ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Видал он дальние страны...

Пушкин

Снежные вершины гор резко белеют на спокойной небесной голубизне. И на гладкой поверхности озера отражается цвет неба. Удивительно похож, оказывается, Цюрих на картинки, которые так нравились в детстве. Горы величественны и, суровы. Город, в кудрявых садах и виноградниках, уютен, наряден, башенки и дома правобережья издали кажутся игрушечными. Именно такие пейзажи, вероятно, и называются «живописными». Даже горы, несмотря на их грандиозность, выглядят прибранными, если сравнить, например, с Наньшанем...

Тихое, чистенькое кладбище... Ноябрь, но повсюду на аккуратных холмиках еще свежие осенние цветы. Дорожки посыпаны песком, везде порядок, чистота. Могилы очень «ухожены», как говорят в России, не то, что разор и запустение милых русских кладбищ...

Прислонившись к дереву, Обручев следит за тем, как устанавливают надгробье — простую плиту из полированного гранита. Работают люди привычно, быстро, не обращая внимания на иностранца в светлом пальто и мягкой шляпе.

— Все готово... Простоит до страшного суда. Благодарю.

— Вам спасибо, — тихо говорит Обручев.

Рабочие уходят, оживленно переговариваясь. Наверно, в кабачок зайдут пропустить по стаканчику после выгодного заказа.

Владимир Афанасьевич долго смотрит на гранитную доску, словно опять и опять читает русскую надпись:

Александр Афанасьевич Обручев

1862—1898.

Вот и брат Саша ушел! Так же тихо и незаметно, как жил. Ушел со всеми своими странностями. Таинственный язык, придуманный в детстве, нежелание учиться, одиночество... Все это уже никогда не получит объяснения.

Саша жил в Цюрихе на доходы со своего небольшого польского майората, нигде не служил, не обзавелся семьей. С родными переписывался редко и о себе сообщал немного. Владимир Афанасьевич знал: занимается он печатанием революционной литературы, но и эта деятельность шла как-то в стороне от эмигрантской общественности, от партий и кружков.

Получив известие о серьезной болезни брата, Обручев сейчас же выехал в Цюрих, но в живых Александра Афанасьевича уже не застал. Единственное, что он мог сделать — установить эту надгробную плиту. Саше она не нужна, как ничто ему уже не нужно, но для матери хоть какое-то утешение — знать, что могила в порядке.

Обручев надел шляпу и медленно пошел с кладбища. Никогда он не был душевно близок с братом, общались они редко. Но как невыразимо грустно сознавать, что Саши уже нет! Распалась большая сильная семья! Умерла бабушка Эмилия Францевна, отец, братья Николай и Александр, сестра Наташа. Остались он, Машенька и Анюта. Он — человек кочевой, хорошо, что сестры живут с матерью...

Задерживаться в Цюрихе нельзя. Нужно спешить домой. Как удачно получилось, что Лиза сумела найти квартиру недалеко от дома, где Геологический комитет устроил Забайкальскую партию! Он с Герасимовым и Гедройцем хорошо начали обработку материалов за четыре года исследований в Забайкалье. Но самое главное, конечно, монгольско-китайские изыскания. Этим нужно заняться в первую очередь. Их ждут и русские и зарубежные ученые. Ждет и Зюсс.

По пути в Цюрих Владимир Афанасьевич заезжал в Вену. Зюсс давно приглашал его к себе, но лишь теперь Обручев сумел воспользоваться этим приглашением.

Великолепная Вена — родина песен, веселых оперетт, легкой музыки — показалась Обручеву очень респектабельным и спокойным городом. Впрочем, у него не было времени внимательно осматривать достопримечательности. Запомнился собор святого Стефана, пышное барокко богатых кварталов, зелень парков, множество памятников и фонтанов, улица Рингштрассе, идущая кольцом вокруг центра. Все три дня, проведенные в Вене, были заняты разговором с Зюссом.

Обручев глубоко уважал своего знаменитого корреспондента. Его восхищала не только ученость, но и разносторонность Зюсса. Говорили, что он великолепный препаратор. Никто не умеет так, как-он, очистить от породы окаменелость, восстановить из осколков кость. Найденные в Монголии осколки, что так заинтересовали Владимира Афанасьевича, были посланы Зюссу. И в скором времени Обручев получил из Вены посылку. В коробочке лежал аккуратно завернутый в вату большой коренной зуб носорога. Зюсс сумел очистить крохотные впрессованные в мергель осколки от породы, собрать их и искусно склеить. Конечно, зуб мог сохраниться только в озерных континентальных, а не в морских отложениях. Значит, Рихтгофен ошибался, полагая, что в третичном периоде Монголия была покрыта морем.

Готовясь к встрече с Зюссом, Владимир Афанасьевич не раз думал, что ученому скоро семьдесят лет и утомлять его длинными научными беседами не стоит.

Но когда он позвонил в квартиру Зюсса в Африканском переулке и его проводили в скромную гостиную, к нему вышел поистине могучий старик. Да нет же, Зюсса и стариком назвать нельзя было! Высокий, с крупными правильными чертами лица, он выглядел свежим и бодрым. Серебряная густая борода, блестящие глаза, звучный голос. Какой же он старик!

— Обручев? — Он радостно протянул руку. — Я ждал вас. Очень счастлив, что нам, наконец, удалось встретиться.

Разговор начался так, словно хозяин и гость были давно знакомы. Собственно, так и было. Длительная переписка сблизила их.

Владимир Афанасьевич откровенно сказал, что не ожидал увидеть Зюсса таким молодым и крепким.

— Я действительно никогда не болею, — ответил Зюсс. — Кажется, единственный раз был болен, когда заразился оспой. Болезнь тяжелая, но у меня она прошла быстро и без последствий. Однако в молодости я был таким тощим, изнуренным, что казался людям неизлечимо больным. Меня принимали за чахоточного. И знаете, что меня закалило? Путешествия. Я все испытал: холода, проливные дожди, зной... Здоровье мое от этого не страдало. В шестьдесят лет я совершил очень нелегкую экспедицию в глубь Норвегии.

Стены небольшого кабинета были забраны до потолка черными книжными полками. В единственном свободном простенке Обручев увидел бюст Неймайера. Работы этого ученого-палеонтолога, автора знаменитой «Истории Земли», Владимир Афанасьевич очень ценил и, когда девять лет назад узнал, что Ней- майер умер, был искренне взволнован и огорчен.

Зюсс, видимо, понял мысли своего гостя.

— Неймайер — муж моей дочери Паулы, — сказал он. — Я его очень любил. Такой талантливый ученый! Многое он мог бы еще сделать...

Под бюстом на стене висела доска с коллекцией геологических молотков. Зюсс рассказал, что они принадлежали виднейшим геологам мира — исследователям разных стран. Эти заслуженные молотки много поработали в Африке, Америке, Австралии и других странах, а потом были подарены Зюссу.

— Я размышлял над вашими последними письмами, — заговорил ученый: — Выводы кажутся мне достаточно продуманными. Конечно, многое требует уточнений. И хоть переписка наша была очень активной, заменить непосредственную беседу она не могла. Но теперь-то мы поговорим!

И начался разговор, который продолжался три дня.

Еще в 1891 году, когда Владимир Афанасьевич послал Зюссу свой отчет о поездке в Олекмо-Витимский округ, Зюсс в ответном письме спросил, что думает Обручев о Сибирских складчатых дугах. Зюсс суммирует сведения о складчатых дугах всего мира, и, в частности, Сибирские представляются ему очень древними. Правда, они входят в общую систему дуг Центральной Азии и Гималаев, но там дуги молодые, в них собраны в складки и третичные отложения. Владимир Афанасьевич тогда не решился высказать какое-нибудь определенное мнение. Он был еще начинающим ученым и Сибирь знал мало. Но по вопросу, интересующему Зюсса, имелась статья у Черского. Обручев перевел ее на немецкий язык, сделал к ней примечания и послал ученому. Сам Зюсс никогда в Сибири не бывал, но к нему стекались сведения от всех путешественников по разным странам, в том числе и по Сибири. Взгляды Черского, дополненные другими исследованиями, были приняты Зюссом, и он опирался на них, излагая свои соображения о строении Сибири.

Обручев знал, что его товарищ Богданович тоже посылал Зюссу свои работы после экспедиции в Тибет с Певцовым в 1889 году.

На основании таких материалов и строился огромный труд Зюсса «Лик Земли». Но многое еще не было до конца ясно, например строение малоизученных Центральной Азии и Забайкалья. Поэтому сообщения Обручева живо интересовали Зюсса.

Старый ученый был неутомим, Обручев — счастлив тем, что его выводы и предположения поняты и оценены. Время шло для них незаметно. Строение Внутренней Азии обсуждалось подробно и горячо.

На столе была развернута большая карта Азии. Зюсс показал Обручеву область на границе Семиречья и Китайской Джунгарии:

— Посмотрите сюда. Эта часть Центральной Азии никому не известна по своему строению. Вы видите эти горные цепи? К чему они относятся — к Алтаю или к Тянь-Шаню? Этого никто не знает. Здесь непременно должны побывать русские геологи.

Обручев рассказал, что, возвращаясь из Центральной Азии, он проезжал по южной окраине этой местности и видел на севере горный хребет необычного вида. Ни острых гребней, ни отдельных вершин, только громадный ровный увал... Он был так не похож на близкую к нему горную цепь Тянь-Шанского Боро-Хоро, что Владимир Афанасьевич заинтересовался им. Но... он ехал на родину, спешил, был утомлен, задерживаться не мог. Конечно, эта область еще ждет своего изучения.

Время от времени Зюсса и гостя звали к обеду или чаю. За столом хозяйничала дочь Зюсса Паула — вдова Неймайера, переселившаяся после смерти мужа в отцовский дом. Жена ученого Термина Зюсс была больна.

В эти часы отдыха научные разговоры прекращались. Зюсс шутил, рассказывал кое-что из своего прошлого, говорил о революции тысяча восемьсот сорок восьмого года в Австрии, о своем аресте, о том, как на допросе ему предъявили его собственное письмо, написанное двоюродному брату в Прагу. В этом письме Эдуард Зюсс спрашивал, что думает брат о поднятии Средней Италии. Когда он объяснил, что речь идет о статье геолога Мурчисона, где говорится о горных поднятиях и вулканических трещинах, следователь был разочарован. Он считал, что речь идет о поднятии Средней Италии на революционную борьбу.

Но больше всего Зюсс говорил о своих путешествиях по Карпатам и Богемии, Альпам и Норвегии.

Поздно вечером Обручев уходил в гостиницу недалеко от квартиры Зюсса. К приезду русского ученого Зюсс заботливо приготовил для него номер. А когда Обручев, уезжая, хотел заплатить по счету, оказалось, что Зюсс уже все заплатил.

Это гостеприимство и дружелюбие трогало Владимира Афанасьевича, но самым дорогим для него были слова Зюсса:

— Вы оказали мне огромную помощь. Все, что люди прочитают в третьем томе «Лика Земли» о строении Забайкалья, будет написано только благодаря вашим сообщениям и советам. Безусловно, горные хребты на юге Восточной Сибири — ядро материка, к которому постепенно присоединялись складчатые горные системы. Ваш Черский бегло, а вы детально обосновали существование древнего темени Азии.

Это название поразило Обручева своей меткостью.

Возвращаясь домой в подавленном настроении после грустных дней в Цюрихе, он оживлялся, повторяя про себя: «Древнее темя Азии». Для него эти слова звучали так же призывно и таинственно, как музыка, услышанная им в Закаспийских пустынях десять лет назад.

В Петербурге Владимир Афанасьевич засел за работу над материалами последней экспедиции. Однако скоро они были отодвинуты в сторону. Предварительный отчет уже напечатан в книге «Геологические исследования и разведочные работы по линии Сибирской железной дороги». Вышли и составленные им карты. Более подробно все это можно описать позже. Он взялся за дневники путешествий по Центральной Азии.

Часто, сидя в своем небольшом кабинете, по скромности и множеству книжных полок похожем на кабинет Зюсса, он думал о недавней заграничной поездке.

Всегда его манили просторы родной земли. С юности он мечтал о путешествиях в такие уголки России, где еще никогда не стучал молоток геолога, никто не производил маршрутных съемок, не определял высоту гор, не собирал геологических коллекций. В какой-то мере эти мечты исполнились. Но многие области еще ждут исследований, и он надеется быть их участником. Однако не пора ли ему подробнее познакомиться и с геологией зарубежных стран? Год назад Парижская академия наук присудила ему премию имени Чихачева, Берлинское общество землеведения избрало его членом-корреспондентом, а он никогда не бывал ни в Париже, ни в Берлине. Разве не следует ему хотя бы бегло познакомиться с геологическим строением Франции, Германии, Швейцарии, побывать в геологических музеях этих стран, — ведь там собраны великолепные коллекции? Конечно, все это давно описано, и по литературе он со многим знаком. Но ведь каждый ученый — это Фома неверный, он все хочет увидеть сам.

И судьба пошла навстречу мечтам Владимира Афанасьевича. В 1899 году, летом, Горное ведомство послало его в интересную командировку.

Поехали всей семьей. Елизавета Исаакиевна вся светилась радостью, и муж ее понимал. Разве не показала она, как терпелива и вынослива может быть Женщина, разве в трудных сибирских условиях не сняла с него все домашние заботы, давая ему спокойно заниматься наукой, не ждала его возвращения из долгих путешествий, не давая воли своему беспокойству и одолевавшей ее тоске одиночества? Пусть она теперь развлечется.

Обручев устраивал семью где-нибудь в тихом уголке, а сам совершал экскурсии. В Швейцарии он путешествовал по Альпам — этой величайшей складчатости земного шара, познакомился с великолепными альпийскими лугами, но главным образом с ледниками, — они всегда его интересовали.

Он остался равнодушен к холодной и нередко безвкусной пышности берлинского центра и множеству военных памятников немецкой столицы, но с увлечением проводил дни в громадных залах Геологического музея.

Интересной для Обручева была встреча с Рихтгофеном.

Председатель Берлинского географического общества, профессор Фердинанд Пауль Вильгельм Рихтгофен, был, как и Зюсс, уже не молод. Выглядел он истым германцем — спокойное, несколько замкнутое лицо, холеный, любезный, но холодноватый. Зюссовской сердечности и простоты не было в его обращении, и обстановка его дома казалась более богатой и чопорной.

Однако Обручева он принял весьма приветливо и с интересом беседовал с ним. Говорили, конечно, главным образом о Китае, вернее о лёссе. Взгляды Обручева показались ему заслуживающими внимания. Вначале он возражал, но потом согласился с тем, что, зная только впадины Восточной Монголии, не побывав в Северном Китае, не видя центральных азиатских областей, где, по его представлениям, должен быть лёсс и где в действительности его не было, он не мог спорить с Обручевым. Рихтгофен считал, что Владимир Афанасьевич не может ограничиться своей работой «О процессах выветривания и раздувания в Центральной Азии». Следует продолжить и развить обручевскую теорию образования и накопления лёсса.

На Международном географическом конгрессе в Берлине Обручев сделал доклад о своих исследованиях в Забайкалье.

С удовольствием Владимир Афанасьевич опять посетил Вену. На этот раз удалось подробно осмотреть Геологический музей и снова провести несколько дней с Зюссом. Теперь Обручев не предупреждал о своем приезде и явился неожиданно. Он даже не сообщил никому в доме Зюсса, в какой гостинице остановился. Видя скромную жизнь ученого, он не хотел вводить его в лишние расходы.

После этой приятной поездки Обручев весь год работал над материалами по Центральной Азии и Забайкалью. Летом же снова получил командировку, на этот раз во Францию.

1900 год... Рубеж двух столетий... Всемирная выставка в Париже. Все чудеса техники, промышленности и искусства... Послан в Париж Обручев был для участия в Международном геологическом конгрессе, но немало часов провел на выставке.

Он привык с детства к свету керосиновой лампы, и теперь его восхищало яркое сияние электрических фонарей. А удивительные самоходные каретки — автомобили, фонограф Эдисона, воспроизводящий человеческую речь!..

Порой, устав от всего увиденного и услышанного, он бродил по Парижу, любовался сиреневой дымкой вечеров, мягко опускавшихся на город, великолепными парижскими перспективами, иллюминованным высочайшим в мире сооружением инженера Эйфеля. Он рылся в старых книгах у букинистов на берегу Сены, бывал в Сорбонне и Горной академии. Завершились эти насыщенные дни экскурсией участников конгресса в Овернь. Там Владимир Афанасьевич немного пришел в себя от множества впечатлений и окунулся в привычный мир. Геологи познакомились с областью молодых вулканических пород и остатков вулканов третичного и четвертичного периодов.

Может быть, эта овернская экскурсия так подействовала на Обручева, но к концу поездки он почувствовал, что, вернувшись домой, должен непременно выехать в новое путешествие. Он устал от кабинетной работы, да и от поездок по Европе, хотя и очень интересных. Пора опять в природу, в безлюдье, к новым открытиям!

В 1900 году вышел первый том дневников путешествия по Центральной Азии, Северному Китаю и Наньшаню, а в тысяча девятьсот первом — второй. Редактором этих книг и карт маршрутной съемки был Иван Васильевич Мушкетов.

Сибирские геологи освободились от работ, связанных с постройкой железной дороги, и Горное ведомство приступило к геологическому исследованию золотоносных районов Сибири. Весной 1901 года Владимиру Афанасьевичу предложили должность начальника Ленской геологической партии. Обручев знал эти места по своим прежним поездкам и решил, что вернуться туда будет интересно. Можно закончить наблюдения, прерванные путешествием в Центральную Азию.

Он поехал к своему бывшему преподавателю, ныне директору Геологического комитета, Александру Петровичу Карпинскому, чтобы договориться с ним о программе работ. Но Карпинский сказал, что план исследований этого района уже утвержден и Обручев должен произвести за лето геологическую съемку бассейна реки Бодайбо на всем ее протяжении.

— Но там ведь множество приисков, — возразил Обручев, —- ведется и шахтная и открытая добыча золота. Все это нужно осмотреть, изучить выходы коренных пород... Одному геологу за лето не справиться.

— Я ничего не могу изменить, — сухо отвечал Карпинский, — план утвержден, и его надо выполнять.

Обручев подумал, что составители плана подвели Александра Петровича. Очевидно, особенностей местности они не знали и действовали наобум, исходя из общей площади района и времени, отпущенного на летние работы. Теперь Горный департамент утвердил план, и Карпинский оказался в трудном положении.

— Хорошо, я попытаюсь справиться, — решил Владимир Афанасьевич. — Только возьму с собой двух помощников.

— Гм... А кто их будет оплачивать?

— Оплачу из тех денег, что дадут на поездку. У меня работал два года студент Лурье, определял шлифы горных пород Центральной Азии. И еще приглашу горного инженера Преображенского. Человек молодой, но побывал уже в Туркестане, имеет опыт полевой работы... Уверяю вас, что один я не справлюсь.

— Пусть будет так, — со вздохом согласился Карпинский.

Владимир Афанасьевич стал готовиться к отъезду на Ленские прииски.

В один из апрельских дней к Обручеву неожиданно приехал Иван Васильевич Мушкетов с каким-то незнакомым солидным человеком.

— Это профессор Зубашев — директор Томского технологического института, — представил Мушкетов гостя.

Зубашев предложил Владимиру Афанасьевичу вести в институте курс геологии.

— Мы хотели бы также назначить вас деканом горного отделения. Институт, как вы, вероятно, знаете, открылся всего год назад. Горного отделения у нас пока нет. Вообще организационной работы еще много, а ваши научные заслуги и энергия нам известны...

Обручев сказал, что педагогическая работа его пока не привлекает. Ему всегда казалось, что это удел пожилых людей, уставших от практической деятельности. А он еще хочет ездить, заниматься исследованиями.

Иван Васильевич, улыбаясь, смотрел на своего ученика.

— Я такого ответа и ждал от вас, Владимир Афанасьевич. — Но, во-первых, возьмите во внимание, что кафедра — в Сибири, где вам интересно продолжать полевые работы. Отказываться от них не придется, лето ведь в вашем распоряжении. А во-вторых, вы уже дважды могли занять кафедру в высшей школе и оба раза отказались. В Петровско-Разумовский сельскохозяйственный институт вас звали читать минералогию и геологию, да я предлагал доцентуру в Горном институте. Будете основывать школу сибирских геологов — задача почетная.

Обручев обещал подумать.

Но думал он недолго. Иван Васильевич горячо уговаривал принять предложение, и возможность воспитать поколение сибирских геологов там, где недавно он был первым и единственным, казалась и впрямь заманчивой.

Сыновьям пора учиться... Владимир уже держал экзамен в реальное училище и был принят. Значит, поступит во второй класс не в Петербурге, а в Томске, а Сергей станет первоклассником. Хорошо, что в Томске есть реальное. Обручев, как и отец его, — противник классического образования.

И, как в первый раз, Елизавета Исаакиевна повезет в Сибирь малыша — третьего сына Дмитрия. Он родился в тысяча девятисотом году, как раз перед отъездом Владимира Афанасьевича в Париж. Родители не знали, как назвать новорожденного. Отцу нравилось имя Дмитрий, матери — Андрей. Предложили старшим сыновьям выбрать имя брату.

— Пусть будет Дмитрий, — решил Волик. — Андреем соседского мальчишку зовут...

— А мы с ним всегда деремся, — добавил Сергей.

Крестным отцом Мити был Волик. Правда, «восприемнику» исполнилось только двенадцать лет, но за пять рублей священник согласился об этом забыть.

Семья стала в третий раз собираться в Сибирь.