VII. Ликвидация кулачества

VII. Ликвидация кулачества

Примерно в середине 1930 года нам пришлось оставить дом в Кочкаре, первый наш дом в России и самый лучший. После этого я по работе главным образом инспектировал и реорганизовывал рудники, находящиеся в плохом состоянии, и большую часть времени проводил в дороге.

Нам с женой обоим было жаль покидать суровый горняцкий городок на Южном Урале, с которым до сих пор связано столько приятных воспоминаний. Мы приехали в Кочкарь, когда русским еще не запрещалось показывать иностранцам природное гостеприимство и дружелюбие, до того, как их измотали и растревожили пятилетки. Кочкарских жителей тогда не смущали лозунги про иностранных шпионов, и они встретили нашу четверку как родных. Сожалею, что позднее обстоятельства сложились так, что стало трудно, даже невозможно поддерживать зародившуюся дружбу.

Мы оставили дочек с родственниками в Соединенных Штатах в конце 1929 года, и моя жена решительно потребовала брать ее с собой в поездки, так продолжалось несколько лет после 1930 года. Сибирь и Казахстан были тогда, и во многом остаются сейчас, неосвоенной территорией, без организованного транспорта, так что путешественнику, покидаюшему главную железную дорогу, невозможно передвигаться с удобствами. Но ее такие условия не испугали; она побывала на задворках Сибири и восточной России не меньше моего, и должен сказать, что часто она возвращалась из поездок в лучшем состоянии, чем удавалось мне.

В ходе наших странствий, начиная с позднего лета 1930 года, мы оказались в гуще процесса, который российские власти описывали как «ликвидация кулачества». Обычно его рассматривают как аграрную революцию, но для промышленности он был не менее важен, чем для сельского хозяйства. И сыграл большую роль в расширении горнорудной деятельности, так что мне следует рассказать, что знаю.

Не стану обвинять американцев в увиливании, стоит лишь упомянуть фразу вроде «ликвидация кулачества». Я знаю, что до отправления в Россию аналогичные термины отбивали у меня всякую охоту читать про эту страну. Я был уверен, что страна целиком и все в ней — настоящий сумасшедший дом, и готов был на том и покончить. Русские коммунисты, как я позднее обнаружил, пересыпают свои речи и документы сотнями подобных выражений, и эти-то фразы повторяют с удовольствием во всем мире.

«Ликвидация кулачества», однако, оказалась для нас больше, чем просто фразой; то была реальность, с которой мы сталкивались лицом к лицу почти везде, куда бы ни попадали в последующие годы. Я уже рассказал, как, еще не видев самого процесса, мы пострадали от основных его результатов, в Кочкаре 1930 года, когда крестьяне перестали приезжать на большой кочкарский рынок, и мы больше не могли покупать продукты на рынке, разве что по невероятной цене. Мы зависели от карточек и закрытых распределителей, которыми правительство руководило очень по-дилетантски.

Путешествуя по Сибири после лета 1930 года, мы встречали тысячи мужчин, женщин и детей, набитых со своими баулами и свертками в жесткие пассажирские или грузовые вагоны, часто в такой тесноте, что они едва могли сесть, под конвоем стрелков с ружьями.

Им, казалось, не будет конца; они заполняли почти каждую станцию, и все имеющиеся в наличии поезда, представлялось нам, используются для них.

Эти люди, безусловно, были мелкие фермеры, много и тяжело работавшие — видно по загрубелым рукам и мужчин, и женщин, у них были обветренные лица, как у всех, привычных к работе на земле. Но тогда они выглядели ошеломленными. Похоже, они не понимали, что с ними происходит и почему; не понимали и другие русские, видевшие, как их перевозят. Так вот, они и были «кулаки», их «ликвидировали как класс». Таков был процесс, который многие «эксперты» описывали не в одной книжке про Россию.

Я наблюдал «ликвидацию кулачества» до того, как прочел рассуждения экспертов. Мне казалось, будто большинство мелких фермеров России перевозили с места на место под полицейским конвоем. Я не понимал, зачем, как и большинство русских. Выглядело так: из Москвы пришел приказ, и вот его выполняют.

Однажды в поездке мы с женой оказались в поезде «Максим Горький» с людьми, которых куда-то перевозили. Русские в те дни грузовые поезда, используемые для перевозки пассажиров, называли «Максим Горький». Это фамилия известного русского писателя, который в молодости был бродягой. Теперь в России запрещено так называть эти поезда.

Разговаривая с крестьянами в нашем вагоне, мы обнаружили, что они и представления не имеют, куда их везут, и что они будут делать, когда доберутся до места.

Они рассказывали, как их забирала полиция и другие официальные лица в деревне, им говорили, что их куда-то отвезут. Им дали немного времени собрать личные вещи, и заставляли оставлять свои дома и мебель.

Может быть, те люди составляли исключение, и другим сказали, куда их везут и почему. Сомневаюсь. Все, кого я видел, выглядели полностью сбитыми с толку.

Множество книг описывает то время, там указывается, как и почему ликвидация кулачества велась этим способом. Авторы существенно расходятся во многих пунктах, но я скомпоновал наиболее вероятные объяснения с тем, что сам видел, чтобы дать представление о том, как все происходило на самом деле.

В предыдущей главе я назвал этот период второй коммунистической революцией, и сказал, что направлена она была преимущественно на мелких фермеров, сохранивших свои небольшие участки и кое-какой скот во время первой революции. В 1917 и последующие годы крестьяне охотно помогали коммунистам отнять землю у крупных землевладельцев, потому что им пообещали разделить эти земли между ними, как и было сделано.

Когда я приехал в Россию в 1928 году, в стране не оставалось ни единого крупного землевладельца, кроме государства. Землю разделили на мелкие участки, достаточные для обработки крестьянином со своей семьей. Крестьяне жили вместе в деревнях, часто на некотором расстоянии от пахотных полей, как сложилось в России за столетия. На всем протяжении страны нельзя было встретить отдельную ферму, такую, как у нас в Америке.

Около того времени, что мы прибыли в Россию, коммунистический генеральный штаб в Москве решил реорганизовать сельское хозяйство. Им не нравилось, что мелкие фермеры культивируют свои небольшие участки и продают продукты на базарах и рынках, вроде кочкарского, точно так же, как им не нравилось, что пастухи-кочевники передвигаются по степи со своими овечьими отарами, стадами скота и молочных кобылиц. Люди, которые так или иначе кормились от земли, составляли тогда около 85 процентов населения России, и коммунисты решили, что им не удастся реализовать свои планы превратить страну в индустриальную и социалистическую, пока останутся мелкие фермеры.

Вот коммунисты и разработали неординарный план реорганизации российского сельского хозяйства. Они уже конфисковали все крупные земельные владения и передали их государству, которое эксплуатировало их как огромные государственные фермы. Теперь коммунисты решили объединить мелких фермеров в «коллективные хозяйства» под контролем государства. Поскольку крестьяне уже проживали в деревнях, как я объяснил, и даже придерживались чего-то вроде кооперативной организации во многих селах, коммунисты решили, что будет легко и просто убедить мелких фермеров объединить воедино их участки и скот, и создать таким путем тысячи коллективных ферм, в которых мелкие фермеры утратят глубоко сидящее желание владеть собственной землей, а вместо того приобретут социалистический инстинкт. В то же время в коллективных хозяйствах можно будет применять крупномасштабную сельскохозяйственную технику и использовать самые современные технологии.

Многое говорило в пользу такого проекта, особенно в России, где крестьяне жили скученно в деревнях, и не требовалось строить ничего нового, чтобы провести предложенную систему в жизнь.

Казалось, дело лишь в том, чтобы убедить крестьян принять план, показав, что он будет выгоден им самим.

Но крестьяне консервативны; их не так-то легко убедить принять изменения, особенно изменения, непосредственно касающиеся рутины повседневной жизни. А некоторым мелким фермерам удалось собрать чуть больше скота, чем соседям; может быть, лишнюю лошадь или пару коров, а то и завести трактор. Эти люди не представляли, с какой стати они должны отдать свою собственность в коллективное хозяйство, на принципах равенства с теми, которым нечего вкладывать. В довершение всего, первые коллективные фермы управлялись плохо, и люди там жили скудно.

За некоторое время до уравнивания крестьянских наделов власти распорядились, чтобы в каждой деревне крестьяне были разделены на три группы: бедняки, середняки и кулаки. Последнее наименование несет в России неприглядное значение, его использовали до революции для деревенских ростовщиков, которые назначали высокие проценты и постепенно прибрали к рукам большую часть земли, где не работали сами, а эксплуатировали наемный труд. Но слово утратило это значение, поскольку коммунистические власти запрещали ростовщичество и любые заклады. Фермеры, названные кулаками, подвергались более высокому налогообложению урожая и доходов, чем другие крестьяне. Такое разделение вызвало заметную враждебность в деревнях и восстановило одну группу против другой, что коммунисты и предполагали. Вызывая враждебность крестьян друг к другу, считали они, удастся легче провести реорганизацию сельского хозяйства.

В то время термин «кулак» применялся к любому фермеру, который противостоял, обычно пассивно, коллективизации.

Коммунистический генеральный штаб в Москве приказал ускорить процесс коллективизации; но служащие в деревнях докладывали, что крестьяне не торопятся. Особенно они обвиняли кулаков, которые, по их словам, убеждали других крестьян не вступать в колхозы. Люди в Москве решили, что надо каким-то образом разрушить затор в деревнях. Таким образом, однажды вдруг объявили, что кулачество должно быть ликвидировано как класс.

Каждой деревне приказали собрать кулаков. Деление проводили очень небрежно, и у разных официальных лиц были разные понятия, кого считать кулаком. Один писатель называл кулаком крестьянина, у которого был семь кур вместо шести, и в некоторых деревнях это определение казалось не так далеко от истины. Оно, безусловно, было ближе к правде, чем определение кулака как богатого крестьянина. В России 1930 года не было ни одного богатого фермера, по нашим стандартам. Некоторые деревни сообщали, что у них нет кулаков. Власти отвечали: «Должны быть кулаки. В каждой деревне они есть». Так что деревенские официальные лица выбирали, какие семьи назвать кулацкими.

Несколько сотен тысяч семей в тысячах деревень были классифицированы как кулацкие, и начался процесс ликвидации. Во-первых, их изгнали из домов, а мебель, домашний скот и прочее, за исключением немногих личных вещей, отняли. Конфискованные дома и имущество были переданы колхозам, для использования под клубы и конторы.

Затем крестьян с семьями согнали в районные центры, чтобы отправить их куда-то в дальние края страны. Можно себе представить, какая путаница и замешательство последовали в деревнях. Мелкие фермеры, которых не отнесли к кулакам, помогали в процессе ликвидации, поскольку многие из них завидовали более зажиточным соседям, а другие надеялись, что им что-нибудь перепадет.

Задача перевозки кулаков с семьями после отнятия у них собственности была возложена на государственную полицию, которая была хорошо организована и могла с ней справиться. По моему мнению, ликвидация кулачества проистекала из необходимости обеспечить неквалифицированный труд в промышленности в тот период, по крайней мере,  в не меньшей степени, чем из желания реорганизовать сельское хозяйство. Могу свидетельствовать, что у нас на руднике наблюдалась нехватка рабочей силы, и полагаю, что так же было в новых индустриальных центрах. Жилищные условия в этих местах были все еще невыносимы, дефицит еды и других надобностей велик, а розничная торговля была так плохо организована, что улучшения в ближайшее время не предвиделось. Вольнонаемные рабочие, соответственно, постоянно перемещались в поисках лучшего места, и текучесть кадров была ужасающая, что плохо сказывалось на производстве.

Мне кажется, что в коммунистическом главном штабе в Москве мог бы состояться примерно такой разговор. Один из крупных коммунистов сказал: «Ну, что нам с этим делать? Мы не можем выполнить наши планы индустриализации, надо, чтобы хоть несколько миллионов рабочих оставались на своих местах. Если просто заставить рабочих остаться, где есть, такой вой поднимется. Как тут поступить?»

А кто-нибудь другой ответил: «Почему бы не ликвидировать кулачество? Одним выстрелом убьем двух зайцев: увезем этих упрямых крестьян из деревень, где они мешают нашим планам коллективизации, и получим множество промышленных рабочих, которые никуда не денутся, о чем позаботится полицейская охрана». В любом случае, лишенные собственности крестьяне принуждались к труду на рудниках, фабриках, лесоповалах.

Первый раз я непосредственно встретился с кулацким рудничным лагерем в 1931 году, когда работал главным инженером группы медных рудников на севере Уральских гор. Однажды на рудники прибыло несколько поездов мужчин, женщин и детей, раскулаченных с их семьями, под конвоем полиции. Мне сказали, что их привезли из деревень за две тысячи миль. Они были в пути несколько недель, поскольку железные дороги тогда были еще больше перегружены, чем сейчас, и вид представляли собой неприглядный.

Эта группа предназначалась для работы на одном руднике, благодаря чему полиции было легче следить за ними и препятствовать конфликтам между ними и вольнонаемными шахтерами. Я много встречался с этими кулаками с самого начала, поскольку в мои обязанности входило научить их добыче руды. Будучи крестьянами, они, естественно, не имели необходимых навыков.

Новички все казались совершенно ошеломленными тем, что с ними случилось, и очень немногие осмеливались жаловаться. Легко было понять, почему они были сбиты с толку; они утратили свои дома, их насильно вывезли с тех земель, что их предки занимали поколениями, и поставили на незнакомую работу в непривычном окружении. Позже я узнал, что многие никогда не бывали за пределами небольших районов, где стояли их дома.

Они жили примерно так же, как другие шахтеры, чей уровень жизни тогда, с американской точки зрения, был невероятно низок. В то время дефицит продуктов был острее всего, частично потому, что эти самые кулаки больше не обрабатывали землю. Но они получали свою долю всего, что было в наличии. Они занимали старые дома, в которых шахтеры жили до революции, которые, по нашим стандартам, представляли собой убогие лачуги. Постепенно, однако, некоторые из них построили себе дома получше.

Рабочее время и оплата труда для кулаков были те же, что и у других шахтеров, за тем исключением, что кулаки выплачивали часть заработной платы в общий фонд помощи старикам и нетрудоспособным в своей собственной группе. Они могли свободно передвигаться в пределах района, площадью в несколько миль, если отмечались раз в неделю у главного полицейского начальника.

Мало кто пытался убежать; переживания, через которые они прошли, казалось, разрушили в них всякий дух неповиновения, если такой и был раньше. Время от времени двое или трое уходили и не возвращались; я так никогда и не узнал, что с ними случалось. Власти с самого начала старались помочь им приспособиться к обстоятельствам; те, кто серьезно брался за работу, вскоре восстанавливались в гражданских правах и получали другие небольшие привилегии.

Позднее я сталкивался с подобными группами бывших крестьян на принудительных работах в разных частях страны, на золотых, медных и цинковых рудниках, где бывал. Обычно они работали отдельно, для удобства, хотя в быту их не изолировали, и они общались, сколько хотели, с вольнонаемными шахтерами.

Когда их привозили на рудник, выработка обычно падала в течение первого полугодия или дольше, а затем постепенно возрастала. Кулаки, к которым относились самые сообразительные и честолюбивые мелкие фермеры, становились и лучшими шахтерами, изучив ремесло.

Не знаю, сколько кулаков было направлено на принудительные работы; я встречал их на всех восточных территориях России, не только на рудниках, но на фабриках, лесоповалах, на дамбах, железных дорогах, каналах и электростанциях. Их было так много, что полицейские силы стали крупнейшими работодателями в России, и составили полиции репутацию у коммунистического главного штаба, будто она может выполнить любое задание.

У полиции было преимущество над другими советскими организациями; она всегда могла рассчитывать на постоянный приток рабочей силы, независимо от жилищных условий там, где необходимо было что-то сделать. Кулаки стали главной опорой и основой громадной армии принудительных рабочих, которая с тех пор продолжает трудиться в России. Там смешивались убийцы, воры и другие уголовники с такими группами, как кулаки, чье преступление состояло в другом.

Коммунистические власти, наверное, были довольны результатами ликвидации кулачества. Все получилось, как они задумали, оппозиция коллективизации в крестьянских деревнях была сломлена, и одновременно был обеспечен приток рабочей силы в новые промышленные центры.

Конечно, населению России пришлось тогда тяжело. Плохо было кулакам, которые не были преступниками в точном смысле слова, а с ними обращались как с преступниками целые годы.

Некоторые из них так и не искупили трудом свои «преступления». Плохо было и другим жителям России, которым не хватало еды, когда ликвидация кулачества привела к тому, что множество умелых крестьян перестали работать на земле. Ликвидация привела еще и к тому, что многие кулаки забивали свой домашний скот, так что до сих пор, хотя прошло почти десять лет, в России не хватает мяса и молочных продуктов.

Не знаю, принесла ли рудникам долгосрочную выгоду ликвидация кулачества, или нет. Верно, мы получили столь необходимую рабочую силу, состоящую из смышленых, быстро обучающихся людей. Но, с другой стороны, нам пришлось терпеть дефицит продуктов, из-за которого рабочие были в плохой форме и давали недостаточную выработку.