XVI. На автомобиле по верблюжьим тропам

XVI. На автомобиле по верблюжьим тропам

Весной 1934 года ныне покойный Серго Орджоникидзе, народный комиссар тяжелой промышленности, решил поощрить мою работу по приведению рудников в порядок, дав мне премию: автомобиль «форд» советского производства. Тогда в России это был невероятный подарок; куда более ценный, чем в любой другой стране. У русских было только двести тысяч легковых автомобилей в 1934 году, что соответствует одной машине на восемьсот жителей. Кроме того, почти все машины были собственностью государственных организаций, а не в личной собственности. Так что такая премия сразу привела меня в очень узкий привилегированный круг владельцев собственных автомобилей.

Я получил его, когда планировал длительную инспекционную поездку по отдаленным золотым рудникам Южного Урала, степных районов Казахстана и Алтайских гор на востоке Казахстана. Большинство рудников располагались далеко от железных дорог, и я предчувствовал, сколько времени и нервов придется потратить зря, пока преодолею весь маршрут. Теперь же я сказал себе: «Почему не поехать в автомобиле?»

Полагаю, некоторым идея покажется глупой. Я уже бывал в тех краях и знал, что мало какие дороги там можно назвать автомобильными шоссе, даже при богатом воображении. Также я знал, что станций обслуживания по пути не будет, и я вряд ли смогу рассчитывать на помощь, если машина сломается посредине путешествия.

И я вовсе не был уверен, что автомобиль советского производства выдержит такое суровое испытание. Моделью для него послужила первый фордовский открытый автомобиль «Модель А», и завод для их производства был построен в Нижнем Новгороде (впоследствии Горький) с разрешения Форда и с его помощью. Но сами русские не особенно доверяли своей продукции в то время, обычно не без причины.

Все же путешествовать по задворкам России — удовольствие очень маленькое, даже там, где есть железные дороги, и я решил: лучше воспользоваться случаем и отправиться на автомобиле. Поездка, однако, стала казаться по-настоящему рискованной, когда я обнаружил, что не могу достать никаких запасных частей, кроме единственной передней рессоры.

Русские шоферы были настроены пессимистично, узнав, как я собираюсь совершить путешествие; они всегда жаловались на качество автомобилей советского производства, и трудно отрицать, что ломались эти машины очень часто. Но я предположил, что, может быть, водители хуже машин, они пользовались печальной известностью как люди бесшабашные и редко выжидали, пока мотор приработается как следует. Мне и самому было любопытно, выдержит ли автомобиль советского производства.

Мы тщательно подготовились к путешествию. Я удостоверился, что первые тысячу миль машина ехала на малых скоростях, как сделал бы и в Соединенных Штатах, и добросовестно менял масло. Я решил проследить, чтобы у машины был справедливый шанс. Затем, когда автомобиль приработался, я отправил его в город Миасс, на юге Уральских гор, и поехал в Миасс поездом, сделать окончательные приготовления.

Жена сказала, что лучше будет рисковать со мной вместе, чем переживать дома, как я рискую, и решила поехать со мной. Кроме того, я взял нашего московского шофера и русского технического помощника. Значит, нам пришлось захватить постели и кухонную утварь на четверых человек, в дополнение к личным вещам на несколько месяцев и кое-каким запасы еды, включая пряности, пекарский порошок, кофе и консервы, которых, как я знал, в Казахстане достать невозможно. Кроме того, приходилось везти запас бензина и масла на пятьсот миль, поскольку мы предполагали, что не везде сможем пополнить запасы топлива.

Я заказал багажные сетки на передний и задний бамперы и ремни на подножки, держать двадцатилитровые канистры с бензином. Конечно, все было сделано как можно прочнее, потому что мы знали, что нас ждет. Дороги представляли собой не что иное как старые верблюжьи тропы; на всем маршруте было только два моста, вблизи крупных уральских городов. Я знал, что придется пересекать реки, полноводные в это время года, после таяния снегов, на паромах, которые состояли из дощатой платформы на двух гребных лодках, движущихся по течению.

Путешествие по Уралу прошло без приключений. Уральские рудники были в неплохом состоянии, так что мы нигде не задерживались. Когда мы выехали в казахские степи, местность стала плоская, как стол, почти без единого заметного ориентира. Мы продвигались день за днем по лучшим пастбищам, какие мне доводилось видеть, увлажненным реками и озерами, — их хватило бы на стада, достаточные для прокормления всей Европы.

Но стад сейчас не было; мы видели только миллионы диких гусей и уток, перепелок и куропаток, ястребов, а иногда волков. Видели мы и множество диких степных индеек; эти птицы весят по двадцать килограммов. В отличие от американских диких индеек, они не гнездятся на деревьях, поскольку в казахских степях деревьев нет.

Я упомянул, как кочевников изгнали из степей в 1929 и последующем году, и как они уничтожили большую часть своих стад, когда власти настаивали на их объединении в коллективных хозяйствах. Я был свидетелем, как проходил этот процесс, нередко силой, если кочевники сопротивлялись, и впоследствии принимал участие в переобучении пастухов на шахтеров. Но я не представлял себе, пока не совершил длительное путешествие по степям, насколько опустошительным оказался процесс, который русские называли «переход к оседлой жизни».

Кочевые племена сильно пострадали во время и первой, и второй большевистской революции. В гражданскую войну, последовавшую за 1917 годом, их лошадей и овец конфисковывали то для одной, то для другой армии; а затем, в 1921 году, когда по России прокатился голод, стада и отары казахов снова сократились, так что в 1923 году количество домашнего скота в Казахстане составляло лишь 30 процентов от количества в 1916 году. Естественно, кочевники страдали, поскольку они полностью зависели от своих животных, получая благодаря им и еду, и одежду, и средства к существованию.

Но в 1923 году стада снова начали вырастать, и к 1928 году подошли к более или менее нормальному количеству.

Огромные пастбища, не только в Казахстане, но и в окружающих областях Южного Урала и Сибири, кормили животных, которые легко могли снабжать мясом, молочными продуктами и шерстью всю Россию. В Казахстане почти половина скота — овцы, остальные — лошади, включая молочных кобылиц, козы и верблюды.

Кочевники находились во вполне благоприятных условиях, когда я прибыл в Россию в 1928 году. Их стада увеличивались с каждым годом и поставляли мясо и молочные продукты в достаточном количестве для них самих и миллионов горожан. Сравнительное благосостояние кочевников до некоторой степени объясняет дешевизну и изобилие продуктов в течение нашего первого года на Южном Урале.

Кочевники снова сильно пострадали, когда началась вторая коммунистическая революция в 1929 году. Но кочевники были грязны и суеверны, и я могу понять, что коммунистические реформаторы верили, будщто помогают им разрушить старое существование и принять способ существования, который считается более цивилизованным и разумным, — убеждением, а если понадобится, то и силой.

Во время путешествия, однако, когда мы продвигались день за днем в нашем «форде» через ровные пастбища, сияющие зеленой травой и красочными дикими цветами, разбросанными там и сям, мои симпатии были на стороне кочевников, сопротивлявшихся превращению в «пролетариев». Я начал понимать дух этих скотоводов, кочевавших по равнинам со своими стадами целыми столетиями, живших в войлочных юртах летом и саманных домах зимой. Я мог понять, почему такая жизнь им была по душе, даже если она не считается прогрессивной по современным стандартам. Я даже начал понимать, что они готовы были бороться, если под угрозой оказался сам способ их существования.

Со странным чувством мы колесили через прекрасную, почти безлюдную местность, по пустым верблюжьим тропам, на которых раньше много ездили в это время года. Иногда мы натыкались на деревушку русских поселенцев, чьи предки перебрались в эти невозделанные области после русского завоевания в девятнадцатом веке. Иногда мы проезжали мимо небольших группок юрт, где жили казахи — хоть после коллективизации их и заставили осесть на животноводческих фермах, они все еще предпочитали в теплую погоду юрты домам.

Мы всегда останавливались в деревнях, будь то русских или казахских, узнавали дорогу. В ответ на наши расспросы мы неизменно получали один и тот же ответ: «Здесь только одна дорога, и ведет прямо». Без единого исключения, результаты были одинаковы. Мы отъезжали от деревни на милю или около того, и дорога внезапно разворачивалась, как веер, по десятку разных направлений, куда крестьяне направлялись обрабатывать те или иные поля. Мы останавливались и определяли путь по солнцу, чтобы продолжать двигаться на восток.

У нас была карта рудников, которые мне следовало навестить, и большую часть удалось найти. Когда мы добирались до рудника, нас встречали как почетных гостей, давали лучшие комнаты и пополняли запасы продуктов и топлива. На некоторые рудники бензин доставляли на верблюдах, чтобы снабжать топливом машины, которые часто доставляли так же.

Когда мы не доезжали до рудника к ночи, располагались на стоянке в открытой степи. Погода была теплая, небо обычно безоблачное, и единственной помехой были тучи комаров, что не оставляли нас в покое. Когда мы устраивали стоянку, моя жена вытаскивала единственный керосиновый примус и каким-то чудом готовила обед из пяти блюд на всех.

Шофер каждый вечер внимательно осматривал машину, чтобы нам не застрять в безлюдной местности. Я обычно отходил с ружьем, пострелять птицу про запас, никакого другого оружия никто из нас не брал. Жаль, оно было слишком мелкокалиберное для диких индеек. После обеда мы доставали портативный фонограф, слушали музыку перед тем, как лечь спать.

До революции, говорили нам, эти плодородные пастбища в такое время года были бы покрыты стадами и юртами. Здесь хватало подножного корма для миллионов молочных кобылиц, верблюдов, овец, и все оставалось неиспользованным. Стада исчезли, и кочевники с ними. Пока мы тряслись на ухабах, часто замечали дымок, поднимающийся на развалинах саманных деревень, куда скотоводы переселялись зимой. Деревни были сожжены во время схваток между кочевниками и коммунистическими реформаторами, и все еще тлели многие месяцы. Относимый ветром дым демонстрировал и ожесточенность борьбы, и окончательную победу над старым, непрогрессивным образом жизни.

Некоторые золотые рудники из тех, что мы посетили в северном Казахстане, были открыты и разработаны монголами, много веков назад. Нам рассказывали, что некоторым из них достоверно более тысячи лет. Показывали выдолбленные гранитные камни, в которых дробили руду; инструменты: медные кирки, ножи и молотки; остатки костяных подносов, предположительно используемые как лотки для промывки измельченной руды.

На одном руднике нашли отвал, где было несколько тысяч тонн старых отходов, их возили на новую установку для цианирования и получали золота дополнительно около девяноста долларов на тонну.

Летом рудники хорошо снабжаются продуктами и любыми товарами, благодаря караванам грузовиков, приезжающим по верблюжьим путям с ближайшей железнодорожной станции, в некоторых случаях за несколько сотен миль. Но зимой они отрезаны от окружающего мира неделями, из-за ужасающих буранов, наихудшей особенности жизни в Казахстане. По сравнению с ними снежные бури в наших прериях Среднего Запада кажутся пустяком.

Казахстанские степи плоские, как доска, на сотни миль кругом, без малейшей защиты от ветра. Ветер, стоит ему начаться, набирает такую силу, что поднимает тучи жалящего песка и похожей на песок ледяной крупки. Бураны часто длятся по несколько дней, и представляют собой реальную опасность для всякого, кто в них попадет. Вокруг рудников и плавильных заводов, которые пытаются не прекращать работу независимо от погоды, обычно каждые десять-пятнадцать минут гудят свистки, чтобы не дать рабочим заблудиться. Несмотря на все меры предосторожности, каждую зиму теряется несколько рабочих. Они сбиваются с пути, даже на коротком расстоянии между жильем и рудником, или плавильным заводом, и их сдувает в степь.

Золотые рудники в казахстанских степях — передовой отряд развития и колонизации в этой громадной республике, равной по размеру Германии, Франции, Италии и Испании, вместе взятым.

Старатели, арендаторы и горняки, вместе с инженерами и управляющими-коммунистами, не только разрабатывали богатые минеральные запасы Казахстана, но отвечали также за распространение обработки близлежащих сельскохозяйственных земель, строительство городов, школ, клубов, кинотеатров и других признаков современной цивилизации. Здесь, как и везде в России и в других странах, золотоискатели — еще и первопроходцы.

На этих рудниках, как только их открывали, устанавливали современное оборудование, даже если его и приходилось привозить на грузовиках, а топливо для него — на верблюдах. У меня не оставалось никаких сомнений, что северный Казахстан непременно станет одним из крупнейших золотоносных районов мира, и что жильная добыча золота может стабильно увеличиваться в объеме по мере расширения разведочных работ, при лучшем понимании геологии.

Нам удалось к первому июня добраться до Усть-Каменогорска, где мы внимательно осмотрели автомобиль и его груз, прежде чем продолжать движение к Алтайским горам. Группа золотых рудников в этом секторе была в плохом состоянии, пострадав от неразумного управления директора, который увлекался рассказами об американских ковбоях и пытался им подражать. Незадолго до нашего приезда он набрался водки и въехал верхом в здание клуба, где рабочие слушали лекцию. Как некоторые другие советские начальники, лично мне известные, он управлял рудниками, как будто они были его собственностью, и, очевидно, полагал, что отдел снабжения необходим главным образом для того, чтобы обеспечивать банкеты ему и его дружкам.

Залежи там были многообещающие, но почти ничего не сделано для изыскания или оборудования рудников. Тысячи людей слонялись без дела, и основной рудник производил только четыре процента от намеченного плана. Реорганизация только началась, туда были назначены новый управляющий и главный инженер, и они просили меня помочь им с разработкой планов развития двадцати с чем-то уже открытых мелких рудников и разведочных работ.

Эти двадцать рудников были разбросаны по площади около четырехсот миль длиной и двухсот миль шириной, простиравшейся через горы на границе между Советским Союзом и Синьцзянем, а также Внешней Монголией. У нас не было времени посетить все разработки, так что мы созвали местных управляющих, главных инженеров и служащих-коммунистов на собрание, на одном из крупнейших рудников.

Когда собралась толпа мужчин и женщин, они представляли необычную картину. Больше половины были казахи и киргизы, по внешности напоминали монголов. Большинство из них даже не понимало русского языка, так что мою речь о горном деле, которую я читал по-русски, тут же для них переводили на казахский. Доказательство было налицо: здесь соблюдали закон, по которому по меньшей мере половина управляющих, а также рабочих на рудниках, должна относиться к коренному населению. С учетом такого положения, не приходилось удивляться, что работа на рудниках шла не очень хорошо.

Мы провели около трех месяцев в Алтайских горах, а затем направились опять на запад, чтобы пересечь степи до наступления зимы. Условия ко времени нашего визита сложились крайне неблагоприятные. В той местности бушевала эпидемия тифа, и сотни людей страдали от малярии. Власти не обеспечили хинин, ни здесь, ни в других частях России, и устанавливалась хроническая малярия.

Многие казахи винили русских в своих проблемах, не различая между коммунистическими реформаторами и всеми другими русскими, и чувствовалась неприязнь между коренным населением и русскими, которых в Казахстане около 20 процентов.

Русским, которые живут сейчас среди примитивных племен, пришлось научиться терпению и немалой выдержке. Коммунисты, отличаясь качеством, которое удачно назвали снобизмом наоборот, решили: раз русские эксплуатировали коренное население в прошлом, теперь им следует терпеть любые унижения. Местные племена, по умственному развитию как хитрые дети, быстро уловили, что русские не могут отплатить за любую выходку, и некоторые из них используют во зло привилегии, полученные от коммунистов. Русским приходится делать хорошую мину при плохой игре, поскольку они по опыту знают, что при малейшей попытке отплатить тем же их сурово накажут, и коммунистические суды всегда примут на веру любые слова туземца.

Во время эпидемии тифа в Алтайских горах мы оказались в одном рудничном поселке, где жители были под угрозой заражения, и те, кто еще мог передвигаться, стояли в очереди перед диспансером. В толпе было примерно поровну русских и казахов. Русские, по природе более чистоплотные и осторожные, старались, чтобы у них не было вшей — источников инфекции. Но на казахах была грязная одежда, покрытая вшами.

Толпа стояла в порядке, мужчины и женщины понемногу подходили и ждали, когда наступит их очередь зайти в диспансер. Казахи, зная, что русские боятся вшей, забавлялись тем, что собирали вшей со своей одежды и бросали на русских. Выражение смешанного гнева, ужаса и отчаяния на лицах русских я запомню надолго. Но они ничего не могли сделать. Казахи, зная, что русские бессильны протестовать, хитро и злобно улыбались.

Мы с женой спали несколько ночей подряд сидя в автомобиле, пытаясь избежать вшей. Несмотря на все меры предосторожности, однако, мы оба были укушены, и ровно через четырнадцать дней, период инкубации, у жены началась сильная головная боль и высокая температура, симптомы тифа. Естественно, мы исходили из того, что им она и болеет, но делать было нечего, только обеспечить ей уход, насколько мы могли, и в конце концов она выздоровела. Только через год, когда мы были в Соединенных Штатах в отпуске, у нее снова появились те же симптомы, и мы узнали, что она заболела малярией, а не тифом. Даже знай мы тогда, нам бы это мало помогло, потому что в Казахстане в 1934 году не было хинина.

Болезнь жены нас задержала, и нам пришлось попасть под довольно тяжелые снегопады в степи. Но мы добрались до Уральских гор к первому ноября, ощущая себя современными кочевниками, прошедшими долгий путь. Мы вернулись к месту старта как будто чудом. Нам даже не пришлось использовать лишнюю переднюю рессору, единственную запасную часть, что мы брали с собой.

Наша пыхтящая «Модель А» добросовестно провезла нас больше двенадцати тысяч миль по верблюжьим тропам в казахстанских степях, через Алтайские горы, вдоль китайской границы. Она везла куда больший груз, чем положено по конструкции, и пересекла территорию, на какую ни одна машина не рассчитана. Но она прошла все; что мне, как инженеру, было очень приятно. Я не упускал случая указать русским, что с машиной правильно обращались с самого начала, и правильно обслуживали после, и она отозвалась на доброе обращение.

Мы проехали по Уралу и дальше, до Волги, после чего сели на поезд, а автомобиль отправили в Москву. Оглядываясь теперь на это путешествие, я вижу, что оно было более рискованным, чем представлялось нам тогда. Но в России такие вещи делаются и, что поразительно, часто удаются.