15 НОЧНОЙ РАЗГОВОР

15

НОЧНОЙ РАЗГОВОР

Рожденные в года глухие

Пути не помнят своего.

Мы — дети страшных лет России, —

Забыть не в силах ничего.

Александр Блок

Благодаря ли огромной памяти, эрудиции или природной способности Сергей Алексеевич отличался редкостной отзывчивостью к чужой мысли. Отзывчивость и критическую находчивость он сохранял до конца жизни. Им был он обязан многими счастливыми встречами и беседами, длившимися незаметно для собеседников до полуночи.

В начале 1917 года в Москву приехал Владимир Иванович Вернадский — теперь крупный ученый, академик и видный общественный деятель. В Москве он намеревался прочитать лекцию о «Задачах науки» в связи с государственной политикой в России.

До переезда Вернадских в Петербург Сергей Алексеевич был частым гостем у них.

Квартира Вернадских в то время в Трубниковском переулке являлась центром независимо мыслящей интеллигенции. Вечерами бывал здесь Сергей Андреевич Муромцев, профессор и общественник, пугавший большими черными бровями маленьких детей. Нередко появлялся Сергей Николаевич Трубецкой — удивительное соединение глубокого мистицизма и строго научного мышления. Бывали товарищи по университету — Василий Осипович Ключевский, умевший и любивший поговорить так, что и экономист Чупров и зоолог Мензбир, случавшиеся здесь, заслушивались, как студенты на его лекциях по русской истории.

Встречи с этим цветом интеллигентской Москвы прервались с «разгромом» Московского университета, но встречи с Вернадским то в Москве, то в Петербурге ценились как праздник.

Назначенную на 19 февраля 1917 года лекцию отменил московский градоначальник, и Вернадский провел вечер у Чаплыгиных.

Он рассказывал о жизни в столице, о своем открытии нового мира на нашей планете и о задачах науки в данный момент.

Петербург жил глухою, скрытною жизнью, питаясь слухами и газетными сообщениями. В Государственной думе виднейший депутат от конституционно-демократической партии профессор Павел Иванович Милюков обвинил жену царя в тайных сношениях с немцами, после чего скрылся от ареста в английском посольстве. Газеты, опубликовавшие стенограмму речи, были конфискованы, и хранение этих газет грозило арестом. Перед зимними каникулами вечерний выпуск «Биржевых ведомостей» напечатал крупно, вставкой в чужом тексте: «Григорий Распутин окончил жизнь». Наутро все знали о том, что он был убит и труп утоплен в Неве.

Владимира Ивановича сошлись слушать в гостиной все. Даже и новая горничная, забыв о самоваре, стояла в дверях гостиной, вздыхая и крестясь.

Петербургский гость перешел к другой теме. Горничная загремела посудой в столовой, Оля ушла в свою комнату, Екатерина Владимировна стала дремать. Владимир Иванович рассказал о смерти Бориса Борисовича Голицына, секретаря организованной по инициативе Вернадского в Академии наук Комиссии по изучению естественных производительных сил страны, сокращенно именовавшейся «КЕПС».

— Голицын был председателем Ученого совета при Министерстве земледелия, — пояснил Владимир Иванович, — и меня попросили его заменить там. Знакомясь с тамошними учреждениями и руководителями их, я убедился в том, что в основе геологии лежит химический, элемент — атом и что в окружающей нас природе — биосфере — живые организмы играют первостепенную, может быть, ведущую роль. Я имею в виду биогенную миграцию атомов химических элементов…

— Что это такое? — спросил Сергей Алексеевич.

— Всякое перемещение атомов, чем бы оно ни было вызвано, — объяснил Вернадский, торопясь перейти к главной своей мысли. — Миграцию производят химические процессы, вулканические извержения, движения жидких, твердых, газообразных тел при испарениях, ветрах, морских течениях и т. д. А биогенная миграция производится силами жизни: неисчислимые количества атомов химических элементов находятся в непрерывной, порождаемой жизнью биогенной миграции, переходя из мертвых организмов в живые — через почву, растительность, животных и т. д.

Хозяин слушал с большим вниманием, и гость охотно продолжал:

— Это вторая форма биогенной миграции; но есть и третья, в нашу эпоху приобретающая небывалое в истории нашей планеты значение. Это — миграция атомов, производимая организмами, но непосредственно с ними не связанная. Она производится техникой их жизни. Такую миграцию производит работа роющих животных, например кротов, дождевых червей, ее же производят общественные животные, например бобры, муравьи, пчелы при своих постройках. Но исключительного значения достигает эта третья форма биогенной миграции атомов химических элементов с появлением цивилизованного человечества, за последние тысячелетия. Впервые в истории земли биогенная миграция, вызванная техникой жизни человека, стала преобладать по своему значению над биогенной миграцией, вызываемой всей массой живого вещества.

— Нечего сказать, хорошенькую роль назначаете вы человеку! — заметил Сергей Алексеевич, усмехнувшись.

Владимир Иванович ответил серьезно:

— Конечно, странно как-то на себя и на весь ход истории со всеми ее трагедиями и личными переживаниями смотреть с точки зрения бесстрастного химического процесса природы. Но что тут поделаешь? Разве, добывая нужные ему для жизни полезные ископаемые, производя строительные работы, человек не перерабатывает, не перемещает миллиарды тонн горных пород? В результате этой геологической деятельности человека в процесс миграции вовлечены все известные нам элементы. Железо, олово, свинец выделяются природными процессами в ничтожных количествах, а человек уже теперь, когда, считая геологически, он только что появился, добывает все это в колоссальных размерах и с каждым годом все больше и больше. Никель, например, встречавшийся раньше разве только в метеоритах, добывается ныне десятками тысяч тонн. Еще в начале нашего века из алюминия в Париже делали только пудреницы для модниц, а ныне промышленность выбрасывает его миллионами тонн. Так вновь создавшийся геологический фактор — научная мысль — меняет явления жизни, совершенствует технику жизни человека, изменяет геологические процессы, энергетику планеты.

— Что же, по-вашему, наука — природное явление? — недоумевая спросил Сергей Алексеевич.

— Природное явление, — подтвердил Вернадский. — Мы должны выбросить из своего мировоззрения в научной работе представления, вошедшие к нам из чуждых науке областей духовной жизни — религии, идеалистической философии, искусства…

Устанавливая тесную связь грандиозных процессов природы и культурного роста человечества, сам Вернадский ни на одно мгновение не сомневался, что «направление этого роста — к дальнейшему захвату сил природы и их переработке сознанием, мыслью — определено ходом геологической истории нашей планеты, оно не может быть остановлено нашей волей».

Но чтобы убедить в этом собеседника, понадобилось бы слишком много времени, а часы показывали начало двенадцатого.

Не кончив спора, прямо от Чаплыгиных Вернадский отправился на Николаевский вокзал.

Через несколько дней стали приходить сообщения о революционных демонстрациях, о присвоении Государственной думе верховной власти, затем об отречении царя, о создании Временного правительства.

Немедленно вместе с другими профессорами, семь лет назад протестовавшими против вызывающих действий Кассо, Сергей Алексеевич возвратился в Московский университет и приступил к преподаванию.

После заключения мира с Германией в 1918 году в библиотеку университета поступила небольшая книга, излагавшая теорию крыла конечного размаха. Известие об этой так называемой «индуктивной теории» Прандтля мгновенно распространилось среди ученых.

Борис Николаевич Юрьев рассказывал нам, как он с брошюрой Прандтля отправился к Чаплыгину. Сергей Алексеевич выслушал гостя, отодвинул от себя брошюру и спокойно сказал:

— Да, это у меня давно уже сделано!

Он неторопливо открыл дверцы шкафа, где на полках хранились завязанные в салфетки вместо папок рукописи, достал один сверток и вынул оттуда тетрадь.

— Вот она, эта самая теория, — сказал он, перелистывая рукопись, — можете убедиться!

— Но как же так… — смущенный и растерявшийся от спокойствия ученого пробормотал Юрьев, — вы потеряли приоритет…

— Важен не приоритет, молодой человек, — сурово остановил гостя хозяин, — важно то, что у нас давно это, сделано!

Юрьев ушел, не понимая спокойствия Сергея Алексеевича и не скрываемой им удовлетворенности.

Что мог стоить потерянный приоритет в сравнении с сознанием своей правоты? Оно возвращало ему веру в свой собственный ум, утверждало непреложность методов, которыми он владел.

С этой счастливой верой встречал Сергей Алексеевич Великую Октябрьскую социалистическую революцию.