ПИСЬМО 6

ПИСЬМО 6

Любезный друг!

Вот уже четвертый день, как сижу я взаперти и никуда не выхожу. Но не думайте, чтоб причиною тому была болезнь или важные недосуги. Ах, нет, любезный друг! Я таков же здоров, как был пре<ж>де, и не усидел бы теперь никак в четырех стенах, если б не мешало мне нечто. Сие нечто состоит в том, что погода у нас была на сих днях все дурная и непостоянная да и теперь продолжается такая ж. Натуре угодно было произвесть в атмосфере нашей сию пересмену, которая для наших чувств хотя и неприятна, но я боюсь и за глупость почитаю роптать и быть ею не довольным. Я ведаю, что она имеет свою пользу и <не> ко вреду, а к лучшему нам служит. Бывшие за несколько дней до сего, дни ясные теплые и красные высушили уже так всю поверхность земли, что по дорогам от едущих путешественников пыль стояла столбами. Всем произрастениям сделалась уже приметная в росте их остановка. Самые деревья стали весьма туго развертываться и никак не спешили одеваться листом. Признаться надобно, что мы уже и желали, чтоб благодатный дождь посмочил всю землю, и веселились, видя некоторые предзнаменования, обещающие нам вскоре дождь и ненастье. Слух наш то и дело поражаем был карканьем ворон. Сии черные пернатые твари имеют дар предчувствовать ненастье. Им предписано возвещать оное и некаким особливым и столь отменным криком, что тотчас всякому заприметить его можно. Удивительное поистине дело! Равно как нарочно, стараясь давать нам скорее о том знать, прилетают они к самым жилищам нашим, садятся почти перед окнами на изгородях и кровлях, кричат во все горло, и крик их никогда почти не обманывает нас. С другой стороны, маленькие собачонки, несмотря на все-тепло, находящееся в комнатах, лежали уже скорчившись дугою, прятали рыло и всем тем предвозвещали холод. Сверх того и самое время года было теперь такое, в которое всякий почти год бывают или дожди или холод. Наши черемухи хотят расцветать, а в сей пункт времени редко бывает хорошая погода, а потому благоразумные садовники редко до сего времени самые лучшие свои семена сеют, а наиболее сию стужу пережидают.

Итак, уже за несколько дней дожидались мы почти наверное дождя или холода и в ожидании своем не обманулись. Но каких и каких перемен не происходило в сии дни в атмосфере нашей? Маленькие и тонкие тучки предшествовали прочим явлениям и временно на несколько минут помрачали ясность неба. Они поднимались то в той, то в другой стороне на горизонте. Поспешными стопами перебегали они все пространство небесного свода и скрывались паки из вида. Временем испещряли они все небо разноцветными облаками, инде будучи сбока освещаемы лучами солнца, казались они белыми, как снег. Инде представлялись зрению в виде серых полос, протянутых на знатное расстояние по небу. Инде в образе взгромощенных друг на друга гор видимы они были вдалеке. Иногда представлялись они в виде тонких чадов и дыма, а иногда казались они мрачными и темными громадами, носящимися по воздуху и обещающими испустить из себя дождь, толико всеми вожделенный, но несколько времени прошло, что мы в мнении и ожидании своем обманывались. Несколько раз было то, что мы завидовали соседственным и по сторонам живущим жителям, видя, что они уже там пользовались дождями, которых мы еще дожидались. Но наконец дошла очередь и до нас. Благодетельная натура не преминула, что<б> не смочить и наши пределы небесными своими водами. Взошедшая в одной стороне и прямо на нас летящая синяя тучка и бурный вихрь, предшествующий пред оною и подхватывающий пыль с дорог, предвозвещал уже скорое приближение дождя. Какое зрелище представилось тогда любопытному оку! Как некакой густой и темный облак или страшный, мрачный дым от пожара мчался по всей поверхности земли и, помрачая зрение, скрывал от оного все предметы. Вся натура возмутилась и была как в некакой тревоге и трепете тогда! Какой шум и свист вихря слышен был во всей атмосфере! Какое движение произошло между всеми тварями. Здесь мчалась ворона по воздуху и неслась, как стрела, поспешая спасать себя где-нибудь в ущельи. Тамо поспешали галки скрываться в свои захолустья и убежищи. Инде бежала скотина, ходившая по улицам и евшая с покоем траву. Она спешила на дворы и под навесы, а здесь напрерыв одна пред другой бежали поселянки и поспешали схватывать холсты свои с слища, чтоб вихрь не унес их и не перемарал будущею грязью. Тамо рвала другая без памяти рубахи своп и белье, сушившееся на заборах, и спешила унесть их в жило, чтоб труды ее не пропали, употребленные на мытье оного, и оно опять не намокло. Здесь поспешал целый ряд уток, испещренных разными перьями, убираться скорее на двор. Все они шествовали друг за другом, переваливаясь с боку на бок поспешными, однако медленными шагами, и казалось, что досадовали на то, для чего натура не одарила их множайшею скоростью. Недостаток оных старалися они награждать своим кряканьем, но оное им помогало мало. Тамо малюшка-сторож гнал гусынь с гусенятками, такими ж малютками, каков сам, на двор и спешил спасать их от жестокости дождя. А здесь сказал во всю прыть путешественник по дороге в своей повозке. Рука его то и дело поднималась для пробуждения коней его к скорейшему бегу, а уста запекались почти от беспрерывного кричанья и понуждения лошадей. Он спешил ускакать от дождя, и стон только стоял от колес, вертящихся так скоро, что глазам почти было неприметно. Пыль столбом последовала за ним и скрывала его почти совсем от очей зрителя.

Вскоре за сим начали капать с небес и крупные капли дождя. Ах! дождь! дождь! закричали тогда все в разные голоса и спешили сообщить известие сие друг другу, хотя всякий и сам то мог видеть. А не успел дождь порядочный пойтить, как многие начали ежеминутно твердить: «Слава богу! Слава богу! Теперь смочится и у нас засохшая земля! Теперь все полезет и пойдет в рост. Это не дождь, а золото упадает к нам с небес», — твердили все. В миг потом представилось очам нашим другое явление, толико с одной стороны великолепное, толико с другой устрашительное. Целая половина неба, помраченного темным облаком, власно как рассеклось струей наичистейшего огня, пробежавшего лучонкою с высоты на землю. Никакой блеск бриллиантов не мог сравниться с ясностью и чистотою сего небесного огня, ослепляющего даже очи. А не успело сего произойтить, как в миг возгремело все небо от грома, покатившегося по поверхности туч и облаков и наполнившего страхом многие сердца смертных. Безмолвие начало господствовать между всеми. Всякий удалялся от окон, всякий стоял без движения на одном месте, всякий устремлял все внимание чувств своих на сей страшный метеор и ожидал другого раза. Оный и не преминул воспоследовать вскоре, а непосредственно за оным восшумела вся атмосфера от проливного дождя, полившегося с небес на землю. Миллионы прекрупных капель полетели с толикою скоростью друг за другом в таком множестве и с таким стремлением с небес, что в единый миг потекли ручьи мутной воды по земле и понесли с собою мелкие щепы и сор со двора. От окончин стоял только стон от множества капель, ударяющихся об оные, и вода стекала по стеклам так, как бы обливаемы они были из сосуда.

Несколько времени продолжался таковой дождь и смочил всю землю наивозжделеннейшим образом. Наконец начала туча наша тончать и проходить понемногу, а вскоре потом прочистилось опять небо и просияло солнце. Боже мой! В каком приятном виде представилась тогда вся натура очам нашим! Вся она казалась обновившеюся и власно как другую одежду на себя надевшую. Те же самые земли, которые до того уже были, казались совсем новыми и несравненно в лучшем, живейшем и великолепнейшем виде, нежели прежде. Самое небо казалось несравненно чище, несравненно синее и гораздо приятнее, а беленькие облака, носящиеся по оному, так красивы, что без удовольствия на них смотреть было не можно. Что ж касается до бархата, покрывающего ближние площади, то он был так хорош и такого нежного и живого желто-зеленого колера, что ни с какою тафтою и ни с каким бархатом сравнен быть не мог. Казалось, что и твари и все животные возобновили вновь бытие свое. Повсюду проявились они паки, повсюду начались разные движения их, все они совокупно казались веселящимися о возвратившемся сиянии солнца, все спешили опять к упражнениям своим. Гордый петух проявился в единый миг на куче сора и созывал уже жен и подруг своих клевать найденные им и обмытые дождем зернушки в сору. Сии бежали к нему друг пред другом напрер[10] и криком своим изъявляли радость свою. Неподалеку от них шествовали опять гуси и утки и спешили выходить на улицу и площадь щипать обмывшуюся травку. Гоготанье первых и кряканье других казалось уже отменным, изъявляющим также радость и веселье. Самые маленькие пташешки, которых во время тучи и следа не видать было, летали уже опять и рассекали нежными крылушками своими воздух и изъявили радость чиликаньем своим.

Но недолго продолжалась сия радость и удовольствие их. Не успело двух часов пройтить, как синелась уже другая туча, поднимающаяся вдали на горизонте. Вскоре покрыла она опять от очей весь яхонтовый свод неба. Сия была хоть не такова устрашительна, но зато продолжилась долее, а за сею последовала третья и продолжилась до самой ночи. Однако попечительной натуре не угодно было и тем еще удовольствоваться, но и в последующий день в единое только утро, да и то еще самое короткое время, наслаждались мы сиянием благодетельного солнца, а там начали бродить уже опять тучки и поспешать одна за другою. Каждая из них водами своими напояла от часу более землю. Временем продолжались они недолго и скрывали от нас только на час или на два Солнце, а временем по нескольку часов сряду помрачали они небо и мочили землю своими дождями. Иные из них проходили с миром и тихими стопами, а другие приносили паки молнии и громы с собою. Третьего дня в один день погода несколько раз переменялась, и было то ясно, то дождь, то пасмурно и ненастно, а вчера превратилась она даже в самое холодное ненастье. Земля наша напоилась уже столько водою, что на больших дорогах проявилась грязь, а на полях и работать даже было не можно земледельцам. Самой севодняшней день веселились мы только по утру ясною погодою, а там и пошли опять тучки за тучками. Вот в самую сию минуту, как пишу я сие, слышу я опять гремящей вдалеке. Конечно, опять большая туча. Пойду и посмотрю оную….

Так! туча, и туча преужасная, и такая, что содрогнулось сердце мое при воззрении на оную. Целая половина неба посинела или паче почернела, как котел. Громады черных и страшных облаков, поднимаясь друг за другом на горизонте, валят, как некакие горы, и прямо на нас. Громы страшные раздаются всюду на поверхности оных и гремят беспрерывно. Прежде, нежели успеет окончиться один, начинает уже другой потрясать все пространство воздуха своим страшным звуком, вся тамошняя страна кажется власно, как дрожащею и стенящею от оных. Словом, туча страшная и могущая смутить и самого отважнейшего из смертных и нагнать на страх и ужас. О Натура! Колико устрашательна в сии минуты. О туча! Когда б прошла и ты у нас с миром и не причинила нам никакого бедствия. Ах!.. перо выпадает из рук!.. Страшная молния ослепляет зрение и останавливает все мысли… все чувства замирают.

* * *

Ну! слава богу, начинает опять прочищаться, но ах, любезный друг! какая была у нас гроза, какой страх и [11]кая туча. Молния за молнией, и удар за ударом и в такой близости от нас, что во всех нас трепетала душа. Все мы того и смотрели, чтоб не ударило где подле нас и не загорелось. Несколько раз были удары столь громки, что все окончины дрожали у нас в доме и не было никого, кто б не ужаснулся. Все мы, собравшись кучками, сидели в глубочайшем безмолвии и трепетали от страха и ужаса.

И подлинно, любезный друг, минуты таковые устрашительны! Самого безбожника и самого грубейшего невежду приводят они в некоторое чувство и содрогание, А разумному человеку, кажется, и долг велит при таковых случаях входить в самого себя и содрогаться. Мне кажется, что всякой человек находится тогда в наикритическом положении и во время каждой грозы на единой только шаг удален от смерти. Он находится равно как на жестоком сражении, где каждую минуту должен он бояться, чтоб не попало в него ядро или пуля, не: пресекло его дней и не преселило в единый миг в вечность. Во время всякой находящейся над нами тучи все мы без изъятия подвержены бываем величайшей опасности. Может ли кто-нибудь в свете поручиться в том другому и наверное сказать, что выходящая туча пройдет с миром и его не убьет? Ни единой смертной не может утвердить сего и взять на себя таковое поручительство. Когда же так, когда нет достоверности, то можно ли кому из благоразумных быть равнодушну и смотреть с холодною кровью на приближающуюся опасность.

Коль много есть людей, смеющихся другим, употребляющим при таких случаях некоторые малые предосторожности. Коль смешными кажутся глазам их затворяющие во время грозы и окны в домах своих, удаляющиеся от стен и окон, убегающие духоты от многолюдства, отгоняющие от себя собак и кошек, отлагающие от себя всякой металл и садящиеся на стульях посреди просторных комнат, они смеются им как малодушным ъ трусливым, почитают себя увышенными пред ними и кичатся нетрусливостью своею. Однако смеха сих я никогда не похвалю, а мнимой трусливости тех никак не опорочу, но охотно б извинил, если б они употребляли нечто и дальнейшее для своей предосторожности. Для меня нимало не смешно было, если б вздумали они и расстилать вощанки на сие время под собою или сидеть на качелях из шелковых шнуров или лежать на софах, ножки отделены от полу чем-нибудь стеклянным. Я не только б не стал смеяться им, но похвалил бы еще оных за употребление в таковых опасных случаях. Сама Натура открыла нам их в новейшие времена. Вопреки тому я смеяться б стал самим осмехающих их за сие или паче жалеть об них как о неведающих из единого невежества того, что сами они делают. Когда же им неотменно смеяться хочется, то стал бы советовать смеяться лучше тем, кои разными деяниями и без того великую опасность без нужды еще увеличивать стараются, осмехать прижимающихся в уголок или к стенке и только что крестящихся, ложащихся в постели и укутывающих себя подушками и одеялами, раскрывающих у себя окны и сидящих подле оных или скачущих во всю конскую прыть в случаях, когда гроза застигает на дороге и так далее, все таковые в самом деле осмеяния достойны и поступки их неизвинительны.

Но оставим, любезный друг, всех таких осмехателей, дадим волю дурачиться им, сколько хотят, а сами обратимся лучше к другим предметам.

Тучи и ненастья, мешающие нам выходить со двора и наслаждаться надворными увеселениями, могут подавать нам поводы к многоразличным увеселениям внутренним и домашним. Кто мешает нам в таковые времена, сидючи в комнатах своих, увеселяться природою? Когда за холодом и мокротою не можно нам вон выходить и, гуляя по садам и полям, увеселяться ее наружными красотами, то не можем ли мысленно увеселяться устроением оной. Когда недостает предметов, увеселяющих зрение наше, то не отверсть ли нам во всякое время вход в храм мысленных увеселений? Кто мешает нам взять к ним свое прибежище. Кто препятствует извлекать из самых скучных погод и неприятных перемен времени все то, что в них приятное есть, и все то, что когда не чувствы, так мысли наши увеселять и утешать может. Последуем в сем случае примеру любителей натуры и возьмем себе их в образец. Для них нет никакого времени в году, в которые бы не находили они утешений многих. Сделаем подражание им, ибо они достойны того.

Никогда горничное тепло и спокойное сидение в комнатах мне так приятно не бывает, как во время стужи и ненастьев. Я расскажу вам, любезный, и по какой причине. Я наблюдаю в таковых случаях всегда особливое правило. Вместо того чтоб жаловаться, роптать и негодовать на то, для чего холод, для чего ненастье продолжается долее, нежели как бы нам хотелось, занимаюсь я такими упражнениями, которые меня веселить могут. Я беру либо карандаш, либо кисть в руки и упражняюсь в рисовании. Я беру перо и занимаюсь либо переписыванием, либо переводом, либо сочинением чего-нибудь. Когда начнет сие прискучивать, то беру книгу и читаю что-нибудь нужное и полезное; разговариваю с мудрыми и умершими людьми, учусь у них премудрости или утешаюсь изяществом их разума и слога. Временем преселяюсь я мыслями в отдаленные века и времена; смотрю душевными очами своими на то, что за несколько сот лет до меня происходило, и смотрю с таким же любопытством, как бы то при мне делалось. Иногда отправляюсь мысленно с каким-нибудь странствователем в отдаленное путешествие либо но морю, либо по сухому пути, и при помощи его узнаю многое такое, что до того времени было мне неизвестно. Я прехожу с ним мысленно неизмеримые поля, преселяюсь в отдаленнейшие края света, обозреваю неизвестные мне страны, народы, города и селения. Ландкарты и атлас вспомоществуют мне в сем случае. Когда ж захочется узнать короче какой-либо знаменитой город, которой мне в натуре видеть не случалось и о котором иногда в чтении упражняюсь, то беру прошпективической ящик, отыскиваю прошпекты, изображающие тех городов, знаменитейшие улицы, площади, здания и места и, смотря на них в стекло, переселяюсь мыслями в самые оные и смотрю как на натуральные. Когда же все сие прискучит, то беру микроскоп свой, обкладываюсь множеством набранных всяких мелочей, рассматриваю оные, удивляюсь премудрому и непостижимому устроению самых мельчайших вещей в натуре и утешаюсь тем, занимаюсь их сколько времени. Когда же прискучит, то упражняюсь в чем-нибудь ином любопытном или беру какой музыкальный инструмент в руки, играю на нем, сколько умею, и в сих и других подобных сему упражнениях и не вижу, как проходит время.

Когда нет охоты и неможно во всех сих делах упражняться, то, усевшись где-нибудь в теплой и спокойной уголок, углубляюсь я в размышления о том, что тогда во всей натуре происходит. Я мыслю и мыслю в особливости о тех пользах, какие производят собою дожди, громы и ненастья. Я простираю мысленной взор свой в сокровенные деяния естества, дивлюсь мудрому устроению и непостижимому распоряжению всего, а особливо стихиев на свете, исчисляю все те действия, какие, например, теперь самая упадающая с небес вода в недрах земли, в произрастениях, в самых деревьях производит, и, усматривая везде бесчисленные пользы, простирающиеся даже до самих нас, утешаюсь помышлениями о том.

Наконец, обращаю я мысли свои на всех находящихся в таковое дурное время в путешествиях и в дорогах. Я воображаю себе и воображаю, колико можно живее все чувствуемые ими трудности и отягощения, всю претерпеваемую ими стужу и нужду в дороге, все те беспокойствия, каким подвержены бывают путешествующие, а особливо не имеющие повозок покойных или довольной защиты от дождя. Воображаю себе шествующих пешком и едва выдирающих ноги свои из грязи. Я исчисляю все беспокойства их и воображаю себе все возможные случаи, как, например, иные от дождя и ветра путаются и одеждою себя прикрывать стараются, как сильные дожди промачивают все их платье и даже самые рубахи, как дрожат члены их от стужи и холода, как досадуют и негодуют они на грязь и на лошадей, едва иттить могущих, и какое беспокойство они терпят, а потом сравниваю я свое спокойное сидение в тепле с состоянием оных и исчисляю все те бесконечные и многоразличные выгоды, какими я в те минуты пред ними наслаждаюсь. А от самого того и проистекает то следствие, что тогдашнее мое состояние делается мне в десять раз приятнейшим, и я наслаждаюсь оным гораздо более, нежели наслаждался прежде, и благодарю судьбу, что не подвержен и я таковым же беспокойствам, как толь многие иные люди.

Сим точно образом, любезный друг, увеселялся я во все сии дни, в которые у нас продолжалось ненастье, и могу сказать, что мне и оное никак не наскучило. Я не видал, как протекали дни и часы, и был далеко удален от того, чтоб жаловаться на натуру и быть распоряжениями ее недовольным.

Но как письмо мое достигло уже до своих пределов, то окончу оное, сказав вам, что есмь и проч.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.