4. ТРАГИЧЕСКИЙ КОНЕЦ ПРЕЗИДЕНТСТВА КЕННЕДИ

4. ТРАГИЧЕСКИЙ КОНЕЦ ПРЕЗИДЕНТСТВА КЕННЕДИ

22 ноября мне запомнилось на всю жизнь. Утром я пошел к зубному врачу. Когда я сидел в кресле, в соседней комнате по радио, передававшему до этого музыку, вдруг услышал возбужденные голоса, причем часто упоминалось имя Кеннеди, но мне трудно было разобрать суть. Я попросил врача усилить громкость радиоприемника. Он вышел, но быстро вернулся и сказал, впрочем, довольно спокойно, что убили президента.

Разумеется, мне было уже не до пломбирования зуба. Я был буквально оглушен известием об убийстве президента. Решил немедленно вернуться в посольство. К моему большому удивлению, врач, заметив скороговоркой, что, конечно, плохо, что убили президента, тут же добавил, что сам он не принадлежал к его сторонникам, ибо Кеннеди чересчур много занимался правами негров, и что он их „сильно распустил", способствуя негритянским беспорядкам в стране. За это он осуждает Кеннеди и надеется, что новый президент не будет слишком „играть в демократию".

По возвращении в посольство я сразу же послал срочную телеграмму в Москву об убийстве президента Кеннеди.

События развивались стремительно. Арест в тот же день в Далласе американского гражданина Харви Ли Освальда, председателя местного отделения „Комитета за справедливую политику в отношении Кубы", побывавшего некоторое время назад в СССР, да к тому же женатого на русской, послужил поводом для очередного всплеска в США антикоммунистической и антикубинской истерии. Затрагивался и СССР. Раск обсуждал с новым президентом Джонсоном возможные международные аспекты последних событий. Госсекретарь был встревожен и озабочен. Кое-кто начал поговаривать о возможном новом кризисе в советско-американских отношениях.

Ситуация стала приобретать тревожный характер, поскольку возникал вопрос о советской вовлеченности в события, связанные с убийством Кеннеди. У всех еще была свежа память о кубинском кризисе. Антисоветские настроения могли снова вспыхнуть с новой силой. Потенциально речь могла пойти о новом серьезнейшем конфликте.

Все эти тревожные мысли не давали мне покоя. Конечно, я был уверен, что мы не были замешаны в этой драме. Однако у меня возникали серьезные опасения по поводу того, что наши спецслужбы могли иметь какие-то свои связи с Освальдом.

Такая связь в сложившейся обстановке могла бы стать мощным детонатором, который взорвал бы наши отношения с США. Я сразу же вызвал руководителя спецслужбы при посольстве. Он заверил, что у них нет никаких связей с Освальдом и что я могу твердо исходить из этого при контактах с американскими властями. Уже в Москве мне рассказали, что, когда Освальд приехал в СССР и стал жить в Минске, к нему сперва был проявлен определенный интерес со стороны органов безопасности. Однако затем он был оставлен в покое — ввиду его „серости и вздорности". Он плохо работал на радиозаводе, хотя и объявил себя специалистом в этой области. Охотно ходил в стрелковый клуб при заводе, но во всех соревнованиях занимал неизменно последние места. Много скандалил. Поэтому с ним охотно расстались и, когда он вернулся в США, с ним больше связей не поддерживали.

Я срочно информировал Москву о развивающихся событиях, отметив, что. появился неожиданный „советский элемент" в драматических сообщениях об убийстве Кеннеди. Сообщил также, что проверкой по консульскому отделу нашего посольства установлено, что действительно Освальд в течение нескольких лет жил в Минске, где женился на Марине Прусаковой. В июле 1962 года они возвратились в США. В марте 1963 года его жена с дочерью ходатайствовала о возвращении в СССР. Сам он тоже собирался ехать. Им отказали. В консульском отделе есть переписка с Освальдом и его женой по всем этим вопросам. Ничего предосудительного в ней не было. Я предложил нашему правительству передать ее американцам.

Вскоре я получил ответ из Москвы, одобряющий мое предложение передать Раску фотокопии всей переписки нашего посольства с Освальдом. Это и было немедленно исполнено. Раск, с которым я встретился, тут же заявил, что высоко ценит инициативу советской стороны в этом деле. Он спросил, можно ли ознакомить с этой перепиской только что созданную специальную комиссию во главе с председателем Верховного суда Уорреном для расследования убийства Кеннеди. Ответил, что оставляю это целиком на его усмотрение.

Госсекретарь явно не был готов к такому нашему необычному шагу с передачей переписки и в то же время не скрывал, что доволен подобным развитием событий.

Госдепартамент вскоре выступил с кратким заявлением о том, что Россия, Куба или какая-либо другая страна, насколько известно госдепартаменту, не были замешаны в убийстве президента. Сэлинджер сказал мне, что заявление было санкционировано Раском, который опасается международных осложнений. Новый президент Джонсон пока не давал каких-либо указаний. Сейчас в столице полная неразбериха.

Нашим посольством было получено несколько угрожающих писем.

Томпсон посоветовал, чтобы Микоян, прибывший на похороны Кеннеди, по соображениям безопасности, не задерживался в Вашингтоне после участия в траурной церемонии. Он приветствовал посещение Хрущевым американского посольства в Москве и выражение им соболезнований. Это было хорошо воспринято в США.

Вечером в Белом доме был устроен траурный прием. Хорошо знакомый мраморный зал, место праздничных и официальных церемоний, на этот раз был тих и печален. Иностранные делегации по очереди проходили мимо стоявшей в зале супруги покойного президента и выражали свое соболезнование. Она, как правило, молча, кивком головы выражала свою благодарность. Но, когда подошли мы с Микояном и передали глубокие соболезнования от Хрущева и его супруги, Жаклин Кеннеди со слезами на глазах сказала: „Утром в тот день, когда убили моего мужа, он неожиданно сказал мне в гостинице до завтрака, что надо сделать все, чтобы наладить добрые отношения с Россией. Я не знаю, чем были вызваны эти слова именно в тот момент, но они прозвучали как результат какого-то глубокого раздумья. Я уверена, что премьер Хрущев и мой муж могли бы достичь успеха в поисках мира, а они к этому действительно стремились. Теперь оба правительства должны продолжить это дело и довести его до конца".

Микоян был заметно растроган.

На следующий день Томпсон передал мне конверт, в котором было трогательное личное письмо Жаклин Кеннеди Хрущеву. Письмо было написано от руки.

„…В одну из последних ночей, которую я проведу в Белом доме, в одном из последних писем, которые я напишу на этих бланках Белого дома, мне хотелось бы написать Вам это послание. Я посылаю его только потому, что я знаю, как сильно мой муж заботился о мире и какое центральное место в этой заботе занимали в его мыслях отношения между Вами и им. Он не раз цитировал в своих речах Ваши слова: „В будущей войне оставшиеся в живых будут завидовать мертвым".

Вы и он были противниками, но вы были также союзниками в решимости не допустить, чтобы мир был взорван. Вы уважали друг друга и вы могли иметь дело друг с другом. Я знаю, что президент Джонсон приложит все усилия, чтобы установить с Вами такие же отношения. Я знаю, что президент Джонсон будет продолжать политику, в которую мой муж столь горячо верил — политику контроля и сдержанности, — и он будет нуждаться в Вашей помощи.

Я посылаю это письмо потому, что я так глубоко осознаю важность отношений, которые существовали между Вами и моим мужем, а также потому, что Вы и г-жа Хрущева были так добры ко мне в Вене. Я читала, что на ее глазах были слезы, когда она выходила из американского посольства в Москве после росписи в книге соболезнований. Пожалуйста, скажите ей спасибо за это. С уважением, Жаклин Кеннеди".

Это письмо как бы дописывало последние трагические страницы президентства Кеннеди.

В доверительной форме Томпсон рассказал мне о новом президенте Джонсоне. Когда последний был вице-президентом, то был знаком со значительной частью личной переписки Кеннеди с Хрущевым, но не со всей. Он ничего, например, не знал об устной договоренности насчет американских ракет в Турции и Италии, достигнутой в ходе кубинского кризиса. Джонсон присутствовал на многих совещаниях у президента по вопросам внешней политики, иногда выступал, но чаще всего просто молчал. Новый президент, таким образом, в общих чертах был знаком со многими проблемами внешней политики США, но знал их неглубоко, да и не проявлял до сих пор большого вкуса к деталям внешнеполитических проблем.

В этой связи, считал Томпсон, следует ожидать значительного усиления роли Раска во внешней политике. Раск давно находился в хороших, чуть ли не в приятельских, отношениях с Джонсоном. Оба они из южных штатов США. Учитывая нелюбовь Джонсона к деталям дипломатических переговоров, Томпсон ожидал, что во внешнеполитической сфере отношения Джонсона и Раска по-своему будут напоминать отношения между Эйзенхауэром и Даллесом. Правда, Раск не Даллес, а Джонсон не Эйзенхауэр. У Джонсона более твердый, честолюбивый и вспыльчивый характер, чем у Эйзенхауэра, но в какой-то степени характер его отношений с Раском в области внешней политики будет схожим.

Джонсон собирался уделять основное внимание вопросам внутренней политики и конгрессу, где он был в прошлом лидером сената. Раск только что конфиденциально информировал Томпсона, что Джонсон дал ему указание продолжать линию Кеннеди в основных внешнеполитических вопросах. Сам Томпсон остается основным советником Раска по советско-американским отношениям.

Убийство Кеннеди было воспринято с неподдельной скорбью в Советском Союзе. По государственному телевидению передавалась церемония похорон президента. Газеты опубликовали пространные некрологи. Многие со слезами на глазах стояли в длинной очереди у американского посольства, чтобы расписаться в книге соболезнований. Именно в эти печальные дни в нашем общественном мнении возник необычно благоприятный „феномен памяти" покойного президента.

Феномен заключался в том, что эта благожелательность возникла, несмотря на то, что в советско-американских отношениях в период президентства Кеннеди, если внимательно присмотреться, вроде ничего особенно крупного, не произошло. Было всякое: серьезный кубинский кризис и соглашение о запрещении ядерных испытаний, напряженность вокруг Западного Берлина и соглашение по Лаосу. В целом же отношения были не очень устойчивыми, подвергались разным колебаниям. О личной переписке между Кеннеди и Хрущевым мало что было известно. Конфиденциальный канал между ними был предметом строгой секретности.

В чем же тогда корень этого феномена? Думается, что главную роль тут сыграли кубинский кризис и личная трагедия президента Кеннеди. В течение недели этот опасный кризис держал весь мир на грани войны и народы наших обеих стран в огромном напряжении. Все были потрясены. Благополучный исход кризиса был встречен со всеобщим облегчением. Но одновременно для всех стала ясной жизненная необходимость стабильных советско-американских отношений, независимо от идеологических убеждений. Более внимательно стали всматриваться в эти отношения и правительства обеих стран. Большое внимание привлекла речь Кеннеди в Американском университете в июне 1963 года, в которой он высказался в пользу пересмотра подходов к „холодной войне". Затем подписание договора о запрещении ядерных испытаний и поездка Раска в Советский Союз. Начались разговоры о возможности новой советско-американской встречи на высшем уровне. В октябре 1963 года было заявлено о намерении США вывести из Южного Вьетнама большую часть американских войск, численность которых составляла тогда 25 тыс. человек.

Все это исподволь создавало атмосферу каких-то ожиданий постепенных перемен к лучшему. Сам факт убийства президента грубо прервал все эти ожидания, оставил, помимо естественного, чисто человеческого сочувствия, глубокую психологическую травму в сознании народов обеих стран, ибо подсознательно воспринималось (особенно у нас), что этот молодой симпатичный президент погиб, пытаясь как-то улучшить международную обстановку, отношения с Советским Союзом. В Советском Союзе укрепилась версия заговора влиятельных ультраправых кругов США вместе с мафией, орудием которой и мог стать Освальд. Таков был в частности вывод секретного доклада КГБ, подготовленного по указанию Хрущева для Советского правительства. „Цель заговора: усиление реакционных и агрессивных аспектов в политике США".

Я считаю, что дело шло к известному улучшению отношений, особенно если бы состоялась новая встреча на высшем уровне в 1964 году. Хрущев, как и Кеннеди, надеялся на эту встречу, но он, как и президент, не хотел повторения неудачной встречи в Вене в 1961 году. Для его собственной репутации как государственного деятеля такой исход был неприемлем. Он должен был продемонстрировать определенный успех на второй встрече, учитывая общественное мнение в СССР.

Отсюда и его негласные указания Громыко: исподволь готовить новую встречу с Кеннеди, нацеливая ее на положительный результат. Такую же задачу поставил мне Громыко на ближайшую перспективу.

Надо отметить, что убийство Кеннеди потрясло Хрущева и Громыко, ибо с ним уже установились определенные взаимоотношения и достаточная предсказуемость взаимных действий. С новым же президентом все надо было начинать заново.

Естественно, при оценке итогов развития советско-американских отношений при Кеннеди возникает прежде всего вопрос: „Каковы были особенности развития этих отношений в тот период, и были ли вообще такие особенности?"

Надо признать, что внешнеполитический курс США при Кеннеди сохранил основные черты прошлых лет: курс на глобальное противоборство с СССР. Этот курс и дальше активно пропагандировался консервативными кругами, стоявшими у истоков „холодной войны". Они были убежденными противниками улучшения отношений между обеими странами.

Однако времена в мире постепенно менялись. В конце 50-х годов США перестали быть монополистами в ракетно-ядерной области. Серьезная военная конфронтация с СССР в этих условиях ставила впервые под угрозу национальное существование не только СССР, но и самих США. Понимание этой опасности проявилось в постепенном признании президентом Кеннеди сложившейся к тому времени объективной реальности в виде формировавшегося равновесия ракетно-ядерных сил обеих стран.

Исходя из этого, Кеннеди стал считать важным создание своеобразного позитивного задела в отношениях с СССР с целью воспрепятствовать возможному перерастанию постоянной конфронтации в ядерный конфликт. „Этой цели, — писал Кеннеди в своей книге „Стратегия мира" (изданной еще до того, как он стал президентом), — должно служить сотрудничество с СССР в избранных сферах совпадающих интересов".

Это был не совсем обычный лексикон для американской стороны в разгар „холодной войны". Такими сферами могли быть нераспространение ядерного оружия, прекращение ядерных испытаний, вопросы сугубо двусторонних отношений.

Под этими взглядами мог подписаться — и фактически разделял их — его основной оппонент в те годы, советский премьер Хрущев. Советскому руководству, конечно же, импонировал тот факт, что впервые в послевоенный период Вашингтон признавал за Москвой статус мировой ядерной державы. Больше того, призывал искать совпадающие области интересов. А это уже было близко „к мирному сосуществованию".

Кеннеди пошел еще дальше. Он стал исподволь подбрасывать мысль о необходимости сохранения существующего стратегического и политического статус-кво, когда каждая сторона должна была избегать действий, которые могли бы привести к серьезным сдвигам в балансе сил между Востоком и Западом, ущемляющим коренные интересы другой стороны. Об этом Кеннеди говорил при личной встрече с Хрущевым в Вене, а также с Микояном в Вашингтоне.

Принцип сам по себе вроде неплохой, но в мире тогдашней реальной политики он был трудно осуществим. США продолжали делать все для „глобального сдерживания коммунизма". СССР вел борьбу „с империализмом" и добивался продвижения везде, где можно, „идей социализма", ибо „за ним — будущее". Непрекращающееся идеологическое противоборство между СССР и США продолжало оставаться главным препятствием на пути коренного улучшения двусторонних отношений.

Да и в районах жизненно важных интересов, например, в Европе, обеим странам было далеко не просто применять принцип статус-кво. Как раз на годы президентства Кеннеди приходилась острая борьба вокруг германских дел, и особенно изменения статуса Западного Берлина. Это конкретно имел в виду Кеннеди, когда говорил с Хрущевым и Микояном о статус-кво. А именно такой статус-кво тогда уже не устраивал Москву, которая вела курс на закрепление раскола Германии, на вытеснение западных держав из Западного Берлина. Попытка Хрущева ввезти ядерные ракеты на Кубу также свидетельствовала о том, что он стремился изменить статус-кво и в стратегическом соотношении сил обеих стран.

Короче, статус-кво мог быть только „выборочным".

В условиях „холодной войны" и для Кеннеди, и для Хрущева трудно было как-то изолировать сферу советско-американских отношений от других событий или примирить в одном общем курсе два основных, но противоречивых аспекта внешней политики обеих стран, выявившихся в этот период: необходимость уменьшить угрозу ядерной войны, искать компромиссы и в то же время стремиться всеми другими средствами расширить свое влияние в глобальном масштабе. Эта противоречивость в советско-американских отношениях давала о себе знать долгое время при разных руководителях в Кремле и Белом доме.

Большую, порой решающую роль играли при этом особенности внутриполитической обстановки в обеих странах. Надо признать, что в СССР какой-либо сильной борьбы вокруг проблемы советско-американских отношений не было. Курс на разрядку в целом поддерживался в стране.

Этого нельзя было сказать о США. После кубинского кризиса активизировалась поляризация политических сил в американском обществе. Усилились открытые разногласия по вопросам внешнеполитической стратегии и тактики в отношении Советского Союза. В обеих странах продолжалось наращивание ядерной и общей военной мощи. Недружественные пропагандистские кампании постоянно вспыхивали с обеих сторон, особенно по вопросам прав человека и еврейской эмиграции.

Все это в той или иной степени лихорадило советско-американские отношения до середины 80-х годов, когда крупные прорывы в области соглашений по ядерным и обычным вооружениям стали способствовать определенной стабилизации этих отношений.

Оглядываясь на наши отношения с США в годы администрации Кеннеди с нынешних позиций, позиций 90-х годов, невольно приходишь к выводу, мягко говоря, о неразумности поведения великих держав, в первую очередь США и СССР, и их правительств. Сколько триллионов долларов и рублей было потрачено обеими странами за эти 30 лет, сколько опасных международных кризисов, сопровождаемых быстро растущим ракетно-ядерным потенциалом обеих стран, пришлось пройти, чтобы, наконец, вначале 1993 года между США и Россией было достигнуто далеко идущее соглашение о дальнейшем резком сокращении их огромных наступательных стратегических сил на две трети, т. е. до количественных уровней, уже сопоставимых с количественными уровнями периода Кеннеди-Хрущева. Спрашивается, зачем же понадобилось столько жертв, лишений и средств, чтобы, пройдя большой и дорогостоящий путь, снова вернуться, по существу, к тому, с чего начинали?

Конечно, при Кеннеди и Хрущеве было упущено немало возможностей сократить этот путь. То же можно сказать и о последующих годах, когда идеологические, имперские устремления обеих стран, их очередных правителей в Кремле и Белом доме эффективно тормозили этот процесс. Понадобилась почти треть века, чтобы взаимно убедиться в порочности и губительности „холодной войны", в необходимости ее прекращения и перехода к поискам взаимопонимания, сотрудничества и партнерства.