском.
— Ну и я отутюженный в двадцать два тридцать буду на нечетной стороне.
Уточнение насчет конкретной стороны улицы понравилось Пригоде.
* * *
Командующий округом генерал-полковник Кирпонос два дня пробыл в Москве, в Генеральном штабе. Продолжавшаяся с февраля подозрительная переброска германских войск к советской границе вызывала необходимость корректировки оперативного плана сосредоточения и развертывания войск, тщательной увязки его с мобилизационным планом — меры, рассчитанные на усиление обороноспособности западных границ. Коррективы вносились при участии руководства всех западных военных округов. Кирпонос еще в марте вместе с начальником штаба округа генерал-лейтенантом Пуркаевым занимался этим я вопросами в оперативном управлении, и теперь командующий ездил утвердить намеченный порядок прикрытия границы и размещение для этой цели дополнительных сил.
Вернувшись в Киев и едва переступив порог кабинета, Кирпонос первым делом позвонил по телефону в особый отдел, попросил Ярунчикова срочно прибыть к нему.
Никита Алексеевич сам нетерпеливо ждал возвращения командующего из Москвы. Он лично познакомился с Кирпоносом недавно. Михаил Петрович лишь в январе приехал в Киев, до этого командовал Ленинградским военным округом. Вся сознательная жизнь его была связана с армией. Он прошел гражданскую войну, командовал полком во время жестоких боев с петлюровцами, воевал в легендарной дивизии Щорса. Войну с белофиннами Кирпонос встретил начальником Казанского пехотного училища. Он обратился к командованию с просьбой отправить его на фронт.
«Для того чтобы правильно обучать и воспитывать военные кадры в духе современных требований, — писал он в рапорте, — надо иметь боевой опыт».
70-я стрелковая дивизия под командованием генерал-майора Кирпоноса после прорыва линии Маннергейма пробилась к берегам Выборгского залива и захватила укрепленные острова. Под огнем противника она совершила беспримерный бросок по льду, вышла на северный берег Финского залива и перерезала важнейшую артерию — стратегическое шоссе Выборг — Хельсинки, по которому происходило снабжение Выборгского узла сопротивления противника.
Советское правительство высоко оценило доблесть и мужество личного состава дивизии. Она была награждена орденом Ленина. Михаила Петровича Кирпоноса удостоили высокого звания Героя Советского Союза. Он стал девяносто девятым человеком в стране с Золотой Звездой Героя.
После окончания боев Кирпонос принял командование 49-м стрелковым корпусом, а в июне 1940 года его назначили командующим войсками Ленинградского округа, присвоили звание генерал-лейтенанта. Через полгода Михаила Петровича перевели в Киев, где его знали и помнили многие еще с времен гражданской войны.
До первой встречи с Кирпоносом Ярунчиков представлял себе нового командующего-героя бойким, напористым и громогласным человеком с крепкой, солидной фигурой. И ничуть не был разочарован, увидев довольно еще молодого, высокого, стройного генерал-полковника, показавшегося чересчур интеллигентным и мягким.
Сейчас они встретились, приветливо пожали друг другу руку. На всякий случай Кирпонос поплотнее прикрыл обе двери в свой кабинет, вернулся к столу и лишь тогда спросил:
— Как обстоят дела с командиром, подозреваемым в шпионаже, и его компанией?
— Неплохо, товарищ командующий. Признаться, вас заждался.
— Приятно слышать, — вставил Кирпонос, гася папиросу и беря другую.
— Радист и связной установлены бесспорно. Мы вышли на львовскую агентуру. Сейчас стоим перед задачей взять связного с поличным и начнем ликвидацию агентуры.
— Но меня прежде всего интересует старший лейтенант в штабе округа, — сделал Кирпонос ударение на «в штабе». — Я не могу задерживать важных распоряжений. Не станем же мы заведомо работать на противника. Обстановка требует решения наших неотложных задач. К тому же ожидается прибытие к нам новых соединений.
Ярунчиков выслушал его спокойно, с готовностью ответить.
— Задерживать не надо, товарищ командующий, — сказал Ярунчиков. — Рублевского завтра же нужно командировать в Москву. Сделать это необходимо со всей естественностью. Только что мой начальник сообщил из Москвы о том, что вам послано срочное распоряжение о направлении в оперативное управление двоих работников штаба для отработки плана двусторонних армейских полевых учений.
— Мы действительно планируем в мае проведение оперативной игры как в армиях, так и в штабах по отработке оборонительной операции, — подтвердил Кирпонос. — Однако зачем же направлять еще второго работника штаба? Чтобы не дал шпиону убежать?
— Второй ничего не должен знать. Второго лучше взять из разведотдела, чтобы они ведали разными вопросами. Им дадут над чем поработать. Предполагаем, это займет несколько дней.
— Обратно, надеюсь, он не вернется? — на всякий случай уточнил Кирпонос.
— Скорее всего нет, — не решился ответить с уверенностью Ярунчиков. — Санкция на арест взята пока на радиста и связного… Перед неожиданным отъездом Рублевский начнет поспешно искать встречи со своими людьми. Вот на все последующее мы и планируем несколько дней. Было бы желательно, чтобы сегодня через Рублевского прошла серьезная секретная информация. Он постарается ее передать. Кстати, наш фиктивный приказ передан их радистом ночью с пятницы на субботу.
— Вот как! Не зря, выходит, мы с вами старались, — с приятным интересом воспринял Кирпонос. — Значит, он и есть — Рублевский. Что ж, пожалуйста, представим ему еще одну солидную фикцию. Да, да, только ложную информацию. Раз вы стопроцентно не уверены в том, что Рублевский не вернется в штаб, мы тоже «скорее всего» подстрахуемся. Я передислоцирую соединение из приграничной зоны в глубину округа. Лишь на бумаге, разумеется. Годится?
— Вполне, — моментально согласился Ярунчиков. — Такую информацию мы им позволим передать. И вообще рассчитываем еще не на один сеанс связи радиста со своим центром, но текст — под нашу диктовку. Спутаем дислокацию настоящих и вымышленных частей, пока там не раскусят провала своей резидентуры.
— Резонно, — оценил Кирпонос. — Вы только сообщения о спутанной, как вы говорите, дислокации прежде согласуйте со мной. Ознакомьте обязательно.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.