Новая администрация США. Вэнс, Бжезинский
Новая администрация США. Вэнс, Бжезинский
Смена администрации в США означает заметное изменение в определении и проведении американской внешней политики. Администрация Картера не была исключением. Если при Никсоне и Форде и были какие-то колебания или отклонения от общего курса их политики, то в целом политика, особенно в отношении Советского Союза, в основном сохранялась, равно как и участие Киссинджера в формировании политики. Теперь же произошли значительные изменения не только в том смысле, что к власти пришла другая партия, но и прежде всего в том, что на исторической арене оказались совершенно другие личности, которые накладывали свой отпечаток на внешнюю политику США.
Пожалуй, ни у одного из современных американских президентов не было такого разброда и споров вокруг вопросов внешней политики среди высших должностных лиц администрации, как при Картере. Это в первую очередь относилось к его основным советникам по внешней политике госсекретарю Вэнсу и помощнику президента по национальной безопасности Бжезинскому. Если госсекретарь имел немалый опыт практической работы в предыдущих администрациях и вообще был человеком, придерживающимся уравновешенных и осторожных взглядов, то помощник президента, человек весьма энергичный и напористый, пришел на этот пост с академической работы в университетах, причем придерживался позиции воинствующего антикоммунизма и проявлял склонность к концептуальным взглядам, не учитывавшим подчас конкретные реалии международных отношений. Оба были по-своему весьма эрудированными людьми, но основная беда (для администрации) заключалась в том, что они не могли совместно выработать общее направление внешней политики. А Картер сам оказался не в состоянии дать такое твердое и последовательное направление. Получалось как в известной басне Крылова: лебедь, рак и щука в одной упряжке.
Отсюда постоянная борьба главных советников за влияние на президента, за возможность нашептать „на ухо президенту". Вашингтонский дипкорпус внимательно следил за этим постоянным „перетягиванием каната", который более энергично тянул на себя Бжезинский.
Отсюда и зигзаги во внешней политике, и в частности в том, что касается отношений с СССР. В картеровской администрации политика разрядки с самого начала рассматривалась как сочетание „соперничества и сотрудничества". Это не вызывало разногласий внутри новой администрации. Однако разногласия возникали вокруг вопроса о том, на что именно в этом сочетании надо делать упор и как конкретно проводить эту политику на практике. Бжезинский видел главное в глобальной стратегической борьбе. Вэнс же считал, что не следует слишком преувеличивать значение этого фактора, ибо имелись важные области для взаимного сотрудничества и достижения определенных договоренностей. Короче, в администрации не было единства по важным проблемам отношений с СССР.
Главным недостатком Картера было, пожалуй, неумение оценивать в долгосрочной перспективе важнейшие проблемы во всей их совокупности. Картер и его советники нередко пытались решить проблемы спонтанно, выхватывая то один, то другой „горячий вопрос". Подчас это делалось не так, как того требовали долгосрочные интересы, а лишь для того, чтобы смягчить политическое и иное давление внутри страны вокруг такого вопроса, ублажить те или иные влиятельные группы.
Отмечу и такой серьезный недостаток, как отсутствие у администрации четкой и постоянной концепции приоритетов во внешней и внутренней политике. Так, она занялась вызвавшими в стране споры договорами о Панамском канале, отложив заключение почти готового соглашения с ССР по ОСВ, а затем весьма непоследовательно вела переговоры по этой проблеме. Если бы Картер сконцентрировал сразу всю энергию на ОСВ, то это соглашение могло бы быть подписано и ратифицировано уже в первый год его президентства. Это могло бы задать совсем иной курс нашим взаимоотношениям. Во всяком случае, таково мое личное убеждение.
В Москве вначале вообще недоумевали, куда Картер ведет дело в отношениях с Советским Союзом. У него (если судить, например, по его первоначальной интенсивной переписке с Брежневым) были вроде хорошие и конструктивные намерения. Однако, когда дело доходило до конкретного формулирования внешней политики, то тут в действия Картера неожиданно врывались такие факторы, которые вели к совершенно иным результатам, озадачивая многих сторонников нормализации советско-американских отношений. Деятельность администрации, по существу, свидетельствовала, что в целом она не собиралась делать отношения с нашей страной (за исключением ОСВ) основным приоритетом своей внешней политики, рассматривая СССР в конечном счете как главного противника США на международной арене.
Большой вред отношениям с Москвой наносило публичное увлечение Картера моральными концепциями, рассчитанными главным образом на внешний эффект и на массовую поддержку в стране без должного учета ущерба, наносимого отношениям с Советским Союзом. Возможно, на первом этапе Картер и не собирался умышленно превращать, например, проблему прав человека в СССР в один из главных вопросов своей политики в отношениях с Москвой. Однако из-за особой чувствительности советского руководства к этому вопросу он неизбежно должен был стать таковым. А это наряду с некоторыми другими первоначальными просчетами администрации привело к тому, что необходимое конструктивное направление в советско-американских отношениях уже в начальный период правления Картера оказалось сбитым с основного курса. К тому же позиция Картера, занятая в отношении прав человека в СССР, сводилась в основном к достижению поставленной цели через средства массовой информации, а не через традиционные дипломатические каналы, как это было при предыдущих администрациях.
У меня сложилось впечатление, что Картер ошибочно считал, что такая его шумная кампания против СССР, принося ему большое „паблисити", в то же время не очень повредит отношениям с Москвой, учитывая ее заинтересованность в договоренности по ОСВ.
В Москве же придерживались прямо противоположных оценок и взглядов. Больше того, там считали, что Картер одним из основных направлений своей внешней политики сделал преднамеренное вмешательство во внутренние дела нашей страны, подрыв и изменение режима в СССР, равно как и в странах Восточной Европы. Отсюда и все разногласия с его администрацией. Хотел ли этого сам Картер или нет, но его политика фактически исходила из увязки политики разрядки с внутренней обстановкой в СССР, что было резким и серьезным отходом от политики всех предшествующих администраций в США, и заведомо обрекала его на постоянно натянутые отношения с Москвой.
Надо сказать, что советское руководство пыталось через каналы „тихой дипломатии", вплоть до переписки на высшем уровне, „урезонить" Картера. Однако все это было напрасно. Не помогла и публичная критика со стороны СССР.
Демонстрируя упорство и раздражение, Картер отвергал и обращения к нему по этому вопросу видных американских общественных деятелей, которые выражали обеспокоенность по поводу ухудшения советско-американских отношений. Одному из конгрессменов он прямо сказал, что нет нужды беспокоиться „каждый раз, когда чихает Брежнев". Конечно, Картер мог, когда хотел, игнорировать Брежнева. Но как тогда реально он собирался строить долгосрочные отношения с Советским Союзом в тот конкретный исторический период? Большого реализма в практической политике Картера тут не просматривалось. Но он был увлечен своим „крестовым походом".
Короче, наши отношения с администрацией Картера стали сильно осложняться с самого начала, хотя Москва и пыталась дать разрядке „второе дыхание" через процесс ОСВ.
Эту цель, в частности, преследовала речь Брежнева в Туле накануне вступления Картера в должность президента. В ней говорилось, что СССР не ищет превосходства в вооружениях, не одобряет такой доктрины вообще, а лишь стремится иметь оборону, достаточную для сдерживания возможного нападения на СССР. Он призывал поэтому новую администрацию к скорейшей договоренности по ОСВ. По существу, это была для Москвы первая попытка осмысливания „оборонной достаточности", которая получила свое дальнейшее развитие лет десять спустя.
Но вернемся к первым неделям становления наших отношений с новой администрацией.
22 января в Белом доме президент Картер принял дипломатический корпус. Это протокольное мероприятие было устроено несколько необычно. Послы с женами по очереди входили в зал, где стоял Картер с супругой. Фотографы Белого дома фотографировали каждого гостя в момент представления президенту. Каждый посол получил затем этот снимок с автографом президента, что, конечно, было приятным сувениром.
Практически все время приема ушло на эту процедуру (в Вашингтоне в то время было 130 послов и поверенных в делах).
Когда подошла моя очередь и перед тем как был сделан снимок, у меня с президентом состоялся краткий разговор. Он просил передать личную благодарность Брежневу за поздравления по случаю его избрания на пост президента. „Я рассчитываю на плодотворное личное сотрудничество с Генеральным секретарем", — сказал Картер. Я ответил ему, что, насколько мне известно, аналогичные пожелания выражает и Брежнев.
Невольно вспомнились мои первые беседы с четырьмя предшественниками Картера в Белом доме. Все они начинались со взаимных заверений в сотрудничестве на высшем уровне. В дальнейшем же эти заверения развивались или трансформировались по-разному. Я, разумеется, задумывался, как пойдут дела с новым президентом. Тут много было неясного, прежде всего непонятен был сам президент.
Картер сказал далее, что надеется в недалеком будущем лично переговорить со мной по вопросам наших отношений, которые уже обозначились в рамках начавшегося полезного негласного обмена мнениями между ним и Брежневым еще до того, как он официально стал президентом.
Тем временем он уполномочивал госсекретаря высказать некоторые соображения во время предстоящей встречи со мной.
Эта встреча состоялась через два дня у нас в посольстве во время обеда с госсекретарем Вэнсом. Он сообщил, что президент Картер просил передать Брежневу просьбу принять госсекретаря США в Москве в марте, чтобы лично изложить ему, а также Громыко соображения новой администрации По широкому кругу международных проблем и вопросов двусторонних отношений, подвергнув их совместному детальному обсуждению. Центральной темой было бы обсуждение вопроса о завершении соглашения по ОСВ. Полезно было бы обсудить также и некоторые другие меры по ограничению гонки вооружений.
Я со своей стороны поддержал эту идею. Сказал, что доложу об этом Брежневу со своей положительной рекомендацией.
Как сказал Вэнс, он глубоко убежден, что необходимо принять меры по ограничению, а затем по заметному сокращению ядерных вооружений. „Картер, — отметил госсекретарь — думает о действительно серьезном сокращении в этой области. Скажем, нынешнюю цифру 2400 носителей можно было бы сократить, например, наполовину или даже больше (про себя я сразу отметил этот принципиально новый подход нового президента в проблеме ОСВ, но пока он высказывался в форме размышлений, а не конкретных предложений. — А. Д.). Президент готов приложить все усилия, чтобы оставшиеся нерешенные вопросы о крылатых ракетах и самолетах „Бэкфайер" не стали на пути заключения нового соглашения по ОСВ. Вместе с тем он не исключал и такой ситуации, когда лучше будет пока отложить в сторону эти два спорных вопроса и заключить соглашение, в которое вошли бы все другие уже согласованные вопросы".
Я тут же сказал, что второй вариант, предусматривающий исключение крылатых ракет из соглашения, для нас неприемлем.
Разговор с Вэнсом прошел в целом в хорошем, конструктивном тоне. Вскоре я сообщил Вэнсу для передачи президенту о согласии Брежнева принять госсекретаря в Москве 28–31 марта.
Несколько слов об общем впечатлении от длительных общений с госсекретарем Вэнсом, с которым у меня установились хорошие личные отношения.
Вэнс как госсекретарь был высокопрофессионален. Он хорошо знал существо вопросов во всех их деталях, отличался методичностью, последовательностью, высокой работоспособностью, тщательностью подготовки к любому делу. Он не любил рекламировать себя и предпочитал действовать без излишней шумихи. Вэнс непредвзято относился к Советскому Союзу и к переговорам по разным вопросам. Его слову можно было верить, что было немаловажно в те сложные времена.
Он был строгим исполнителем воли президента, согласовывал с ним все шаги. В этом смысле у него было, видимо, меньше свободы и широты маневра, чем у Киссинджера, что, впрочем, не всегда играло у последнего конструктивную роль. В то же время у Вэнса были свои принципы, а в крайних случаях он проявлял твердую настойчивость в отстаивании своей позиции. Например, когда решил уйти в отставку в 1980 году. Надо сказать, что этот факт с его стороны не умолил его авторитета в стране и в мире, а, наоборот, повысил уважение к нему. Вместе с тем чрезмерной интеллигентностью Вэнса пользовались его противники в администрации.
В силу своих личных качеств и высокого профессионализма он пользовался уважением у советских коллег, которым приходилось иметь с ним дело. Во время наших встреч Вэнс, независимо от того, выступал ли он в официальном или личном качестве, всегда держался корректно — даже в тех случаях, когда американская и советская позиции резко расходились. Он не сторонник резких слов, особенно в публичных выступлениях. В целом по своей натуре Вэнс — человек оптимистического склада, живой, умный, общительный.
Покинув госдепартамент, Вэнс вернулся к частной практике в юридической фирме и к широкой общественной деятельности, в том числе в рамках ООН.
Я до сих пор с удовлетворением вспоминаю свое общение с ним. Мы и сейчас встречаемся время от времени.
В процессе знакомства с основными лицами администрации я встретился с Бжезинским. Он с похвалой отозвался о политическом мужестве Картера, который на второй день своего президентства, несмотря на антисоветскую кампанию военных кругов США, счел возможным наперекор им заявить корреспондентам, что намерен добиваться соглашения по ОСВ и принятия других мер по ограничению ядерной гонки.
Помощник президента признал, что в США действительно чрезмерно раздувают шумиху вокруг вопроса „о советской военной угрозе". И в этой связи он не без основания отметил „чрезмерную скрытность" СССР в том, что касается военной политики. Этот вопрос беспокоит президента Картера, ибо он мешает ему должным образом убедить лидеров конгресса, военных и их сторонников в политических кругах в том, что нет нужды в больших военных расходах, особенно в области стратегических вооружений. Военные же оперировали категорией „наибольшего риска", т. е. они брали всегда самую высокую планку военного потенциала СССР.
Бжезинский не без иронии заметил, что президент Картер, когда он знакомился подробно с историей переговоров по ОСВ, с удивлением отметил, что вся многолетняя дискуссия и все конечные результаты были основаны почти исключительно на американских данных независимо от того, касались ли они американских или советских стратегических сил. По своей инициативе советская сторона, как правило, не называла сама каких-либо цифр (это действительно было так из-за нашей мании чрезмерной секретности).
Бжезинский высказал здравую мысль о том, что в перспективе было бы, видимо, хорошо постепенно ввести в практику взаимные обмены и по военной линии.
Так началось мое взаимодействие с Бжезинским (мы звали друг друга по имени: Збиг и Толя). Наши встречи были не столь частыми, как с Киссинджером, который выступал сразу в двух ролях — и госсекретаря, и помощника президента. И все же мы встречались довольно регулярно. На меня он производил впечатление интересного, эмоционального, высоко-эрудированного собеседника, хотя и с четким идеологизированным мировоззрением. Он предпочитал концептуальную дискуссию, а не детальное обсуждение текущих переговоров по разным вопросам наших отношений.
Бжезинский, как правило, не принимал непосредственного участия в переговорах с советскими представителями, хотя и был, разумеется, в курсе событий и участвовал в разработке американской позиции. Ему не довелось, как Киссинджеру, одному ездить в Москву для деловых встреч с советским руководством или наедине встречаться с Громыко. Эта роль в администрации Картера была возложена на Вэнса. В какой-то степени, по моему впечатлению, этому мешало самовнушение Бжезинского, что он, как хорошо известный Москве давний критик Советского Союза и антикоммунистический идеолог, не особенно подходил для такой роли. Во всяком случае это никак не уменьшало его влияния в администрации в вопросах отношений с Советским Союзом, что в основном негативно сказывалось на наших делах, хотя порой он и пытался играть конструктивную роль. Мне лично кажется, что такая роль могла бы возрасти, если бы Картер использовал его не в качестве основного оппонента по советским делам, а наделил бы его определенной долей ответственности по ведению конкретных переговоров с нами по отдельным вопросам (как это было в контактах администрации с Китаем).
У нас с Бжезинским установилась полезная практика неофициальных встреч за завтраком у него в кабинете или у меня в посольстве. Несколько раз мы с женой и внучкой бывали у него дома. Жена его — оригинальный скульптор. Играли мы с ним в шахматы (а как кончались партии — это уже „государственный секрет").
Данный текст является ознакомительным фрагментом.