18. Женщина и море

18. Женщина и море

Тетя Наджма расплакалась от избытка чувств. Она никогда прежде не видела моря. Всей семьей мы сидели на скалах, вдыхали свежий соленый воздух и любовались простором Аравийского моря. Оно казалось бескрайним, и трудно было представить, что у него есть другой берег. Я была на вершине счастья.

– Настанет день, и я пересеку это море! – сказала я.

– Что она говорит? – недоуменно спросила тетя, словно я сморозила несусветную глупость.

Прожив тридцать лет в приморском городе Карачи, она ухитрилась ни разу не побывать на морском берегу. Я поверить не могла, что подобное возможно. Впрочем, чему тут было удивляться? У мужа не было ни времени, ни желания отвезти ее на побережье, и тете оставалось лишь сидеть дома. Даже если бы она решила отправиться на море самостоятельно, ей вряд ли удалось бы сделать это. Ведь она не умела читать и не смогла бы разобрать надписи на указателях.

Я сидела на скале, смотрела вдаль и думала о том, что там, за морем, раскинулись страны, где женщины свободны и независимы. Правда, у нас в Пакистане была женщина премьер-министр, а в Исламабаде я познакомилась с женщинами, которые работают врачами и юристами. Но работающих женщин у нас пока не много. Почти все женщины в нашей стране полностью зависят от мужчин. Госпожа Мариам, директор нашей школы, получила прекрасное образование, но в нашем обществе она не может жить самостоятельно, зарабатывая себе на жизнь. Женщина должна жить с мужем, родителями или братом.

В Пакистане люди считают, что женщины, требующие независимости, не желают подчиняться своим отцам, мужьям и братьям. На самом деле это вовсе не так. Все, что мы хотим, – чтобы нам дали право самостоятельно принимать решения. Хотим сами решать, нужно ли нам учиться или работать. В Священном Коране нигде не говорится, что женщине следует зависеть от мужчины. Никто из живущих на земле не слышал голос с небес, утверждающий, что женщина должна делать только то, что желает мужчина.

– Вижу, мыслями ты где-то далеко, джани, – прервал отец поток моих размышлений. – О чем ты мечтаешь?

– О том, чтобы пересечь океан, аба, – ответила я.

– Вот уж придумала! – закричал мой брат Атал. – Зачем тебе пересекать океан, когда здесь так здорово! Давай лучше играть в верблюжьи бега!

Стоял январь 2012 года. Мы приехали в Карачи по приглашению телеканала «Geo», после того как правительство провинции Синд объявило, что одной из вновь открывшихся школ для девочек присвоено мое имя. Мой брат Хушаль учился в Абботтабаде в школе-интернате и не мог прервать занятия, так что в Карачи отправились только родители, Атал и я. Мы прилетели сюда на самолете, и для всех нас это было первое в жизни воздушное путешествие. Мне казалось неправдоподобным, что за два часа мы преодолели такое огромное расстояние. Путешествие на автобусе заняло бы не меньше двух дней. В салоне самолета я обратила внимание, что некоторые люди не могут отыскать своих мест, потому что не знают букв и цифр. Мне досталось место у окна, и я не отрываясь смотрела на проплывающие под крылом самолета пустыни и горы. Чем дальше мы продвигались на юг, тем более иссохшей и бесплодной становилась земля. Я уже начала скучать по буйной зелени долины Сват. Теперь я понимала, почему люди, уезжающие в Карачи на заработки, хотят, чтобы их непременно похоронили в родной долине.

По пути из аэропорта в хостел я удивлялась огромному количеству людей и машин на улицах. Карачи – один из самых больших городов в мире. Трудно было представить, что в год создания Пакистана он был небольшим портовым городом с населением в 300 000 жителей. Здесь жил Мухаммед Али Джинна, и он объявил Карачи нашей первой столицей. Вскоре сюда хлынули миллионы беженцев-мусульман из Индии, говоривших на урду. Их называли мухаджиры, то есть иммигранты. Сегодня население Карачи составляет примерно 20 миллионов человек. Это самый большой пуштунский город в мире, хотя он и находится вдалеке от земель, где традиционно обитает наш народ; здесь живет от пяти до семи миллионов пуштунов, приехавших на заработки.

К сожалению, Карачи имеет славу очень неспокойного города. Здесь часто происходят стычки между мухаджирами и пуштунами. Районы, где живут мухаджиры, отличаются благоустроенностью и чистотой, а пуштунские районы, напротив, выглядят грязными и неуютными. Почти все мухаджиры поддерживают партию ДМК – движение Муттахида Кауми, или Объединенное национальное движение. Лидер этой партии, Алтаф Хуссейн, выслан из страны. Он живет в Лондоне и поддерживает связь со своими сторонниками по скайпу. MQM – прекрасно организованное движение, и сообщество мухаджиров очень сплоченное. Пуштуны, напротив, крайне разобщены. Некоторые из них поддерживают Имрана Хана, потому что он пуштун, хан и прекрасный игрок в крикет, другие – маулану Фазал-ур-Рехмана, потому что он является лидером исламской партии Джамаат Улема-и-Ислам (ДУИ), третьи – Национальную партию Авами, потому что это пуштунская партия. Есть среди пуштунов и сторонники Пакистанской народной партии (ПНП), партии Беназир Бхутто, и сторонники Пакистанской мусульманской лиги (ПМЛ(Н)), партии Наваза Шарифа.

Первым делом мы посетили ассамблею провинции Синд, где все присутствующие приветствовали меня аплодисментами. Потом побывали в нескольких школах, включая и ту, что получила мое имя. Я произнесла речь о важности образования. Карачи – город Беназир Бхутто, поэтому я много говорила о ней.

– Все мы должны бороться за права девочек, – призвала я.

Школьницы спели для нас несколько песен. Мне преподнесли мой портрет, на котором я была изображена глядящей в небо. Странно было видеть собственное имя на табличке, висевшей у дверей школы, и думать о том, что я следую по пятам своей великой тезки, Малалай из Майванда, в честь которой названо множество школ в Афганистане. В следующие школьные каникулы мы с отцом планировали отправиться в горные районы Свата, чтобы разъяснить живущим там детям и их родителям необходимость обучения грамоте.

– Мы с тобой настоящие миссионеры образования, – говорила я.

В тот же день мы отправились в гости к моим дяде и тете. Домик, где они жили, оказался совсем крошечным. Отец наконец понял, почему сестра с мужем отказались приютить его у себя, когда он был студентом. Как-то раз, проходя по площади Аашикан е-Расул, мы увидели портрет убийцы губернатора Салмана Тасира, украшенный гирляндой из роз. Мы были поражены тем, что убийцу почитают, как святого.

– Неужели среди двадцати миллионов людей, живущих в этом городе, не найдется ни одного, кто сорвет эту гирлянду? – возмущался отец.

Помимо морского берега и огромных базаров, где мама накупила кучу всяких вещей, в Карачи было еще одно важное место, которое мы непременно должны были посетить. Я говорю о мавзолее основателя и величайшего вождя Пакистана Мухаммеда Али Джинны. Это сооружение из белого мрамора дышит покоем, словно незримая стена отделяет его от городской суеты и шума. Для всех жителей Пакистана усыпальница Джинны является настоящей святыней. Именно сюда ехала Беназир, собираясь произнести свою первую после возращения в Пакистан речь, когда ее автобус был взорван.

Охранник объяснил нам, что гробница, расположенная в главном зале под гигантской люстрой, изготовленной в Китае, на самом деле пуста. Прах Джинны находится в гробнице на нижнем этаже. Рядом с ним лежит его сестра Фатима, умершая много лет спустя. Тут же находится гробница нашего первого премьер-министра, Лиаката Али Хана, погибшего от пули наемного убийцы.

Поклонившись гробницам, мы отправились в музей, расположенный в задней части здания. Там мы увидели белые галстуки-бабочки, которые Джинна специально заказывал в Париже, его костюмы-тройки, сшитые в Лондоне, клюшки для гольфа и специальный дорожный ящик для обуви, куда помещалось двадцать пар, в том числе его любимые двухцветные ботинки. Стены были сплошь увешаны фотографиями. На тех, что были сделаны после провозглашения независимости Пакистана, видно, что Джинна был смертельно болен. Лицо его было худым и изможденным, кожа казалась тонкой, как бумага. Джинна выкуривал по пятьдесят сигарет в день. Когда Луис Маунтбеттен, последний британский вице-король Индии, объявил, что Индия будет разделена на две суверенные части, Джинна уже был болен туберкулезом и раком легких. Но его болезнь держалась в строжайшей тайне. Впоследствии Маунтбеттен заявил: знай он, что дни Джинны сочтены, он не стал бы провозглашать независимость Пакистана. Джинна скончался в сентябре 1948 года, через год после того, как Пакистан стал независимым государством. Три года спустя был убит наш первый премьер-министр. С самого начала нашу страну преследовали несчастья.

В музее на специальных дисплеях можно было прочесть тексты самых известных выступлений Джинны. В одном из них говорилось о том, что гражданам нового Пакистана будет предоставлена полная свобода вероисповедания. В другой речи Джинна говорил о той важной роли, которую в жизни страны играют женщины. Мне захотелось увидеть фотографии женщин, сыгравших важную роль в его собственной жизни. Но его жена, принадлежащая к религиозному течению парси (последователи зороастризма), умерла совсем молодой. Их единственная дочь Дина жила в Индии, вышла замуж за человека, исповедующего парси, и не захотела перебираться в мусульманский Пакистан. Сейчас она живет в Нью-Йорке. Чаще всех прочих женщин на фотографиях встречалась Фатима, сестра Джинны.

После посещения мавзолея и знакомства с речами Джинны у меня невольно возникла мысль о том, что современный Пакистан разочаровал бы своего основателя. Наверняка Джинна хотел видеть родную страну совсем другой. Он хотел, чтобы в Пакистане царили свобода, независимость и толерантность. Хотел, чтобы люди, вне зависимости от своих политических и религиозных убеждений, жили бы здесь в мире и согласии.

– Может, было бы лучше, если бы мы не получили независимость и оставались частью Индии? – спросила я отца.

Я знала, что между индуистами и мусульманами, населяющими Индию, существовала извечная вражда. Вражда не прекратилась и после образования Пакистана, но теперь столкновения возникали между мухаджирами и пуштунами, а также между суннитами и шиитами. Вместо того чтобы поздравить друг друга, наши провинции принялись конфликтовать. Жители провинции Синд постоянно поднимают вопрос о суверенитете, а в Белуджистане, одной из самых отдаленных наших провинций, идет бесконечная война, к которой все уже привыкли. Возможно, все эти конфликты означают, что Пакистан следует разделить на части.

Выйдя из музея, мы увидели на улице группу молодых людей с флагами. Это были представители народа сараики, населяющего Южный Пенджаб. Митингующие требовали, чтобы их землям был предоставлен статус независимой провинции.

В мире существует слишком много причин, по которым люди готовы воевать друг с другом. Часто приходится слышать, что христиане, индуисты и иудеи – заклятые враги ислама. Пусть это так, но почему между мусульманами тоже постоянно возникают стычки? Мне кажется, наш народ находится в плену заблуждений. Люди уверены, что защищают ислам от посягательств неверных, а на самом деле они оказываются пособниками экстремистов, которые, подобно талибам, извращают смысл Священного Корана. Наверное, было бы намного разумнее, если бы мы больше внимания уделяли практическим проблемам. В нашей стране множество неграмотных, в особенности среди женщин. И в то же время школы продолжают взлетать на воздух. Многие районы Пакистана по-прежнему лишены электричества. И ни один день в нашей стране не проходит без убийства.

В один из дней к нам в хостел заглянула пакистанская журналистка по имени Шейла Анджум. Она рассказала, что живет на Аляске и, посмотрев на сайте «Нью-Йорк таймс» документальный фильм с моим участием, захотела со мной познакомиться. Мы с ней побеседовали, потом она стала разговаривать с моим отцом. Я заметила, что в глазах у нее стоят слезы.

– Вам известно, Зияуддин, что талибы угрожают этой невинной девочке? – спросила она.

Отец не понял, что она имеет в виду. Тогда Шейла достала ноутбук, вышла в Интернет и показала нам, что в тот день талибы пригрозили расправой двум женщинам – Ша Бегум, правозащитнице, живущей в Дире, и мне, школьнице Малале Юсуфзай.

«Эти женщины распространяют неверие, и потому их следует убить», – говорилось в заявлении Талибана.

Я не восприняла эти угрозы всерьез, потому что в Интернете появляется огромное количество всякой ерунды. Если бы надо мной нависла реальная опасность, об этом говорили бы повсюду, решила я.

Вечером отцу позвонил наш сосед, глава семьи, с которой мы последние полтора года делили дом. Глинобитная крыша их собственного дома пришла в негодность во время ливня, а у нас имелись две свободные комнаты. В результате семья поселилась в нашем доме, внося минимальную арендную плату, а трое их детей бесплатно ходили в нашу школу. Нам с братьями нравилось это соседство, потому что теперь у нас появились товарищи для игры в полицейских и воров. Сосед сообщил, что сегодня к нам приходили полицейские, которые хотели узнать, получали ли мы угрозы. Закончив разговор, отец позвонил заместителю начальника полицейского управления Мингоры и снова услышал вопрос об угрозах.

– Почему вы об этом спрашиваете, разве вы располагаете какой-то информацией? – встревожился отец.

Офицер не сказал ничего определенного, только попросил отца зайти в полицейское управление, когда он вернется в Мингору.

После этого наше путешествие в Карачи потеряло былое очарование. Я видела, что родители очень расстроены. Мама все еще грустила из-за смерти сестры, к тому же ее беспокоили мои многочисленные награды и премии. Теперь, когда у нее появился новый повод для тревоги, она места себе не находила.

– Почему вы так переживаете? – приставала я к родителям. – Неужели из-за этих дурацких угроз в Интернете?

Родители рассказали мне о звонке из дома и предупредили, что положение гораздо серьезнее, чем мне кажется. Как ни странно, я ничуть не испугалась. В конце концов, всем нам рано или поздно предстоит умереть. Этой участи не избежит никто из живущих на земле. Не все ли равно, что станет причиной твоей смерти – выпущенная боевиком пуля или рак. Я была полна решимости продолжать свою правозащитную деятельность.

– Может, нам стоит какое-то время не привлекать к себе внимания, джани, – предложил отец.

– Разве это возможно? – ответила я. – Ты же сам говорил, жизнь – это не самое важное, что есть в этом мире. Даже если мы погибнем, голоса наши будут услышаны. Мы не имеем права прекращать борьбу!

Меня постоянно приглашали выступить на различных собраниях и конференциях. И я не собиралась отвечать людям отказом, объясняя, что боюсь мести со стороны талибов. Нет, тот, кто принадлежит к гордому и бесстрашному народу пуштунов, не станет трястись за свою шкуру. Мой отец часто повторял, что героизм заложен у пуштунов в генах.

И все же мы вернулись в Сват с тяжестью на сердце. Отец сразу отправился в полицию, где ему показали заведенное на меня досье. Объяснили, что моя правозащитная активность вызывает ярость талибов, которые, как известно, не бросают угроз на ветер. Мне необходимо соблюдать особые меры предосторожности, сказали полицейские. Они даже предлагали выделить для меня телохранителей, но отец ответил отказом. Он знал, что многие старейшины Свата были убиты, хотя имели нескольких охранников, и что губернатора Пенджаба застрелил его собственный телохранитель. К тому же он понимал, что вооруженные телохранители, следующие за мной по пятам, вызовут беспокойство у школьников и их родителей. Теперь, когда опасность нависла надо мной, отец волновался куда сильнее, чем прежде, когда мишенью угроз был он сам.

– Если хотят кого-то убить, пусть убивают меня, а моих детей оставят в покое, – повторял он.

Поразмыслив, отец предложил отправить меня в Абботтабад, в школу-интернат вроде той, где учился Хушаль. Но я наотрез отказалась уезжать. К тому же один из армейских начальников, с которым встретился отец, убедил его в том, что школа-интернат в Абботтабаде вряд ли станет для меня надежной защитой. Меня никто не тронет и в Свате, если я не буду привлекать к себе внимание, заверил он. Поэтому, когда правительство провинции Хайбер-Пахтунхва предложило назначить меня послом мира, отец решил отклонить это предложение.

Мы начали запирать ворота на засов.

– Мне кажется, даже воздух теперь пропитан опасностью, – жаловалась мама.

Отец ходил как в воду опущенный. Он советовал мне задергивать на ночь шторы в комнате, но я все время забывала об этом.

– Удивительные все-таки происходят вещи, аба, – говорила я. – Когда талибы открыто творили произвол в нашей долине, мы ничего не боялись. А теперь, когда талибов прогнали прочь, мы постоянно дрожим.

– Да, Малала, – со вздохом отвечал он. – Сейчас вся злоба талибов направлена на таких людей, как мы с тобой, на тех, кого они считают своими врагами. До всех остальных им нет дела. Рикши и владельцы магазинов могут жить спокойно. Талибы избрали себе несколько конкретных мишеней, и среди этих мишеней – мы.

У премий и наград, которые я получала, была и оборотная сторона: из-за них я часто пропускала занятия в школе. После мартовских экзаменов на моем новом шкафу появился очередной кубок, но лишь за второе место.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.