Итог миссии — предостережение от Англии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Итог миссии — предостережение от Англии

Отец ответил на — здесь уместно слово — роковой вопрос о будущей английской политике в посольском отчете, датированном 28 декабря 1937 года, за «основным отчетом» пятью днями позже последовали «выводы»[149]. В них он приходит к ясному результату: при установлении нового порядка в Восточной Европе рейх должен считаться с враждебностью Великобритании, не исключающей возможность войны. Великобритания не испугается при случае вновь вступить в войну с рейхом. Нужно исходить из того, что английский правящий слой, «the leading elite», ни в коем случае не является слабым и декадентским, но жестким и воинственным; отец даже вписал от руки слово «героическим», подстраиваясь к манере говорить Гитлера. Следует внимательно прочесть этот отчет с его вносящим предельную ясность анализом английской политики в отношении Германии в то время, когда Гитлер едва восстановил обороноспособность рейха. Сочетая перевооружение с повторными предложениями всеобщего ограничения вооружений или пакта дружбы с Англией, он во внешней политике не предпринял никаких агрессивных шагов.

Проблематика для Великобритании заключалась в выборе между возобновлением похода против постепенно крепнувшего рейха или признанием Германии в качестве сильнейшей державы на континенте, чреватом мнимым риском для Британских островов. Такая постановка задачи выбора не вынуждалась немецкой политикой. Она являлась следствием предрасположений внутри английской элиты. Отец откровенно представляет в отчете эту английскую точку зрения, разделявшуюся британскими противниками соглашения с Германией, прежде всего, в Foreign Office. Большевистская экспансия в качестве противовеса Германскому рейху в Англии оценивалась неадекватно. Английская политика сконцентрировалась на узком понятии «Balance of Power» (баланса сил), унаследованном от прошлых столетий, отказываясь понять, что структуры глобального господства уже собираются сместиться на другие континенты.

Отсюда отчет отца Гитлеру по итогам полуторагодичной деятельности в качестве немецкого посла в Лондоне звучал в своей сути, то есть в отношении наблюдавшегося им хода размышлений английского руководства[150]:

«Основной вопрос для Англии, видящей, разумеется, в сохранении мира наилучшую гарантию сохранения империи, остается, однако, по-прежнему следующий: будет ли возможно прийти с Германией к соглашению, обеспечивающему мир во всем мире и поддержание европейского равновесия. Допустимо, что в английском правительстве имеются личности (что к ним принадлежат Чемберлен и Галифакс, я должен, исходя из своего опыта и наблюдений, подвергнуть сомнению), еще и сегодня верящие в возможность дружеского соглашения с Германией, а именно на следующей основе:

Возврат нескольких немецких колоний и отказ от диктата в решении австрийского вопроса, что могло бы подготовить мирное присоединение, а также улучшение положения судетских немцев, возможно, вплоть до культурной автономии, за это, впрочем, повторение гарантии Германии о ненападении на соседние государства и обязательство решать все проблемы с ними только путем мирных переговоров, в остальном, однако, ясное соглашение о по меньшей мере качественном ограничении воздушных вооружений по образцу германо-английского морского соглашения, например запрет на бомбардировки, ограничение по бомбардировщикам, и, вероятно, в количественном отношении, через рассекречивание и, наверно, урезание бюджета.

Это был бы, по моему мнению, приблизительный максимум того, что эти люди, в принципе верящие в соглашение с Германией (то есть те, кто не видит в наличии в Германии так называемого экспансионистского национал-социалистического мировоззрения самого по себе непреодолимого препятствия для германо-английского соглашения вообще), представляют себе под договоренностью с Германией (…)

Характерный признак английского правящего слоя сегодня по-прежнему материальный эгоизм, сознание власти и, как важнейший, воля к господству и, в принципе, такой же героический[151] взгляд на жизнь, как и у нас, все еще тот же самый взгляд на жизнь, что, в конечном итоге, создал Британскую империю и столетиями ее сохранял. Избитые фразы вроде «нация лавочников» (nation of shopkeepers), принципиально, по-моему, никогда не являлись верным изображением характера английского правящего слоя. Английская элита будет сегодня так же, как и раньше, бороться до последнего, то есть вплоть до войны[152], как за существенные материальные интересы, так и за господство в мире до тех пор, пока наличествует шанс выигрыша. Она никогда не вступит в противоборство необдуманно. Всегда она тщательно взвесит соотношение сил и, в крайнем случае, отложит решение. Появятся однажды лучшие шансы на стороне Англии — она будет бороться. (…)

Обобщая, необходимо сказать о дальнейшем развитии немецко-английских отношений, что мы не имеем права предаваться большим иллюзиям, поскольку, как это следует из отчета, долговременному взаимопониманию между обеими странами противостоят, согласно положению вещей, значительные трудности принципиального характера. Особенная приветливость и тепло, с которыми в последнее время неизменно обращаются со мной и моими сотрудниками англичане, не должны, по-моему, вводить в заблуждение, поскольку признаков действительно серьезного поворота английской политики к соглашению в нашем смысле в настоящее время не наблюдается. Если Англия продолжит также и в будущем блокировать Германию, то не может возникнуть никакого сомнения в том, что обе страны окончательно разойдутся. Все же мне представляется верным, что наша будущая политика в отношении Англии останется и дальше нацеленной на соглашение. Отсюда посольство будет постоянно работать в направлении германо-английского взаимопонимания. Однако эта работа не должна привести к тому, что через нее пострадают наши дружеские связи. В этом смысле посольство в полном согласии также и в этом году неизменно учитывало в английской работе ось Берлин — Рим, так же, как и наше антикоминтерновское отношение с Японией в качестве постоянных факторов нашей внешней политики».

Предупреждение было сформулировано отчетливо. Английская элита описывается здесь как жесткая, обладающая сознанием власти, трезво калькулирующая и готовая к бою. Отец отвергал распространенное в годы Первой мировой войны в Германии клише английской «нации торговцев», выступившей будто бы против «героизма» немцев. В то время проводились параллели с войнами между Римом и Карфагеном, причем роль Рима была уготована Германскому рейху. Основываясь на собственных наблюдениях, немецкий посол рекомендовал отныне крайнюю осторожность — и прямо-таки пророческими словами:

«(…) Английскому правительству вполне по силам представить, как английскому народу, так и доминионам приготовление к войне таким образом, как если бы британские жизненные интересы находились под угрозой. Естественно, для такой пропаганды требуется определенное время, прежде чем она подействует. Особую роль играет сейчас в этой связи кошмарный призрак возможной бомбардировки Британских островов».

Пять дней спустя после составления отчета «Германское посольство в Лондоне A 5522» Риббентроп написал относящиеся к нему «выводы», датировав их 2 января 1938 года, и отослал в тот же самый день из своего имения Зонненбург под Бад-Фрайенвальде весь меморандум Гитлеру в Берлин. В отличие от ранее цитированных неопубликованных посольских отчетов Риббентропа и припрятанного до 1968 года основного отчета, «выводы», о которых мы сейчас поведем разговор, были привлечены Нюрнбергским трибуналом в качестве «доказательства» против Риббентропа. Но только пункт 5 со страницы 9 из 10-страничного отчета был зачитан вслух Риббентропу, так сказать, как изобличающий документ. Полностью «выводы» к «A 5522» были опубликованы в 1949 году в Документации Международного суда и в 1950 году — в Актах по Германской Внешней Политике.

В «выводах» от 2 января 1938 года, предназначавшихся только для Гитлера, — в отличие от вышеупомянутого отчета «A 5522» и прочих посольских отчетов из Лондона, одновременно посылавшихся министру иностранных дел Нейрату, — Риббентроп подчеркивает еще настойчивее английское стремление окружить Германию. Здесь он разъясняет подробно причины, побудившие Чемберлена послать своего министра иностранных дел Галифакса в ноябре 1937 года в Германию. В отличие от отчета «A 5522» «выводы» находятся в Политическом архиве Министерства иностранных дел в Берлине не в оригинале, а только в копии. Они исходят из того, что стоит и дальше пытаться прийти к соглашению с Англией[153]:

«(…) Что касается Англии, то наша политика должна быть, по-моему, и дальше направлена к соглашению при полном соблюдении интересов наших друзей. Англия должна также и дальше утверждаться нами в мнении, что соглашение и взаимопонимание между Германией и Англией все же в конце концов возможно. Такая перспектива могла бы, например, в случае локального конфликта Германии в Средней Европе, не касающегося Англии кровно, тормозить возможные намерения вмешательства со стороны английского правительства. (…) На вопрос, может ли германо-английское соглашение тогда вообще еще быть найдено, следует, по моему мнению, ответить следующим образом:

Если Англия со своими союзниками окажется сильнее Германии и ее друзей, то, по-моему, рано или поздно она обязательно нанесет удар[154]. (sic) Если, напротив, Германии удастся организовать союзную политику таким образом, что германский блок противопоставит английскому большую или равную силу, то было бы возможно, что Англия все же лучше попробует прийти к соглашению. (…)

Недвусмысленная английская уступка в нашем смысле в австрийско-чешском вопросе могла бы разрядить обстановку в Европе. Однако по своему прежнему опыту я считаю такой поворот маловероятным и полагаю, что Англия, самое большее, допустит однажды такое решение, будучи принужденной к этому волей обстоятельств. В точке зрения, что на пути официальных переговоров с Англией эта проблема не может быть решена, меня укрепляет тот факт, что Чемберлен как во внутренней, так и во внешней политике (с Францией) находится в системе, бесконечно затрудняющей принятие кардинальных решений.

Стоит однажды фронтам застыть, лишь из ряда вон выходящие потрясения власти или события в Европе или мире (большевизация Франции, крушение России, серьезные перемены у наших друзей) способны подтолкнуть политическое развитие в другом направлении. Политику, однако, на таких допущениях строить нельзя. Поэтому, по моему мнению, следует продолжать начатую линию нашей внешней политики.

В заключение я хочу подытожить свою точку зрения в следующих ключевых словах:

1. Англия отстает со своим вооружением[155] — отсюда она старается выиграть время.

2. Англия верит, что в соревновании с Германией время работает на Англию, — использование больших экономических возможностей для вооружения — время на расширение союзов (например, Америка).

3. Поэтому посещение Галифакса нужно рассматривать как разведку и маскировочный маневр — друзья немцев в Англии также играют по большей части лишь отведенную им роль.

4. Англия и ее премьер-министр не видят, по-моему, после визита Галифакса никакой приемлемой для них основы соглашения с Германией — они считают национал-социалистскую Германию способной на все, так же как и мы не доверяем англичанам — поэтому они боятся, что однажды будут принуждены сильной Германией к неприемлемым для них решениям — чтобы встретить такую ситуацию во всеоружии, Англия со своими военными и политическими мероприятиями готовится, на всякий случай, к противоборству с Германией.

5. Отсюда мы должны извлечь следующие выводы:

1. Напоказ и далее взаимопонимание с Англией при соблюдении интересов наших друзей.

После:

2. Сколачивание потихоньку, однако со всем упорством[156] блока против Англии, то есть практически укрепление нашей дружбы с Италией и Японией — далее привлечение всех государств, интересы которых прямо или косвенно соответствуют нашим, — тесное и конфиденциальное сотрудничество дипломатов трех великих держав с этой целью.

Только таким образом мы можем иметь дело с Англией, неважно, дойдет ли еще когда-то до соглашения или до конфликта. Англия будет жестким и острым противником в этой дипломатической игре.

6. Особенный вопрос, вмешается ли в случае конфликта Германии в Средней Европе Франция и, таким образом, Англия, зависит от обстоятельств и времени, когда такой конфликт возникнет и закончится, и от военных соображений, которые здесь обозреть не представляется возможным. Я хотел бы изложить фюреру некоторые соображения по этому поводу устно.

Таково после тщательной проверки всех обстоятельств мое видение ситуации. Я работал с давних пор на дружбу с Англией, и ничто меня не обрадовало бы так, как если бы она осуществилась. Когда я просил фюрера, чтобы он послал меня в Лондон[157], я был настроен скептически, пойдет ли дело, но, принимая во внимание Эдуарда VIII, казалось, требовалась последняя попытка. Сегодня я больше не верю в соглашение. Англия не желает иметь вблизи могущественную Германию, которая была бы постоянной угрозой для островов. За это она будет биться. (…) Каждый день в будущем — неважно, какие тактические интермедии соглашения с нами будут разыгрываться, — когда бы наши политические соображения не определялись бы принципиально мыслью об Англии как о нашем опаснейшем противнике, стал бы прибылью для наших врагов[158],[159]. Подп. Р.»[160].

Необходимо еще раз указать на то, что речь здесь идет об абсолютно конфиденциальном отчете немецкого посла в Лондоне главе государства (даже копия не направляется министру иностранных дел); другими словами, о самых что ни на есть тайных размышлениях о немецкой политике. Желание немецкого правительства поставить отношения с Великобританией на долгосрочную, солидную и дружескую основу, не ущемляющую британских интересов, следует из документа однозначно.

В основе большого английского меморандума лежала констатация: программа равновесия сил осталась, как с незапамятных времен, основным принципом британской политики в Европе — это отец подчеркивал Гитлеру уже летом 1936 года. Каждое изменение баланса к невыгоде островной нации подтолкнуло бы английский правящий слой к дипломатическому и, в конечном итоге, также и военному вмешательству. В этом месте следует указать на интересный и, как мы увидим, значимый феномен. Беспристрастный читатель, прочтя отчет, сделает вывод: Гитлер был недвусмысленно проинформирован своим лондонским послом в отношении английской политики и должен был знать, какой риск его ожидает. Немецкий посол в Лондоне ясно указывает в отчете, что при попытках установления нового порядка в Восточной Европе немецкая политика должна исходить из того, что она натолкнется на ожесточенную враждебность Великобритании и с ней также и Франции, которые, возможно, выступят против рейха с оружием.

Германский посол в Лондоне подробно обосновывает свое убеждение, начиная с многовекового принципа равновесия, господствовавшего над внутриевропейскими разногласиями, как минимум, три столетия и обеспечивавшего Великобритании роль арбитра в Европе. Приверженность к нему Великобритании привела, в конечном итоге, к Первой мировой войне. Он изображает «ruling elite» как жесткую и властную; готовую к борьбе за свои положение в мире и материальные интересы. Он сознательно прибегает к терминологии Гитлера, чтобы быть ясно понятым, добавляя от руки слово «героический» в характеристику английской правящей элиты. В понимании, что народ поведет себя так же, как его правители, оценка английской элиты была часто затрагиваемой темой в разговорах между родителями и мной. В этом отношении они очень интересовались моими впечатлениями и опытом в Вестминстере. Также и формулировки отца в отчете: нужно считаться с тем, что Англия «нанесет удар» и правящий слой будет «бороться до последнего, то есть вплоть до войны», абсолютно недвусмысленны и однозначны.

Удивительно и заслуживает отдельного исследования, что уже перед войной о моем отце утверждалось, будто бы он ложно осведомлял Гитлера о политике Англии, представляя английскую правящую элиту слабой, декадентской и дегенерировавшей и потому не способной, а также и не желающей бороться за империю и ее позицию в мире. Повторение и вдалбливание общественности этого никак не доказуемого утверждения в качестве твердо установленного принадлежит между тем к стандартному репертуару многочисленных мемуаристов и предвзятых историков, прежде всего в Федеративной республике.

Отец письменно изложил по этому поводу в Нюрнберге определенное мнение:

«Пробыв несколько месяцев в Лондоне, я направил ему (Гитлеру) подробный отчет о своих впечатлениях. В нем я выражал убеждение, что Англия сильна, правящий слой героический и что основным направлением английской внешней политики по-прежнему остается «Balance of Power» (баланс сил). Эти факты лежали в основе всех дальнейших отчетов, сделанных мной для Адольфа Гитлера в течение моего посольского времени. Представленный обвинением в Нюрнберге меморандум от 2 января 1938 года обобщает мои отчеты и подтверждает их. Долг посла на таком важном посту, как Лондон, естественно, учесть все возможности в затребованном главой государства сообщении о будущей позиции Англии; вывести отсюда заключения являлось делом фюрера.

Я упоминаю это из-за пропаганды, которая велась против меня во время и после войны, внутри страны и за границей, я будто бы ложно информировал фюрера о силе и намерениях Англии. Среди прочего мне говорится: бывший имперский министр финансов граф Шверин фон Крозиг составил записку, в которой можно прочесть, что я ставил фюрера в известность об Англии неправдиво, неверно и неполно. Все обстоит как раз наоборот, и я тем более удивляюсь высказываниям графа Шверина, что именно ему я объяснял: Англия, по моему убеждению, будет воевать, я в этом смысле докладывал фюреру еще из Лондона»[161].

Я отлично помню Шверина фон Крозига. Мы познакомились на охоте в Судетах. Он был единственным министром, приглашенным отцом на эту охоту. Охотничье угодье арендовалось Министерством иностранных дел, с тем чтобы иметь возможность предложить поохотиться иностранным гостям, прибывавшим с официальным визитом. Я потому так хорошо помню эту охоту — она должна была состояться в ноябре 1939 года, — что мой полк был расквартирован в протекторате около Пльзеня, то есть совсем недалеко. Некий добрый «вышестоящий» дух, желая угодить родителям, пожалуй, в первую очередь, матери, распорядился о предоставлении мне двухдневного отпуска. Подобные вмешательства «сверху» в мою солдатскую жизнь я не ценил: всегда имелась опасность, что кто-либо из командиров — и вполне по праву — такого не одобрит и это могло неприятно отразиться на службе.

Отец со Шверином фон Крозигом, очевидно, были в хороших отношениях, иначе Шверин фон Крозиг не был бы приглашен на эту закрытую охоту. Во время войны для высоких иностранных гостей никакой охоты больше не устраивалось; но отстрелом дичи нужно было заниматься, уже только из-за ущерба, наносившегося сельскому хозяйству расплодившейся дичью. Шверин фон Крозиг, бывший неплохим стрелком, принял приглашение, естественно, с радостью. Однако друзей узнают, как известно, в беде; порядочность и вообще не являлась отличительным качеством мемуаристов в послевоенное время, в особенности же таких, которые сами были причастны к режиму. Ими двигала лишь одна мысль: оправдать именно себя, свалив «вину» на тех, кто больше не мог защищаться. Министр финансов Гитлера Шверин фон Крозиг — лишь один из многих примеров.

Отец, кстати, в речи перед главами европейских государств, собравшимися 26 ноября 1941 года в Берлине, спокойно обронит:

«(…) я охотно предоставлю суду будущего вопрос о правоте английских пропагандистов, утверждающих, что я, не зная английской сути и не понимая английского характера, докладывал фюреру, будто Англия никогда не станет воевать»[162].

Заканчивая свои записи за несколько дней до смерти, отец не догадывался, что утверждение, будто бы он ложно информировал Гитлера об английской готовности сражаться, было предоставлено английской пропаганде немецкой стороной. Не упоминая других фактов, следует указать лишь на то, что заговорщики непрестанно требовали от англичан несговорчивости в отношении немецких предложений. Если бы дело дошло до войны, то были бы созданы психологические предпосылки для путча, так как немецкий народ войны не хотел. Группа заговорщиков вокруг государственного секретаря в Министерстве иностранных дел, Эрнста фон Вайцзеккера, неизменно утверждала своим британским собеседникам — речь шла как раз о Ванситтарте, Черчилле и других подобных «друзьях немцев» — Риббентроп будто бы информирует и влияет на Гитлера в том смысле, что Англия не станет воевать, так как является упадочной и слабой. Чтобы продемонстрировать обратное, Англия должна выступать жестко. Конспирация рассчитывала вызвать таким образом кризисную ситуацию, которая обернулась бы войной, рассматриваемой ими в качестве предпосылки для того, чтобы решиться на армейский путч против Гитлера. Клевета на немецкого министра иностранных дел имела, таким образом, однозначно политическую подоплеку. Лишь вскользь следует заметить, что большая часть политических бесед между Гитлером и отцом — из-за привычки Гитлера не созывать никаких заседаний для обсуждения очередных проблем — происходили с глазу на глаз, так что никто не мог воссоздать верную картину «совещаний» между отцом и Гитлером по собственным наблюдениям. Мне остается лишь констатировать: к сожалению! Имеющийся посольский отчет не оставляет никакого сомнения в оценке британской политики Иоахимом фон Риббентропом. Он настроен скептически, если не пессимистично по отношению к желанию Гитлера достичь долговременного сотрудничества с Великобританией. Он изображает Англию могущественным, жестким и, не исключено, настроенным на войну противником Германии; в зависимости от того, чья воля возобладает внутри страны, вероятно, даже опаснейшим противником.

Перенимать, ссылаясь на «предшественника», без проверки или даже вопреки фактам клише и утверждения — общепринятая практика сегодняшних мемуаристов и историков. Здесь один «выдающийся» пример: бывший рейхсканцлер фон Папен, известный «Мюнхгаузен мемуарной литературы», как его называют[163], приводит в своих воспоминаниях[164] пять из примерно 290 строк отчета в такой форме, а именно с датой, адресом и подписью, которая внушает читателю, что речь об оригинальном документе, то есть о полном отчете. Когда мать обратила внимание Папена на это искажение, он, нисколько не смущаясь, заявил, оригинал отчета ему знаком не был. Лишь когда мать указала ему, что в английском издании мемуаров, вышедшем на несколько месяцев раньше немецкого, содержится прямое указание на источник, он снизошел до объяснения:

«(…) Из моей памяти изгладилось то, что я уже цитировал отдельные предложения отчета в английском издании, и я сожалею о забывчивости. Итак, неоспоримо, что я читал отчет в том виде, в каком он был напечатан в 1949 году в Лондоне в “Documents of German Foreign Policy”»[165].

Разумеется, Шпици, бывшего во время составления отчета адъютантом отца, нельзя заподозрить в ошибке. Сегодня он утверждает, что уже в то время принадлежал к заговору Вайцзеккера и Кордта. Шпици дословно перенимает три предложения из книги Папена, также озаглавленные как «заметка для фюрера» (кроме того, с другим лейаутом). В свою очередь он утверждает, будто бы отец представлял Англию Гитлеру упадочной, слабой и, полноты ради, «ожидовленной», делая вывод — Англия не станет воевать. Из приведенного отчета читатель имеет возможность составить независимое представление о том, как отец оценивал Англию, и, между прочим, он сможет также вынести заключение о достоверности утверждений Шпици, по собственному признанию, знакомого с отчетом[166].

Я привожу здесь оба эти примера, чтобы показать, с какой беззастенчивостью обходятся мемуаристы с исторической правдой, когда они сами были активно замешаны в «истории». Обнаружить эту клевету у Шпици любопытно в том отношении, что он хотел бы принадлежать к кругам, распространявшим клеветнические измышления[167] с ясной политической целевой установкой.

Однако вернемся к оценке политической ситуации в мире, нашедшей отражение в отчете. Гитлер долгое время, уже в разгаре войны, не мог распроститься с мечтой прийти к соглашению с Англией:

Ф. (фюрер): Это все альянсы по расчету. Народ знает, к примеру, что союз с Италией является не чем иным, как союзом между мной и Муссолини. Мы, немцы, симпатизируем лишь Финляндии, могли бы (sic) иметь симпатии к Швеции и, естественно, к Англии. Германо-английский союз был бы союзом между двумя народами. Англичане должны были лишь убрать руки с континента. Свою империю и мир они могли бы сохранить![168]

Его лондонский посол видел ситуацию в 1937 году трезвее. Он представлял мнение, что партнеров или контрагентов невозможно осчастливить в принудительном порядке. Если английское правительство не разделяло мнение Гитлера, нужно было ориентироваться на это. Выводы, сделанные отцом: в таком случае оставалось лишь последовательное продолжение союзной политики, начатой под вывеской Антикоминтерновского пакта, то есть поиск союзников. Он рекомендует это expressis verbis!

Прозападная — иначе говоря, антисоветская — политика Гитлера ориентировала рейх на поиск соглашения с западными державами, то есть с Англией и Францией. Это могло означать, в конечном итоге, что уселись бы мимо всех стульев, однако политика качелей между Западом и Востоком, как это показало начало Первой мировой войны, явилась бы, без сомнения, еще большим риском.

Гитлеровское «воссоединение с Западом», то есть соглашение с западными державами, являлось на тот момент неосуществимым. Гитлер сориентировал на него свою политику, не последовав политике Бисмарка в отношении России, так как, в отличие от эры Бисмарка, он видел в России самую опасную угрозу. Так сказать, «осторожно» в Германии теперь начинали осматриваться по сторонам. Под акцентом antibolschewi stischen компонент производили. Сначала, с акцентом на антибольшевистский компонент, установились свободные связи с Италией и Японией. Естественно, потому, что Антикоминтерновский пакт определялся в высшей степени политической составляющей. Его можно было бы развивать дальше, если бы обе западные державы продолжали уклоняться от соглашения. Во всяком случае, он был — в ситуации 1936 года — все равно лучше, чем ничего. Так как при объективном рассмотрении речь ведь и в 1936 году шла, так сказать, о «выживании». Посольские отчеты выражали это однозначно! Англия могла выступить против Германии, чтобы для сохранения европейского равновесия в английском понимании снова, как выразился Черчилль, разбить слишком сильную Германию. Гитлер должен был с этим считаться. Время начинало работать против него. Под таким аспектом нужно рассматривать следующие шаги Гитлера.

Необходимо здесь также указать, что Советский Союз в отчете отца из Лондона не упоминается. Для него самого идеологические вопросы во внешней политике не играли никакой роли. Он разделял раннее и одностороннее направление немецкой политики против Советского Союза, поскольку этим однозначно акцентировалась прозападная опция рейха. Однако чем более сдержанно приходилось оценивать английскую политику, тем неотвратимей напрашивалось соображение о пересмотре позиции немецкой политики по отношению к России. Время для этого еще не созрело, но отец мог иметь ту или иную мысль в запасе. В «основном отчете» из Лондона, представляющем в действительности возможную концепцию немецкой внешней политики, прямо-таки бросается в глаза отсутствие упоминаний о Советской России, если поразмыслить о том, что враждебность к Советскому Союзу являлась исходным пунктом гитлеровской внешней политики. Отец пишет в своем наследии[169]:

«Естественно, Антикоминтерновский пакт содержал в себе и политический момент. (…) Также принимая во внимание Англию, для нас не имелось другого пути, кроме как продолжать следовать антикоминтерновской политике. Только в качестве возможно более сильного партнера мы могли содействовать в приобретении решительного влияния тем кругам в Англии, которые видели будущее своей страны наилучшим образом обеспеченным в сотрудничестве с Германией. Была выбрана наиболее свободная форма Антикоминтерновского пакта и мировоззренческая сторона выдвинута на передний план, чтобы сохранять дипломатически и дальше свободу рук для возможного союза с Англией».

Когда в 1939 году дошло до сближения с Советским Союзом, обоим партнерам по договору было ясно, что деятельность Коминтерна в тех странах, которые присоединились к Антикоминтерновскому пакту, также и в будущем останется под запретом. Соответствующее требование и не выставлялось советской стороной на переговорах. Отец даже позволил себе в Москве шутливый намек: СССР мог бы и сам присоединиться к Антикоминтерновскому пакту.

Гитлер вновь стоял перед выбором. В 1933–1936 годах он имел дело с необходимостью вооружиться, чтобы заполнить вакуум власти в Средней Европе, не только принимая во внимание «Малую Антанту», но, прежде всего, из-за могущественного Советского Союза. Однако это вооружение уже выводило из равновесия «Balance of Power» (баланс сил) в английском представлении. Теперь Гитлер стоял перед проблемой: односторонне определившись в прозападном, иначе говоря, антисоветском курсе, он установил, что Англия не желала идти с ним на сближение (не говоря уже о германофобской, просоветской политике французского правительства). Он сидел между двух стульев, поддерживаемый в Европе только Италией.

На рубеже 1937–1938 годов Гитлер мог до поры, благодаря «чисткам» в партии и армии, видеть российскую опасность несколько ослабленной. Но время — как уже говорилось — начинало работать против него. Английское (а также американское) вооружение шло полным ходом, также и Россия могла отдохнуть от кровопускания среди высшего командного состава. Оставалось лишь по возможности укрепить немецкую позицию. Это означало, во?первых, немецкое вооружение и, с другой стороны, консолидацию отношений у немецкой восточной границы, в Восточной Европе и на Балканах, таким образом, в предполье Советского Союза. Мы увидим, в какой мере Гитлер принимал в расчет эту ситуацию.

Здесь должен поведать о маленьком личном событии. Вспоминаю Рождество в 1937 году, в это время были составлены посольские отчеты[170]. Мы отмечали праздник в Зонненбурге в окрестностях Бад-Фрайенвальде, в имении родителей, среди чудесной природы на окраине Одербруха. Как всегда на Рождество, присутствовали и бабушка с дедушкой Риббентропы из Наумбурга. Я прибыл из Ильфельда, немецкого интерната, куда я был к тому времени определен, за день до праздника и наслаждался после скудной интернатской жизни тем, как баловала меня мать, и неизменным на Рождество довольным, праздничным настроением в родном доме.

Отец, однако, в рождественские дни был замкнут и погружен в свои мысли, часами он вел разговоры с дедушкой; во всяком случае, он не был так раскован, как годом раньше, когда все мы прибыли в Зонненбург из Лондона. Ответственность за свой отчет давила на отца тяжким грузом, даже мы, дети, чувствовали это. В иные времена отец в сочельник играл на скрипке, сопровождаемый на рояле бабушкой, песню «Тихая ночь» и мы пели ее. В этом году пришлось обойтись без скрипки, она, вероятно, осталась в Лондоне. В это Рождество произошло нечто очень важное для меня, также и довольно неожиданное. Предваряя, расскажу, что вырос с девизом матери: «Пока я жива, тебе не видать мотоцикла!» Она считала езду на мотоцикле — и недаром — слишком опасной! Теперь я находился в Ильфельде, маленьком местечке на юге Гарца, и располагал только велосипедом, на нем нельзя было особо развернуться на довольно крутых склонах этих прекрасных средневысотных гор. В Ильфельде позволялось иметь мотоцикл. Я начал прощупывать у матери, «что бы она подумала», при этом я, естественно, всячески умалял опасность мотоцикла «БМВ» с объемом двигателя 200 кубических сантиметров, который мне хотелось иметь. К моему удивлению, мне не пришлось выслушать от матери резкого отказа с известной формулировкой: пока я жива и т. д. и т. п. Она лишь произнесла «нужно ли это на самом деле» и «это ведь так опасно»; в конце концов, не желая, что понять было можно, единолично перенять ответственность, она направила меня к отцу. Начались мои переговоры с отцом, также, собственно, не хотевшим мотоцикла. Да и какие родители придут в восторг от того, что сын хочет иметь мотоцикл. В конце концов отец отступил на позицию, я должен добавить часть суммы со своей сберкнижки, так как это был бы все же довольно роскошный подарок.

Мой счет в сберкассе был открыт в 1925 году с вкладом в размере пяти рейхсмарок. Так как в свои мальчишеские годы я был исключительно бережлив, счет вырос тем временем до нескольких сот рейхсмарок. Итак, я исправно заплатил отцу, равнодушно принявшему деньги, полцены за покупку. Материнское обоснование «допущения» мотоцикла — «не знаешь, что будет» — относилось, как она однажды призналась мне позже, к неизвестности в отношении политического будущего отца, после того как он однозначно и ясно представил Гитлеру, что его желание «английского союза» и вместе с тем задание отца в Лондоне в настоящий момент выполнить невозможно. Реакция диктатора остается, в конечном счете, всегда непредсказуемой, не говоря уже о погрязшем в интригах окружении. Однако Гитлер получил, во всяком случае, представление об английской политике и был предупрежден.

Этот разговор должен был случиться где-то между 28 декабря 1937 года и 2 января 1938 года, днем, когда отец отослал свой большой отчет вместе с выводами Гитлеру. Ему предстояло явиться заключительным отчетом о деятельности отца в качестве немецкого посла в Лондоне (о чем отец, однако, тогда не догадывался).

Как уже говорилось, я был, между тем, снова определен в немецкую школу. Я описал, как год учебы в Вестминстере расширил мой горизонт. Теперь я являлся учеником НПЕА (национально-политического воспитательного заведения), известном в народе под кратким названием «Напола», в Ильфельде в Гарце. Заведение выросло из евангелической монастырской школы с высокими требованиями к качеству обучения, которые сохранялись и поддерживались. Учебная программа соответствовала программе немецкой гуманитарной гимназии. С сентября 1937 года по март 1939 года я пробыл в этом интернате, которому обязан глубоким школьным образованием в обоих старших классах. Национально-политические воспитательные заведения являлись отборными школами. Ученики рекрутировались из числа одаренных учеников народных школ, если это требовалось, их освобождали от платы за обучение. Девиз школ звучал: «Больше быть, чем казаться».

На эту фазу моей жизни, стало быть, на время между сентябрем 1937 года и мартом 1939 года, пришлось назначение отца министром иностранных дел, аншлюс Австрии, так называемый «майский кризис» — во время посещения по обмену моим классом одной английской Public School весной 1938 года — судетский кризис и, наконец, — после того, как я написал свое выпускное сочинение, тема которого «Национальное и политическое мышление в политике современности» была задана в смысле «национально» определенной внешней политики — учреждение «протектората Богемии и Моравии». (Ожидалось, что тема сочинения будет раскрыта как отрицание империалистической экспансионистской политики — ирония, которую я совершенно так же ощущал тогда!) Я еще возвращусь к учреждению «протектората».

С возвращением родителей в Берлин письменный и личный контакт с матерью стал намного легче и теснее, чем в ее лондонское время. Отныне я вновь был гораздо подробнее ознакомлен с ходом политического развития, кумулировавшегося в тот день в марте 1939-го, когда я, домогаясь признания, намеревался сообщить родителям о полученном с оценкой «хорошо» аттестате зрелости — событие, потерявшее всякое значение после того, как, «затаив дыхание», я узнал с материнских слов, отец интенсивно старается пробить у Гитлера соглашение с Россией.

Примерно четыре недели спустя после окончания рождественских каникул в 1937 году, из которых я, несмотря на зимний холод, возвратился в школу на мотоцикле, около 11 вечера «дежурный воспитатель», им был наш преподаватель английского языка Штольте, вызвал меня из спальни к радиоприемнику в своей комнате со словами: «Твой отец стал министром иностранных дел!»

Спросонья я не видел, вообще говоря, причины радоваться. Теперь придется еще больше быть «белой вороной»! Тогда я не мог предвидеть, что «белая ворона» будет «преследовать» меня на протяжении всей жизни, появляясь при самых противоположных обстоятельствах символом различных предзнаменований. В какой-то степени меня всегда — вплоть до сегодняшнего дня — рассматривали под углом зрения «сын своего отца». Однако я быстро приспособился к этому, научившись распознавать, обращался ли мой собеседник ко мне или к «сыну моего отца» и реагировать соответствующим образом.

Учебное заведение предоставило мне два дня отпуска, чтобы я мог поздравить отца. Я встретил родителей в отеле «Кайзерхоф», где они жили, приезжая из Лондона, когда должны были задержаться в Берлине: наш дом в Далеме был закрыт, так как неизвестно было, когда отец возвратится в Германию. Я обманулся, ожидая увидеть отца сияющим от радости по поводу назначения. Он был скорее задумчив, что прочно — одна из пресловутых «картин воспоминаний» — отложилось в моей памяти. Он пишет о своем назначении:

«Назначение Имперским министром иностранных дел явилось для меня полнейшей неожиданностью. 30 января 1938 года я находился в связи с праздником годовщины прихода к власти в Берлине, когда Гитлер попросил меня остаться еще на несколько дней. Это была неделя так называемого кризиса Бломберга. 4 февраля фюрер вызвал меня к себе, сообщив, что в рамках реорганизации верховного руководства государственным аппаратом он желает произвести также замену министра иностранных дел. Прежний Имперский министр иностранных дел Нейрат назначается президентом Тайного правительственного совета. На его место должен заступить я.

При моем вступлении в должность Адольф Гитлер кратко проинформировал меня о политическом положении в целом. Он сказал мне, что Германия благодаря созданию вермахта и занятию Рейнской области завоевала для себя новую позицию. Она вновь вошла в круг равноправных наций, и теперь настало время привести к решению определенные проблемы — проблемы, которые могут быть урегулированы только при помощи сильного вермахта, хотя ни в коем случае не через его задействование, но благодаря лишь только его наличию. «Страна, — так он выразился, — не являющаяся сильной также и в военном отношении, не может проводить никакой внешней политики вообще». Мы насмотрелись этого в течение прошедших лет вдоволь. Теперь нашим стремлением должно быть установление ясных отношений с нашими соседями. Четырьмя проблемами, которые он мне назвал, являлись Австрия и Судеты, Мемель и Данцигский коридор. Моя задача заключалась в том, чтобы помочь ему в дипломатическом решении этих проблем»[171].

Пожалуй, не явилось случайностью — даже если внешним поводом послужил так называемый кризис Бломберга — Фрича[172] — то, что отец был назначен министром иностранных дел через четыре недели после представления своего отчета, который можно было, собственно, обозначить как меморандум о внешнеполитическом положении рейха. Отчет подводит ясный итог «безуспешной» — в смысле Гитлера — деятельности отца при «дворе Сент-Джеймс», трезво разбирая последствия для будущей немецкой внешней политики. Концепция немецкой внешней политики, обеспеченная оборонительная позиция в Восточной Европе по отношению к Советскому Союзу и, вместе с тем, «локализация» большевизма с подстраховкой Великобритании, казалась ко времени назначения отца, по всей очевидности, трудно реализуемой. Ничего не оставалось, кроме как дальше укреплять позицию рейха в Центральной Европе в надежде в конце концов убедить английское руководство в том, что «in the long run» будущее мировой империи было бы все-таки лучше обеспечено в союзе с рейхом, чем через возобновление конфронтации.

Я еще раз процитирую отца:

«Целью немецкой внешней политики было убедить Англию, что при выборе между возможным по стечению обстоятельств союзом (Германии) против Англии и германо-английским союзом последний был бы (для Англии) предпочтительным курсом»[173].

Можно, как уже упомянуто, добавить: «…предпочтительным курсом именно для британской империи был бы» и дополнить: «…что доказала история!» Нам удастся продемонстрировать, что эта концепция безусловно имела шанс осуществиться. Мы покажем далее, какая держава и ее ведущий государственный деятель успешно помешали этому на погибель Британской мировой империи.

Гитлер хотел использовать мнимое, лишь в пропагандистских целях раздутое превосходство в вооружении, и также временный паралич Советов в результате «чисток» Сталина не для ведения войны, а наоборот, для достижения ревизий, к которым он стремился, без применения силы оружия. Это было бы, как он заявил в ноябре предыдущего года, возможно в случаях Австрии и Чехословакии. Темп, который ему теперь пришлось взять, явился следствием английской политики, явно уклонившейся от немецких попыток к сближению.

Так называемый «Worst-Case-Scenario» является методом выработки решений в организации и управлении производством. Он означает то, что при каждом решении нужно проиграть соответствующее неблагоприятнейшее стечение обстоятельств. Этому методу необходимо всегда следовать при принятии важных решений. Если бы германское руководство в начале 1938 года обсудило положение рейха по этому методу, оно скорее всего пришло бы к следующему результату:

• Великобритания стремится выиграть время, с тем чтобы довести до конца вооружение и пропагандистски подготовить необходимые в демократии внутриполитически-психологические предпосылки для возможного курса на конфронтацию с рейхом.

• То же самое относится и к французскому правительству с дополнением усилий по мобилизации против рейха союзов «Малой Антанты».

• Пакт Франции с Советским Союзом (заключенный уже в 1935 году) являет собой массивную угрозу для рейха, обостренную вовлечением в пакт Чехословакии и внутренне присущей ему «автоматикой».

• Советский Союз, так сказать, «per definitionem» заклятый враг рейха. Имперское правительство должно считаться с тем, что в подходящем случае он присоединится к противникам Германии, чтобы распространить на запад, возможно насильственно, сферу своего влияния в Европе.

• США принимают все более активную роль в мировой политике. «Карантинная речь» от ноября 1937 года не оставляет никаких сомнений в том, против кого будет направлена внешнеполитическая активность США.

Взвесив все это, Гитлер должен был бы исходить из опасности когда-то, возможно, быть принужденным могущественной коалицией этих держав к для него неприемлемым, вероятно, угрожающим рейху решениям. Эта до предела пессимистичная оценка обстановки имела совершенно реальную основу, хотя Гитлер, заметьте, до начала 1938 года не предпринял ничего, что смогло бы нарушить пресловутое «равновесие» в Европе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.