ВОСТОЧНАЯ ЭЛЕГИЯ
ВОСТОЧНАЯ ЭЛЕГИЯ
…Всё как во сне…
Я вижу облака… туман…
…сосновый лес…
…знакомый берег моря…
…И тяжести на сердце нет.
На море лунный свет.
Мне кажется, что меня кто-то позвал…
Темный лес, белые стволы берез.
…Нет, никого нет…
В море появился остров…
Из ничего, из соленых брызг и пены, из чьего-то желания.
А на острове появляется лестница — и путь наверх по ее каменным старым покусанным ступеням…
…И вот я уже на острове…
Старая каменная лестница…
Огромные криптомерии…
Тишина, земля мягкая, как тесто.
Я глубоко вдыхаю запах жасмина…
И на меня из травы, по-детски задрав голову, смотрит мальчик-Будда.
…Звуки, звуки…
Я взмахнул крыльями и полетел над лесом.
И над туманом.
Под облаками показались серые кирпичные крыши…
Дома маленькие, но по два этажа, окна — как глаз птички…
Дома с маленькими — для Дюймовочки — балконами.
Окаменевшие — брошенные — мгновенно — как во смерти.
Город ровесников, город близнецов, убежавших из жизни в одно мгновение.
…Запах жасмина.
Маленькие двери, дверки.
Полумрак… или сумерки?
Ночь или день без человека?
Где я? В раю?..
…Но тогда почему мне так грустно?
Эти дома в лунном свете, как детская книжечка: все есть, но чего-то не хватает.
…Какой странный остров…
Раскачивается фонарь перед входом в дом. Скрип.
Туман.
Каменный мальчик-Будда с закрытыми глазами спит в траве.
Улица остановилась на наклонной улице. Туман. Я сложил крылья и сел на краешек крыши… Дома словно окаменели…
Мешали крылья, но прыгнул на землю. Больно.
Пошел.
…Совсем не слышу своих шагов…
Я в этом тумане, как в воде — рыба, но зябко мне — как человеку…
…Вижу свет в окне…
…Может быть, это для меня?
…Может быть, для меня на двери дома, оклеенной бумагой, вижу мою тень…
…Тень опережает…
…Я чувствую запах свечи…
…Дверь, как лист бумаги, невесома…
— Здравствуйте… — слышу свой шепот.
Темная комната, старая женщина сидит, что-то шепчет.
— Нет, она еще не совсем пришла ко мне… — Я громко сказал это, но она не захотела услышать…
Сижу на коленях на жесткой циновке, нога затекла…
Все летаю и летаю… отвык сидеть…
…Но если эта душа отозвалась, значит, меня могут ждать и другие…
Душа любит человека…
Оборачиваюсь: через приоткрытую дверь вижу дома и берег моря.
С трудом встаю, теряю пять перьев… они остаются лежать на циновке.
Белые.
…Я еще вернусь.
Переступил с трудом маленький порожек дома.
Я почему-то побежал вперед: увидел ручеек, осторожно падающий из расщелины в скале…
Протягиваю свои пальцы. Вода ласково, но холодно касается их.
Смеюсь: как прекрасен запах жасмина на берегу моря…
Из тумана вышли журавли. Белые.
Они пели и танцевали. Один из них предложил мне войти в круг — я отказался танцевать.
Лучше спою.
— Как прекрасен запах жасмина… — начал я, но журавли уже ушли в туман. Ни один из них даже не обернулся…
Но в ту же минуту из тумана появляется лицо женщины с закрытыми глазами.
Она божественно красива.
Черное кимоно.
Ей много лет… Она слушает музыку, но музыка улетает.
И женщина исчезает, уходит в темный сад, закрывает за собой калитку.
— Простите, кто вы? — с отчаянием я спрашиваю ее, оказываюсь у калитки и только белые носочки ее замечаю. Они парят в траве: взлетают — погружаются в траву, взлетают — погружаются…
Темные ветки раскачиваются в глубине сада — огромные ветки сиреневого цвета, слышу ее голос необычный, глухой. Округло выговаривая русские слова, она поет по-русски, она поет, вытягивая мелодию, и голос ее начинает вибрировать и превращается в журавлиный резкий крик о помощи…
На месте женщины из тумана проявляется город: серые, пепельного цвета маленькие дома, все под черепичными крышами.
— Не уходите, помогите мне… — кричу кому-то, парю, опираюсь на воздух моими распростертыми, большими крыльями.
…Я так люблю эти мои крылья, потому что они всегда расправляются за моей спиной как-то внезапно, отрывают меня от земли и поднимают высоко, но не очень.
Я боюсь головокружения и холодных арктических потоков. Ведь многие из нас вот так и замерзали на лету. Засыпали, потому что охлажденное сердце билось реже, крылья не могли сложиться, и так, лежа на потоке, уже остывшие, они бесконечно долго переносились в черном холоде из одного конца света в другой и по кругу, пока, не вымерзнув окончательно, их тела не рассыпались на мелкие острые кусочки, как хрусталь… И, наверное, падали на землю…
…Ветер стих, и я опустился на улицу, совсем рядом с каким-то домом.
Над входом висит маленькая табличка. Касаюсь ее кончиками пальцев и читаю блеклую надпись: «Табачная лавка»…
…Бархатное, бархатное, теплое дерево…
В туманном мареве, в сырости — какие-то тени, шорохи шагов.
Оборачиваюсь — в окне дома на склоне холма тепло светится окно. Взволнованный, боюсь потерять этот свет из виду и почти бегу через туман:
— …Свет, да… Свет в маленьком окне…
Подбегаю к дому, резко касаюсь маленькой входной двери, пальцы проходят сквозь — рвут полуистлевшую бумагу, дверь плавно по деревянным желобам уходит вправо.
Войду.
Маленькая круглая раковина.
Сухой кран над раковиной, уснувшая бабочка на дне…
…Чья же душа на этот раз вернулась в свой дом?
Темная комната в старом доме и освещенное окно.
Скрип.
— Я чувствую вас и слушаю… — В темноте еле различаю большое лицо с закрытыми глазами. Тусклое серебро редких седых волос.
Лицо улыбается.
Большие губы оживают:
— В городе, где когда-то давно я жила, люди рано утром выходили убирать улицы…
Был туман…
Когда заканчивали уборку, туман рассеивался… Тогда люди начинали узнавать друг друга… И я тоже начинала различать: вот это соседка старушка, а это старик… А это мама, отец… Я была совсем маленькой и страдала от паралича… И от одиночества… Так и повелось — именно из тумана… приходил тот, о ком скучаешь…
Я устал стоять, сложил за спиной крылья и сел на пол.
— …И кого любишь… — продолжало с улыбкой рассказывать лицо. — …Но… меня не страшило никогда одиночество… Опираться на другого человека для меня не всегда счастье…
Всю жизнь я думала, что как-нибудь проживу и одна. Это не нарочно, это не нарочно: одинокая жизнь, одинокая жизнь… так сложилось…
Она замолчала.
У меня к ней был только один вопрос:
— Что же тогда дозволено просить у Бога?
— Что просить?.. Просите ум! Да, просите разум, чтобы выжить… Просите ум! — быстро-быстро ответила она.
— Вы устали? — в ту же секунду прошептал я.
— Да… очень. — Она улыбнулась.
Потом она закрыла руками лицо.
Как заплакала.
Или засмущалась.
Или не захотела открыть глаза.
Или не захотела увидеть меня…
Она стала запрокидываться на спину. Ее голова упала во мрак.
Руки взметнулись на границе света, как ветки осеннего дерева, — и упали.
Мне стало печально, тревожно, одиноко. Я забыл о своих прекрасных, необыкновенных и любимых крыльях. Я был в отчаянии.
…Какой странный сон…
…Откуда я родом?
Не помню…
Где моя родина?
Не помню…
А-а-а… Это мой стол…
Кто-то так и не выключил радио, и светилась, согревала бледно-желтая шкала радиоприемника с черными строчками — Рио-де-Жанейро, Берлин, Шанхай, Вашингтон, Мюнхен… Деревянный корпус приемника был горячий, старинное радио работало, видимо, уже не первый десяток лет…
Я давно-давно, еще мальчиком, забыл его выключить. И из нутра деревянной коробки тихо доносился странный диалог юноши и девушки. Слова, которые они произносили, казались мне знакомыми, будто я сам их придумал:
— …Может…
— …Бог такого ужаса не допустит…
— …Других же допускает…
— …Ее Бог защитит, Бог…
— Да может, и Бога-то вовсе нет?..
Рядом со старым радиоприемником на подоконнике появился Журавль.
Он склонил голову и правым глазом посмотрел на меня.
— А это мой Журавль… — шепнул я ему.
Журавль клювом коснулся моей руки.
— Теплая лапка… Когда ты волнуешься, у тебя всегда горячие лапки…
Заиграла музыка. Трубы.
— А это мой дом… или нет? Нет, это мой дом… это мой дом… — Мне показалось, что за окном стоит дом, деревянный.
— Я бесчестная, я великая, я великая грешница… — опять возник в пространстве радиоголос.
— Никакая ты не грешница, если тебя так называть… — слабо возражал мужской голос.
…Я посмотрел вправо вниз.
— …Голоса… А это моя река…
Мне показалось, что вода движется под окном…
— …Грех-то в тебе, твой позор рядом со святыми чувствами уживается. Пусть они не врут, что в тысячу раз справедливее и честнее… — звучал в старинном эфире голос юноши.
— А это мой старый парк… — Я отвернулся от окна и закрыл глаза. — Все как во сне.
Мне показалось, что чья-то рука коснулась моей руки. Я открыл глаза.
В проеме окна увидел тень. Мужской голос:
— …И еще я помню, что тогда ночью погиб корабль… Был шторм, погиб корабль… Утром рыбаки сетями вылавливали из волн прибоя тела моряков…
Мужчина сидел на полу. Он говорил скорее чувствуя меня, но не видя. Он чувствовал мое тепло, а мою смиренность — видел.
— …Рыбаки складывали тела на берегу около воды и накрывали циновками…
…В нашей деревне жила одна сумасшедшая женщина… Она прибежала на берег и, увидев тела под циновками, закричала и прыгнула на циновку со страшным выражением… И со страшным выражением на лице стала танцевать, ступая по телам…
Он продолжал тихо говорить, чуть-чуть покачиваясь из стороны в сторону:
— Она танцевала со страшным лицом, она смеялась… Рыбаки, глядя на нее, опустили руки и не мешали ей… Я хорошо помню, что стоял и смотрел на этот танец, но рядом, в волне прибоя, я видел, как еще покачиваются тела погибших…
Они были в красивых кителях с золотыми полосками на рукавах…
Молодые лица и черные-черные волосы…
Когда волна стекала с лица, волосы красиво ложились на лоб…
Головы мертвых медленно покачивались из стороны в сторону, подчиняясь движению волны…
Я видел в волне профиль прекрасного спокойного человека — прекраснее и спокойнее человека я никогда не видел более в земной жизни…
Мертвый моряк вдруг сказал мне: все хорошо, все хорошо, все хорошо — ничего не бойся — все будет хорошо…
На пыльной раме маленького окна ожила, проснулась серая бабочка. Она поползла по стеклу, упала на подоконник, больно ударилась. И затихла. То ли умерла, то ли опять уснула…
— Сумасшедшая женщина продолжала свой танец на мертвых телах, а молодой мертвец в одиночестве лежал и шептал: все хорошо, все хорошо, все хорошо…
Мне хотелось запомнить его лицо, я наклонился вперед, вглядываясь в воздушные черты лика мужчины, и шепотом спросил его:
— Не знаю почему, но… Могу ли я спросить вас об отце?
Внезапно в тишине старого серого дома зазвучала протяжная музыка, кто-то старательно дышал в деревянную трубку.
— Он был очень чистоплотный человек… Но упрямый… Он был вечно как мальчик — это возмущало маму, раздражало всегда… Когда он умирал, то он произнес дважды: матушка, матушка… Я помню, что долгое время мы с мамой вспоминали эти минуты и так и не поняли… Неужели свою жену он назвал матушкой… — Он опустил голову.
— Известно ли вам, как меняются люди после смерти? — Этот вопрос я задал неожиданно даже для самого себя.
— Они становятся нежнее… Это я узнаю, когда разговариваю с такими же как я… отжившими.
Он молчал слишком долго. Я почувствовал, что наше время уходит, я не хотел расставаться с ним.
— Почему в стихах так много грусти? Может быть, вы знаете?..
…Вернитесь к нам — таких как вы нам очень не хватает…
Из темноты мгновенно ответ последовал:
— Нет, нет… Довольно, достаточно… Больше не хочу, не хочу…
Я устал… Но если бы земную жизнь прожить еще раз, я хотел бы прожить ее большим деревом с красными плодами…
Его очертания превратились в тень и лунный свет.
Он исчез.
Я расправил крылья, разбежался, оттолкнулся от земли…
Город с храмом на возвышении. Туман.
Ворота храма. Туман.
На поляне среди бамбуковой рощи — маленький каменный человечек спит, а вот их уже много… сотни…
В разрыве туманного облака мелькнул берег океана и дом на берегу… Я подумал, что надо бы еще раз заглянуть туда. Я там был, но маленькая старушка-привидение еще спала, не стала со мной говорить.
Было совсем тихо, ветер ушел куда-то. Я осторожно спустился к порогу дома. Галька зашуршала у меня под ногами. Я почувствовал, что на земле я совсем тяжелый и сильный, — серая дверь застучала, скрипнула и отъехала на старых полозьях вправо. Задребезжала, запела свою воздушную песню тонкая матовая бумага, которой была оклеена дверь. Местами бумага висела клочьями — истлела на ветрах, дождях… Я переступил через полозья, ощутил под ногами циновку. Опустился на колени. Оглянулся. Темно. В слабом лунном луче парила кем-то пробужденная пыль. Ее серебристые частицы двигались в воздухе, не сталкиваясь друг с другом, — как живые…
Во мраке комнаты услышал сопение и вздохи. Кто-то ворочался, скрипели старые косточки. Мелькнула круглая седая голова. Я громко напомнил о себе:
— Вот я и вернулся к вам… Хочу спросить вас только… только об одном… — Я запнулся. — Что такое счастье? — после вздоха тихо спросил я.
Из темноты выступило изображение улыбающейся старой женщины:
— Было ли что счастливого в моей жизни?.. Счастливого — очень мало, почти ничего, даже неудобно как-то. Не знаю даже…
Старая женщина склонилась во мраке комнаты. Тихо засмеялась. В темноте зазвенела посуда, полилась вода…
— …Не знаю даже… Ничего счастливого в жизни моей так и не было… — медленно ответила она.
В проеме двери показался журавль. Заглянул в комнату. Что-то сказал. Старушка быстро шепотом ответила ему. Он пожал крыльями и ушел.
Лицо старушки появилось в лунном свете:
— Нет, о счастье ничего не знаю… Что же я могу знать о счастье в жизни? Не могу знать, не могу знать… Что же я могу знать о жизни? Ничего не знаю… Конечно, хотелось бы, чтобы были рядом близкие люди, но никогда нельзя навязывать себя другим… О счастье ничего не знаю, нет, не могу знать…
Я сидел на коленях на циновке на фоне освещенной снаружи двери. Воздух ожил, с океана пошла волна, порывы ветра ударялись о стены домов. Дома запели. Ветер раздул огонек фитилька в маленькой стеклянной лампочке на циновке рядом с моими коленями. Я услышал голос кукушки.
— Разве я могу знать об этом… — женщина опять появилась в лунном свете, — в жизни все так сложно… Вот не нужна война, а воюют.
Она замолчала, поднесла малюсенькую ладошку к щеке. Я смотрел на нее, запоминая лицо, морщинки у глаз, гладкие розовые щечки, подушечки век. Глаз не видел. Они скрылись в тонюсеньких щелках. Мне показалось, что ей очень хотелось поплакать, но она уже не умела этого делать.
Я встал. Не оглядываясь и не прощаясь, сделал два шага к двери. Отвел створку в сторону, переступил через порог. Стал закрывать дверь и вдруг увидел перед собой воду в траве — потоки воды, стекающие сверху на землю. Увидел охваченную дождем яблоню без листьев с желтыми плодами. Яблоня раскачивалась на ветру и ударяла по струям льющейся воды. Дерево звучало.
Я расправил крылья. С крыльев потекла серая, грязная вода. Я пошел прочь от дома в сторону океанского берега.
«Меня, кажется, здесь ждут везде… И этого острова, пожалуй, хватит на все мои сны…» — подумал я, уже оттолкнувшись от земли.
— Я остаюсь, — решил я, круг за кругом облетая крошечный остров в океане.
Из тумана то появлялся остров в бушующем море, то исчезал.
Остаюсь.
Остаюсь.