Глава третья. ОБРЕТЕНИЕ ВЛАСТИ (1035-1047)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава третья. ОБРЕТЕНИЕ ВЛАСТИ (1035-1047)

Смутные времена

Роберт рассудил верно: пока он был жив, даже пребывая в дальних краях, герцогское достоинство само по себе внушало уважение, достаточное для поддержания порядка. Но как только пришла весть о его смерти, все рухнуло. Ни один из тех, на кого он оставил герцогство — ни Жильбер де Брионн, ни Осберн, ни Турольд, — не дорос до того, чтобы господствовать и внушать страх. Уже с лета 1035 года в Нормандии начались междоусобные войны. За несколько месяцев большая часть герцогства была втянута в роковой круговорот убийств, актов возмездия и карательных походов. Неспособные всерьез принимать взятые на себя обязательства в отношении сироты, едва вышедшего из раннего детского возраста, бароны разрушили установившийся в стране хрупкий мир, а затем, следуя привычной логике завязавшейся борьбы, противились любой попытке его водворения. Этот оборот дел наглядно продемонстрировал, какой реальной властью обладали до сих пор герцоги—и вдруг исчезла сила, благодаря которой Нормандия в политическом и административном отношении опережала своих соседей. Был ли Вильгельм в свои 8—10 лет способен извлечь надлежащий урок, наблюдая эти кошмары, ставшие явью?

Его опекун Жильбер де Брионн тогда же, в качестве их сюзерена, взял на себя опеку над детьми покойного сеньора Жируа, авантюриста родом из Бретани, в конце X века появившегося в Нормандии и удачно женившегося на дочери господина де Монфора, которая родила ему семь сыновей и четыре дочери — так он стал родоначальником клана Фиц-Жере. К 1035 году старшие сыновья Жируа достигли зрелого возраста и стали, имея на то основание или нет, подозревать, что опекун их обирает. Ричардид Рауль де Гасе по прозвищу Ослиная Голова, сын архиепископа Руанского, зная вспыльчивый нрав этих молодых людей, начал подзуживать их, и однажды, когда Жильбер де Брионн ехал в безлюдном месте верхом на коне в компании с приятелем, они напали на него и убили. Сыновьям Жильбеpa пришлось искать убежища во владениях французского короля, а новым опекуном юного герцога стал Рауль де Гасе. Спустя какое-то время неизвестный убийца лишил жизни наставника Вильгельма — Турольда. Затем пришел черед сенешаля Осберна: однажды ночью в спальню, в которой тот находился вместе с юным герцогом, прокрался с мечом в руке Гильом де Монтгомери, долгое время живший в изгнании и специально ради этого вернувшийся в Нормандию, и на глазах у перепуганного Вильгельма перерезал ему горло. Один из вассалов Осберна поклялся отомстить за него и пошел по следам Гильома де Монтгомери со товарищи; однажды вечером он проник в дом, где те находились, и всех их перебил. Эти убийства наглядно показывают, до какой степени за столь короткий срок деградировала власть в Нормандии: мы помним, что нарушение неприкосновенности жилища считалось там тягчайшим преступлением.

В окружении юного герцога находились и его англосаксонские кузены Эдуард и Альфред, любезные и застенчивые, но убежденные в собственной правоте и благородстве своего дела, жившие со взором, обращенным в сторону Англии. Уже давно выжидали они удобного случая, чтобы начать действовать, подыскивая среди нормандцев тех, на чью помощь можно было бы рассчитывать. Какие беседы вели они в присутствии маленького бастарда, который, возможно, уже тогда понимал своим детским разумом несостоятельность их надежд?

Похоже, для Эдуарда его младший брат Альфред был не столько союзником, сколько соперником. Король Кнут умер 12 ноября 1035 года, и его империя распалась: Норвегия досталась Свену, старшему сыну покойного, а Дания и Англия — Хартакнуту, рожденному в браке Кнута с Эммой Нормандской. Многие англосаксонские лорды обещали ему свою поддержку, однако обстоятельства удерживали его в Дании, и бастард Кнута Харальд попытался захватить власть в Англии. На обоих берегах Ла-Манша воцарилась анархия, и Эдуард счел этот момент благоприятным для себя. При поддержке нормандцев он сумел снарядить сорок судов. Переправившись через пролив, он причалил к Саутгемптону, но угодил в засаду, из которой ему удалось выбраться ценой больших потерь. Враждебность местного населения обескуражила его, и он, ограбив окрестные церкви, с добычей вернулся в Нормандию. Впрочем, нет полной уверенности, что эта экспедиция вообще имела место. Альфред, не желая отстать от брата, предпринял авантюру на свой манер. Он нанес визит графу Фландрии, от которого в сложившейся ситуации ждал помощи больше, чем от нормандцев, и действительно, получил корабль достаточно большого водоизмещения. В 1036 году в компании таких же искателей приключений он отчалил из Виссана. Альфред намеревался нанести мирный визит королеве Эмме и на месте принять решение. Он беспрепятственно прибыл в Кентербери и двинулся вглубь Кента. Эрл Годвин, который поддерживал притязания Харальда, притворно оказал Альфреду радушный прием и пригласил его на пир в замок Гилфорд. Посреди ночи наемные головорезы Харальда окружили замок, захватили мертвецки пьяного Альфреда, заковали его в цепи и доставили в Лондон. Харальд приказал выколоть ему глаза, голым посадить на лошадь и в таком виде отправить на остров Или, где тот вскоре и скончался.

Харальд намеревался пресечь все попытки представителей семейства Этельреда захватить власть и на какое-то время преуспел — англосаксонская аристократия признала его своим королем. Королева Эмма отправилась в изгнание, избрав местом своего пребывания Фландрию. Видимо, ненависть, которую она питала в отношении своих сыновей от первого брака, отвратила ее от родной Нормандии. Несмотря на двусмысленность отношения Эдуарда к своему брату (невольно напрашивается вопрос, не был ли он замешан в предательской интриге Годвина), события вынуждали этого претендента на английский престол еще больше крепить связи с нормандским двором.

А в самой Нормандии смута только нарастала. Как раз в это время из Испании вернулся уже известный нам Роже де Тони — пожиратель мавров. Он был потомком самого Роллона и не собирался подчиняться унизительной, на его взгляд, власти. Узнав, что покойный герцог навязал баронам своего бастарда, сына Арлетты из Фалеза, он решительно сказал: «Нет!» В поведении Роже не просматривалось какого-либо политического направления, он просто-напросто воспользовался случаем, дабы сбросить с себя ярмо герцогской власти, опять почувствовать себя независимым хозяином своей судьбы. Он обосновался в своих владениях, приступил к строительству Коншского аббатства и принялся грабить домены своих соседей. В очередной стычке он нашел свою погибель — и не в одиночку, а вместе с обоими своими сыновьями. Те же бесчинства творились и в Беллеме, где старому Гильому наследовал младший сын, тоже Гильом, тщедушный, трусливый, но коварный, безумной жестокостью превосходивший даже своего отца. Пресытившись законной женой, он велел убить ее прямо на улице и тут же задумал жениться снова. Пригласив на свадьбу своего соседа Гильома Фиц-Жере, он приказал схватить его, выколоть глаза и отрезать нос, уши и детородный член, после чего несчастный укрылся в аббатстве Бек, предоставив своим родственникам совершить акт возмездия. Однако трусливый Беллем, уклонившись от сражения, бежал. В один прекрасный день против него взбунтовался собственный сын, который вскоре сам был убит своим братом. Месть следовала за местью, пока в живых не осталась одна только дочь Мабиль, в которой криминальные наклонности представителей сего рода развернулись в полной мере. Из всего семейства один только Ив, епископ Се, пользовался репутацией добродетельного и образованного человека. Как-то раз трое баронов-разбойников, братья Сорен, разграбили его диоцез, захватили Се и устроили в кафедральном соборе конюшню. Ив сумел отвоевать город, осадил братьев Сорен в церкви и, не имея иной возможности добраться до них, велел сжечь их заживо...

Раздираемая внутренними распрями, Нормандия была легкой добычей для внешних врагов. В 1040 году герцог Бретани Ален III перешел пограничную реку Куэнон, используя в качестве надуманного предлога то, что Роберт Великолепный будто бы назначил его опекуном своего сына, тогда как Жильбер, а затем Рауль узурпировали это поручение, и теперь он лишь требует причитающееся ему по праву. Он вторгся вглубь нормандской территории и осадил Вимутье, но в ходе осады, в октябре, его настигла внезапная смерть — скорее всего, в бою, но, как обычно, прошел слух, что его отравили. Похоронили его в Фекане, поскольку по женской линии он был дальним родственником герцогского семейства Нормандии. Он оставил лишь одного законного сына, еще младенца, по имени Конан. Его брат Эон де Пентьевр объявил себя опекуном ребенка, изгнав вдову герцога Берту, дочь Эда де Блуа, которая нашла убежище у графа Мэна, за которого впоследствии и вышла замуж. Видимо, тогда монахи аббатства Мон-Сен-Мишель и заказали специальный колокол, предназначенный для того, чтобы подавать нормандцам на приграничных территориях сигнал о приближении бретонских отрядов.

Поучаствовал в междоусобных сварах и король Генрих I: ссылаясь на свое право осуществления охраны владений малолетних вассалов, он потребовал передать ему замок Тилльер-сюр-Авр, в свое время построенный Ричардом II на границе с владениями Эда де Блуа. Королевский отряд уже принялся опустошать окрестности, когда Рауль де Гасе, опекун малолетнего герцога, получил уведомление и приказал шателену Жильберу Креспену сдать замок Тилльер. Однако Жильбер получил свое назначение непосредственно от Роберта Великолепного и, храня верность сеньору, отказался исполнить приказ. Тогда люди короля приступили к осаде, и Рауль де Гасе повторил свой приказ. На этот раз Жильбер Креспен нашел решение, не шедшее вразрез с его совестью: он сдал замок, но не королю, а лично своему герцогу, маленькому Вильгельму; затем уже от его имени Рауль передал замок королю. Надо полагать, Генрих I вдоволь посмеялся над этой комедией, тем более что дело обернулось к его удовольствию. Когда последний нормандец покинул замок, он велел поджечь его и, заняв удобное место, любовался этим зрелищем, трясясь от хохота. Затем он продвинулся вглубь региона Йемуа, предал разграблению бург Аржантан и с добычей удалился восвояси, предварительно распорядившись восстановить, вопреки данному Раулю обещанию, замок Тилльер, отныне обращенный против Нормандии.

Вторжение короля еще больше усилило беспорядок в герцогстве, одновременно обнаружив бессилие Рауля и показав тем, кто еще хранил верность герцогу, тщетность сопротивления. Тутэн Гоз, прево Йемуа, разместил в замке Фалеза, охрана которого была поручена ему, гарнизон из наемников, в большинстве своем французов, и отказался повиноваться Раулю. Почему? Никому не ведомо. Король ли подкупил его или, напротив, Тутэн хотел сохранить замок для юного герцога, предупредив очередную капитуляцию его опекуна? Разъяренный Рауль собрал ополчение и осадил город; под вечер его осадные машины пробили широкую брешь в стене, однако решено было отложить решающий штурм до утра. Ночью Тутэн бежал, отправившись в изгнание, но позднее вернулся и примирился с герцогом.

Вильгельму было тогда тринадцать лет. Он приближался к своему совершеннолетию, в те времена наступавшему в четырнадцать или пятнадцать лет. Он воспитывался вместе с сыном Осберна, тоже Вильгельмом, с которым его связывала тесная дружба. В этом честном и прямодушном мальчике юный герцог больше всего ценил верность, казавшуюся ему в те бедственные времена высшей добродетелью. Его обучение по-прежнему оставляло желать много лучшего, ибо времена не благоприятствовали овладению книжной наукой, зато весьма способствовали физическому развитию. Впрочем, жизненные обстоятельства накладывали свой отпечаток на чувства и мысли Вильгельма. «Он копил в своем детском сердце, — писал Ордерик Виталий, — мужественную силу». Видимо, уже тогда в нем проступали черты человека значительного и вдумчивого, горячего, но не теряющего самообладания, властной личности, которой суждено было ему стать. Он строго судил о своем опекуне, и между ними, видимо, назревал серьезный конфликт. Вильгельм, надо полагать, так и не забыл той ночи, когда Готье, брат матери, выхватил его из залитой кровью постели, на которой умирал Осберн...

Его разлучили с матерью. Вскоре после смерти Роберта Арлетта вышла замуж за доблестного и честного рыцаря — Эрлуэна, сеньора де Контевиля, заботам которого, видимо, вверил ее покойный перед своим отъездом. В этом браке она родила троих детей: сыновей Роберта и Одо и дочь Мюриэль. С этим семейством Вильгельм поддерживал тесные отношения, особенно со своими братьями по матери, которых искренне любил и был схож с ними темпераментом. В страшные годы его детства семейство Эрлуэна и Арлетты, видимо, постоянно отстаивало его интересы, поэтому, лишь только взяв власть в свои руки, он стал оказывать явное предпочтение семье матери в ущерб Ричард идам.

В разгар этих публичных беспорядков в герцогстве стала формироваться «датская партия», противостоявшая «французской». Интриги короля только подогревали этот антагонизм. В 1035—1042 годах открытые мятежи, проявления откровенного бандитизма, измены доверенных лиц герцога случались почти исключительно в Нижней Нормандии и Котантене. Все, что осталось от скандинавских традиций, лишь способствовало переменам, охватившим страну ввиду явной несостоятельности герцогской власти.

Сеньориальная власть в Нормандии, как и в других местах, теперь получила надежду обрести полную независимость. В годы малолетства Вильгельма территория герцогства покрылась замками, как настоящими каменными крепостями (нормандцы тогда уже овладели искусством их строительства), так и примитивными деревянными башнями на вершине холма. Некоторые из этих замков, возведенных еще прежними герцогами в ходе их войн, были присвоены теми, кому поручалось охранять их, большей же частью это были незаконно построенные крепости. Замок Монфор на реке Риль, один из самых значительных в стране, занимал территорию в четыре с половиной гектара и включал в себя три линии укреплений, окруженных рвом шириной тридцать и глубиной девять метров.

С упадком центральной герцогской власти контрастировало возвышение отдельных сеньоров. Гильом де Талу подписывал свои официальные документы так: Nutu superni Regis comes («Граф милостью Царя Небесного»). На севере Нормандия граничила с Фландрией, где Балдуин V, шурин французского короля, с 1036 года правил одним из самых могущественных и наименее дезорганизованных государств Западной Европы. Южнее располагалось графство Анжу, правитель которого, старый лис Фульк Нерра, в 1039 году поразил всех тем, что в свои семьдесят лет отправился в Иерусалим и живым вернулся назад! Он ходил по улицам святого города среди изумленных мусульман, обнажившись до пояса и бичуемый двумя рабами, распевая псалмы: «Господи, прости несчастного, предавшего и отвергшего тебя. Прими его покаянную душу!» Он с миром почил на следующий год, передав графство своему сыну Жоффруа по прозвищу Мартель (Молот), энергичному и умелому воину, на время превратившему Анжу в великую державу. Что же до Нормандии, то она, напротив, в те годы больше напоминала Шотландию, где как раз началась череда кровавых клановых усобиц, затеянных Макбетом, Дунканом и Сивардом.

Два восшествия на престол

И тем не менее семь лет анархии не погубили до конца административную систему Нормандии. В частности, герцогский домен не пострадал. Немалое число мелких вассалов сохранило верность герцогу, более или менее исправно неся положенную службу в ополчении. Экономическое положение герцогства, если судить по количеству основанных тогда монастырей, тоже было отнюдь не безнадежным. Однако этих общих причин, видимо, было бы недостаточно для выживания Нормандии, если бы не сила духа верных служителей, чьи имена не сохранила история, но присутствие которых в окружении юного герцога угадывается сквозь завесу времени. Историческая необходимость, неотвратимо проявлявшая себя в середине XI века в одном из наиболее развитых в экономическом отношении регионов, требовала, чтобы восторжествовал порядок. И люди помогли герцогу вновь обрести власть.

Для нас остаются неясными обстоятельства, при которых Вильгельм взял в свои руки бразды правления. Рассказы хронистов, то сдержанные и туманные, то чересчур витиеватые, скорее затемняют, чем проясняют эти обстоятельства. Один факт бесспорен: Вильгельм прогнал своего опекуна Рауля де Гасе. Это событие произошло, скорее всего, в момент достижения Вильгельмом своего совершеннолетия, между 1042 и 1044 годами. Молодому человеку должно было потребоваться какое-то время, чтобы освободиться из тесных объятий Ричардидов. По рассказу Гильома из Пуатье, перегруженному общими местами и напыщенной риторикой, кажется, можно все-таки восстановить реальную последовательность событий: достижение герцогом совершеннолетия, посвящение в рыцари, возобновление «суда мечом», удаление от двора невежественных и коррумпированных лиц и приглашение новых советников.

Можно утверждать, что к 1045 году в Нормандии вновь царил относительный мир. Герцог одержал победу. Сопротивление наиболее упорных мятежников было сломлено, а наихудшие проявления бандитизма влекли за собой неумолимую кару. Ощущалось действие силы, о коей прежде и не чаяли, силы маленького бастарда, презренного сына Арлетты, исключительная физическая мощь которого внушала почтение всем не слишком утонченным натурам.

Состоялся ли тогда и акт посвящения в герцоги? Или же он имел место еще в 1035 году? У герцогов Нормандских был обычай совершать торжественную церемонию препоясывания мечом, сопровождавшуюся богослужением, что, как полагали, было эквивалентно королевской коронации. По этому случаю, как и в большинстве других территориальных княжеств Западной Европы того времени, исполнялись laudes, молитвы, обращенные к святым, дабы те благословили нового государя. Наиболее древняя из дошедших до нас редакций нормандских laudes, относящаяся к временам герцога Вильгельма, представляет особый интерес, ибо открыто прокламирует исключительное достоинство герцога Нормандского, господина епископов и баронов своей страны. К сожалению, невозможно точно датировать этот текст, скорее всего, составленный ранее 1066 года.

В то время как Вильгельм последовательно продвигался к вершинам суверенной власти, была выведена из игры датская династия, что на четверть века урегулировало английский вопрос. Король Харальд умер в 1040 году. Его сводный брат Хартакнут, король Дании, тут же прибыл в Англию и принял полагавшуюся ему по наследству власть. Вдовствующая королева Эмма использовала свое влияние, чтобы помочь ему в этом, видимо, с единственной целью не допустить к трону своего сына Эдуарда. У Хартакнута было соглашение с Магнусом, королем Норвегии: они поклялись считать друг друга наследниками своих владений, если умрут без потомства. Однако Хартакнут, эпилептик, сознававший свою неспособность править, в 1041 году согласился (видимо, под нажимом англосаксонской знати, которую не радовала перспектива получить в короли норвежца) разделить властные полномочия с Эдуардом, вызванным ради этого из Нормандии. Получив приглашение, он незамедлительно прибыл, а спустя несколько месяцев, 8 июня 1042 года, умер Хартакнут. Магнус потребовал английскую корону, а Эмма, жившая изгнанницей во Фландрии, делала все возможное, чтобы поддержать его притязания. Нормандский же двор сделал ставку на Эдуарда и ради этого обратился к английской знати, от которой зависело решение.

Эрл Годвин, известный своими интригами, высказался в пользу Эдуарда. Он публично заявлял о своей невиновности в гибели Альфреда и убедил в этом многих. Он окружил своими заботами Эдуарда, внушая ему, какой он нужный для него человек. Годвин знал, что пройдет немного времени, и он будет по своему усмотрению вертеть этим легко поддающимся внушению человеком. Попутно он продвигал и своих сыновей, а дочь Эдит выдал замуж за Эдуарда.

Нового короля Англии поддержало подавляющее большинство местной знати, так что Магнус отступился. 3 апреля 1043 года Эдуард был коронован. На протяжении всех лет его правления скандинавская знать королевства откровенно игнорировала его, точно так же как отказалась участвовать в его избрании. Это пассивное сопротивление особенно отчетливо ощущалось в Нортумбрии, где в 1041 году датчанин Сивард убил последнего местного эрла и занял его место, которое потом удерживал за собой в течение пятнадцати лет. Ввиду этой скрытой оппозиции и учитывая прохладное к себе отношение значительной части англосаксов, не забывших, что Эдмунд Железнобокий оставил после себя двоих сыновей, которые изгнанниками жили в Венгрии и имели не меньше прав на трон, чем их новоявленный правитель, Эдуард все больше опирался на своих нормандских друзей. Одним из первых своих указов он объявил собственную мать изгнанной, а ее имения конфискованными.

Тридцать лет пребывания в Нормандии сформировали характер Эдуарда, а его достаточно зрелый возраст, приближавшийся к сорока годам, уже не позволял ему избавиться от усвоенных привычек. Он оставался чужим для своего народа, который, впрочем, любил его за доброту. Все-таки он был совестливым человеком, хотя и не отличавшимся большим умом. Высокий и худой, с волосами цвета соломы, флегматик со слабым здоровьем и мрачным настроением, легко поддававшийся чужому влиянию, он время от времени стряхивал с себя апатию, ощущая прилив энергии, который быстро иссякал. Его упорство отдавало злопамятностью, а его дипломатичность — двоедушием.

Иллюзия мира. Истоки культурного возрождения

Ставя своей целью, сразу по достижении совершеннолетия, восстановление мира в стране, Вильгельм предпочитал опираться на собственные традиции герцогов Нормандских, чтобы не попасть под влияние того движения за мир, которое разворачивалось под патронатом Церкви и в те годы уже достигло больших успехов в Бургундии и Франции. Решения, принятые на Буржском соборе 1038 года, предусматривали меры, более не ограничивавшиеся благочестивыми пожеланиями и приобретавшие вполне практический характер: отныне ориентировались на создание «лиг мира», объединявших в своем составе жителей одного города или одного региона, которые несли службу в своего рода местной жандармерии. В 1041 году Одилон, аббат Клюнийского монастыря, на соборе в Ницце предложил учредить еженедельный «Божий мир» (Treve de Dieu), который продолжался бы с вечера среды до утра понедельника. Однако стержневой идеей христианского мира оставалось предложение, внесенное полувеком ранее духовенством Аквитании. Оно включало в себя различные аспекты, и его экономические принципы не противоречили в понимании людей того времени религиозным и дисциплинарным целям: защита бедных и охрана церковных владений наравне с борьбой против народных еретических движений, непрерывно возникавших тут и там, а также укрепление феодального строя посредством устранения наиболее дестабилизирующих его элементов. Однако напрасно в 1041 — 1042 годах Ришар, монах аббатства Сен-Ванн, разъезжал по Нормандии, проповедуя «Божий мир»: еще в течение многих лет герцог и его советники, борясь за водворение в своей стране мира, не будут признавать иных мер, кроме тех, что предлагали им обычаи предков.

1042 год ознаменовался важным событием в интеллектуальной истории Нормандии: в монахи Бекского аббатства постригся Ланфранк, ранее возглавлявший соборную школу в Авранше. Он родился в 1005 году в Павии в знатной семье. Больше чем в каком-либо другом регионе Западной Европы города Северной Италии сохранили муниципальные и гражданские традиции Античности. Образование там не стало исключительной монополией Церкви, а городская культура сохраняла более практический характер и не была столь отвлеченной от повседневных нужд, как в других местах, где тон задавала исключительно Церковь. Около 1000 года итальянцы открыли изрядно уже забывшееся римское право, на изучении которого стала специализироваться школа в Болонье. Именно там учился Ланфранк, прежде чем заняться юриспруденцией в своем родном городе. Слава об этом выдающемся человеке достигла далекой Нормандии, и епископ Авраншский, вознамерившись проводить реформы, но не имея вблизи себя достаточно компетентных людей, пригласил его, видимо, в компании нескольких итальянцев, дабы наладить обучение духовенства в своей епархии.

Ланфранк прибыл на берега Ла-Манша в 1039 году. Это был сложившийся человек, твердый в вере и смиренный, совершенно не думавший о личной выгоде и всецело отдававшийся делу, которому посвятил себя, обладавший отнюдь не созерцательным, а вполне трезвым складом ума; верный и надежный друг, он мог быть беспощадным и непримиримым к врагам; хороший знаток человеческих душ, он умело направлял их. Убежденный в настоятельной необходимости интеллектуального возрождения Церкви, он вместе с тем считал (для него эти задачи были нераздельны), что требуется укреплять власть государей над их вассалами и авторитет папы римского среди государей. Благодаря Ланфранку герцог Нормандии усвоил некоторые юридические понятия, более или менее прямо заимствованные из римского права, такие, как естественное право и законность, совершенно чуждые феодальным обычаям и весьма плодотворные в политической перспективе.

Видимо, пережив духовный кризис, что в те времена случалось со многими, Ланфранк в один прекрасный день покинул школу в Авранше и удалился в самый бедный из существовавших в Нормандии монастырей — Бек, незадолго перед тем учрежденный и представлявший собой несколько жалких хижин, сгрудившихся вокруг печи, в которой монахи выпекали хлеб. В этой обездоленной монашеской общине, приором которой он вскоре стал, Ланфранк около 1045 года открыл небольшую школу, предназначенную, прежде всего, для обучения послушников, но в которую позднее стали принимать и учеников со стороны. Спустя короткое время весть о школе Ланфранка широко распространилась, так что к 1050 году в герцогстве Нормандском его считали самым авторитетным учителем церковных и светских знаний, а вскоре слава о нем разнеслась по всей Западной Европе.

Ланфранк, его сотрудники и ученики первыми зажгли в своей Бекской школе огонь того, что спустя полтора столетия озарит духовенство всего христианского мира и что позднее назовут «Возрождением XII века». Они, в свою очередь подхватив эстафету монахов Клюни и Флёри, клириков Реймса и Шартра, затерявшихся посреди грубого и жестокого мира, открыли наследие каролингской эпохи, «каролингского возрождения», в котором гармонично сочетались, зачастую не вполне понимаемые, античная мысль и патристическая экзегеза. Они по крохам собирали этот скромный интеллектуальный багаж, осмысляли, усваивали его. В этом движении за интеллектуальное возрождение проявились две тенденции: одна, аскетическая и монашеская, рассматривала изучение книжной премудрости как простую подготовку к lectio divina, изложению христиан-ских догм в форме комментария к Библии. Вторая, возобладавшая в школах Реймса и Шартра, признавала самостоятельное значение школьного преподавания, в качестве цели которого рассматривалось познание человека как такового.

Полный цикл образования строился на основе схемы, разработанной еще в эпоху поздней Античности и включавшей в себя семь так называемых свободных искусств, подразделявшихся на тривиум (три пути) и квадривиум (четыре пути). Тривиум включал в себя диалектику или искусство рассуждения, риторику или искусство убеждения и грамматику или искусство выражения мысли. В квадривиум входили арифметика, геометрия, астрономия и то, что называлось тогда музыкой — теория отношений, образующих гармонию космоса, человеческого тела и звуков. Традиция тривиума (зачастую сводившегося к обучению простой грамоте) и прежде поддерживалась в лучших монастырских школах, что же касается квадривиума, то в середине XI века он представлялся абсолютным новшеством, и слава Бекской школы не в последнюю очередь объяснялась тем, что он был включен в программу обучения. Таким образом, система преподавания в школе, основанной Ланфранком, ориентировалась на энциклопедизм, более близкий гуманизму Шартра, нежели аскетизму Клюни.

Это «возрождение» осуществлялось в весьма специфических условиях. Долгое отсутствие учителя или его внезапная смерть, а также утрата манускрипта могли послужить достаточной причиной, чтобы «традиция» прервалась. Крайняя дороговизна и редкость книг оказывали определяющее влияние на интеллектуальную жизнь. На случай, если в монастыре не окажется собрания книг, преподаватель носил с собой собственную «библиотеку» — от пяти до десяти тонких пергаментных тетрадей, уложенных в дорожную сумку скорее по воле случая, нежели в результате сознательного отбора. Учитель давал свои уроки в виде комментария к той или иной книге, облекавшегося в форму глосс — заметок на полях, которые нередко переносились копиистом, желавшим как можно полнее воспроизвести эту драгоценную книгу, непосредственно в текст. В результате один и тот же библейский текст или трактат одного и того же автора в разных библиотеках мог быть представлен в различных версиях. Стандартизация учебного материала началась лишь в XII веке, когда монастырские школы почти повсеместно закрылись для посторонней публики, а светские преподаватели собирались в определенных городах, образуя тем самым ядро будущих университетов.

Сильной стороной Ланфранка было то совершенство, с каким он владел весьма посредственной интеллектуальной техникой своего времени. Со всех краев в Бек стекались клирики и сыновья баронов. Вскоре бывшие ученики этой школы разъехались по городам и монастырям всей Западной Европы. В их числе были будущий папа Александр II и знаменитый Ансельм Кентерберийский, первым поставивший вопрос о соотношении диалектики и теологии и тем самым открывший путь Абеляру и схоластике, предшественнице современной философии.

Великий мятеж

В то время когда Ланфранк удалился в Бек, архиепископом Руанским в течение уже пяти или шести лет был Може, сын Ричарда II от его второй жены Папии. Ничто не обнажает с большей полнотой, чем контраст между этими людьми, противоречия, в которых запуталась нормандская церковь к началу правления Вильгельма. В момент вступления на архиепископскую кафедру Може было около двадцати лет, и он слыл образованным человеком, поскольку умел немного читать по-латыни. Несмотря на юный возраст, он был уже достойным представителем своего старинного баронского рода: поверхностно усвоивший требования христианского благочестия, алчный и жестокий, разнузданный и тщеславный чревоугодник, рассматривавший церковь как собственную вотчину и проматывавший ее достояние вплоть до богослужебной утвари из кафедрального собора. За восемнадцать лет пребывания в сане архиепископа он так и не получил, вопреки обычаю, апостольского благословения папы, что явилось результатом непрекращавшегося конфликта с Римом. По своему темпераменту и устремлениям связанный с наиболее непримиримыми представителями клана Ричардидов, он вскоре стал их душой, если не главой, неутомимо преследуя своей ненавистью Вильгельма.

Показал он себя и в ходе кризиса 1046 года. Еще более тяжелый, чем предыдущий, этот кризис носил иной характер, что объяснялось наличием теперь уже бесспорного господина, который сумел стать и оставаться таковым, имея все необходимые для этого средства. За анархией последовал бунт, более или менее организованный, взрыв сеньориального индивидуализма сменился умышленным, осознанным мятежом.

Он был вызван первыми шагами Вильгельма, действовавшего как самостоятельный, решительный правитель, что, естественно, не могло понравиться своевольным баронам. Поводом к мятежу послужили амбиции одного из клана Ричардидов — Ги, сына графа Бургундского и дочери Ричарда II. Воспитан -ный при нормандском дворе, Ги после убийства Жильбера де Брионна получил его фьеф. Похоже, уже тогда он стал вынашивать далеко идущие планы: если не сместить бастарда (рожденный в законном браке, он считал себя более достойным занять престол), то, по крайней мере, разделить с ним герцогскую власть. Непримиримые из числа Ричардидов, главным образом бароны из Нижней Нормандии, поддержали его. Очень кстати для заговорщиков взбунтовался Руан, несомненно, не без участия архиепископа Може, сделавшего все для того, чтобы антигерцогское движение распространилось на долину Сены. Гильом из Пуатье рассказывает, что жители Руана воспользовались мятежом баронов, чтобы вырвать у герцога торговые привилегии для себя.

Однажды в начале 1046 года (точный день не известен) множество баронов собралось в Байё у виконта Ренуфа, дабы выплеснуть накопившуюся в них злость в отношении герцога, уж слишком, как им казалось, притеснявшего подданных. Разгорячившись, они послали за реликварием, после чего поклялись на святых мощах убить Вильгельма, где бы ни повстречали его. Герцогский шут Голе случайно оказался свидетелем этой клятвы. Он тайно бежал, дабы предупредить своего господина, в то время развлекавшегося охотой в окрестностях Валони. Прибыв в этот город, он среди ночи разбудил своим криком обитателей дома, в котором остановился Вильгельм. Приблизившись к кровати господина, он все рассказал. Вильгельм, стремительно выскочив из постели, второпях натянул рубашку, штаны, плащ и пустился, не прихватив прочей экипировки, галопом, совсем один, в юго-восточном направлении. Совсем один: если этот факт достоверен, то он весьма красноречиво свидетельствует о чувствах, которые питал герцог в отношении своих котантенских вассалов. Вильгельм переправился через реку Вир, предпочтя опасный брод близ Сен-Клемана — лишь бы оказаться подальше от Байё, где собрались заговорщики во главе с Ренуфом. На заре он прибыл в Рие, сеньор которого, Юбер, верный вассал, принял его и после короткой передышки дал ему свежего коня и троих сыновей в сопровождающие. Услуга эта не пропала даром: придет время, и герцог сделает одного из них епископом Се. А пока что они во весь опор мчались, выбирая окольные пути, в Фа-лез, где для Вильгельма было надежное убежище. Прибыв, наконец, в город, он укрылся за его прочными стенами.

Итак, мятежники фактически проиграли первый тур борьбы. В свою очередь укрывшись в собственных замках, они через посыльных поддерживали друг с другом связь. Видимо, тогда некоторые из них стали склоняться к мысли о возведении Ги де Брионна в герцогское достоинство. Хотя никакой противник непосредственно не угрожал ему, в Фалезе Вильгельм чувствовал себя в полной изоляции. Герцогство, казалось, ускользало от него: вассалы не отвечали ему, приказы не передавались. Положение казалось безвыходным.

Именно тогда восемнадцатилетний герцог впервые сделал в полном смысле этого слова политический шаг, причем совершил его в той манере, деловой, реалистичной, но вместе с тем приводящей в замешательство своей кажущейся простотой, которая скоро станет определять его стиль правления. Возвращаясь в иерархическую систему вассальных отношений, из которой его враги как раз пытались выйти, он решил обратиться за помощью, именно в силу вассального соглашения, к королю Франции. Тот действительно в свое время признал его герцогом Нормандии и принял от него вассальную присягу, и теперь наступил такой случай, когда ему надлежало исполнить свои обязательства в качестве сеньора. Вильгельм, естественно, решил прибегнуть к обычному праву, лишь предварительно разведав обстановку и хорошенько взвесив все обстоятельства. Дело в том, что, каким бы ни был юридический фасад, отношения короля с его прямыми вассалами в большей мере, нежели отношения сеньоров с их вассалами, основывались на реальном соотношении сил. У Вильгельма было время обдумать эти обстоятельства в течение томительных месяцев пребывания в Фалезе, где он совещался со своими вассалами, сохранившими верность ему. Он конечно же знал, что хотя Ги де Брионн и имел по материнской линии некоторые права на Нормандию, по отцовской линии у него были не меньшие права на Бургундию, что создавало серьезную угрозу для владений короля, которые оказались бы, завладей Ги обоими этими доменами, зажаты с двух сторон, точно в тисках, землями одного и того же сеньора. Король Генрих тем более не мог игнорировать эту угрозу, что на его глазах неудержимо росло могущество дома Анжу. В 1044 году Жоффруа Мартел ь отобрал у сыновей Эда де Блуа город Тур и потребовал, чтобы старший из них, Тибо, от имени всего рода окончательно отказался от области Турень, пятнадцать раз поклявшись на святых мощах!

Пока Ги де Брионн собирал своих союзников, Вильгельм осенью 1046 года покинул Фалез, лично направившись к королю, в Пуасси, Лан или Компьень, где тот любил останавливаться. Генрих I тоже, надо полагать, кропотливо обдумывал возможные выгоды и потери от предстоявшей кампании. И все же в этой экстремальной ситуации куда большее значение, нежели рациональные соображения, имели мощные эмоциональные побуждения, диктуемые вассальными связями. Генрих согласился прийти на помощь своему вассалу. Правда, имевшиеся в его распоряжении средства были невелики, и на подготовку у него ушла вся зима. В начале весны он располагал войском, хотя и весьма скромным. Что же касается Вильгельма, то он сумел воспользоваться восстанием, поднявшимся против Ги де Брионна в землях, где его засилье казалось нестерпимым для местных жителей. Вооруженные отряды направились к Фалезу, преисполненные решимости защитить своего законного герцога, который стал собирать свои войска на равнине, раскинувшейся к югу от Кана, где находились владения мужа Арлетты. И на этот раз Вильгельм получил огромную поддержку от родственников по материнской линии.

Король двигался с юго-востока, через Мезидон. Ги де Брионн, готовясь нанести решающий удар, двигался со своими людьми с запада. Они форсировали реку Орн разрозненными отрядами. Противники встретились незадолго перед Пасхой в месте, именуемом Валь-эс-Дюн, километрах в десяти от Кана, на холмистом плато размером пять на три километра. Именно там произошло первое крупное сражение Вильгельма (вторым и последним будет, спустя почти двадцать лет, битва при Гастингсе), одно из немногих в военной истории XI века. Лицом к лицу сошлись два войска: с той и другой стороны бойцы были облачены в доспехи, всадники и пехотинцы, вооруженные мечами, боевыми топорами, пиками и рогатинами, собирались вокруг своих сеньоров, образуя отдельные отряды. Один из отрядов мятежников численностью 140 человек[14] демонстративно держался в стороне, поскольку его предводитель Рауль Тессон вдруг заколебался. Он заметил на противоположной стороне поля, на котором только что завязалось сражение, своего герцога и внезапно осознал всю тяжесть преступления, которое собирался совершить: нельзя убивать собственного сеньора. Окольным путем и без оружия он приблизился к Вильгельму и ударил его своей перчаткой: ведь он поклялся нанести удар герцогу и теперь не мог считаться ни убийцей, ни клятвопреступником... Затем он вернулся к своим, которых вплоть до окончания сражения благоразумно удерживал от участия в битве, и лишь когда победа стала склоняться на сторону Вильгельма, он бросил все свои силы ему на помощь.

Сражавшиеся издавали боевые кличи — у каждого отряда был свой, коим служило название фьефа сеньора или имя святого покровителя. Поле огласилось невообразимым гамом, в котором боевые кличи слились с воплями и проклятиями, исторгавшимися из груди раненых, и топотом конских копыт. Звенели мечи, ломались копья. Трусы, бросив поводья, пускались в бегство под ритмичное раскачивание уже бесполезных щитов. Бились отряд против отряда, и каждый мог видеть лицо предводителя противника. Один французский рыцарь разрубил врага сверху донизу, а боец из Котантена ударом копья свалил короля Генриха, столь прочно сидевшего в седле, что конь рухнул вместе с ним. Однако королевские доспехи пробить не удалось. Граф де Сен-Поль со своими французами устремился на подмогу государю, разя наповал напавших на него. Видевшим это нормандцам случай показался забавным, и вскоре по стране пошло гулять фривольное присловье: «Копье из Котантена сразило суверена».

Вильгельм, в свою очередь, высматривал в гуще сражавшихся того, кого считал своим главным обидчиком, — вероломного виконта Ренуфа. Именно ему он собирался лично отомстить, в чем проявилась одна из основных черт его характера: никогда не забывать обиды. Наконец он добрался до Ренуфа, и они схватились в поединке. И опять случилось то, что нельзя назвать иначе как вассальным рефлексом: меч выпал из руки Ренуфа, а сам он, затрепетав, в ужасе обратился в бегство. Вильгельм в сопровождении отборных бойцов гнался за ним по пятам, в то время как повсеместно началось отступление мятежников, бросавших на произвол судьбы раненых и пехотинцев и думая только о себе, галопом устремившихся в направлении Котантена. Однако им предстояло опять переправляться через реку Орн, и в местах переправы вновь завязалось сражение, так что к вечеру жители Кана увидели свою реку обагренной кровью, а уносимые течением трупы забили водопроводные желоба мельниц.

К ночи на поле битвы остались одни только победители. Ги де Брионн, временно отступив, укрылся за стенами своего замка, где собралось немалое количество его войска. Гримуль дю Плесси, попавший в руки Вильгельма, был в кандалах брошен в темницу Руана. Этот несчастный, тщетно уверявший победителей в своей доброй воле, требовал дать ему возможность оправдаться в судебном поединке. Вильгельм согласился, и уже договорились о времени, однако в назначенный день Гримуля нашли мертвым в его темнице; скорее всего, он умер не своей смертью. Вильгельм роздал его имения церкви.

Война еще не была для него выиграна, хотя угроза и отдалилась, по крайней мере, на время. Одержанная Вильгельмом победа ослабила сопротивление врагов в достаточной мере, чтобы позволить ему развить свой успех. Все источники, относящиеся к тому времени, единодушно свидетельствуют, что после сражения при Валь-эс-Дюне число незаконно возведенных замков уменьшилось: одни из них были разрушены герцогом, а другие снесены самими хозяевами, опасавшимися его вмешательства. Множились заверения в полнейшей преданности, а бароны, наиболее склонные к компромиссу, вновь приносили вассальную присягу, а некоторые из них даже давали герцогу заложников.

Победа при Валь-эс-Дюне в принципе обеспечила Вильгельму суверенную власть над классом феодалов в целом, отныне слишком разобщенным, чтобы вновь пускаться на подобного рода авантюры. Деятельность центробежных сил была решительным образом пресечена. Если в дальнейшем и возникали волнения, то они более не ставили под вопрос достижений молодого герцога. Тогда же Вильгельм воздал по заслугам и мятежному руанскому купечеству, в порядке наказания лишив его привилегий — по крайней мере, тех из них, которые были вырваны у него в момент наибольшей для него угрозы. Положение дел в соседних с Нормандией территориальных княжествах укрепляло его в мысли, что теперь он получил передышку, которую надлежит как следует использовать. Граф Фландрии Балдуин тогда ввязался в войну против императора Священной Римской империи. Бретань сотрясали династические распри: опекун малолетнего герцога Конана незаконно захватит власть, лишив его свободы, и правил вместо него; в 1047 году сторонники силой освободили его, в результате чего вспыхнула межклановая война, продолжавшаяся не менее 15 лет.

В то время как Нормандское герцогство успешно прошло через полосу испытаний, закаливших дух его молодого герцога, в Риме развернулись события, оказавшие большое влияние на будущее Церкви и всего христианского мира. В 1045 году папа Бенедикт IX, сын графа Тосканского, за деньги уступил место на папском престоле одному из своих родственников, который и взошел на этот престол под именем Григория VI. Возмущенный подобного рода делячеством, император Генрих III изгнал из Рима обоих пройдох, передав папскую тиару епископу Бамбергскому. Вплоть до смерти Генриха III, постигшей его в 1056 году, друг друга сменяли трое пап-немцев, тесно связанных со своим покровителем, который возводил их на папский престол и помогал им в деле административного и морального обновления Церкви, что послужило началом как реформы, получившей название григорианской, так и, в более отдаленной перспективе, борьбы между империей и папством.

Несмотря на свою молодость, Вильгельм демонстрировал столь редкие в то время среди князей качества политика, позволявшие ему выявлять основные факторы, определявшие ситуацию в короткой и дальней перспективе, и незамедлительно реагировать надлежащим образом. Сразу же после победы при Валь-эс-Дюне он, предоставив самим себе Ренуфа и его беглецов, отошел в Кан и созвал там ассамблею своих светских и духовных вассалов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.