Глава 5. Фантастические миры
Глава 5. Фантастические миры
Каждому поклоннику Дж.Р.Р. Толкиена известно, что цикл книг, повествующих о Средиземье, не имеет себе равных. За последние полвека появились тысячи произведений в жанре фэнтези, авторы которых обязаны Толкиену очень многим. Но ни одно из них не производит на читателя впечатление такой же целостности и полноты, как мир, изображённый в «Хоббите», «Властелине колец», «Сильмариллионе» и «Утраченных сказаниях». И это не случайно. В отличие от современных авторов, работающих в жанре фэнтези, Толкиен работал над созданием этого цикла произведений почти всю свою жизнь — в общей сложности около шестидесяти лет. И в каком-то смысле его внутренний мир — мир Средиземья — стал для него более реальным, чем внешняя жизнь.
Но с чего же начался обширный труд, приведший к рождению этого «параллельного мира»? Что побудило Толкиена взяться за эту работу? И что помогало ему долгие годы сохранять к ней глубокий интерес?
Это непростые вопросы, и ответить на них исчерпывающим образом нам едва ли удастся. Но в наших силах, по крайней мере, попытаться проследить за ходом мысли Толкиена и рассмотреть истоки и первоосновы его грандиозного замысла.
Прежде всего, нам следует обратиться к тем ранним впечатлениям, которые Толкиен бережно хранил в душе с детских лет. Мы помним, как нежно он любил сельскую Англию, и можно не сомневаться, что многие её черты запечатлелись и в сотворённом им мире Средиземья. Подобно большинству детей, Толкиен много фантазировал и выдумывал всевозможных монстров и чудищ, а окружающий мир представал его воображению волшебными краями, полными чудес и приключений. Необычно, однако, то, что образы детских фантазий сохранились в его памяти очень отчётливо, и когда он начал писать, ему не составило труда к ним вернуться. Время игр в компании младшего брата осталось позади, но Толкиен стал создавать персонажей, которые могли бы разыгрывать за него любимые роли. Так поступают все авторы художественных произведений. Но в данном случае важно то, что прототип своего воображаемого мира Толкиен создал ещё в раннем детстве. Основой всей сложнейшей альтернативной реальности Средиземья стала игра детской фантазии. Толкиен сберёг в памяти незатейливую сказку своего детства и преобразил её в невероятно увлекательную и правдоподобную мифологию, по сей день потрясающую воображение читателей.
Именно стремление создать мифологию и стало средоточием легенд о Средиземье. Первые фрагменты будущего великого эпоса Толкиен записал ещё в годы войны, по возвращении с фронта. Он мечтал создать, по собственному его выражению, «мифологию для Англии». Изучая древние языки и культуру народов, говоривших на этих языках, он пришёл к выводу, что в Англии, в отличие от Исландии, Скандинавии или стран Центральной Европы, так и не сложилось корпуса письменных преданий, способных составить полноценную мифологическую систему. В древнеанглийской литературе сохранились только отдельные фрагменты утраченных сказаний, отголоски легенд Артуровского цикла, отрывки и отблески давно минувших времён. Шекспира, которого многие считают хронистом мифов и легенд, Толкиен, как уже говорилось, ценил невысоко; не вдохновляли его и произведения Чосера. В Англии не сохранилось ничего, сопоставимого с «Младшей Эддой» (памятником скандинавской мифологии, записанным исландским историком XIII века Снорри Стурлусоном), эпической поэмой «Беовульф» или финским эпосом «Калевала»[34]. Но Толкиен решил, что ему по плечу заполнить этот досадный пробел.
Не ему первому пришла в голову такая идея. Э.М. Форстер[35] в романе «Хауардз-Энд», опубликованном в 1910 г. писал:
«Почему в Англии нет великой мифологии? Наш фольклор так и не вышел из колыбели. Лучшие мелодии, какие можно услышать в нашей сельской местности, — детища греческих свирелей. При всех своих достоинствах, при всей своей глубине народное воображение оказалось здесь бессильно. Оно так и не пошло дальше ведьм и фей»[36].
Но кто лучше Толкиена мог справиться с этой задачей? На роль создателя мифологии Средиземья он подходил идеально: ведь автору такого труда необходимо было обладать не только живым и дисциплинированным воображением, но и тонким чувством языка и глубоким пониманием лингвистики. Многие удивляются, впервые услышав о том, что Толкиен целыми днями работал в университете, а книги сочинял, главным образом, по ночам или когда удавалось выкроить свободную минутку. С другой стороны, многие его коллеги-профессора наверняка тоже удивились, когда Толкиен прославился своими книгами. Но на самом деле только это сочетание художественного дара с талантом лингвиста и позволило ему создать самодостаточную вымышленную культуру. Ибо, как Толкиен узнал ещё в ранней юности, язык — это не просто слова.
В действительности, изучение языка — это изучение культуры. Может показаться странным, что, будучи профессором англосаксонского языка и прекрасно разбираясь в лингвистических тонкостях и структуре ещё десяти-двенадцати языков, Толкиен, тем не менее, с трудом мог говорить по-французски и по-испански. Но дело в том, что Толкиена интересовали в первую очередь взаимосвязи между языком и культурой. Изучая «Беовульфа» (которым Толкиен был увлечён ещё со времён учёбы в школе короля Эдуарда), можно получить массу информации об образе жизни и мировосприятии скандинавских народов VII столетия. «Младшая Эдда» и «Беовульф» содержат в себе ничуть не меньше сведений о древних скандинавах, чем любая коллекция археологических находок.
Таким образом, изучение древних языков помогло Толкиену оценить роль мифа как памятника древней культуры. И только осознав это, он смог приступить к созданию собственной мифологии для описания некой вымышленной культуры (по существу, целой вымышленной вселенной!), основанной на языках народов, населяющих этот фантастический мир. Именно язык или, точнее говоря, эльфийские языки, и стали тем зерном, из которого впоследствии вырос весь эпический цикл Средиземья.
Но, разумеется, одного лишь интереса к языку, пусть даже всепоглощающего, для создания мифологии было недостаточно. Столь же важную роль в рождении Средиземья сыграли ещё три фактора: во-первых — яркое воображение, без которого невозможно было бы сотворить эти несуществующие языки и вдохнуть жизнь в говорящих на них персонажей, во-вторых — дисциплинированность, без которой написать все эти книги были бы просто невозможно, а в третьих — побудительная причина, без которой Толкиен так никогда и взялся бы за этот колоссальный труд.
По справедливости говоря, второй и третий факторы тесно взаимосвязаны, так как трудно представить себе, чтобы кто-нибудь стал трудиться над подобной задачей изо дня в день, месяц за месяцем и год за годом, если бы его не побуждали к тому мощный первоначальный импульс и внутренняя потребность творить этот вымышленный мир (или, по выражению самого Толкиена, «сотворчествовать в его создании»).
Каковы же были эти побудительные причины? Что заставляло его творить Средиземье и чем в конечном счёте определился облик этого неповторимого мира?
Охватившее Толкиена желание создать «мифологию для Англии» объясняется не только тем, что в национальной литературе он не нашёл ничего такого, что с чистой совестью мог бы назвать исконно английским мифом, но и тем, что именно Толкиен, как никто иной, был способен решить эту задачу. Он был прекрасно к ней подготовлен. И вернувшись в Англию из окопов, он впервые осознал это в полной мере.
Однако первоисточник этого стремления следует искать в более далёком прошлом, во временах школьного товарищества ЧКБО. Каждый из молодых людей, сиживавших некогда за чаем в библиотеке школы короля Эдуарда, твёрдо верил в своё высокое предназначение. Никто из них не сомневался в своих выдающихся интеллектуальных способностях. И хотя своё призвание они ещё не нашли и большую часть времени только заигрывали с теми или иными идеями, всё же каждый из них был убеждён, что рано или поздно совершит в своей жизни нечто важное.
В последние раз друзья — к тому времени уже студенты престижных университетов — собрались вместе на рождественских каникулах 1914 года, у Кристофера Уайзмена, недавно переехавшего вместе с родителями в большой, довольно богатый дом близ Уондсворта[37]. Все четверо — Уайзмен, Толкиен, Дж.Б. Смит и Роб Джилсон — готовились идти на войну, но эти несколько дней они провели точь-в-точь, как в старое доброе время. Они читали вслух отрывки из любимых книг и вели долгие беседы о литературе, искусстве и политике. И всё же кое-что изменилось. Молодые люди начали осознавать своё призвание. Эта рождественская встреча с друзьями пробудила в Толкиене вдохновение. Он захотел сочинять стихи. Современная поэзия его не интересовала, и он решил обратиться к древнему жанру героического эпоса, достоинства которого оценил уже давно.
Но война многое изменила. Всего за год погибло двое из четырёх товарищей — Джилсон и Смит, а Уайзмен и Толкиен пережили тяжёлое потрясение, впервые остро ощутив всю хрупкость человеческой жизни. За несколько дней до собственной гибели Смит писал Толкиену о том, каким ужасным ударом стала для него смерть Роба Джилсона, но тут же утверждал, что братство их осталось нерушимым, несмотря на эту потерю. Тем, кто выживет, — добавлял он, — тем, кто вернётся с войны целым и невредимым, предстоит выступать от имени всех четверых и по-прежнему гордо нести светоч ЧКБО. Им предстоит высказать, что не успели высказать погибшие, и сотворить нечто такое, чем могли бы гордиться все члены их школьного товарищества.
Это письмо Толкиен принял очень близко к сердцу, а гибель Смита лишь придала его прощальным словам ещё больший вес. И уже через несколько дней под пером Толкиена возникли первые фрагменты эпического цикла — первые ростки мифологии, которую он начал творить не только для Англии, но и для ЧКБО, для Джилсона и Смита.
Однако до сих пор мы ответили лишь на вопрос о том, что побудило Толкиена приступить к своему «сотворчеству в создании» мифологии. Но почему он решил выступить от имени ЧКБО именно в такой форме? Почему он вообще стал лингвистом и знатоком древних культур и мифов? Почему он избрал делом своей жизни древние языки и мифологию?
Чтобы ответить на этот вопрос, нам придётся вернуться в прошлое ещё дальше, к привязанности более давней и глубокой, нежели та, что объединила между собой членов ЧКБО, — к той нежной любви, которую маленький Рональд питал к своей матери, Мэйбл Толкиен.
Любовь к матери Толкиен пронёс через всю жизнь, и до конца своих дней он был твёрдо убеждён, что Мэйбл Толкиен умерла молодой по вине тех, кто отверг её из-за обращения в католицизм. Этим убеждением питалась и вера самого Толкиена. По-видимому, именно оно и привело к тому, что одной из основ его жизни стала глубокая религиозность.
Но невозможно счесть простым совпадением и тот факт, что языками и древней мифологией Толкиен увлёкся почти сразу же после смерти матери. Не могла ли в душе его затаиться неосознанная обида на церковь, обида на католицизм, отнявший у него мать? Не могла ли эта обида подтолкнуть его к поискам мира, свободного от христианства и от какой бы то ни было ортодоксальной веры вообще, — к поискам некой исконной, языческой альтернативы привычной ему реальности?
Одна из самых ярких особенностей толкиеновской мифологии заключается в том, что, подобно древним преданиям, лёгшим в её основу, она изображает мир, не знающий христианства. Христианин назвал бы мир Средиземья «падшим», но ещё не обретшим искупления[38]. Иными словами, это мир раннего детства, мир, в котором Толкиен жил до того, как его мать обратилась к религии, — быть может, Сэйрхоул или Блумфонтейн, где его мать была ещё молодой и здоровой и ничто не нарушало их семейной идиллии. Садясь за пишущую машинку или принимаясь за очередную иллюстрацию к своим книгам, подсознательно Толкиен всякий раз возвращался в эти блаженные, чистые времена и в материнские объятия.
Трудно отрицать, что подобное стремление вернуться к невинному и счастливому миру детства — поистине мощный стимул для творчества. Но оно ни в коей мере ни лишает волшебства чудесный мир Средиземья и ничуть не умаляет достижений его творца. Смерть матери и обстоятельства этой трагедии послужили всего лишь неосознанным первотолчком к созданию Средиземья. Возможно, в этих мысленных возвращениях к раннему детству Толкиен и черпал силы для своих одиноких ночных трудов. Однако разработать мифологию, создать правдоподобных героев и сюжеты, а затем структурировать весь этот огромный материал и придать ему художественную форму Толкиену предстояло самостоятельно.
И труд этот тем более достоин восхищения, что вершить его Толкиену приходилось без всякой опоры и поддержки. Никакого предварительного договора с издателями он не заключал и поначалу едва ли мог рассчитывать на то, что книги его будут прочитаны кем-либо, кроме нескольких близких друзей. Более того, не следует забывать, что задача, которую он перед собой поставил, фактически не имела прецедента.
В наши дни фэнтези — один из самых популярных литературных жанров, но в те времена, когда Толкиен приступил к своему труду, «романтические фантазии» (в английском литературоведении иногда именующиеся «художественными фантазиями»[39] или «романтическим эпосом»[40]) занимали в литературе весьма скромное место и обычно зачислялись в одну категорию с произведениями более развитого жанра научной фантастики.
В вопросе о том, кого можно считать основоположником фэнтези, исследователи не пришли к единому мнению; чётко сформулировать особенности этого жанра и определить его отличия от научной фантастики также пока не удалось. Но, несмотря на это, фэнтези имеет древнюю и достойную родословную. Одним из первых авторов, творивших в этом жанре, был древнегреческий писатель Лукиан Самосатский[41], живший во II веке н.э. Лукиановы сатиры, древнейший из дошедших до нас образцов фэнтези, послужили моделью для множества произведений позднейших эпох. В XV веке английский писатель-гуманист и государственный деятель Томас Мор возродил стиль Лукиана в своей знаменитой «Утопии», которой в дальнейшем подражали многие авторы, в том числе итальянский философ Томмазо Кампанелла (1568 — 1639), подвергшийся преследованиям и пыткам за «еретические» взгляды, изложенные в утопии «Город Солнца».
Несколько в стороне от этого направления стоит одна из самых знаменитых «фантазий» мировой литературы — опубликованные в 1726 году «Путешествия Гулливера» Джонатана Свифта. Сатирический дар Свифта поистине уникален, и хотя подражателей у него было немало, создать столь же выдающееся произведение по образцу «Гулливера» не удалось никому. Но зато на протяжении XVII — XVIII веков появлялось всё больше и больше романов иного типа, которые также можно без особого преувеличения назвать предвестниками современной фэнтези. В их числе — «Подземное странствие Николая Клима» Людвига Хольберга, «Микромегас» Вольтера и, конечно же, «Франкенштейн» Мэри Шелли[42].
Большой вклад в развитие жанра фэнтези внёс Вальтер Скотт, сочетавший в своих сочинениях исторический реализм с элементами фантастики. В наши дни Скотт известен, главным образом, как автор рыцарских романов — прежде всего «Айвенго» (опубликован в 1819 г.) и циклом романов «Уэверли» (1814), «Гай Мэннеринг» (1815), «Антикварий» (1816) и «Чёрный карлик» (1816). Скотт старался воссоздавать атмосферу минувших времён с тщательностью истинного учёного. Сюжеты его захватывающих героических повествований разворачиваются на фоне средневековой Англии и Шотландии, и многие элементы литературной формы, разработанной Скоттом, вошли в репертуар художественных средств современной фэнтези, действие которой нередко помещается в обстановку «альтернативного Средневековья».
Столетие спустя, с началом эпохи технического прогресса, вниманием читающей публики завладела научная фантастика. Лучшими образцами этого жанра, созданными в тот период, по праву признаются романы Жюля Верна и Герберта Уэллса. Но самые знаменитые произведения этих авторов — «Двадцать тысяч лье под водой» Верна (1870) и «Машина времени» Уэллса (1895) — нельзя причислить к жанру фэнтези, или «романтической фантазии», так как в них изображаются возможные миры. Действие этих романов происходит в привычной и хорошо узнаваемой «реальности», а ключевую роль в развитии сюжета играют новейшие достижения науки и техники. Именно на этом этапе фэнтези отделилась от научной фантастики: работе с футуристическими научными идеями авторы фэнтези предпочли создание альтернативных миров, сколь угодно далёких от «реальности».
Одним из крупнейших представителей жанра фэнтези на рубеже XIX — XX вв. был ирландский писатель лорд Дансейни. Эдвард Джон Мортон Дракс Планкет, 18-й барон Дансейни, родился в 1878 году, получил образование в Итоне и поддерживал дружбу со знаменитым ирландским поэтом У.Б. Йейтсом[43]. Подобно Толкиену, Дансейни был учёным (профессором английской литературы в Афинском университете), а книги писал в свободное время. Начало его полувековой литературной карьере положил опубликованный в 1905 году сборник фантастических рассказов «Боги Пеганы», а в общей сложности лорд Дансейни написал около семидесяти книг, в том числе «Меч Веллерана». Свой излюбленный жанр — описания вымышленных миров, для которых нет почти ничего невозможного и где привычные законы земной реальности работают далеко не всегда, — сам Дансейни определял как повести о том, что находится «за гранью изведанного».
В своё время Толкиен прочёл немало сочинений Дансейни, но свидетельств о том, какое впечатление они на него произвели, сохранилось не так уж много. В молодости эти книги его восхищали, но позже Толкиен стал считать Дансейни поверхностным автором, недостаточно внимательным к деталям. Особенно его возмущало отношение Дансейни к именам собственным. Сам Толкиен тщательно следил за тем, чтобы все имена персонажей и топографические названия в его книгах соответствовали строгим лингвистическим правилам, так что подход Дансейни, просто изобретавшего имена собственные как придётся, не мог его не раздражать.
И всё же некоторые рассказы Дансейни запали Толкиену в память. Один из примеров — «Сокровище гиббелинов», где жуткие гоблины, или орки (которых Дансейни называет «гиббелинами»), не едят, «как известно, ничего, что поплоше человечины». В «Плачевной истории Тангобринда-златокузнеца» герой встречается с чудовищным пауком Хло-хло, а в «Дочери короля эльфов», одном из лучших рассказов Дансейни, Альверик из долины Эрл отправляется за грань изведанного и возвращается с дочерью эльфийского короля.
Но гораздо более глубокое влияние на Толкиена оказал другой автор «фантазий» — Уильям Моррис, и сам Толкиен с радостью признавал, что многим ему обязан. Моррис родился в 1834 году в богатой семье протестантов-евангелистов. Родители баловали сына и стремились оградить его от любых неприятных столкновений с внешним миром, так что мальчик рос замкнутым и необщительным. Ещё в семилетнем возрасте он увлёкся Средневековьем, странствующими рыцарями и героическими деяниями. Интерес этот во многом питался любовью к романам Вальтера Скотта и, в особенности, к циклу «Уэверли». Вскоре увлечение переросло в настоящую страсть. Когда Уильяму исполнилось девять, отец подарил ему пони и маленькие доспехи, и мальчик стал разыгрывать сцены своих фантазий в чаще Эппингского леса, на окраине которого стоял дом Моррисов.
Моррис отличался высокой эрудицией и с юных лет проявлял художественные способности. Он увлекался историей, искусством и литературой, и с возрастом на смену играм пришло настоящее творчество. Он отлично успевал в школе, а в 1853 году (за пятьдесят восемь лет до Толкиена) поступил в оксфордский Эксетер-Колледж. Вначале он намеревался стать священником, но очень скоро отказался от этих планов и отдал предпочтение карьере художника и поэта. Унаследовав после смерти отца большое состояние, приносившее 900 фунтов годового дохода, Уильям избавился от необходимости зарабатывать себе на жизнь.
В своей поэзии, насыщенной средневековой образностью и писавшейся не без влияния Чосера, Китса и Теннисона, Моррис, тем не менее, создал совершенно оригинальный «альтернативный мир». Он встал во главе «Братства прерафаэлитов» и поддерживал тесную дружбу с Данте Гэбриэлом Россетти, Эдвардом Бёрн-Джонсом и Алджерноном Суинберном[44]. Первым его опубликованным произведением стала поэма под названием «Земной рай», работу над которой Моррис начал в 1861 году. В конце 60-х гг. XIX века Моррис всерьёз заинтересовался древнеисландским фольклором и опубликовал переводы двух исландских саг — «Саги о Гуннлауге Змеином Языке» и «Саги о Греттире».
К середине 70-х гг. Моррис сумел вписать в контекст этого относительно нового увлечения древней мифологией свою давнюю страсть к Средневековью и английским рыцарским романам, и на свет появилось одно из лучших его произведений — «Сказание о Сигурде Вёльсунге и падении Нибелунгов». За этой эпической поэмой последовали самые знаменитые его прозаические сочинения — «Дом сынов Волка» (1888) и «Лес за краем света» (1894). Спустя два года вышел в свет ещё один роман — «Колодец на краю света», который вплоть до появления толкиеновского «Властелина колец» оставался самым объёмным (более тысячи страниц) произведением в жанре фэнтези за всю историю литературы. Некоторые элементы героического эпоса, содержащиеся в этом романе, Толкиен позднее включил в свою эпопею. Мир, изображённый здесь Моррисом, во многом напоминает средневековую северо-западную Англию, но, подобно Средиземью, пронизан волшебством и совершенно не затронут христианским мировоззрением.
Эта серия произведений сыграла в жизни Толкиена огромную роль. Морриса он по-настоящему открыл для себя только в 1913 году, в начале третьего года обучения в Эксетер-Колледже. Той осенью, получив премию Скита, часть из пяти фунтов премиальных он потратил на прекрасное издание «Дома сынов Волка» в кожаном переплёте.
Не вызывает сомнений, что именно Моррис указал Толкиену путь к изысканному литературному стилю (а следует признать, что Толкиен отступал от подлинной изысканности и опускался до простой декоративности крайне редко). Следующий далее отрывок из «Леса за краем света» наглядно показывает, как близок по духу Моррис самым поэтичным фрагментам из произведений Толкиена, в особенности некоторым эпизодам «Сильмариллиона»:
«И увидел он высокий корабль, которого не замечал он прежде, — корабль, снаряжённый в плаванье: уже спущены были буксирные шлюпки, и матросы уже сидели на вёслах, приготовясь править в открытое море; оставалось отдать швартовы, и моряки, казалось, лишь ожидают кого-то, кто ещё не успел подняться на борт. А посему и Вальтер стоял, взирая в праздности на сей корабль, пока не увидел вдруг, как, минуя его, направились к сходням некие люди. Трое их было: первым шёл карлик, ликом смугл и безобразен, с руками предлинными, ушами преогромнейшими и собачьими клыками, как у дикого зверя, наружу торчащими. Облачён же он был в богатый плащ жёлтого шёлка, и в руке его был изогнутый лук, а на поясе — короткая сабля. Следом шла дева, на вид юная, зим не более двадцати, ликом прелестная, как цветок, сероокая, с волосами цвета каштана и губами полными и алыми, телом же стройная и нежная. Прост был её убор — зелёное платье, тесное и не столь длинное, чтобы от взора укрылось железное кольцо на правой её лодыжке. И последней шла дама, высокая и статная, обликом столь величественная и одеяниями столь блистательная…»[45].
Существенный вклад в развитие жанра фэнтези внесли и другие писатели того времени. Весьма популярны в начале XX века были Генри Райдер Хаггард (современному читателю известный, главным образом, по захватывающему приключенческому роману «Копи царя Соломона») и Эдгар Райс Берроуз, сочетавший в своих романах элементы фэнтези и научной фантастики[46]. Известностью пользовался также Джеймс Бренч Кэйбелл, в чьей «Истории жизни Мануэля» действие происходит в «альтернативных» Соединённых Штатах[47]. Подобно Моррису, Кэйбелл сотворил мир, в котором место ортодоксальной религии занимают магия и мифологическая традиция. Его книги приобрели скандальную репутацию, и одна из них, «Юрген, или Комедия правосудия», много лет находилась под запретом.
Самым выдающимся из близких современников Толкиена, работавших в том же жанре, был английский писатель Эрик Раккер Эддисон. Эддисон приступил к работе над собственной масштабной «художественной фантазией» почти одновременно с Толкиеном. В 1922 году он опубликовал роман «Червь Уроборос», главный герой которого, Лессингем, переносится в альтернативный мир под названием Меркуриус, где становится посредником между двумя враждующими племенами.
Толкиен утверждал, что познакомился с этим романом только в 40-е годы, и довольно резко отвергал всякие предположения о том, что «Червь Уроборос» оказал на него какое-либо влияние. Сомневаться в его искренности у нас нет причин. Параллели между сочинениями Эддисона и, к примеру, «Властелином колец» практически не прослеживаются, если не считать того, что во всех этих книгах действие помещено в альтернативную реальность — а это общий признак подавляющего большинства произведений в жанре фэнтези. Интересно, однако, то, что Эддисон, подобно Моррису и Толкиену, увлекался скандинавской мифологией. В 1926 году он издал роман о викингах «Стирбьорн Могучий», а затем приступил к переводу древнеисландской «Саги об Эгиле» (стоит вспомнить, что Моррис тоже переводил исландские саги).
Приезжая в Оксфорд, Эддисон всякий раз являлся на собрания «Инклингов» по приглашению К.С. Льюиса, так что Толкиен встречался с ним неоднократно и впоследствии вспоминал о нём как о человеке довольно неприятном и агрессивном. Эддисон считал, что Толкиен пишет «вяло», но Толкиен оценивал Эддисона высоко и называл его лучшим в своём поколении автором фэнтези.
Итак, кого же можно считать предшественниками Толкиена на тот период, когда он только приступил к литературному творчеству? Толкиен был большим поклонником Морриса. Он не без удовольствия читал Вальтера Скотта и Дансейни. Вероятно, он был знаком и со Свифтом, и с некоторыми научно-фантастическими произведениями, включая романы Жюля Верна и Уэллса. Он серьёзно интересовался мифами и преданиями народов Северной Европы и германскими легендами, хорошо знал «Беовульфа» и сохранившиеся образцы древне- и среднеанглийской литературы. Он успел внимательно изучить Чосера, но Шекспиром не интересовался. «Современные» авторы — все от Джордж Элиот до Томаса Стернза Элиота, включая и Диккенса, — также оставляли его равнодушным. Его привлекала, главным образом, возможность творить языки и на их основе «сотворчествовать в создании» культурной традиции и мифологии вымышленных народов.
Начало было положено в 1914 году. Толкиен пробовал силы в поэзии ещё до последнего собрания членов ЧКБО. Первой его удачей стало стихотворение под названием «Плавание Эаренделя Вечерней Звезды», в котором повествуется о странствиях морехода Эаренделя и впервые упоминается «Западный край», позднее, в «Сильмариллионе», превратившийся в страну бессмертных, лежащую на крайнем Западе. По общему духу и образности это стихотворение во многом близко к циклу англосаксонских христианских поэм Кюневульфа[48], в которых фигурирует ангел по имени Эарендель. Этот цикл Толкиен изучал годом раньше при подготовке к экзамену на степень, и «Плавание Эаренделя Вечерней Звезды» положило начало взаимодействию между фантастической вселенной Толкиена и тем миром, в котором жили творцы древней скандинавской мифологии.
Удовольствовавшись результатом, Толкиен стал подумывать о том, чтобы развить тему этого стихотворения и создать на его основе более обширную легенду или, быть может, целый связный цикл преданий. Во второй половине 1914 — начале 1915 гг. он написал ещё ряд стихотворений. Поначалу связать их с мотивами, присутствующими в «Плавании Эаренделя», ему не удавалось, так что Толкиен временно обратился к разработке других тем. Он написал «Морскую песнь предначальных дней», попытавшись создать натуралистический пейзаж в духе Вордсворта. Но попытка оказалась не слишком удачной, и Кристофер Уайзмен посоветовал другу соблюдать большую сдержанность. После этого Толкиен взялся за посвящённое Эдит любовное стихотворение, которое, по совету Уайзмена, выдержал в более простом и лаконичном стиле. Затем он сочинил стихотворение «Как Лунный Дед поспешил на обед»[49] (много лет спустя опубликованное в составе сборника «Приключения Тома Бомбадила»), а в начале 1915 года, обретя некоторую уверенность в своих силах, написал специально для Эдит шутливый стишок «Шаги гоблинов».
Но самыми интересными и оригинальными достижениями того периода оставались пока ещё отрывочные фрагменты цикла, основанного на «Плавании Эаренделя Вечерней Звезды». К тому времени Толкиен вот уже несколько лет работал над своим «дурацким языком фэйри», как он со смущением именовал наречие собственного изобретения, постепенно развившееся в правдоподобную и гибкую языковую систему, а впоследствии лёгшее в основу двух эльфийских языков — квенья («высокого эльфийского») и синдарина (разговорного наречия эльфов Средиземья). Именно тогда Толкиен осознал, что образы эльфов можно удачно включить в более обширную тему, ядром которой стало «Плавание Эаренделя». Так, мало-помалу, разрозненные фрагменты стали выстраиваться в связную структуру, и в воображении Толкиена впервые наметились очертания мифологии Средиземья и истории трёх его эпох.
К весне 1915 года, в период подготовки к выпускным экзаменам в Оксфорде, Толкиен начал работать над «Песнью об Эаренделе», где описываются земные странствия звёздного морехода Эаренделя. Достигнув берегов Валинора, Эарендель видит два древа, на одном из которых зреют золотые плоды, а на другом — серебряные. С последующими работами Толкиена, подготовившими почву для самых знаменитых его книг, эта поэма связана лишь косвенно, однако здесь уже возникают детали, повторяющиеся позднее в песне, которую поёт эльфийский принц в Ривенделле[50], и в соответствующем эпизоде «Сильмариллиона». Важно то, что с появлением этой поэмы Толкиен встал на верный путь и перед ним открылось целое море новых возможностей.
Год 1916-й начался для радостным событием — долгожданной свадьбой с Эдит. Но затем счастье отвернулось от Толкиена. Издательство «Сиджвик и Джексон», в которое он послал небольшую подборку стихов, отказалось его печатать. В тот же период вся его жизнь резко переменилась. Из тренировочного лагеря Толкиена отправили во Францию, и в окопах Соммы он познал отчаяние и страх. Год, начавшийся столь радужными перспективами, закончился потерей друзей, болезнью и безнадёжностью.
Ни в передышках между боями, и ни в периоды тревожного ожидания очередного приказа Толкиен не делал никаких новых заметок, но мысленно работать над своей мифологией он не переставал. Война и, прежде всего, гибель двух ближайших друзей побудили Толкиена по возвращении в Англию сосредоточиться на этой работе всерьёз. И не вызывает сомнений, что впечатления от битвы при Сомме сыграли в его будущих трудах значительную роль.
О влиянии военных впечатлений на сюжеты и персонажей толкиеновских книг мы поговорим подробнее в одной из следующих глав. Но важно сразу отметить, что популярность эпопеи о Средиземье объясняется не только правдоподобием и живостью деталей: от соприкосновения с кровью, болью и жестокостью окопной войны стиль Толкиена обрёл хладнокровие и суровость, поднявшие его на новую художественную высоту.
Война нанесла Толкиену душевную травму — не менее тяжёлую, чем другим виднейшим писателям XX века, таким как Джордж Оруэлл или Уильям Голдинг. То, что этим людям довелось изведать во Франции, запечатлелось в их памяти на всю жизнь и наложило свой отпечаток на произведения, написанные уже через много лет после войны. Оруэлл на страницах своей знаменитой антиутопии «1984» воскресил дух беспощадной жестокости. Голдинг в «Повелителе мух» выявил тёмную изнанку человеческой души. Толкиен же пошёл иным путём: он приступил к «строительству» вселенной, в которой тёмные силы сражаются с силами света, предельное зло противостоит высшему добру. Вплотную за работу над мифологией Средиземья Толкиен взялся в период выздоровления от «окопной лихорадки», когда зрелища кровавых ужасов и героических деяний были ещё свежи в его памяти.
Но обстановка, в которой он приступил к своему труду, ничем не напоминала ту преисподнюю при Сомме, из которой ему чудом удалось вырваться живым. Грейт-Хейвуд, идиллическая английская деревушка, где Эдит жила с начала 1916 года и куда Толкиена отправили отдыхать и выздоравливать, была местечком мирным и тихим, как нельзя лучше подходящим для спокойных, неторопливых раздумий.
Как уже говорилось, именно в этот период, незадолго до рождения первого ребёнка, Толкиен и Эдит впервые сблизились по-настоящему. Никто не нарушал их уединения, и жизнь их в эти несколько недель текла безмятежно и плавно. Поэтому не удивительно, что сказания, впоследствии составившие ядро «Сильмариллиона», проникнуты романтизмом, высокой героикой и трагичностью: романтическую окраску в настроение Толкиена вносила любимая жена, а элементы героизма и трагедии были связаны с ещё не изжитыми военными воспоминаниями.
Толкиен купил дешёвый блокнот и написал на обложке: «Книга утраченных сказаний», а затем принялся заполнять страницы отрывками преданий и стихотворениями, набросками и подробно проработанными эпизодами своей мифологии. Первым законченным преданием (в конце концов вошедшим в «Сильмариллион») стало «Падение Гондолина» — легенда о великой битве, в которой уже знакомый нам мореход Эарендель помогает эльфам и людям из Гондолина в борьбе с Морготом, воплощением предельного зла[51].
Эта первая полностью завершённая легенда стала для Толкиена опорой в дальнейшей работе над циклом. В период 1917 — 1918 гг. отдельные сюжеты уже уверенно складывались в масштабную драматическую эпопею.
Нельзя отрицать, что «Книга утраченных сказаний» и оформившийся на её основе «Сильмариллион» построены по образцу традиционной «легенды» — предания о борьбе между добром и злом. Драма завязывается в первую эпоху Средиземья, когда Феанор, эльфийский мастер из рода нолдоров, создаёт три Сильмарила — прекрасных драгоценных камня, в честь которых и получил своё окончательное название весь цикл сказаний. В камнях этих заключён свет двух чудесных деревьев Валинора — свет, озаряющий земли бессмертных и дорогой сердцу всех эльфов и валаров (полубогов, которые правят миром, исполняя волю Единого). Очарованный красотой Сильмарилов, один из валаров, отступник Моргот (вероятно, языческий аналог Люцифера), похищает их, губит светозарные деревья Валинора и, спасаясь бегством, скрывается в Средиземье.
Эльфы, оскорблённые этими злодействами, бросаются в погоню за Морготом, чтобы отнять у него драгоценные Сильмарилы. С этого и начинается долгая история войн, которой посвящена большая часть преданий о Средиземье и в ходе которой эльфы и люди век за веком ведут с Морготом борьбу за прекрасные творения Феанора.
«Сильмариллион» — повесть о великой трагедии. Эльфы (нолдоры) не могут одержать победу в этой войне, лишь малым эпизодом которой становится падение Гондолина. Претерпев бессчётные потери и страдания, они в конце концов обращаются за помощью к валарам, и те, сжалившись над нолдорами, приходят в Средиземье. Разыгрывается грандиозная битва, в которой валары сокрушают Моргота и разрушают его твердыню Тангородрим.
Однако то была пиррова победа: в последней битве эльфийские земли Белерианда скрылись под волнами моря, два Сильмарила из трёх были утрачены навеки, а большинство нолдоров, ставших изгнанниками в Средиземье, погибло в войнах с Сауроном во Вторую эпоху. Уцелеть до конца Третьей эпохи удалось лишь немногим.
В этом скорбном финале почти наверняка отразились личные воспоминания Толкиена о войне. Идея невозможности полной победы и мотив триумфа, омрачённого утратой, вообще занимают в толкиеновском мире очень важное место. На протяжении всего эпического цикла победы покупаются дорогой ценой, а любой успех оборачивается по крайней мере частичным поражением. Весь мир Средиземья окрашен печалью и пронизан ощущением хрупкости и недолговечности.
Грустью проникнут даже самый романтичный эпизод «Утраченных сказаний». В «Песни о Берене и Лутиэн» излагается легенда, отчасти схожая с сюжетами «Ромео и Джульетты» и «Тристана и Изольды». Смертный Берен, сын Барахира, глава Первого дома эдайнов, встречает танцующую на лесной поляне эльфийскую принцессу Лутиэн, дочь Тингола Серого Плаща, короля эльфов Дориата. Полюбив эльфийскую деву, Берен отправляется во владения Моргота, чтобы сразиться с ним и завладеть Сильмарилом, а Лутиэн следует за возлюбленным и помогает ему. Берену удаётся исполнить задуманное, но вскоре он погибает от клыков чудовищного волка. Лутиэн Тинувиэль, бессмертная эльфийская принцесса, избирает для себя человеческий жребий, чтобы последовать за Береном и в смерти.
По всей вероятности, Толкиен написал это сказание весной 1918 года, через несколько месяцев после того, как родился его первый сын. Вдохновила его Эдит, танцевавшая для него в лесу близ Руса в Йоркшире, где они снимали временное жильё в период военных скитаний. Впоследствии Толкиен неизменно ассоциировал «Песнь о Берене и Лутиэн» с историей своей любви к Эдит. Тяготы, которые довелось перенести героям этого предания, связывались в воображении Толкиена с реальными житейскими невзгодами, перед лицом которых удалось устоять ему и Эдит. Из всех своих легенд он больше всего любил именно эту, и когда Эдит умерла, пятьдесят три года спустя, Толкиен распорядился выбить на её могильном камне следующую надпись:
ЭДИТ МЭРИ ТОЛКИЕН
1889 — 1971
Лутиэн
«Утраченные сказания» значили для Толкиена очень много, но как поступить с ними дальше, он себе не представлял. Позднее, уже приобретя популярность как автор «Хоббита», Толкиен изо всех сил пытался опубликовать «Сильмариллион», и нетрудно понять, почему эта книга занимала в его душе особое место. В эти предания он вложил себя самого — свою любовь, свои страхи, свою ненависть. То было глубоко личное творение, и Толкиен возвращался к нему вновь и вновь до конца своих дней. Поставить последнюю точку в этом цикле легенд он так и не смог. Даже в старости, всего за несколько месяцев до смерти, он всё ещё вносил в текст «Сильмариллиона» изменения, поправки и уточнения. Ведь ещё в те далёкие годы, когда был исписан до конца первый блокнот, а предания Средиземья только начали разрастаться в огромную эпопею, Толкиен понял, что это и есть то великое дело, которое он призван свершить в своей жизни. Потому-то и на склоне лет он так и не смог признать, что главный его труд завершён: к тому времени история Средиземья давно уже обрела собственную жизнь и вобрала в себя своего создателя. Толкиен отождествил себя со своей мифологией и вне её себя уже не мыслил.
В 1918 году Толкиен был демобилизован, и в его жизни начался новый этап. Впереди его ждала карьера учёного и жизнь семьянина, любящего мужа и отца. На то, что труд, которому он посвятил вот уже два года, в один прекрасный день удостоится внимания публики, оставалось только надеяться. Толкиен ещё не догадывался, что созданный за эти два года первый вариант «Сильмариллиона» стал для него лишь первым шагом на пути к литературной славе — пути, на котором его ожидало ещё множество неожиданных поворотов и приключений.