Глава 2 Обретение крыльев
Глава 2
Обретение крыльев
Четвертый авиационный парк
В мастерских IV авиационного парка пятнадцатилетний Валерий Чкалов работал на сборке самолетов.
После огромных корпусов пароходов и их массивных котлов и топок самолеты вблизи казались неестественно легкими и ажурными и такими нежными, словно это луговые бабочки. Он осторожно до них дотрагивался и трепетал от мысли полетать на одном из них. Но никто не торопился пригласить его в полет, и Валерий терпеливо исполнял свои обязанности. И хотя помещения авиационного парка не отапливались, молодой слесарь-сборщик без жалоб выстаивал ежедневно по двенадцать часов на цементном полу. Ноги ныли от холода, но что поделать — фронту нужны самолеты.
Прошел год службы в IV авиационном парке Красной Армии. Чкалову теперь стало куда яснее, что собой представляет самолет, как устроен мотор. Он видел летчиков, прибывавших с фронта за отремонтированными машинами, и с замиранием глядел на их лица, на кожаные куртки и шлемы, следил за их движениями и считал себя самым несчастливым и неудачливым, так как не мог вместе с красными военлетами подняться в воздух и бить белогвардейцев. Не раз он обращался к командованию парка:
— Товарищ начальник, хочу быть летчиком.
Начальник смотрел на юношу и, улыбаясь, отвечал:
— Потерпи, дружок… Поработай еще…
И Валерий Чкалов продолжал работать.
Он уже пользовался определенным доверием и уважением. Однажды ему поручили с двумя товарищами привезти для ремонта из прифронтовой полосы несколько разбитых самолетов.
Добравшись до места и погрузив разрушенные самолеты, отправились в обратный путь. В дороге решили, что троим мерзнуть в вагоне нет смысла — пусть сопровождает эшелон один, двое махнут до Нижнего Новгорода на более скорых поездах. Валерий не понимал, как можно оставить такой ценный груз. И сам вызвался сопровождать вагоны. Товарищи боялись, что он замерзнет в пути, но Валерий уверил их:
— Все будет в порядке!
Друзья отправились в город, а на следующий день у них возникло сомнение — не пропал бы малый.
Каково же было их удивление, когда, вернувшись к вагону, они увидели Валерия около жарко натопленной печки.
— Кто же тебе припер такое чугунное чудовище? Поди, пудов шесть в печке-то?
— Мой дед в девять лет такие пустяки таскал. А мне-то что — раз плюнуть. Нашел на станции и затащил.
— Вот силища-то! — сказал самый старший.
— На то и фамилия Чкалов! Чка — это верховой лед, что сносит любую преграду…
В 1921 году на IV авиационный парк дали четыре путевки в авиационную школу. Валерий тут же написал заявление, но начальник парка Хрисанфов резонно ответил: Чкалову только 17 лет, и посылать его бесполезно — не примут как несовершеннолетнего.
Страшно огорчился Валерий. Друзья пошли гурьбой просить за него, и начальник парка сдался:
— Чем черт не шутит! Попробуй! Ни пуха ни пера тебе, Валерий!
Чкалов с товарищами отправился в Егорьевск.
Вспоминая об этом периоде своей жизни, через пятнадцать лет Чкалов в книге «Три дня в воздухе» напишет: «…Как мне хотелось летать вместе с нашими летчиками, как хотелось сразиться с врагами в воздухе. Но в то время на всю Россию была одна авиационная школа. Попасть в нее, да еще с моим сельским образованием, было невозможно. В годы гражданской войны я усиленно читал, беседовал со знакомыми летчиками и авиационными мотористами — постепенно готовился к школе.
И в 1921 году был наконец командирован в город Егорьевск в авиашколу. Называли мы ее очень смешно: «терка», что означало — теоретическая школа. С какой жадностью я принялся за учение!»
В «терке»
Сколько было радости, когда Валерий Чкалов увидел в списках зачисленных свою фамилию.
В то время егорьевская школа являлась первой военно-теоретической школой летчиков. Прибывшие из фронтовых авиационных частей, отрядов и парков красноармейцы, рабочие и мотористы осваивали здесь обширную программу. В нее входил большой общеобразовательный курс: алгебра, геометрия, тригонометрия, физика, русский язык, немецкий. Значительное место занимали аэродинамика, аэронавигация, материальная часть самолетов, моторы; много часов отводилось на политическую и общевойсковую подготовку.
Школа размещалась в бывшем женском монастыре. Казарм, в буквальном смысле этого слова, не было. Курсанты жили в монашеских кельях по три-четыре человека. Чкалов поселился вместе с Макарским, Махаловым и Кузнецовым.
Заниматься было трудно. Учебников почти не было, у многих курсантов не хватало знаний, курс проходили ускоренно — менее чем за два года следовало сдать около тридцати экзаменов!
Но Чкалов учился довольно легко: при двенадцатибалльной системе оценок он никогда ниже десяти не получал ни по одному предмету. Не только острый ум, сообразительность и великолепная память помогли хорошо учиться. Пожалуй, не менее важную роль играла прочная и непоколебимая целеустремленность в достижении основной цели — быстрее стать летчиком и подняться в воздух.
Удивляли преподавателей и друзей конспекты Чкалова — они были предельно кратки, но главное, что могло понадобиться для полетов, никогда не ускользало от Валерия. Второстепенное определялось мгновенно и тут же безжалостно отсеивалось.
Хотя Чкалов постоянно думал о главной задаче, ему не чуждо было все, что положено юности: он увлекался спортом, особенно футболом, теннисом, снарядной гимнастикой, не говоря уже о плавании. Самозабвенно играл в драмкружке комические роли. Причем его друзья по «келье» определяли его артистические способности как незаурядные. Это и естественно: Валерий обладал природным юмором.
Кормили в то трудное время курсантов плохо, но это ничуть не сказывалось на настроении самого молодого курсанта. Он отличался жизнерадостным характером и заражал товарищей оптимизмом, поддерживал, когда было трудновато, веселой шуткой.
Не он ли оказался инициатором и таких забавных соревнований: после команды «приготовиться на вечернюю поверку» курсанты ложились быстро в постели под одеяла, раздевались до нательного белья. По команде «становись», когда оставались секунды, нужно было успеть одеться и вовремя встать в строй. При этом считался выигравшим соревнование тот, кто пролежал под одеялом дольше всех и, вскочив последним, успел стать в строй, не получив замечания.
И вот однажды Валерий, стремясь побить рекорд, продолжал еще лежать, когда все стояли в строю. Лишь за несколько секунд в сапогах, шинели и фуражке он успел занять свое место.
Старшина заподозрил, что Валерий ввел какой-то новый метод одеваться, и решил его осмотреть. Когда была подана команда Чкалову выйти из строя и развернуться кругом, все увидели, как взмахнули полы шинели и под ними забелело… нижнее белье. Монастырские стены сотрясались от смеха, а Валерий получил за новое изобретение несколько нарядов вне очереди. Чкалов на взыскание не обиделся, его брала досада на себя за неточность расчетов.
Весна 1923 года. Сдан последний экзамен… Валерий, как и все его товарищи, получил звание красного командира, или, как тогда говорили, краскома. Весь выпуск тут же направили в Борисоглебскую школу летчиков для практических занятий.
Начало
Группа курсантов в составе 47 учлетов, куда входил Чкалов, составила первый набор новой авиационной школы летчиков в Борисоглебске, что и было оформлено приказом от 15 апреля 1923 года. Но летать пришлось не сразу — школа еще не отстроилась, учебных самолетов не получили. Валерий, засучив рукава, с большим энтузиазмом вместе с товарищами перестраивал кавалерийский манеж в ангар, переделывал конюшни под классы… Он лишь улыбался, работая киркой или ломом, — ему вспоминалась кувалда молотобойца.
Наконец прибыли долгожданные три учебных самолета типа «Авро».
Из всего выпуска отобрали десять человек для занятий в воздухе. При этом главным критерием отбора были аттестации егорьевской школы. Естественно, что Чкалов попал в эту десятку одним из первых.
Практическое обучение началось с так называемой рулежки. Ученик садится в самолет с подрезанными крыльями и начинает делать на полной скорости пробежку по земле, выдерживая прямую и не давая машине прыгать или поднять хвост и стать на попа или даже полностью «скапотировать», то есть перевернуться через голову. Рулежка во многом имитировала разбег на взлете, до момента отрыва машины от земли.
Валерий Павлович в любых условиях всегда умел быть собранным и строгим к себе и окружающим. И в то же время, будучи высокоэмоциональным по характеру, он от радости пел, мчась из конца в конец школьного аэродрома на рулежном, безнадежно устаревшем «фармане», который при всем желании и мастерстве летчика не мог подняться вверх даже на полметра. Начинающий учлет неохотно оставлял кабину «фармана» и тут же занимал очередь, чтобы снова испытать ни с чем не сравнимое ощущение скорости.
В непосредственной близости земля справа и слева сливается в единое, словно завуалированное легким туманом полотно. Впереди, особенно в дальнем плане, неожиданно возникают и четко и непривычно быстро вырастают аэродромные знаки, весенние травы и, набегая, растворяются в быстро мелькающей части ближнего окружения.
Валерий пытался сравнивать эти необычные ощущения скорости руления на самолете с чем-то уже испытанным и находил, что похожее наслаждение он скорее всего испытывал при отчаянных спусках, когда летал с крутого берега Волги на лыжах… Это уже врожденное у Чкалова — где бы он ни был, что бы он ни делал, до самого смертного часа он помнил Волгу.
Наконец кончился курс рулежных пробежек, начались полеты.
Валерий Чкалов попал в группу инструктора Очева, очень требовательного и строгого летчика. Этот внимательный и сдержанный человек сразу отметил девятнадцатилетнего учлета, оценил его незаурядную волю и стремление летать.
Один из бывших инструкторов борисоглебской школы Н. Ф. Попов так вспоминает о полетах с Чкаловым:
«От остальных учлетов В. Чкалов отличался еще и сильным характером. Мне приходилось бывать с ним в воздухе. Сидишь иной раз в учебном самолете на инструкторском месте и чувствуешь, как этот малец, не налетавший еще и десятка часов, заставляет машину подчиниться своей воле, властвует над ней. К вмешательству инструктора в управление самолетом в полете он был необычайно щепетилен. Сделав посадку, торопился выяснить, чем было вызвано то или иное замечание педагога».
Между тем незаметно проходили дни летной подготовки. Вот сегодня, в августовский теплый день, Очев буквально смешал Валерия с пылью, которую поднимает за собой самолет на взлете. Даже уверенный в себе Чкалов чуть было не загрустил.
Но Очев, сделав второй полет, вылезая из машины, задержался на крыле «Аврушки» и запел на ухо учлету ласково и нежно:
— Ну, милый мой, Валерушка, теперь, сынок, сам… Только повтори все как было в первом полете… И ничего лишнего… С богом, дорогой!
Первый самостоятельный полет — необычайное мгновение в жизни человека, хотя Валерий Чкалов шел к нему с тех пор, когда с парохода «Баян» впервые увидал садящийся на Волгу гидросамолет.
Валерий уверенно ведет по «коробочке»[2] свою послушную «Аврушку» и лишь на последнем развороте со снижением, когда сбавляют обороты, слышит вдруг собственный голос, поющий «Распрягайте, хлопцы, коней». Сосредоточив все внимание, Чкалов блестяще произвел посадку.
Только во втором полете Валерию стало понятно, почему он не слышит по шланговому телефону: «Курица и то лучше летает…», «Ну куда дерешь?», «Меньше крен, шут тебя забери!»
Никаких посторонних подсказок и команд! Значит, сам, значит, надо смотреть в оба. И Чкалов еще аккуратнее приземлил «Авро» около посадочного знака своей группы.
Очев обнял учлета и сказал:
— Молодчага!
9 октября 1923 года состоялся выпуск летчиков новой школы. В аттестации Валерия было записано:
«Чкалов являет пример осмысленного и внимательного летчика, который при прохождении летной программы был осмотрителен, дисциплинирован… Чкалов с первых полетов обращает на себя внимание высокой успеваемостью по полетной программе, уверенностью движений, спокойствием во время полетов и осмотрительностью. Он быстро соображает и действует с энергией и решительностью, раскрывает причины своих ошибок и удачно их исправляет. Хорошо чувствует самолет и скорость полета. Полагаю, что ему более всего подходит быть военным летчиком».
Мне, пролетавшему с Валерием Павловичем многие часы в одном самолете, всегда казалось, что выпускная аттестация Чкалова, написанная инструктором Очевым, на редкость точна и справедлива.
Крылья нужно растить
В октябре 1923 года опять же в числе десяти лучших учеников, закончивших борисоглебскую школу, Чкалова отправляют в Московскую школу высшего пилотажа.
Здесь он уже слушатель, а не учлет, и самолеты здесь боевые, немецкие «фоккеры» и английские «мартинсайды», на которых будут обучать фигурам высшего пилотажа.
Валерий говорил товарищам: «Вот где душу-то отведешь…»
Инструктор школы высшего пилотажа Александр Иванович Жуков осматривал на Ходынском поле (ныне Центральный аэродром) только что выведенный из ангара самолет, когда к нему подошел Чкалов и, отдавая честь, доложил: «Товарищ старший инструктор первого разряда! Слушатель Чкалов. Назначен в вашу группу для дальнейшего обучения полетам».
Жуков был опытным педагогом и великолепным мастером высшего пилотажа, к тому времени он выпустил около трех сотен летчиков. Инструктор обратил внимание на то, что Чкалов еще очень молод, весьма широкоплеч, по внешнему виду грубоват, но синеватые с блеском глаза явно смягчали суровость лица.
Вскоре Александр Иванович начал с вновь прибывшими слушателями изучать двухместный самолет «Фоккер-С-3», имевший двойное управление, а 14 ноября
1923 года он поднялся на нем вместе с Чкаловым в первый полет.
Инструктор следил, как резко ходят педали, чтобы самолет выдержал прямую на взлете, как ученик пытается парировать малейший прыжок машины на неровностях летного ноля; инструктор хотел смягчить ход педалей и придержать ручку. Но куда там! Силища у Чкалова неимоверная. Это Жуков еще заметил, когда здоровались, и теперь ничего не мог сделать, кроме как закричать в переговорное устройство, чтобы учлет не зажимал управления и не показывал медвежью силу…
Чкалов понял, повернул назад лицо, и Жуков увидел улыбающуюся, довольную физиономию ученика, сразу смягчившего управление. На развороте Валерий действовал уверенно и четко, координация великолепная, что для первого полета на незнакомом самолете непосильно даже опытным летчикам.
Жукову нравился полет, но вот крен заложил Чкалов чересчур уж большой, глубокий. Очень лихо на первый раз. И снова инструктор его властно отчитывает. Опять Чкалов повернул раскрасневшееся лицо и уже более смело улыбается, больше глазами, крича в телефон: «Понял, выполняю…»
На планировании и посадке Чкалов снова подзажал управление, а к тому же шланговый телефон разъединился около его пробковой каски, и инструктор никак не мог помочь ученику. Сели хорошо, но немного «промазали», то есть коснулись земли, уже пройдя посадочный знак.
Инструктор потребовал от ученика не применять силу — иначе поломаешь все управление — и не планировать на такой бешеной скорости перед посадкой. Он объявил: общая оценка — «хорошо». Чкалов радостно басом ответил: «Ясно, исправлюсь».
Неуемная жажда к полетам на высший пилотаж, или, как раньше его называли, воздушную акробатику, у Чкалова была поразительная. И он научился делать фигуры: перевороты, бочку, иммельман[3], мертвую петлю, виражи, боевой разворот и другие — настолько красиво, что, сам большой мастер этого труднейшего вида полета, Жуков, наблюдая пилотаж Чкалова, говорил его товарищам: «Вот так и вы действуйте. Артист просто! А все трудом заработал…»
Жуков дал Чкалову следующую выпускную характеристику: «Закончил обучение с аттестацией «очень хорошо». Как летчик и человек очень спокойный. Медленно схватывает, но хорошо усваивает. Нарушений дисциплины не наблюдалось».
Затем Валерий Павлович перешел продолжать курс фигур высшего пилотажа к инструкторам Лапину и Трофимову.
Как-то, вылетев на самолете-истребителе «мартинсайд» для выполнения ряда упражнений на пилотаж, Чкалов на вираже сделал невероятно большой крен и, перетянув ручку, потерял скорость. Машина завертелась в крутом правом штопоре[4] на довольно малой высоте. Все замерли, боясь, что ученик не успеет вывести машину из бедственного положения.
В самый критический момент «мартинсайд» остановил вращение, еле-еле успел, не доходя до земли, набрать скорость и стал управляем. Но летчик не повел самолет на посадку — он снова полез вверх и, теперь явно умышленно, опять же с небольшой высоты, ввел истребитель в штопор, но уже левого вращения. На сей раз он успел вывести самолет из штопора у самой земли, выправив машину буквально на бреющем полете.
Все бежали к месту посадки, чтобы узнать, кто это и что за фигуры проделывал на «мартинсайде».
Чкалов, вылезая из машины, хлопал самолет по фюзеляжу, крича мотористу: «Ну и хороша твоя машинка…»
А на машине нашли оборванную обратную стальную ленту, стягивающую бипланового типа коробку крыльев истребителя. Поражались, как же мог выдержать перегрузку летчик, если не выдержала сталь!
В мае 1924 года Чкалов окончил московскую школу и получил направление в Серпуховскую высшую авиационную школу стрельбы, бомбометания и воздушного боя.
Аттестат зрелости
Начальник серпуховской школы Федор Алексеевич Астахов, человек строжайших правил, никогда не прощавший нарушений уставов и воинского порядка, знал, что к ним из московской школы прибывает новая группа учлетов и в числе их Чкалов, о котором уже тогда ходили в авиации слухи как об очень способном человеке.
По заведенному ритуалу начальник школы приглашал всех вновь прибывших курсантов для ознакомительной беседы.
Изучая предварительно личное дело Чкалова, Астахов натолкнулся на слова: «увлекается в полете». Что за «увлечение», начальнику школы было неясно, так как вместе с тем Чкалов характеризовался как выдержанный, хладнокровный и целеустремленный командир.
Курсант Чкалов отвечал на все вопросы начальника школы спокойно, с оттенком некоторого юмора, что всегда любил Астахов, старый, еще первой империалистической войны летчик, ставший в революцию на сторону большевиков и командовавший авиационным отрядом при разгроме Колчака.
Начальник школы остался доволен официальной частью беседы и, незаметно перейдя на товарищеский тон, тактично коснулся темы «об увлечениях в воздухе», давая понять, что в их школе настолько сложна программа подготовки летчика-истребителя, что ученику заниматься своими экспериментами явно нецелесообразно и просто недопустимо. В доказательство начальник привел трагические примеры, когда виновниками катастроф оказывались только сами летчики, нарушившие наставления по производству полетов и инструкцию школы.
— Неорганизованное же и своевольное «творчество», кроме вреда и крови, ничего хорошего не даст, — сказал Астахов Валерию Чкалову.
Начальник рассказал в заключение, что в школе недавно введена новая методика обучения воздушному бою. Этот сложный процесс сначала расчленяется на элементы, и, пока каждый из них не будет глубоко теоретически, а затем в полете изучен, до тех пор переход к следующему элементу воспрещен. Только после того, как курсант хорошо овладел всеми элементами в воздухе, преподается весь сложный комплекс полета, применяемый в бою.
К концу беседы начальник ясно понял, что чкаловский темперамент следует вводить в нужное русло и тогда из нового курсанта можно сделать хорошего летчика-истребителя. Для этого следует, пожалуй, Чкалова определить в группу летчика-инструктора Михаила Михайловича Громова, великолепнейшего летчика, прекрасного педагога, ж в то же время душевного человека.
Начальник, объявив свое решение, встал, показывая этим, что беседа закончена, но увидел, что курсант как-то странно поглядывает на него.
— Что вам неясно?
Чкалов пробасил, по-волжски окая:
— Рассказывал мне летчик с колчаковского фронта, когда я еще мальчишкой работал в Канавине, что вы будто на «ньюпоре» или «сопфиче» среди тайги с железнодорожной дрезины летали?..
— Бывало всякое.
— А я вот не поверил.
— Где-то между Томском и Красноярском нам было необходимо провести разведку. Аэродром в этом районе найти и построить быстро не смогли. Вот и надумали: поставить «сопфич» на вагонетки, прицепить сзади них железнодорожную дрезину, вывести этот своеобразный поезд на вершину подъема и пустить вниз, под уклон. И когда сцепка разовьет скорость больше 60 километров, мой «сопфич», работая до этого на малом газе и удерживаемый низкими колодками, теперь при полных оборотах легко поднимется с вагонетки.
Чкалов восхитился:
— Так это же как с катапульты!
Начальник улыбнулся и, прощаясь с курсантом, подтвердил:
— Да, есть сходство, хотя и очень далекое.
Летчик-инструктор Михаил Михайлович Громов обучал курсантов технике воздушного боя сначала по отдельным элементам, затем переходил к комбинациям фигур, оттачивая их до абсолютного совершенства, до такого уровня, когда ученик начинает делать упражнения почти автоматически.
Когда инструктор показывал группе пилотаж, Чкалов, хлопая ладонью по колену, шумно и восторженно говорил:
— Вот это художник! Настоящий бог…
Кто-то из товарищей зло заметил:
— Ты еще помолишься ему…
— А такому и руки целовать не стыдно, — отрезал Чкалов, неотрывно следя, как мягко и в то же время мгновенно переворачивается истребитель то вправо, то влево, то вверх, то вниз. Фигуры были связаны единым замыслом, и их композиция выражала одно стремление — атаковать противника быстрым, неожиданным и безошибочно точным маневром.
Вспоминая о тех далеких днях, бывший инструктор серпуховской школы, а ныне выдающийся летчик Герой Советского Союза М. М. Громов так характеризует Чкалова в своем рассказе «Самородок»: «Чкалов неизменно оказывался первым на всех стадиях обучения воздушному бою. Он не знал никаких колебаний: сказано — сделано. Он шел, как говорится, напролом. Самые смелые решения он приводил в исполнение раньше, чем могло бы появиться чувство страха. В решительную минуту он отбрасывал все, что ему мешало достигнуть успеха. Все силы его могучей натуры устремлялись в одном направлении — к победе. Быстрота действий у этого человека равнялась быстроте соображения. Он действовал так решительно, что, в сущности говоря, и времени не оставлял для сомнений. В ту минуту, когда истребители внезапно вступали в схватку, рискуя, несмотря на тысячу предосторожностей, столкнуться в воздухе (а летали тогда без парашютов), — в эту минуту иные все же побаивались. Чкалов просто не умел бояться. Виртуозным маневром ошеломлял «противника», сваливался ему на голову, заходил в хвост и добивался победы».
В ноябре 1924 года Чкалов получил звание летчика-истребителя, распростился с Серпуховом и убыл в строевую часть.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.