УЧЕНИК

УЧЕНИК

Гудки шли глухие и безнадежные: у каждого номера свой гудок, и по нему можно что-то почувствовать…

— Слушаю! — неожиданно раздалось в трубке.

Я изложил просьбу.

— Даже не знаю, чем могу вам помочь. Что знал, я уже написал.

— Понимаете, все материалы о Дмитрии Сергеевиче вроде бы прошерстил… Но хочется услышать живой рассказ!

— …Сегодня у меня лекция, на историческом факультете.

— А завтра как?

— Завтра в Духовной семинарии… Ну хорошо — приходите в три. Запишите адрес.

Путь знакомый: по пешеходной 6-й линии Васильевского часто хожу. Знаменитый Андреевский храм. А также — «секонд-хенд», «секс-шоп» — «бастионы» теперешней жизни.

Флигель во дворе. Узкая крутая старинная лестница. Маленькая площадка. Перевел дыхание, позвонил… Пауза, потом лязганье затворов. Хозяин открыл дверь. Большой. Мощный… Слегка насупленный… не разбудил ли я его, часом?

— Проходите.

Ряд маленьких, битком набитых комнат, книги в шкафах и нависающие со шкафов. Окна — маленькие и темные, во двор, но зато всюду яркие праздничные картины. Хозяин заметил мой взгляд. Повел рукой:

— …Ереван… Париж… Лазурный Берег. Ездили на конференции. Помню — рисовал Новый мост через Сену. Подошел француз, сказал: «Да! День прошел не зря!»

Вот тоже очень яркий пейзаж — по речке шпарит буксир, на том берегу — красные кирпичные старинные пакгаузы.

— Париж?!

— Питер! Вид из окна нашего сектора!

Вспомнил его картины в секторе: их веселая поездка в автобусе — и аскетический, иконный и в то же время чуть кубистический портрет Лихачева.

— Красиво, — сказал я.

Он уверенно кивнул: фраза моя возражений не вызвала. Сели за его рабочий стол, тесно друг к другу: двое довольно тучных мужчин — я сбоку, на маленькой табуреточке.

— Ну, давайте для начала я запишу все ваши звания…

— А вот, — он спокойно положил передо мною листок.

Доктор филологических наук, профессор кафедры истории западноевропейской и русской культуры истфака СПбГУ, главный научный сотрудник ИРЛИ РАН, специалист по древнерусской и византийской литературе, лауреат Государственной премии за собрание «Памятники древнерусской литературы», автор более трехсот научных трудов, заслуженный деятель науки…

Я выпрямился — передохнуть.

— Сколько вам лет? — вдруг спросил он.

— А вам?

— Семьдесят пять! — не без гордости произнес он.

Кожа сухая, в красноватых прожилках. Острый, с горбинкой нос. Черно-седая косая челка через лоб. Взгляд веселый и даже горячий.

Я дописываю длинный перечень его званий и работ.

— Много сделали…. Сразу стали писать?

— Да нет. Сначала поступил в Летную академию Можайского. Куда молодой парень в те годы мог мечтать поступить? Но на первом курсе почему-то меня исключили из комсомола и направили «на исправление» в штрафбат… «Много рассуждал». О чем я, кстати, ничуть не жалел, потому что именно там в любую свободную минуту начал исторические книги читать. Потом — ногу повредил: бревно прокрутилось, упал. Комиссовался. Уже понял — надо в университет. Принес документы. Мне говорят: «Вы характеристику читали свою?» — «А что?» — «Почитайте!» Читаю: «…политику партии и правительства не понимает». Еще на год на стройку пошел. Когда там стал просить характеристику, мне говорят: «А — напиши сам!» Ну, я и написал: «Политику партии и правительства понимает». Так что прошел трудовой путь. Когда Лев Николаевич Гумилев — замечательное знакомство! — в гости меня позвал, я прихожу по адресу на Большую Московскую улицу и вижу: «Ба! Так я же этот дом строил!» Гумилев сказал: «Пока я реабилитировался — вы, оказывается, уже дом строили для меня». Показал ему фотографию — как раз в его комнате, еще недостроенной, с рабочими сфотографировался. Бывают чудеса! В университете — записался на его спецкурс. И потом мы поехали с ним в экспедицию, раскапывать Хазарию, ныряли с аквалангами в Каспий, возле Дербента, нашли там хазарскую стену, ограждавшую порт!

Разговор наш с Гелианом Михайловичем разогревался, тем более выпили по чуть-чуть коньяку.

— Да. Я тоже помню Льва Николаевича — выступал в Доме писателей… Про этногенез. Повлиял он на вас?

— Еще бы! — воскликнул Прохоров. — Благодаря ему я верующим стал! Русский народ создан православием. До него были лишь племена. Этногенез, создание народа из племен, — величайшее чудо. Как же можно не признавать христианства, если оно создало русский народ, нас с вами! Как говорили святые старцы: «Народ, не думающий о небе, не достоин жить на земле!» Гумилев ерничанье пресекал! При духовной музыке вставал! И я почувствовал: если такой образованный человек верит в Бога, то, наверное, что-то в этом есть? И вот — в Духовной семинарии преподаю. Кстати, отличный мед там купил. Угощайтесь!

— Спасибо… А как с Лихачевым вы встретились?

— Поступил я на истфак ЛГУ, занимался византийско-русскими связями. Для этого греческий учил: для меня специально с филфака преподавательницу приглашали. А со второго курса я к Лихачеву ходил, в Сектор древнерусской литературы, поначалу думал — лишь для того, чтобы древнерусскую литературу узнать, особенно интересовался присутствием в ней византийских материалов, переводов с греческого… а в результате — оказался в лихачевском секторе, причем навсегда. Дмитрий Сергеевич умел увлечь! Мне на его семинарах нравилось, что можно поспорить, порассуждать — любому, независимо от чинов. Поразило меня, как Лихачев семинары вел — мягко, благожелательно. И я, видно, чем-то понравился ему. Он постоянно увлекался кем-нибудь, тащил в сектор к себе… Наташу Понырко, Милу Рождественскую, Диму Буланина. И когда я окончил университет с отличием, он в аспирантуру к себе взял. И сказал: «Защитите вовремя — возьму в сектор!» Ну, я напрягся… Защитил, правда, в самый последний день! — Прохоров засмеялся. — И зачислили меня. Поначалу, правда, почему-то научно-техническим сотрудником. Вспомнили, наверное, что я немножко инженер…

— …Вы вместе с Дмитрием Сергеевичем работали? В смысле — по одной теме?

— Зачем? Абсолютно нет. У нас такого не водится: все свободны в выборе тем. А мои приоритеты, — вот, интервью мое, — нашарил на столе газету, подвинул, — «Мой любимый XIV век».

— …Четырнадцатый? — удивился я.

— Ну да! Считаю — самый великий век за всю историю Руси! Андрей Рублев! Сергий Радонежский! Кирилл Белозерский — святой и великий ученый-натуралист. Я перевел, подготовил его труды: настоящая энциклопедия русского игумена XIV–XV веков «Сборник писаний преподобного Кирилла Белозерского»… Про облака писал, про их природу, про ветер, град! Часть его рукописей в Кирилло-Белозерском монастыре, езжу туда. Дмитрий Сергеевич все мечтал купить «творческую избу» в историческом месте, и я нашел. Сначала в складчину купили ее, на имя Дмитрия Сергеевича… потом, когда он почувствовал уже, что не сможет ездить, написал дарственную мне. Езжу каждое лето. Хожу в монастырь. Читаю, пишу.

— А расскажите какой-нибудь интересный случай… С вами и Дмитрием Сергеевичем.

Прохоров задумался. Потом улыбнулся:

— Я лучше вам расскажу случай… уже без Дмитрия Сергеевича!

— …Давайте.

— Уже когда он умер… И Зинаида Александровна. И Мила… И никого уже там не осталось. Умер и Александр Михайлович Панченко.

Прохоров помолчал.

— …Ну, Панченко мы помянули, как следует. Он это дело любил.

«…Да — видимо, эта добрая традиция не прервалась и после него», — подумалось мне…

— Ну, и поехал я в квартиру Лихачева, — продолжил Прохоров. — Должен был разбирать бумаги. Открываю — никого. А сколько раз я тут беседовал с Дмитрием Сергеевичем! Расстроился, прилег на кушетку — и уснул. Проснулся, глянул на часы: семь! Господи, думаю: семь утра! Ночь проспал! Сел, начал работать. И вдруг чувствую: что за черт — не светлеет, а наоборот, темнеет! Конец света? Потом только сообразил: не семь утра это было, а семь вечера! Но — когда неожиданно для меня стало вдруг все темнеть вокруг, какую-то особую тоску почувствовал, что Дмитрия Сергеевича нет… Он же меня спас! И против КГБ выступил, и против райкома. Отстоял! И каждому из нас что-то хорошее сделал!

— Но не все были благодарны ему, — вырвалось у меня.

— Вы имеете в виду Диму Буланина? Да — вдруг напал на Дмитрия Сергеевича! И когда! В девяносто лет! Но мы все на это реагировали соответственно. И когда после смерти Дмитрия Сергеевича директор Николай Николаевич Скатов пригласил нас в свой кабинет, где сидел Дима Буланин, и Скатов представил нам: «Ваш новый начальник сектора!» — мы все дружно сказали: «Нет!» И так и стояли! В результате завсектором стал Творогов.

— И где сейчас?..

— Дима Буланин? Крупный издатель. Ну — и кроме того, числится в нашем секторе. Ходит. Но держится особняком…

Повисла пауза. Что? Уже уходить? И больше я уже ничего о Дмитрии Сергеевиче не узнаю? Надо собраться с духом и выяснить главный вопрос — без него нельзя, наверно, закончить книгу. И выяснить надо именно сейчас — а то когда я еще попаду к большому ученому, ученику Дмитрия Сергеевича, притом — человеку свободно мыслящему…

— …Я прочитал некоторые труды Дмитрия Сергеевича… О «Слове о полку Игореве»… Датировка точная — XII век?

— Ну да! Православие пришло в X веке — и породило письменность, для прославления его. Ну — и примерно через два века стали записывать устные сказания и былины, которые раньше просто пели, за княжеским столом.

— …Еще меня потрясло его открытие про варягов. Что Рюрика и Рюриковичей не было, а их придумал летописец Нестор в «Повести временных лет», чтобы отодвинуть Россию от Византии, от слишком сильного ее влияния и подвинуть в сторону Скандинавии.

Прохоров откинулся назад, добродушно заулыбался.

— Ну, Дмитрий Сергеевич известный фантазер! Были, конечно, Рюриковичи. В древнерусском полно шведских слов. «Русь» — от них!.. Любил Дмитрий Сергеевич невероятные теории… так же, как и учитель его, академик Шахматов.

— …Академик?

— И еще какой! Так же, как и Дмитрий Сергеевич! Всегда будут его читать!., и с ним спорить.

Да — понял я, наконец, — история, филология — науки творческие, и никакой окончательной истины там нет. А иначе интерес к ним давно бы закончился. И всегда там идет не борьба истин — а борьба талантов. Где талант — там и истина. Поэтому и никогда не иссякнет интерес. Потому как таланты — неиссякаемы! Никто не сможет доказать достоверность ангелов, но на полотнах они прекрасны, а потому — подлинны. И в этот разряд попал и Дмитрий Сергеевич — миф его теперь всегда уже будет поддерживаться хорошими людьми, как незыблемый пример всего лучшего: он стоит с сияющим мечом на пороге и не впускает мрак.

Уже после смерти он спас Санкт-Петербург от трехсотметровой башни на Неве, которая бы превратила наш город в город-карлик. Имя его звучит повсюду, где нужно отстоять красоту. Недавно я был на очередном совещании, посвященном городу, и вдруг встрепенулся, услышав:

— …Когда делали ремонт в пушкинской квартире, Лихачев умолял: «Только не сбивайте штукатурку! Она впитала тот голос, и вдруг наука когда-то сможет его извлечь!»

…Очередная «Легенда о Лихачеве»? — подумал я. Возможно. Но человек, о котором сочиняют легенды, останется надолго!

— Но главное, — сказал Гелиан Михайлович, — формы он не терял до конца. Прекрасно руководил сектором. Ни разу не было, чтобы он чего-то забыл или чего-то не сделал, что обещал! Ну, и конечно — основное в его жизни: полторы тысячи научных трудов!

— Ну спасибо вам! — сказал я Гелиану Михайловичу. — Можно, я вам свою книгу подарю?!

— Тогда и я вам тоже! — сказал он. Взял книгу с полки, раскрыл… Надпись он разрисовывает также, как Лихачев. Нарисовал дату…

— Завтра как раз день рождения Дмитрия Сергеевича, 28 ноября!

— Будете отмечать?

— А как же! Сначала на автобусе всем сектором поедем на кладбище, потом где-нибудь пообедаем, помянем. Потом несколько дней — конференция. Как же! И новый фильм Зины Курбатовой посмотрим — «Частные хроники»…

Я открыл его книгу, перелистнул страницы. Вот фотография молодого Гели Прохорова (так сотрудники называли его) — в лодке, с аквалангом за спиной — стройного, с тонкой «пиратской» бородкой. Как там написано про этот снимок: в поисках подводной хазарской стены возле Дербента.

На прощание я вспомнил:

— Ведь это вы рассказывали, как Лихачев учил вас «летать»?

— Ну да! Он говорил: «Надо, как птица, быть! В зависимости от ветра, ставить крылья, то так, то этак, — Прохоров показал руками, — но всегда лететь своим путем!»

— Спасибо вам! До свидания!

— Ну — желаю вам хорошо написать!

Я вышел на улицу. Как почти всегда на Васильевском, ветер был сильный, и я, раскинув руки, попробовал полетать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.