ЭЛЕГИЯ ДОРОГИ Опыт визуальных слов
ЭЛЕГИЯ ДОРОГИ
Опыт визуальных слов
Сначала было дерево, осеннее дерево; оно потеряло листву, и были желтые мелкие плоды, оставленные для птиц зимой, и уже пошел снег…
…Потом были облака: странные, не осенние — летние, и небо было темное, глубокое, и слышался гром.
…Потом было движение над водой, и были птицы, они летали, наверное, без надобности, так — для красоты.
…Потом облака преобразились, небо стало плоским, свет появился по Божьему велению, запахло сиренью…
…Потом был полет над водой, кажется глубокой и опасной, и я боялся упасть…
…Потом от меня кто-то уходил…
* * *
…Потом мне стало легче… я глубоко вздохнул…
…Потом было движение…
Я видел, что это зима, мне было холодно… Я летел над дорогой…
Я почти касался дороги… она была гладкая и прозрачная…
…Потом появились дома — как брошенный город под холодным солнцем: окна, крыши, а люди-то где? Как будто середина дня — а люди где? Серые строения… Как для пленных…
Туман… потом пришел…
…Потом я почему-то на поляне… и вокруг меня лес, огромные сосны. Страшный холод лишил жизни все вокруг, а глубокий, невесомый, как пух, снег делал этот мертвенный эскиз неповторимо красивым…
Для кого все это?
Ведь этого может никто и не видеть. И все равно это было бы так или еще прекрасней…
Какое идеальное, совершенное одиночество… холодное какое…
Вспыхнула пара оранжевых огоньков в зарослях.
А чьи это там глаза?
…Тому, кто сидит под этим деревом и смотрит на меня, наверное, и холодно, и одиноко, а может быть, голодно…
* * *
…Потом по тропе пошли какие-то солдаты… Куда?
…Потом была череда домов, и я пытался сосредоточиться и вспомнить хотя бы одно лицо из тех, кто жил когда-то здесь, а здесь точно кто-то когда-то жил…
А ведь я их знал и рядом с ними как будто сам жил… И кто-то умирал, и я помню: мы тогда плакали, мы боялись, что нас становится все меньше и меньше… Тогда дома наши стали мы переносить ближе к дороге.
Это сделали все, потому что все хотели жить рядом друг с другом и никто не хотел жить отдельно.
Только я не помню, помогло ли это нам…
…Потом появился какой-то черный занавес. Он медленно раскачивался, и снег оседал на складках…
…Потом я почему-то шел рядом с монахом в черной-черной рясе…
Мы молчали.
Здесь я никогда не был, и что меня ждет — не ведаю.
…Потом мы с монахом вошли в храм.
Какой-то сердитый взгляд… Тетрадь у него в руках.
У темного окна монах задумчивый.
У светлого окна — крещение ребенка.
* * *
День и ночь одновременны, но по разные стороны храма…
…Я прошу моего монаха задержаться… он соглашается и ждет. Мы стоим в сенях храма, смотрим в окно, молчим.
Он терпелив, не решается посмотреть мне в глаза.
Я почему-то задаю ему вопрос: я спрашиваю его, почему Христос просил Отца своего не посылать его, Христа, на жертвенный крест, почему он, Христос, хотел избежать распятия. Если он так не хотел распятия, могу ли я принимать его, Христову, жертву.
Почему я об этом заговорил?
Мой монах молчит и бог знает о чем думает… может быть, о том или о тех, кого бросил в миру, когда принял решение уйти в монастырь…
И я совсем не уверен, что он сейчас сможет ответить на мой вопрос…
Стоит подросток в белой маечке, босиком.
Совершается крещение… Это стихия воли…
Предопределенность…
Ноша до конца дней.
…Это лицо крестного отца… не вижу, о чем он думает…
Что может знать сей отрок о жертвенности жизни?..
Подросток закрыл глаза…
Крестный отец отвернулся от крестного сына…
О чем он думает?
Монах отвернулся и смотрит в темное окно.
А о чем он думает?
О чем они все думают, Боже мой, о чем они думают? Помоги понять.
У крестной матери в белом платке крупные черты лица, сильные, плотно сжатые губы.
Взгляд жесткий.
Глаза черные.
Разве же нужно быть такой сильной?
Как же они живут в миру, если души их не согрелись даже в храме?
…Потом я прощаюсь с монахом. Он меня приглашает на службу и желает мне ангела… Мы отходим от окна, покидаем сени и входим в полумрак храма.
Я хотел говорить с ним о молении и чаше… Наверное, больной вопрос…
* * *
Эти люди — это монахи… они… они все кого-то бросили в прошлой жизни. Их семьи осиротели — лишились кормильца и защитника. Господь призвал их к себе… Зачем Ему так много монахов…
Что же, молитва стоит так дорого?
Ну а я-то почему здесь? По чьей я Воле?
…А потом мне показалось, что всех этих людей я уже где-то видел.
Конечно, видел…
…Потом было лицо военного. Он смотрел на меня и молчал…
Нет, он смотрел мимо меня.
Гдe я?
Почему я здесь? В стеклянном кубе, как в террариуме, сидел молодой мужчина в зеленом, с маленькими серебристыми погонами на плечах…
Он держал в руках мой паспорт…
…Потом я увидел его глаза…
По какому праву он меня так разглядывает?
Военный человек бьет штампом по странице моего паспорта…
…Потом появились другие лица, другие глаза.
Почему все они меня так разглядывают? По какому праву… Кто они?
* * *
Железная лестница, железный трап… Стены из железа, пол из железа, запах железа.
…Потом я стою у иллюминатора и вижу чужой город.
По заснеженному пирсу трактор тянет красный вертолет. Его винты, как крылья стрекозы, сложены на его железной спине. Трактор следует за человеком в синей шинели, который, обреченно опустив голову, бредет куда-то, не замечая сугробов.
Идет снег.
…Потом вижу дымы над ночным городом и не узнаю его.
…Потом берег стал удаляться, и я увидел аспидно-черную полосу воды, движение стало как парение ночной птицы.
…Потом я полетел над крышами и фонарями этого города и старался изо всех сил не заглядывать в окна и по-прежнему не узнавал города…
…Потом чужой город стал удаляться.
Нигде никого не было, будто здесь никто и не живет и это только декорация в ночи для тех, кто обитает выше, чтобы убедить их, что здесь, внизу, на земле, уже давно все очень, очень хорошо, как только может быть хорошо творение Божие…
* * *
…Потом появилась луна, и непонятно было, зачем она: ни света, ни даже холодного тепла.
…Потом я шел по скользкой палубе, заснеженной, железной…
Железный корабль сотрясался под ударами ветра открытого северного моря.
Рядом и вокруг меня никого не было; была ночь, море, и я не мог спросить, куда же идет этот большой корабль… и как я здесь оказался…
Я посмотрел вниз, с высоты железной огромной палубы, как с башни маяка.
Волны были черные, и не было в них «ни смысла, ни совести».
…Потом я опять увидел себя на самом опасном краю палубы и почувствовал, что добра и снисходительна эта стихия: сильна, великодушна ко мне. Ей ничего не стоит снять меня с этой скользкой палубы и бросить на забаву морю, холодному и злому…
…Потом я задумался и не решился даже самому себе сказать — о чем…
…Я слышу моря и ветра голоса и еще какую-то музыку, которая звучит, возможно, в душе моей.
Мне хотелось плакать, но не было слез… Мне хотелось упасть в это море, но не было сил…
* * *
«Море было большое», — написал когда-то школьник, а Чехов, прочитав, улыбнулся.
Почему я это вспомнил сейчас?
…Потом море стало быстро согреваться, и мне показалось, что оно испарится прямо сейчас, на глазах…
…Потом сразу появился берег, но он был холодный, и были там скалы, деревья, и было это — то ли сумерки, то ли ночь на исходе…
…Потом был берег, снег под ногами, поземка…
…Потом было так же холодно, только слишком красиво…
…Потом была площадь какого-то города…
Мне так показалось, что это была Германия. Почему — не знаю.
Германия…
Германия…
Сквозь шум ветра я слышу бой старых курантов.
…Потом за снежным ветром я видел готические черты строений.
Наверное, это то место, где я мечтал побывать. Но как мало я успею увидеть, как быстро течет моя жизнь, и я здесь не задержусь…
Как жаль…
Снег.
Чистый глубокий снег, и ни одного следа.
Ни птицы, ни человека.
Где же люди, хотя бы одно лицо… один взгляд человека…
…Потом опять началось движение.
И я совсем не хотел быть на этих улицах… Но, по всей вероятности, иного пути мне уготовано не было. Только зачем мне все это?
Если люди живут так, если они видят только эти города, только эти окна, вещи, машины… и двигаются только по этим дорогам…
Куда они смогут приехать и что вообще им нужно от жизни?..
Я пытался найти свое место в этом потоке и пытался понять, зачем я здесь и по чьей воле несусь в этом пространстве на запад…
Кто я?.. Что я?..
По огромной ночной дороге среди метели несутся сотни автомобилей, и ни в одном из них я не вижу людей.
Черные пустые салоны.
Куда они все торопятся в этой ночи?
Во время бури не лучше ли переждать и не подвергать жизнь свою смертельному риску? Наверное, они не очень любят свою жизнь.
Для людей дело больше жизни, вот они какие, эти люди.
…Потом стало будто светлее.
…Потом был перекресток дорог.
И остановка.
…Потом было какое-то кафе у большой дороги.
…Потом я стал понимать, что все мои перемещения все же имеют какой-то смысл. Я здесь не случайно.
Я увидел черноволосого человека, сидящего за столиком рядом.
Почему-то этот человек заметил меня. Улыбнулся…
Улыбнулся.
Очень хорошо.
Человек добрый.
…Потом я понимаю, что он кого-то ждет…
…Потом он переходит к моему столу, садится напротив.
…Потом я понимаю, что ему кто-то нужен…
* * *
…Потом я понимаю, что он очень хочет говорить. Ему необходимо что-то мне сказать.
Да… он добрый, я вижу — он добрый.
…Потом он говорит мне, что его зовут Марк.
…Потом Марк начинает говорить… Я слушаю его голос.
…За что я благодарен Богу, так это за смирение, которому я научился в этой жизни. Но это смирение я принимаю с гордостью. Это смирение позволяет мне чувствовать себя не хуже других, но таким же, как другие, равным со всеми людьми. Но не равным с Тем, кто создал нас.
Каждого человека я вижу как равного.
В моей жизни был период, когда я думал, что я все знаю, что я — бог.
И из-за этого я потерял себя. Я сознавал, на что мы способны, только я забывал, что всё, на что мы способны, мы должны совершать, уважая других. Других людей.
В моей жизни был такой факт, когда меня случайно арестовали в Америке, я провел в камере сутки, и там ко мне относились как к неполноценному, как к цветному. И до сих пор это самое сильное впечатление в моей жизни.
Когда я вернулся в Нидерланды, во мне была злость, которую… да, невозможно описать. Злость, которая может поселиться в человеке, она, по-моему, почти безгранична.
Да… Я впал в депрессию, проспал девять месяцев, я не хотел больше выходить на улицу, я не хотел разговаривать. В конце концов я снова взял потерянную нить, я снова вышел на улицу. Теперь я могу сказать, что я стал лишь сильнее.
Знать, зачем я живу, я никогда не буду.
Но я могу… я… живу ради жизни, живу жизнью. Я хочу сказать, что я очень счастлив, что живу…
Я смотрю на его лицо и думаю: «Если ты так счастлив, зачем тебе нужен я — чужой, незнакомый, безмолвный?..» Но, глядя мне в лицо, он продолжал.
…И я верю в доброту человека, я также верю в жестокость, в плохую сторону человека. Я думаю, что оба чувства одинаково сильные. Но всегда есть выбор, у тебя всегда есть выбор между приветливостью и агрессией, а агрессия — более простой выход для людей. Приветливость — это… приветливость звучит вроде немножко, немножко, как в шестидесятые годы. Самое главное, по-моему, — это любовь, и если бы мне разрешили дать имя Богу, я назвал бы его Любовью.
Это та созидательная сила, которая стоит очень близко с ненавистью.
…Потом Марк замолчал. Я понял, что он сказал все, что хотел сказать, и я ему больше не нужен.
Молодой человек сидел напротив меня с закрытыми глазами.
Я, конечно, никогда больше не увижу его. Жаль.
Созидательная сила рядом с ненавистью… слишком по-человечески.
…Потом… потом я почувствовал живое тепло камней.
И я оказался в совсем другом месте.
Луна… и вокруг старые стены.
Старинная башня, маяк… А может быть, это остров?
И это какая-то крепость на острове?
Я по-прежнему был один, но меня кто-то направлял. И было это — и не ночь, и не рассвет…
…Потом было цветущее дерево на моем пути. Не в Японии ли я?
Стебли холодные, руки мерзнут…
Нет… Я не в Японии.
Коснулся белого соцветия — ледяные лепестки.
Испугался хрупкости.
Пошел прочь, не оборачиваясь.
Иду вдоль стены с вереницей одинаковых дверей. Иду, потому что иду.
Кто-то ведет.
Не спрашиваю.
…Потом внезапно открылась одна из дверей в стене, и я вошел внутрь.
* * *
…Потом была деревянная лестница. Какой-то богатый дом…
Полы скрипели. Почему-то одна рама была пустой.
Свет луны на стенах…
В тишине дома, который сам открыл мне двери, никто меня не встречал.
…Потом я разглядывал сюжет большой картины: вернулся корабль…
Разлука, наверное, была велика, и люди наконец-то встречаются… Кто-то идет вброд… но какая радость…
Жизнь — не другая… Радость, счастье — понятны…
А они, наверное, высматривают тех, кто еще на берегу.
…Потом я у дверей, и меня проводят через эти двери.
…Потом я ступаю по аккуратно расстеленной бумаге. Кто-то так позаботился о паркете.
…Потом был зал… В этом дворце, наверное, ремонт.
Кто меня сюда привел? Почему я здесь?
Картины…
Пейзаж. Река, парус. Тишина. Войти внутрь — и уже никогда не вернусь… Человеческая жизнь.
* * *
Зачем эта лодка пристала к берегу? Вода в реке чистая, пахнет травой…
Это вечер или утро?
Утро.
А что там?.. Коровы спят в траве. Большие глаза…
Кормилицы, вечные рабыни человеческие.
А что здесь?
Стены холодные…
Хочу идти быстрее, но что-то мешает… как будто могу пройти мимо чего-то важного для меня.
Я преодолел огромное пространство, и в мгновение я здесь… Но вокруг пусто… и темно.
И в этой раме нет картины…
Сквозняк.
Высокое окно…
Какая-то музыка…
Мне кажется, там кто-то прошел?..
Нет ли кого там? Нет? Нет…
…Потом я оказался около мельницы и наконец увидел людей.
Вот они… Они сидят в лодке… Вот так однажды сели и остались в родных местах, и этот вечер — их вечный день…
А мельница, наверное, на острове…
* * *
…Потом я попал в какой-то лабиринт.
До сего момента не понимаю, кто так вольно играет со мной…
На стене, но почти в углу странная картина в тяжелом золотом багете.
А это что? Улица города…
Но это же зима…
Они все как будто замерзли… Прошлое, видимо, было холодным временем, и вся эта красивая жизнь была такой красивой от жестокости ветров и холода небес…
Наверное, тогда Господь Бог особенно внимательно следил за жизнью людей и строго испытывал их…
Наверное, сейчас Он занят созданием нового мира — другого, совершенного, а наша жизнь идет самотеком.
…Потом… Какие-то звуки вокруг меня… Что под ногами тут?
Когда я переступил порог, я замер…
Это же «Вавилонская башня». Брейгель, Брейгель. Брейгель…
Что это? Мировоззрение или сама жизнь? Свобода — или мечта о клетке?
Кто они, строители этой башни? Христиане или язычники?
Какая разница… Христиане… Язычники…
* * *
…Башня Вавилонская, и лодки под парусами… Разумно… Одно для другого…
…Потом я подумал, что это, конечно, моя последняя встреча с «Вавилонской башней», и я сказал ей ласково «прощай».
Я боялся, что слишком обнаружу свою печаль, тоску расставания. Поэтому сразу и отвернулся.
…Потом я с трудом пошел туда, где видел свет…
Потом я увидел солнечную аллею…
Легкий, совсем добрый Ван Гог. Золотая аллея на резком осеннем ветру. Мгновение.
Но какое длинное.
…Потом мне послышались чьи-то легкие шаги, но я по-прежнему был совершенно уверен, что здесь один, и был уверен, что все это только для меня, иначе зачем было проносить меня через время, воду, через ветер по этим страшным дорогам, мимо брошенных деревень и замерзающих лесов.
Здесь, наверное, только что висели картины…
…А это зачем здесь?
…Потом вернулась Луна, она заставила меня обернуться…
Площадь старого города… летняя тишина… вечная жизнь…
…Не я ли когда-то написал эту картину, не я ли когда-то видел все это перед собой, каждое дерево, каждую тень?
…Я хорошо помню это небо…
Хорошо помню, потому что долго ждал, когда облако начнет удаляться от меня и я увижу его оборотную сторону и прочту, что там написано…
Если есть вера — небо живое…
Все мертво внизу? — все живо здесь, наверху!..
И все здесь легко…
Вечная жизнь…
1765 год. Питер Санредам…
А, да… это все же его работа… я же тогда стоял рядом с ним…
Вот справа стоял…
А это он дописал позже — в тот момент коляски не было…
А эти горожане… они на самом деле часто бывали здесь… о чем-то разговаривали.
…Деревья помню, но мне кажется, их было больше, а детей не помню…
Нет, нет…
Детей не было!
Вон то окно никогда не открывалось… Питер это придумал, никто не знал, кто здесь живет.
…И этого господина со шпагой я никогда не видел…
Площадь Марии.
Это площадь Марии.
* * *
Краска высохла, и все остановилось.
Все неподвижно, пока мы все или некоторые из нас не вернемся в этот город…
Все будет так же неподвижно…
Так, может быть, вернуться?
Только как?
Часы-то остановились.
Так запустим… запустим…
Башня…
Тени неподвижны… солнце уже далеко ушло. Не вернуть…
А холст еще теплый!
Свет Луны погас.
И в темноте мне некуда было идти.
И незачем.