17 апреля 1945 года Одерский плацдарм

17 апреля 1945 года

Одерский плацдарм

Немецкие радиостанции взахлеб говорят о выдающихся успехах генерал-полковника Готхарда Хейнрици и солдат Восточного фронта. Мы поняли, что противник действительно выстроил мощную оборонительную полосу у ворот Берлина. Его 88-миллиметровые зенитные орудия наносят 1-му Белорусскому фронту, стремящемуся в лоб взять Зеелы, огромный ущерб. Ради этого генерал Готхард Хейнрици оголил Берлин, забрав из его противовоздушной обороны зенитные орудия, хотя англо-американские бомбежки столицы Германии не прекращаются ни днем ни ночью. А тем временем маршал Конев, командующий 1-м Украинским фронтом, согласно радиосообщениям, успешно форсировал реку Нейсе (приток Одера), прорвал оборону противника и с успехом наступает в сердце Германии. В то же время на севере войска 2-го Белорусского фронта под командованием маршала Рокоссовского захватили плацдарм в районе немецкого порта Штеттин вблизи Балтики.

В шесть утра подполковник Андреенко приказал: — Надевайте наушники, Никлас, и слушайте, что там говорит немчура о боях на Зеелах за 16 апреля.

Среди тысячи разных радиоголосов в эфире, говорящих на разных языках, неизменно звучит слово «Зеелы». Би-би-си:

Вчера в 4 часа утра маршал Жуков из своего бункера на Кюстринском плацдарме осмотрел Берлин и приказал: «Сейчас, товарищи, сейчас!»

Да, смешными бывают комментаторы даже на Би-би-си… Я нашел берлинскую радиостанцию и застал, кажется, последние фразы доктора Геббельса, в которых он захлебывался от переполнявших его эмоций:

«…На Одере решается судьба немецкого народа и судьбы Европы!.. Наступает переломный момент войны!.. Вражеским полчищам на Одере нанесено кровавое поражение! Настало время для поиска конфликта между союзниками!»

Я перевел слово в слово услышанное, на что Андреенко заметил:

— Ну что ж, сегодня мы им покажем кузькину мать!

7.00 утра, время московское. Капитан Троев и старший лейтенант Ана Липко сообщили подполковнику Андреенко, что взятый вчера пленный унтер заговорил.

— Он нам подтвердил, — сказала Ана, — что группа немецких унтер-офицеров, включая его самого, после прочтения приказа фюрера намеревалась арестовать и казнить своего капитана, командира роты, который им приказал покинуть передний край и уйти на вторую линию обороны поближе к Зееловским высотам. Но капитан, как сообщил нам пленный, успел застрелить двух его сослуживцев, а этот, которого мы взяли живьем, притворился убитым и пережил нашу артподготовку в небольшом доте на самом переднем крае. А вообще…

Не успела Ана Липко закончить фразу, как невдалеке от нас раздались оглушительные залпы новой артподготовки. Продолжать разговор или слушать радио стало совершенно невозможно, и я занялся топографической картой всего 20-километрового участка местности на подступах к Берлину. «Наверно, это та самая «кузькина мать», о которой сказал Андреенко», — подумал я об артподготовке.

Ночью по приказу маршала Жукова большое количество советских орудий и минометов продвинули вперед — ближе к вражеским позициям, чтобы подавить все огневые точки противника на второй оборонительной линии. В том же направлении пошли волна за волной советские бомбардировщики. Мне казалось, что артподготовка и бомбардировка перепахали каждый квадратный метр второй линии обороны и там больше нет ни одной живой души. Но стоило закончиться артподготовке и налетам нашей авиации, как снова заговорили стволы противника.

В 21.30 капитан Троев вернулся с передовой линии нашего танкового корпуса и сообщил, что 1-й гвардейский механизированный корпус под командованием генерала Кривошеина к северу от самого Зеелова прорвал второй оборонительный рубеж противника, хотя при этом понес большие потери в живой силе и технике. Тысяча с лишним десантников и танкистов убиты, сгорели живьем в своих машинах или тяжело ранены. Несколько десятков танков Т-34–85 и американских «Шерманов» сожжены и подбиты.

— Покажите Никласу на карте, где в настоящее время проходит передний край 12-го танкового корпуса, а также 1-го механизированного корпуса генерала Кривошеина, — приказал капитану подполковник Андреенко.

Троев указал на позиции в районе городка Платков.

— Час тому назад в амбаре к югу от Платкова мы обнаружили четырнадцать обнаженных тел. Они были удушены фортепианными струнами. У всех четырнадцати были отрезаны члены. Это было сделано, очевидно, до того, как их удушили. Командир роты из 3-й ударной армии признал в них группу разведчиков-десантников из его батальона.

У меня перед глазами возникла сцена этой варварской экзекуции. Разве может нормальный человек совершить такое над другим человеком, даже если эти двое являются заклятыми врагами? Где и как воспитывают таких садистов? — подумал я. Вспомнилось, как один мальчишка на Сто двенадцатой улице в Нью-Йорке поймал голубя и кухонным ножом отсек ему обе ноги, а потом подбросил птицу в небо. После этого мы, мальчишки, его бывшие друзья, побили камнями все окна в квартире, в которой жил тот садист. На другой день окна были вставлены, а мы их снова побили. В конце концов семье этого мальчишки пришлось уехать с нашей Сто двенадцатой улицы…

— Война есть война! — сказал подполковник по поводу замученных до смерти разведчиков.

— Жестокость порождает жестокость! — вырвалось у меня. — Я представляю себе, как поведут себя товарищи этих наших ребят, когда к ним попадут немецкие пленные.

— Да-да, — произнес капитан Троев, — я тоже об этом подумал…

— Пойдемте со мной к полковнику Костину, — сказал капитану Троеву Андреенко. — Доложите ему о прорыве второго немецкого оборонительного рубежа мехкорпусом генерала Кривошеина.

Они ушли. Чтобы расстелить карту на весь стол, мне понадобилось убрать со стола листы бумаги, оставленные на столе подполковником Андреенко. И я невольно обратил внимание на один параграф машинописного текста на одном из листов. Удивился прочитанному и посмотрел внизу листа, кто это написал и когда. Там я увидел: «Маршал Советского Союза Г. Жуков». В параграфе, который я прочел, маршал написал:

«20.20. 17 апреля 1945 года.

№ 1. Хуже всех действовали: 69-я армия под командованием генерал-полковника Колпакчи, 1-я гвардейская танковая армия под командованием генерал-полковника Катукова и 2-я гвардейская танковая армия под командованием генерал-полковника Богданова. Эти армии имеют в своем распоряжении колоссальные силы и средства, но второй день подряд неуклюже и нерешительно топчутся на месте перед слабым противником».

Меня затронули эти строки, так как я сам был крупицей 2-й гвардейской танковой армии. Как же так, подумалось мне, я знаю, что 1-й мехкорпус нашей армии уже прорвал вторую линию обороны противника, потеряв тысячу человек убитыми, сожженными и ранеными, несколько десятков боевых машин вместе со сгоревшими в них танкистами, а командующий фронтом об этом не знает? Что же это такое? — возмутился я.

В это время вернулись Андреенко и Троев. Подполковник увидел, что его листки лежат не на столе, а на его стуле. Он их поднял, посмотрел на меня и спросил:

— Читали?

— Так точно, — ответил я, — но лишь первый параграф.

— Что скажете?

Глядя прямо в глаза подполковнику, я ему ответил то, о чем мне подумалось. Прямо и откровенно.

Он посмотрел на меня как-то странно. Помолчал. А потом произнес:

— Замечено правильно, но не точно.

— Почему? — удивился я.

— Приказ подписан в 20.20, а Кривошеин прорвал вторую оборонительную линию противника в 21.00.