V-e письмо

V-e письмо

18 февраля 1990 г.

Дорогой Израиль Моисеевич! Получил Ваше письмо, спасибо. На N. Вы, надеюсь, рассердились не всерьез: он человек ленивый, пьющий, неорганизованный, но физиологически честный и в литературных делах весьма принципиальный.

Пунктуальности от советских знакомых мы давно уже не ждем, а если сталкиваемся с нею, то замираем в приятном изумлении.

То, что Вы называете: "несколько рассказиков из жизни людей", в действительности должно быть шикарной книгой мемуаров. И, заклинаю Вас, не настраивайте себя на скромные задачи - это должна быть вещь страниц на четыреста. Хотите, от чистого сердца подарю Вам название, по-моему, симпатичное - "Когда я был моложе..." Не худо? Не далее, как этим летом я подарил Илье Захаровичу Серману толстый блокнот и авторучку с тем, чтобы он немедленно сел писать историю ленинградской филологической науки. И с Вами я поступлю так же: сейчас здесь гостит Илья Штемлер, и не похоже, чтобы он спешил домой, но в принципе он все же намерен вернуться, так вот, если до того времени не будет другой оказии, я передам Вам с Ильей какую-нибудь местную амбарную книгу в красивой обложке и какой-нибудь пишущий агрегат, чтобы стимулировать 2-ю часть Ваших мемуаров, ибо первая часть уже будет написана.

  Недели две назад мне звонил один знакомый, сказал, что у него лежит для меня Ваша книга, но я, каюсь, до сих пор за ней не заехал: в Нью-Йорке все страшно далеко, и поездка к этому знакомому - это как махнуть из Ленинграда в Сосново. При том, что мы читаем Вас с удовольствием, особенно публицистику. Правда, меня немного смутило Ваше осторожное и с оговорками неприятие смертной казни. В Америке, убежден, нет ни одного интеллигентного человека либерально-демократических взглядов, для которого в этом вопросе заложены хоть какие-то сомнения. Сам я десятки раз участвовал в печатных дискуссиях на эту тему и приводил массу доводов с цитатами из Толстого и Достоевского, но постепенно все доводы отпали, кроме одного-единственного не научного и даже не рационального соображения, а именно - "Душа не приемлет. Моя душа смертной казни не приемлет". И все.

К счастью, в Нью-Йорке всегда по традиции стоят у власти - итальянцы или евреи, а теперь еще и негр в качестве мэра, а итальянцы-католики, негры-баптисты и евреи как ветхозаветные, так и реформистские - смертной казни не допустят. Я знаю людей, которые просто уехали бы из Нью-Йорка, если бы здесь ввели смертную казнь. Так настроен, скажем, мой сосед и бывший сов. правозащитник Боря Шрагин, казни не допустят. Потому что в умерщвлении человека государством заложена такая беспросветность, такая мера бездушия, что принять ее душа не может, как бы явно ни заслуживал преступник этой самой смертной казни. Ладно...

Извините за разглагольствования.

Рад, что Вам понравилась подборка Лосева, тем более, что стихи его, мне кажется, не рассчитаны на людей Вашего поколения. Он - невероятно талантливый человек, изобретательный филолог, остроумный публицист и, конечно, тонкий поэт, но, на мой вкус, несколько искусственный, его стихи из литературы вырастают и в литературу же уходят. Это, повторяю, на мой вкус. Хотя Бродский говорит в таких случаях: "Вкус бывает только у портных".

А еще с Лосевым произошла такая история. Десять лет назад в газете, которую мы выпускали вместе с Борей Меттером, появилась читательская заметка: "Почему профессор Лосев подписывается то Алексей, то Лев?" Надо сказать, что Леша, действительно, выступает в печати то как Алексей Лосев, то как Лев. И вот появилась такая заметка. В ответ Леша написал: "Я действительно подписываюсь то Алексей, то Лев. Обратите внимание, что точно такая же история происходила с Толстым".

Леша - полный профессор, вполне обеспеченный и стабильно зажиточный человек. Ефимов - хозяин маленького издательства, почти разоренного гласностью. Вадим Бакинский-Нечаев как-то выпал из литературы и, по-моему, живет на иждивении жены. Марамзин держит переводческую контору, зарабатывает приличные деньги, и давно уже не пишет и не печатается. С гордостью должен сказать, что из всех бывших ленинградцев никаких уклонов от литературы, пи правых, ни левых, не допускали, вроде бы, только Бродский и я. Речь идет не о качестве, разумеется, а о судьбе.

Борис Ручкан исчез где-то в провинции, Бобышев что-то преподает в Чикаго и водит дружбу с православными стариками из 1-й эмиграции.

Все мы живем далеко друг от друга, видимся редко, но с другой стороны, я понял, что человек моего возраста и моих занятий живет не в обществе, а в семье. Семья у нас большая, свободного времени не остается. Кроме того, есть все же отношения с американцами (редакторы, агенты, переводчики, знакомые писатели), эти отношения без крика, без водки, но всегда пунктуальные, всегда доброжелательные, категорически исключающие вранье и предательство. Мой агент, скажем, на протяжении десяти лет переводит мне время от времени деньги, и ни разу мне даже в голову не пришло его проверить. Это даже не принято, я бы сказал. Потому что, если он меня обманет, на него десять лет будут показывать пальцем. Заметьте, что все мои договоры с агентом и переводчиками - устные. За все эти годы я ни разу не слышал, чтобы интеллигентный американец кому-нибудь солгал, наши-эмигранты - сколько угодно, а янки - ни в коем случае.

Ладно. Извините за пустую болтовню. Обнимаю Вас и Ксению Михайловну.

Ваш С.