Печальные хлопоты

Печальные хлопоты

«Русская мысль» выходила по пятницам, поэтому наше извещение о смерти Некрасова появилось лишь через неделю, 11 сентября.

3 сентября 1987 года, в 18 ч. 10 мин. скончался

Виктор Платонович НЕКРАСОВ

О чём горестно извещает вдова и семья покойного.

Мир праху его!

В этом же номере большой некролог «Это был истинный русский интеллигент», подписанный В. Аксеновым, А. Гладилиным, Г. Владимовым, С. Довлатовым, А. Зиновьевым, Л. Копелевым, Р. Орловой, Э. Кузнецовым, В. Максимовым.

«При всех его человеческих слабостях, милых чудачествах, прелестном (впрочем, напускном) инфантилизме, босяцких южных интонациях – это и был истинный русский интеллигент…

Но главный его дар был – любовь к свободе. С непостижимой для русского писателя смелостью он заявил: “Родина – там, где свобода”…

Как тяжело примириться, что больше не будет с нами этого красивого, артистичного, на редкость обаятельного, доброго, благородного человека. О том, что Виктор Некрасов стал частью нашей жизни, мы знали давно. Но нам лишь сегодня дано осознать, какой большой и необходимой частью».

Все французские газеты сообщили о его смерти, в русских эмигрантских газетах всего мира напечатаны бесчисленные соболезнования. В «Русской мысли» были статьи Василия Аксёнова, Льва Копелева и Раисы Орловой, Владимира Максимова, Кирилла Померанцева. Напечатана телеграмма из Москвы: «Галине Некрасовой. Вместе со всеми друзьями глубоко потрясены, скорбим о кончине дорогого Вики. Руфь и Люся Боннэр, Андрей Сахаров, Лена Копелева, Галя Евтушенко».

А в Москве взорвалась идеологическая бомба – «Московские новости» опубликовали некролог о Некрасове, подписанный Григорием Баклановым, Булатом Окуджавой, Вячеславом Кондратьевым, Владимиром Лакшиным. В осторожнейшей форме, но это было как бы извинение перед тем, кого советская власть изгнала за пределы страны. Такой наглости кремлёвские хрычи не ожидали! Посягнуть на устои мирового оплота социализма! На срочно собранном Политбюро потребовали запрета газеты! Слава богу, обошлось…

А в это время в Париже…

Началась эпопея с поисками места для Некрасова на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. С тридцатых годов все эмигранты рвались хоронить своих усопших именно там, в окружении русских берёз и среди тысяч могил соотечественников. Мэр городка, отстаивая интересы сограждан-католиков, строжайше приказал не выделять русским новых могил. Дескать, своих негде будет хоронить. Он был прав, конечно, православные могилы заполонили всю муниципальную территорию. Тогда русские начали помещать в одну могилу целые семьи. Надо сказать, что каждая могила представляла собой не просто яму, а некую траншею, облицованную бетонными плитами, в которую несколькими ярусами ставились гробы. А сверху это подобие склепа запечатывалось могильной плитой. Но и тут мэр не дремал – постановил ограничить количество постояльцев тремя в одном захоронении. Цены за могилы взлетели и парили в небесах, недосягаемые. К тому же мэр ещё не вернулся из отпуска и некому было подать ни петиции, ни челобитной.

Что делать – неизвестно! Хоронить следовало только на Сен-Женевьев, вместе со всеми славными эмигрантами, писателями, воинами, поэтами, художниками. И просто с неизвестными, но русскими людьми. Так хотел сам Некрасов. «Континент», «Радио Свобода» и «Русская мысль» обзванивали чуть ли ни всех подряд русских. Мы ходили на все вечерние службы в церковь, в надежде неизвестно на что. Попросили помочь даже архиепископа. Прошло пять дней после смерти Виктора Платоновича, а могилы не было. Он мыкался, неприкаянный, в больничном морге.

Под вечер восьмого сентября на паперти собора Святого Александра Невского на рю Дарю ко мне подошла очень пожилая женщина и поздоровалась как со знакомым. Я туго сообразил, что это мамина подружка, а зовут её Верка Клячкина. Так называла её, вспоминая молодость, Наталья Михайловна Ниссен, и её поддерживал Вика, насмешничая как всегда.

– Я услышала, Витя, что вы ищете место? Я могу вам одно подарить!

Милая, чудесная, добрейшая Вера! Отбросив церемонии, я по-деревенски облапил застеснявшуюся старушку, чмокал в щёчку и не знал, как благодарить. Оказывается, у неё в Сен-Женевьев похоронена сестра, а два места свободны! Одно для неё, а второе она может отдать нам, для Вики. С плеч моих свалились Гималаи, я побежал договариваться об отпевании. А любезная Вера пошла оформлять безвозмездную передачу могилы.

С утра мотнулся в Сен-Женевьев-де-Буа поглядеть на Викино место. В старой, самой престижной части кладбища, могила из светлого гранита мне пришлась по душе. Соседями были балерина Преображенская и некто «Крутиков из Киева», так и было написано на плите! Рома Клячкина, будущая соседка Виктора Платоновича по склепу, в молодости своей была любовницей Набокова, о чём мне сразу сообщила Наталья Михайловна Ниссен. Не скажу, что я так уж и осудил ветреность юной Ромы…

Лет через пять мама начала жаловаться, что её донимает по телефону сдавшая от старости Вера Клячкина и требует освободить могилу, мол, ей с сестрой тесно будет с мужчиной. Я отмахнулся, но очень взволнованная мама позвонила Максимову. И как всегда, Владимир Емельянович выручил! Он организовал петицию, подписанную многими выдающимися французами и русскими, в том числе Ростроповичем и Вишневской, и передал это письмо мэру, гонителю почивших в Бозе русских эмигрантов. И тот растаял, разрешил выделить писателю Некрасову могилу на два места. Третье было занято человеком, умершим в начале тридцатых годов.

Мы со скромными почестями перезахоронили тогда Виктора Платоновича. Положили чёрную гранитную плиту, поставили такой же православный крест, всё как у людей. Теперь она стала нашей родной могилой…

Была заказана гранитная же табличка, размером с раскрытую книгу, чтобы поставить её в головах у В.П., у основания креста. На ней выгравировали даты начала и окончания Сталинградской битвы, с 17 июля 1942 по 2 февраля 1943 года. А по диагонали я прикрепил длинный, сантиметров в тридцать, осколок снаряда. Его в сорок седьмом году Некрасов подобрал на Мамаевом кургане, когда впервые после войны вернулся на место былых боёв. Все эти годы осколок всегда лежал на письменном столе В.П., вроде груза на пачке ждущих ответа писем. Лежал и в Киеве, и в Париже. А теперь вот он на могиле Вики, частицей Сталинграда. Памятью о подвиге…

Но вернёмся к 9 сентября 1987 года.

За день до похорон Виктора Платоновича я, полагаю, ни разу о нём не вспомнил. Замотался в делах и предпохоронных заботах. Мила с подругами два дня не вылезала из кухни, готовила еду для поминок.

Ещё раньше, на панихиде в церкви, Наталья Михайловна Ниссен отозвала меня в сторонку и строго заявила, что она сама заплатит за гроб для Вики. Мол, он заслужил лежать в настоящем гробу, на который у Галки денег нет.

Теперь мы приехали с ней в шикарную похоронную контору, заказали гроб, табличку, обивку, всякие подушечки, ручки, кисти, бляшки. Наталья Михайловна сидела в кресле, пила чай, курила сигарету в мундштуке, а перед ней раскрывали каталоги, приносили образцы тканей, говорили на ушко цены. Она кивала, соглашалась и, уходя, подписала чек. У нас таких денег и близко не было…

Нам помогали во всём – заказывали автобусы, цветы, венки, катафалк. Службу в церкви тоже оплатили, я даже не знаю кто. Маме присылали письма с чеками и украдкой, чтоб не смущать, давали конверты с деньгами. От имени «Континента» серьёзно помог Максимов, много собрали сотрудники «Радио Свобода», а Семён Мирский добился попозже выплаты маме крупного пособия за умершего супруга.

Положение усопшего в гроб происходило утром в день похорон в морге городка Жантийи, в присутствии молодого тогда священника отца Анатолия. Кроме нашей семьи были Таня Максимова, Н.М. Ниссен, приехавшая из Женевы Наташа Тенце.

Отпевание началось в половине второго пополудни 10 сентября 1987 года в парижском соборе Святого Александра Невского. Совершал обряд сам архиепископ Георгий, что придавало службе дивную торжественность. Как меня заверили верующие…

Похороны изгнанника, эти печальные эмигрантские праздники, по словам Гюго… На наш печальный праздник пришло очень много людей. На моей памяти такое скопление народу было лишь на похоронах Галича, Максимова и Окуджавы, которого тоже отпевали у нас в Париже.

После службы гроб был установлен на паперти, и Владимир Максимов произнёс надгробное слово. Я попросил выступить трёх человек – Максимова от имени «Континента», Мирского от парижского бюро «Радио Свобода» и Толю Шагиняна, как одного из близких друзей.

Максимов прочёл отрывок из некролога, опубликованного потом в «Континенте».

«Его известность в нашей стране настолько велика и уникальна, что не требует каких-либо анкетных комментариев. На его книгах выросло и нравственно утвердилось несколько поколений…

Он практически никогда не вступал в какую-либо политическую или общественную полемику, но когда где-нибудь и кем-нибудь попиралась элементарная справедливость, голос его звучал в полную, присущую только ему одному силу… Так было всегда, на протяжении всей его неповторимой жизни…

Рукописи, и тем более книги, как известно, не горят. Книги остаются… Всё, написанное замечательным русским писателем Виктором Некрасовым, принадлежит именно к таким книгам. И этого у нас никто не отнимет…»

Всех повезли автобусами в Сен-Женевьев-де-Буа. На кладбище отец Анатолий разжёг ладан в кадиле и возглавил наше шествие. Прошли скорбно за гробом, по прохладным аллеям, не глядя по сторонам, каждый как бы сторонился соседей. Сёма Мирский и Толя Шагинян сказали надгробные слова, священник быстро прочёл молитву. Мама поцеловала крышку гроба. Многие плакали. Я смотрел безучастно поверх голов, плакать мне не хотелось. Кто-то дал ложку, я зачерпнул ею земли, бросил в могилу.

Отошёл в сторонку, закурил.

И вспомнил Вику. Идущего мне навстречу от нашего метро, по широкой улице, усаженной платанами, с книгой в полиэтиленовом мешочке. Он тоже увидел меня и чуточку улыбается. Мне стало как-то бездумно, даже беспечно, будто бы покончил я с долгодневной кручиной или душевным недугом. Показалось, что всё миновало и наступило упокоение. Вика отмучился, мы отгрустили, все заботы стушевались.

Ощущение это обмануло меня. Заботы, да ещё какие, только начинались…