ГЛАВА ВТОРАЯ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ
ГЛАВА ВТОРАЯ
ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ
Если бы не Пинелли, то неизвестно было, как выйти из затруднения. Нанять жилье Галилей сразу не мог, а надо было готовиться к вступительной лекции. Пинелли пригласил его к себе.
Падуанский университет, хотя расцвет его и был позади, оставался одним из крупнейших в Италии. Галилей был зачислен на отделение свободных искусств. Там учились будущие теологи, философы и медики. Математика считалась обязательной как для медиков, так и для философов. Однако ценили ее в университете мало, и математики получали, как правило, значительно меньшее жалованье, чем профессора богословия или философии.
Учебный год начинался в первых числах ноября. Но Галилею разрешили приступить к преподаванию с некоторой задержкой. Первой лекции, читавшейся при вступлении в должность, придавали особенное значение: преподаватель должен был оправдать сделанный университетом выбор. Галилей тщательно к ней готовился. В доме Пинелли он был избавлен от всех забот. К его услугам огромная библиотека.
7 декабря 1592 года Галилей с блеском прочел свою вступительную лекцию.
Начались будни. Он не хотел злоупотреблять гостеприимством и при первой же возможности снял домик. В Падую он приехал вместе с Микеланджело, ибо во Флоренции тому не на что было жить. Аббат соседнего монастыря, большой любитель математики, узнав, в каком положении находится Галилей, поспешил ему на помощь, снабдил его домашней утварью, дал кровати, стулья. Это было тем более своевременно, что к Галилею стало приходить много народу. С таким собеседником не хотелось расставаться: гости оставались обедать или ужинать. Долги росли.
Преподавание в университете особой радости ему не доставляло — читать он должен был довольно элементарный курс.
С людьми Галилей сходился легко. Вскоре среди преподавателей у него появилось немало добрых знакомых, в том числе и Чезаре Кремонини, ведущий профессор философии. Кремонини был кумиром студентов. Его считали первым перипатетиком Италии. Кремонини нравился Галилею, хотя взглядов его он и не разделял. Помня об осторожности, он читал математику и в философские диспуты не ввязывался.
В феврале 1593 распространились слухи, что правительство республики согласилось выдать римской инквизиции обвиненного в ереси Джордано Бруно.
Среди людей, с которыми общался Галилей, было немало тех, кто знал о нелегкой жизни неистового Ноланца.
Еще в детстве в окрестностях родной Нолы Бруно любил глядеть на звезды. Интерес к загадкам мироздания он сохранил навсегда. Молодой доминиканец, которому прочили блестящую карьеру, жаждал духовной свободы. Он бежал из монастыря и обрек себя на скитания. Смысл человеческой жизни он видел в познании истины и борьбе за ее торжество. Чтобы победила «философия рассвета», основанная на изучении природы и вере в разум, надо будить дремлющие души!
Бруно восхищался гением Коперника, хотя и ставил ему в упрек, что тот не сделал обобщений, которые вытекали из его же собственного учения. Оставив философам вопрос о конечности или бесконечности вселенной, Коперник принял, что мир ограничен неподвижной сферой фиксированных звезд. Это Бруно считал ошибкой. Не только Земля и известные нам планеты движутся вокруг Солнца, провозглашал он, — миров неисчислимое множество и вокруг тысяч и тысяч солнц вращаются свои земли.
Ноланец не был астрономом-практиком. Для него, философа, вопрос о движении Земли был вопросом мировоззрения. Всякое толкование теории Коперника в условно-предположительном смысле недопустимо: оно извращает ее суть и делает из учения, могущего послужить перевороту в сознании людей, абстрактную схему. Мысль человеческая, прикованная к Земле как центру мироздания и единственному в космосе средоточию жизни, должна вырваться за пределы вымышленных сфер!
В ту пору, когда католические инквизиторы словно соревновались с инквизиторами-протестантами в богоугодном искоренении еретиков, многие, защищая истину, прибегали к эзопову языку. Ноланец в совершенстве владел искусством иносказаний. Иносказания были оправданы, когда речь шла о религии и нельзя было говорить без обиняков. Но Коперник не стал еще запретной темой, и Бруно этим пользовался.
Он рано понял, какое значение для торжества Коперниковых идей имеет сокрушение физических воззрений перипатетиков. Бруно подверг пересмотру господствующие представления о вселенной и важнейшую часть философии Аристотеля — его учение о движении, закладывая тем самым философские основы новой физики.
Для Бруно, мечтавшего о победе «философии рассвета» над религиозным мышлением, было особенно важно настаивать на объективном характере учения Коперника и развивать свою мысль о множественности миров. Не удивительно, что стоило ему появиться, как тут же распространялась молва: Ноланец-то атеист, ниспровергатель испытанных временем истин. Это повторялось повсюду: в Тулузе и Париже, Оксфорде и Лондоне, Виттенберге и Праге, Хельмштедте и Франкфурте-на-Майне, на воле и в тюрьме.
В 1591 году, находясь в Германии, Бруно получил письмо от Джованни Мочениго. Тот, обещая покровительство, звал его в Венецию. Мучила тоска по родине, и Джордано принял предложение.
Мочениго пригласил его не из любви к философии. Он верил, что Бруно сведущ в оккультных науках, и надеялся с его помощью добиться могущества. Бруно отказался посвящать его в тайны магии. Взбешенный Мочениго написал донос и выдал Ноланца инквизиции.
Бруно отвергал обвинения в ереси. Опасаясь, что следствие затянется и в руки инквизиторов попадут его изданные за границей книги, он признался в кое-каких прегрешениях и согласился покаяться. Но тут вмешалась римская инквизиция. По настоянию папы Бруно переправили в Рим.
Первый учебный год в Падуе подходил к концу. На летние каникулы Галилей собрался ехать во Флоренцию и написал об этом матери.
«Я очень обрадовалась, — отвечала мать, — что вы хотите приехать в следующем месяце, но приезжайте не с пустыми руками, ибо Бенедетто, насколько я знаю, хочет получить свое, то есть обещанное вами, и сильно грозит, что велит вас схватить, как только вы сюда явитесь. На это он способен. Предупреждаю вас, хотя мне это и очень неприятно».
Какая заботливость! Бенедетто Ландуччи опять требовал денег в счет приданого, которое ему посулили перед свадьбой. Чтобы хоть частично удовлетворить законные притязания зятя, Галилей еще глубже залез в долги. С деньгами он мог отправиться на родину, не опасаясь неприятностей.
Галилей очень любил ездить в Венецию. Дух этого города, деятельного и гордого, пришелся ему по сердцу. Здесь не только были ученые общества, где велись горячие споры, и книжные лавки, набитые изданиями чуть ли не всей Европы, здесь были мастерские, которые могли составить славу любому городу. В этих мастерских, наблюдая за умелыми и красивыми движениями ремесленников, Галилей отдыхал душой от пустых словопрений университетских корифеев. Здесь, в горниле практического опыта, а не в игре с древними текстами, только и могла родиться новая наука!
Много лет спустя, вспоминая о своей жизни в Венецианской республике, о своих лучших годах, Галилей не забыл и об арсенале, огромных мастерских, где строились корабли и изготовлялось разнообразное вооружение. Сколько интереснейших наблюдений сделал он там, следя за работой прославленных мастеров! Беседы с ними доставляли ему большое удовольствие и будили его мысль. Нередко он оказывался в тупике, когда пытался, исходя из существующих объяснений, теоретически осмыслить тот или иной прием, упрощавший работу.
Посещения арсенала дали новый толчок его занятиям механикой, которые он начал еще в Пизе. Эта область знаний вызывала большой интерес у всех, кто хотел стать военным инженером или толковым военачальником. Галилей начал читать в своем доме курс механики. Из этих лекций возникла специальная работа «Механика», служившая руководством для его слушателей.
В этом трактате Галилей занимался главным образом общей теорией простых машин. Природу, подчеркивал Галилей, нельзя обмануть. Насколько мы, применяя механические орудия, выигрываем в силе, настолько же проигрываем во времени и в быстроте!
Как никто из современников, Галилей сумел в практических задачах механики увидеть серьезные теоретические вопросы. Разрабатывая прикладную механику, он вместе с тем решал и важные физические проблемы.
В университете у него не было столкновений. Он читал то, что требовали попечители: излагал основы математики и знакомил студентов с Птолемеевой системой. На общепринятые взгляды Галилей в открытую не покушался. Он учился молчать.
Высказываться откровенно он позволял себе только в кругу самых близких друзей. Особенно он любил Джанфранческо Сагредо. Тот принадлежал к одной из знатнейших семей Венеции, отличался широтой интересов и независимым складом ума. Он был выше предубеждений. Благороднейшая душа! С ним можно было говорить о чем угодно.
Беда свалилась на него внезапно. Занятия в университете кончились — минул второй учебный год. На родину он не поехал: в Падуе к тому времени собралась приятнейшая компания. Стояла страшная жара, и единственным спасением было уезжать в деревню или искать прохлады в горах. Один из друзей уговорил Галилея отправиться к знакомым. Недалеко от Виченцы есть богатая вилла и в ней комната, которую специально приезжают смотреть. Восьмое чудо света! В самые мучительные августовские дни там царит вечная весна.
Действительно, в комнате было на удивление прохладно. Но особого чуда для этого не требовалось. В полу находился люк шахты, а та была соединена с пещерами заброшенных каменоломен, где всегда держалась ровная температура.
Хозяин старался угодить гостям. После пышного обеда он предложил им отдохнуть. Галилей и два его товарища заснули. Слуга открыл пошире люк. Из пещер веяло прохладой…
Для гостей, крепко спавших в «покое вечной весны», все кончилось трагически. Сквозняк ли оказался гибельным или привязалась какая-то зараза? Или вдруг ядовитыми стали испарения в пещерах? Один из гостей умер через несколько дней, другой потерял слух и тоже вскоре скончался, а Галилей тяжело заболел. У него началось острейшее воспаление суставов. Лучшие врачи Падуи и Венеции пытались помочь, но в конце концов признали, что болезнь неизлечима и ему суждено всю жизнь нести этот тяжкий крест.
Острые боли часто мучили Галилея. На недели, а то и на месяцы укладывали они его в постель. Для него, деятельного и очень общительного, это было особенно трудным испытанием.
Он научился выдержке. И только в крайних случаях позволял болезни себя свалить. Друзьям, знавшим о его недуге, трудно было поверить, что человек, который утром едва мог одеться без помощи слуги, пересилив боль, шел в университет, читал лекции и непринужденно шутил со студентами.
Болезнь стала его проклятьем. И школой мужества. Не жалуйся и, как бы ни было тяжело, продолжай свое дело!
Море! Приливы и отливы целиком завладели Галилеем. Картины отступающего и наступающего моря на всю жизнь запечатлелись в его сознании.
Он подолгу стоит на берегу или плывет по каналу в гондоле, наблюдая прилив. Он знает, где как поведет себя море, знает, когда большая волна войдет в канал Двух башен, знает, как взбухнет лагуна и как потом, при отливе, обнажатся далекие отмели. Галилей следит за отметками на мерных столбах, расспрашивает рыбаков, выросших на Адриатике, и бывалых капитанов, объехавших полсвета. Здесь есть над чем поломать голову. Недаром, по преданию, всезнающий Аристотель, отчаявшись найти причину отливов и приливов, решил покончить с собой и бросился с утеса в море.
Отвергнув физические аргументы противников Коперникова учения, Галилей стал искать доказательные доводы в пользу гелиоцентрической системы. Раз Земля движется, то и на самой Земле должны наблюдаться явления, которые не могут быть объяснены ничем другим, кроме этого движения! Он был убежден, что если бы не существовало движения Земли, то приливы и отливы не происходили бы так, как они происходят. Он думал найти здесь решающий довод в подтверждение Коперниковой теории. Ошибались те, кто пытался объяснить причину приливов и отливов лишь суточным движением земного шара. Такого одного простого и равномерного движения было бы, по мнению Галилея, недостаточно, чтобы вызвать наблюдаемые явления. Только движение неравномерное, то ускоренное, то замедленное, возникающее из сложения двух движений Земли — суточного и годового, — и могло бы порождать приливы и отливы…
Венеция дарит Галилею наблюдение, весьма существенное для объяснения отливов и приливов, которое, как ему кажется, поможет окончательно решить вопрос о системе мира.
Вот одна из лодок, доставляющих в город пресную воду.
«Представим себе такую лодку, — писал позже Галилей, — плывущую с умеренной скоростью по лагуне и спокойно везущую воду, которой она наполнена; пусть затем она испытывает значительное замедление, вследствие ли посадки на мель или встрече какого-либо иного препятствия; при этом содержащаяся в лодке вода не потеряет приобретенного ранее импульса так, как теряет лодка, но, сохраняя его, устремится вперед к носу, где заметно поднимется, спустившись у кормы. Если теперь, наоборот, той же лодке при спокойном ее движении сообщить новую скорость со значительным приращением, то содержащаяся в ней вода не сразу к ней приспособится, но, сохраняя свою медленность, будет отставать и собираться, поднимаясь у кормы и опускаясь к носу. Это явление установлено бесспорно, легко понятно и может быть проверено на опыте в любое время…»
На лекциях в университете Галилей излагал учение Птолемея, даже частным ученикам не читал о Копернике. Но все силы ума отдавал исследованию приливов и отливов. Он напишет свою «Систему мира» и докажет, что Земля движется!
Галилей очень многим обязан был Венеции, ее мастерским и ее водам.
В ученых кругах только и разговоров что о вышедшем в свет первом томе «Астрономической переписки» Тихо Браге. Величайший из астрономов доказывает, что мысль о движении Земли должна быть отринута!
Тихо Браге пользуется громкой славой. Созданные им инструменты позволили проводить наблюдения с точностью, прежде недостижимой. Обсерватории, которую с помощью датского короля построил Браге, нет равных в Европе. Два десятилетия из ночи в ночь проводил он свои наблюдения. Браге накопил огромное количество материалов, но с публикациями не торопился, откладывая на будущее самые значительные работы. Большой шум произвели его исследования новой звезды 1572 года и комет. Он доказывал, что новая звезда принадлежит небу фиксированных звезд. Тезис о неизменности неба был поколеблен.
Наблюдения убедили Тихо, что кометы появляются значительно выше Луны и поэтому их нельзя относить к «подлунному миру», как это делали до сих пор. Орбиты комет таковы, утверждал Тихо, что заставляют усомниться в существовании «хрустальных небес», к которым будто бы прикреплены небесные тела.
Браге не удовлетворен ни Птолемеем, ни Коперником. Как астроном он признает, разумеется, превосходство Коперниковой системы, но принять ее не может. Этому противятся и его физические воззрения, и еще более — представление о мире, созданном ради человека. Он не может согласиться, что Земля не центр вселенной, а лишь одна из планет. Вместе с тем он убежден, что планеты действительно вращаются вокруг Солнца, а не вокруг Земли. Как примирить это с Библией? Как использовать явные преимущества Коперниковой теории, оставив Землю в центре мироздания?
Тихо дает набросок своей системы: планеты вращаются вокруг Солнца, а Солнце с планетами — вокруг недвижимой Земли. И волки сыты, и овцы целы! Ученые приспособленцы всех мастей в восторге от «системы Тихо»: она позволяет пользоваться преимуществами Коперниковой теории, не принимая ее и избавляясь, следовательно, от нежелательных выводов.
Галилей изучил аргументацию Браге. Повторять доводы против движения Земли, высказанные еще Аристотелем и Птолемеем, не велика заслуга! Нет серьезных резонов, которые заставили бы предпочесть системе Коперника «систему Тихо». Последняя рождена если и не одним страхом перед буквой Библии, то наверняка косностью мысли. Для Галилея не существует «системы Тихо». Вопрос по-прежнему стоит так: или Птолемей, или Коперник. Третьего не дано!
Один из курсов, который Галилей читал в университете, был посвящен фортификации. Необходимость найти способ облегчить расчеты заставила его задуматься над идеей пропорционального циркуля. Отдельные образцы этого инструмента были уже известны в разных концах Европы. Галилей придумал собственную конструкцию пропорционального циркуля, разработал много приемов его использования. Инструмент свой он назвал «циркулем геометрическим и военным».
Первые же образцы, изготовленные по его указаниям, вызвали живейший интерес. В доме Галилея все чаще стали появляться дворяне, как его соотечественники, так и иностранцы, жаждавшие приобрести удивительный инструмент. Число желающих прослушать у него частным образом тот или иной курс росло.
Университетские профессора обычно вынуждены были заниматься и частным преподаванием. Наиболее удобным считалось, чтобы ученики, нередко молодые вельможи со своими слугами, жили в доме учителя и находились у него на полном пансионе, за что, естественно, обязаны были платить.
Не поможет ли это избавиться от долгов? Галилей решил попытать счастья с учениками-постояльцами. На него свалилось множество новых забот. Ему самому приходилось договариваться с поставщиками продуктов и вести счета. В доме стало многолюдно и шумно. Через его руки проходило теперь значительно больше денег, но облегчения он не почувствовал. Долги не уменьшались.
«Геометрический и военный циркуль» пользовался большим спросом. Галилей нанял мастера, который изготовлял их по его чертежам. Продолжая совершенствовать свой инструмент, книги о нем он не издал, хотя и составил руководство, как им пользоваться. Копию этого руководства он вручал каждому, кто, прослушавши курс, приобретал его циркуль. Дабы обеспечить достаточное количество списков, Галилей некоторое время даже держал в своем доме специального переписчика.
Иоганн Кеплер, математик из Граца, передал Галилею свою недавно изданную «Тайну Вселенной», где открыто говорил о приверженности к Копернику. Немец, вручивший книгу, торопился обратно в Германию. Галилей успел познакомиться лишь с предисловием, но, благодаря за подарок, обещал внимательно прочесть книгу. «Это я сделаю тем более охотно, — писал он Кеплеру, — что уже много лет разделяю мнение Коперника и, исходя из этой точки зрения, открыл причины многих явлений природы, которые, без сомнения, не могут быть объяснены на основе обычной гипотезы. О прямых и косвенных доказательствах этого я много писал, но до сих пор не осмеливаюсь выпускать в свет, напуганный судьбою самого Коперника, нашего наставника, который у немногих пользуется бессмертной славой, у бесконечного же множества — ибо столь велико число глупцов — вызывает смех и освистывание. Я бы, конечно, осмелился обнародовать свои мысли, если бы было больше таких, как ты, но поскольку это не так, то от такого рода дела я отказался».
Удивительная книга! Свою жизненную задачу Кеплер видел в развитии гелиоцентрической системы. Идея гармонии мира захватила его целиком. Вселенная не могла быть устроена по произволу. Бог, как архитектор, в основу создаваемого им положил определенные числовые соотношения. И открыть их поможет геометрия!
Кеплер уверял, что открыл эту тайну. Относительные размеры планетных орбит таковы, что вписываются одна в другую, как пять многогранников, так называемых правильных тел! Умозрительные заключения перемежаются с математическими выкладками, библейские тексты — с результатами наблюдений. Бунтовщик, покушающийся на старые догмы, отличается пылкой, хотя и весьма своеобразной религиозностью. Книгу он кончает восторженным гимном в честь творца.
«Тайна Вселенной» разочаровала. Галилея. Она была проникнута духом телеологии. Мир и все сотворенное создано ради человека! Такой образ мыслей был Галилею чужд. Разве подобными спекуляциями приблизишь торжество Коперникова учения? Надо научиться видеть природные явления такими, каковы они на самом деле, а не подгонять их к априорным своим представлениям.
В его глазах Кеплер остался человеком редкой учености, с умом необычным, ярким, подчас сумбурным. Неспособность держать в узде собственную фантазию Галилей расценивал как непростительную для математика и философа слабость.
Кеплеру не терпелось узнать его мнение о «Тайне Вселенной», и он, не дождавшись отзыва, сам написал Галилею. Тот, полагал он, поступает мудро, не высказываясь открыто в пользу Коперниковой системы. Однако возможна и другая тактика. Дабы, преодолев косность толпы, привести ее к постижению истины, допустима и хитрость. Толпа всегда верит авторитетам. Поэтому необходимо привлечь на свою сторону возможно большее число математиков. Пусть каждый приверженец Коперника создает у коллег впечатление, будто среди наиболее авторитетных профессоров математики царит единодушие относительно учения о движении Земли. Это можно сделать, используя письма некоторых. Он, Кеплер, например, с успехом пользуется ради этой цели письмом Галилея.
«Оставь колебания, Галилей, и выступай вперед! Если я не ошибаюсь, среди видных математиков Европы немного таких, кто захочет отделиться от нас. Такова сила правды. Если Италия кажется тебе мало подходящей для опубликования твоей книги и ты можешь встретить там трудности, то, вероятно, Германия предоставит нам такую свободу. Но хватит об этом. Сообщи мне, по крайней мере, частным образом, если не хочешь делать этого публично, что ты открыл в пользу Коперника».
Он сообщит Кеплеру о своей работе над «Системой мира», а тот станет показывать и это его письмо, как сделал с первым, дабы обращать в Коперникову веру сомневающихся. Подобная перспектива Галилею не улыбалась. Писать Кеплеру он не стал.
К тому времени Джордано Бруно уже пять с половиной лет сидел под следствием в тюрьме Святой службы.
В Венеции, в кругу близких друзей — Сагредо, Сарпи, Миканцио, Морозини, — Галилей находил ту духовную обстановку, в которой нуждался. Падуя — это место его службы, Венеция — это праздник, долгие беседы с друзьями, застольные шутки, остроумные споры, тонкие вина и превосходная музыка. Но Венеция влекла к себе и другим. Его сердце пленила очаровательная венецианка Марина Гамба. Он очень часто ездил в Венецию.
Правда, и в самой Падуе не было недостатка в умных и знающих людях. Особенно славился кружок Пинелли. Когда в 1598 году папа римский Климент VIII пребывал со своим двором в Ферраре, где праздновал ее присоединение к владениям святого престола, многие прелаты специально приезжали в Падую, чтобы познакомиться с Пинелли и его друзьями.
Однажды в доме Пинелли, где постоянно бывал Галилей, появился и Роберто Беллармино, ученый иезуит, восходящая римская звезда, авторитетнейший богослов-консультант Святой службы. Беллармино, как шептались за его спиной, принимает весьма деятельное участие в процессе Джордано Бруно.
Во время долгой беседы коснулись среди прочего и новых взглядов на мироздание. Беллармино тут же заявил, что Коперникова теория сплошная ересь. Если в Библии упоминается о движении Солнца, то каждый, кто это отрицает, — еретик!
Кардинал Баронио попытался несколько урезонить своего коллегу. Ведь священное писание не учит тому, как движутся небеса, а тому, как нам достичь небес! Вопрос о системе небесных сфер вовсе не вопрос веры.
Беллармино не соглашался. Раз о движении Солнца и, следовательно, о покое Земли говорится в священном писании, то это вопрос веры. В речах Беллармино сквозила фанатическая убежденность. Он говорил решительно и пылко. Взгляд его темных, глубоко запавших глаз трудно было забыть. Беда ученым, если такие ревнители веры получат над ними власть!
Срок договора, по которому Галилею положили сто восемьдесят флоринов, давно истек, а попечители и не думали о его пересмотре. Галилей стал добиваться прибавки. Дело не только в том, что оклада не хватало на жизнь. Думать следовало и о престиже математики. Почему профессор философии, пережевывающий Аристотелевы тексты, должен получать в несколько раз больше, чем тот, кто знакомит студентов с основами математических наук?
В Венеции за Галилея хлопотали друзья и настойчивее всех — Сагредо. Попечители упрямились. Все профессора хотят прибавки, а касса почти пуста! Сагредо не уступал. Потерпев неудачу у одного попечителя, шел к другому. Выслушивал комплименты по адресу Галилея и житейские наставления. Профессора, мол, обычно не живут на оклад и занимаются частным преподаванием: надо уметь заставлять учеников выкладывать денежки! От визитов к сановникам у Сагредо портилось настроение. Он жаловался Галилею, что крайне огорчен, сознавая, сколь бесплодны его хлопоты. Сагредо скромничал. Упорство его не пропало даром. Галилею увеличили жалованье до трехсот двадцати флоринов.
Существенная прибавка? При его-то долгах и его-то родне!
У Галилея от забот кругом идет голова. Он обязан следить, чтобы затеянный им «пансион для состоятельных учеников» не приносил бы убытка, он должен посылать деньги мужу одной своей сестры, платить в монастырь за другую, исполнять прихоти матери, содержать непутевого братца. Не может он обойти своим попечением и Марину Гамбу, к которой привязан всем сердцем…
Заботы одолевают Галилея, жестокая болезнь часто его терзает, но он не утрачивает вкуса к жизни. У него большой, взятый в аренду дом, красивый сад, ухоженный виноградник. В его погребке всегда запас доброго вина. Он знает толк в изысканной поэзии и тонкой кухне. Он любит вечером посидеть с друзьями в саду. Под шпалерами, увитыми виноградной лозой, искрится смех и звучат остроумные речи.
А когда на небе появляются звезды и настает благословенная тишина, Галилей берет в руки лютню и долго услаждает гостей своей чудесной игрой…
В римской тюрьме Святой службы время от времени проводилась инспекция заключенных. Первым обычно вызывали узника, сидевшего в темнице дольше других. Им давно уже был Джордано Бруно.
В Риме им занялись куда серьезней, чем в Венеции. Прежде он признавал себя частично виновным, высказывал готовность покаяться; здесь же, когда речь зашла о его научных воззрениях, стал с поражающим упорством отстаивать свою правоту. Спор, длившийся всю его жизнь, спор об истолковании теории Коперника и о выводах, которые из нее следуют, продолжался и в тюрьме. Бруно стоял на своем: Земля движется вокруг Солнца, миров множество, вселенная бесконечна.
Еретиком он себя не признавал. Как припереть его к стенке? Ученейший Роберто Беллармино нашел способ. Из показаний обвиняемого и его книг выбрали положения, составляющие суть его научных взглядов и противоречащие учению церкви. Если он от них не отречется, его сожгут. Спасти жизнь такой ценой? Нет! Мысли, которым он верен, он не может объявить ересью! «Лучше, — писал он еще до тюрьмы, — достойная и героическая смерть, чем недостойный и подлый триумф».
Ни восемь лет тягчайшего заточения, ни пытка, ни близость страшной казни не заставили Джордано Бруно отречься от убеждений.
Приговор он должен был выслушать на коленях. Когда ему разрешили встать, он воскликнул:
— Вы с бо?льшим страхом объявляете мне приговор, чем я выслушиваю его!
Джордано Бруно сожгли в Риме 17 февраля 1600 года — в предостережение всем, кто в погоне за обманчивой истиной осмелился бы пренебречь авторитетом церкви.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.