Брежнев соглашается на встречу. Новые договоренности
Брежнев соглашается на встречу. Новые договоренности
Обращение Никсона, впервые адресованное непосредственно Брежневу, вызвало быструю реакцию: 10 августа я получил конкретные указания для беседы с Киссинджером.
Я сообщил ему, что с учетом пожеланий президента его визит в Москву мог бы состояться в мае-июне 1972 года (конкретная дата будет уточнена в ближайшие дни). Что касается переданных через Киссинджера высказываний президента Никсона о советско-американских отношениях в свете его решения совершить поездку в Пекин, то в Москве исходят из того, что президенту хорошо известно то значение, которое советское руководство придает советско-американским отношениям с учетом реального положения наших стран в мире. Обычную нормализацию отношений между США и Китаем можно было бы только приветствовать. Главное здесь в том, на какой основе будут складываться отношения между США и КНР и куда все это поведет. Ответ на этот вопрос, естественно, будет зависеть от того, чем руководствуется президент, предпринимая этот шаг.
События стали набирать темп. На другой день при моей новой встрече с Киссинджером была завершена договоренность руководства обеих стран о подписании 30 сентября на уровне министров (Громыко и Роджерс) в Вашингтоне Соглашения о мерах по уменьшению опасности возникновения ядерной войны между СССР и США.
17 августа Киссинджер передал предложение Никсона закрепить дату встречи на высшем уровне -22 мая 1972 года. После согласования всех вопросов, связанных с объявлением этой даты, президент предлагал Киссинджеру и мне начать в строго конфиденциальном порядке предварительную подготовку вопросов для обсуждения на встрече руководителей обеих стран.
Госсекретарю Роджерсу, сказал Киссинджер, президент сообщит о достигнутой договоренности после отдыха в Калифорнии, т. е. 7 сентября (беспрецедентная практика, когда госсекретаря держали в неведении по важнейшим вопросам).
Киссинджер сообщил далее, что он улетает вместе с Никсоном в Калифорнию. Условились, что контакт с ним я буду поддерживать в случае необходимости через правительственную связь в Белом доме.
Пока Никсон отдыхал в Калифорнии, была завершена подготовка к соглашению по Западному Берлину. На заключительных переговорах в Бонне произошла заминка, поскольку вмешался Роджерс, который не знал всех договоренностей по конфиденциальному каналу и „напутал". Никсону пришлось вызвать посла Раша к себе в Сан-Клементе и лично дать окончательные инструкции.
В конце августа я посетил вернувшегося из Калифорнии Киссинджера и сообщил ему, что в Москве согласны с названной президентом датой его приезда в Москву -22 мая 1972 года.
Затем несколько дней шло согласование текста соответствующего сообщения для печати. Возникла дискуссия вокруг вопроса: указывать ли в этом сообщении, что Никсон едет в Москву по приглашению Советского правительства (как хотел сам Никсон) или обойтись нейтральной формулировкой (в Москве не хотели делать ссылки на „приглашение", поскольку его не было и в опубликованном сообщении о его поездке в Пекин).
7 сентября был согласован, наконец, окончательный текст официального сообщения о визите президента США Никсона в Советский Союз во второй половине мая, которое было опубликовано 12 сентября одновременно в Москве и Вашингтоне.
Со вздохом облегчения можно было сказать, что непростые переговоры на эту главную тему закончились.
Надо сказать, что накануне совместного заявления о предстоящей московской встрече в верхах Советским правительством было подписано 3 сентября, пожалуй, наиболее важное соглашение за 1971 год.
Речь шла о четырехстороннем соглашении между СССР, США, Англией и Францией по вопросам, относящимся к Западному Берлину. Оно (вместе с дополнительным протоколом от 3 июля 1972 г.) увенчало длившиеся годами, с перерывами, еще со времен Хрущева — Кеннеди, трудные переговоры по окончательному оформлению юридического статуса Западного Берлина. Берлинское соглашение, в свою очередь, открыло дорогу первым практическим шагам в отношении созыва общеевропейского совещания, которое впоследствии состоялось в Хельсинки.
Осенью 1971 года в США на сессию Генеральной Ассамблеи ООН, как всегда, приехал Громыко. 29 сентября состоялась его встреча с президентом Никсоном в Белом доме в присутствии Роджерса, Киссинджера и советского посла. Были обсуждены двусторонние отношения (в широком плане); проблема ограничения стратегических вооружений; вопросы европейской безопасности и созыв общеевропейского совещания; Ближний Восток; индо-пакистанские отношения.
Затем Никсон предложил Громыко переговорить наедине. Президент сказал, что хотел бы опровергнуть часто высказываемые утверждения, будто он недружелюбно относится к СССР. Он уважает Советский Союз и советский народ. Исходит из того, что устойчивый мир можно построить только путем сотрудничества между СССР и США. Обе державы должны избегать столкновений и искать согласия по максимально возможному числу проблем. Нужно действовать так, чтобы мир был гарантирован по крайней мере лет на 25 вперед. В этой связи он придает особое значение развитию своих личных отношений и личной переписке с Брежневым, отдавая себе отчет относительно традиционно важной роли Генерального секретаря в определении советской внешней политики.
Громыко и Роджерс подписали 30 сентября в Вашингтоне два соглашения — о мерах по уменьшению опасности возникновения ядерной войны между СССР и США и по усовершенствованию линии прямой связи СССР — США. Оба документа были выработаны в ходе переговоров об ОСВ.
По первому соглашению обе стороны согласились делать все возможное, чтобы обезвредить или уничтожить любую ядерную ракету, запущенную случайно или без разрешения; каждая сторона обязалась информировать другую, если их системы предупреждения обнаружат что-то похожее на возможное ракетное нападение; они брали обязательство также взаимно заблаговременно информировать друг друга о любых запусках ракет, если их полет выходил за пределы их национальной территории.
По второму соглашению связь Москва — Вашингтон устанавливалась через космические спутники.
По просьбе Никсона, Громыко отдельно встретился на следующий день с Киссинджером. Последний развивал мысль о том, что, по мнению Белого дома, осуществление ближневосточного урегулирования (если бы США и СССР смогли договориться между собой об условиях) могло бы быть календарно проведено следующим образом: первая стадия (промежуточное соглашение) могла бы быть осуществлена до выборов в США, которые будут в ноябре 1972 года. Вторая стадия (окончательное урегулирование) — вскоре после выборов. Негласную договоренность на этот счет можно было бы достичь во время встречи на высшем уровне в мае 1972 года. Об этом с их стороны будут знать только два человека: президент и он, Киссинджер.
Помимо понятного стремления Киссинджера перевести и ближневосточные дела от госсекретаря Роджерса в „свой" канал, вопрос о том, на каких условиях он собирался добиться непростого ближневосточного урегулирования в столь короткие сроки, для меня до сих пор остается загадкой. Возможно, он и Никсон надеялись „по-крупному" обсудить эту проблему с Брежневым и Громыко. Но такое обсуждение не состоялось. Постепенно этот вопрос снова вернулся в „первичное" русло, и на встрече 1972 года никаких „сенсаций" на этот счет не произошло.
Я всегда поддерживал регулярные контакты с представителями конгресса. Некоторые сенаторы и конгрессмены были — думаю, они согласятся со мной — моими друзьями. 20 октября по приглашению руководства республиканской партии в конгрессе я выступил на закрытом завтраке, где присутствовало около 40 руководящих деятелей наиболее важных комиссий и комитетов конгресса. Я говорил о советско-американских отношениях. Присутствовавшие одобрили предстоящую встречу Никсона с советскими руководителями.
Примечательно, что значительная часть вопросов касалась проблемы стратегических вооружений; суть вопросов — удастся ли нам договориться в недалеком будущем, или конгресс будет обречен на увеличение военных ассигнований? Настроения были явно в пользу договоренности с нами. Однако в Пентагоне господствовали противоположные взгляды.
В конце октября, когда Киссинджер вернулся в Вашингтон из Пекина, он пожелал встретиться со мной. По его словам, Никсон поручил ему передать для советского руководства информацию о пребывании Киссинджера в Пекине.
У президента, сказал он, разный подход к своим встречам в Пекине и в Москве. В Пекине он хочет основное внимание уделить двусторонним отношениям, хотя и будет обсуждать международное положение. В Москве он также будет обсуждать двусторонние отношения, но надеется, что значительная часть времени будет посвящена обсуждению действительно глобальных проблем. Подтекст высказываний Киссинджера, как и прежде: отношения с Москвой важнее, чем с Пекином.
Из дальнейших высказываний Киссинджера было видно, что их надежды на содействие китайцев во вьетнамском урегулировании не очень оправдались.
Чжоу Эньлай спрашивал Киссинджера: надеется ли Никсон на позитивный исход встречи с русскими, и не повторится ли неудача прежних встреч? Киссинджер, по его словам, ответил, что США надеются на конструктивные результаты встречи в Москве.
Китайцы оказали Киссинджеру подчеркнутое внимание. Чжоу Эньлай дал большой обед в его честь, был с ним на представлении Пекинской оперы во Внутреннем дворце. Когда они вошли в зал, то присутствовавшие встали и начали аплодировать. На шутливое замечание Киссинджера о том, что он не знал о такой своей популярности в Пекине, Чжоу Эньлай заметил, что популярность — дело наживное. Он сказал, что на представлении присутствуют только работники МИД, а также „партийный актив, который мы приучаем к предстоящему визиту президента США, а на это потребуется время". С этой же целью в китайской прессе был опубликован и снимок Чжоу Эньлая с Киссинджером. Короче, во время второй поездки Киссинджера в Пекин его не прятали, а „показывали публике".
Через пару дней после этой беседы Киссинджер от имени Никсона просил передать Брежневу, что поездка Никсона в Пекин начнется 21 февраля.
Мы затронули также вопрос о возможной конфиденциальной советско-американской договоренности по ближневосточному урегулированию, согласившись, что об этом обеим сторонам надо серьезно подумать.
Вскоре у меня состоялась длительная беседа с заместителем госсекретаря Сиско у него дома. Обсуждали ближневосточные дела. Роджерс поручил ему исподволь готовить материалы к встрече в верхах. Однако сам Сиско ждал поручений непосредственно от Киссинджера, который обычно в таких случаях давал четкие и ясные указания относительно того, что Белый дом конкретно хочет получить от госдепартамента. Из высказываний Сиско было видно, что ни он, ни Роджерс совершенно не в курсе того обмена мнениями, который мы вели с Белым домом по Ближнему Востоку по другому каналу.
В середине ноября Роджерс в беседе со мной заговорил о желательности своей поездки в Москву в порядке подготовки к встрече в верхах, отметив при этом, что он еще не говорил с президентом на эту тему. На другой день, также наедине, речь о своей поездке в Москву завел уже Киссинджер, который в отличие от Роджерса прямо сказал, что президент поддерживает такую идею и что он мог бы приехать в январе.
Через несколько дней поверенный в делах Воронцов (я был в отъезде) сообщил Киссинджеру для передачи Никсону, что в Москве согласны с тем, чтобы в январе приехал Киссинджер для обсуждения предстоящей встречи в верхах.
Киссинджер был явно доволен этим ответом, хотя и заметил, что его личные отношения с Роджерсом теперь еще больше осложнятся, поскольку, как он знает, госсекретарь тоже собирался ехать в Москву и намеревался говорить на днях на эту тему с президентом.
В постоянном соперничестве с госсекретарем Киссинджер опять „переиграл" Роджерса. В Москве тоже стали предпочитать канал Киссинджера, особенно по конфиденциальным вопросам, поскольку опыт показывал, что этот канал был значительно более эффективен, чем механизм госдепартамента.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.