Глава 23 КАК БРАНДИ ЛИШИЛСЯ СВОЕЙ ЛОДКИ
Глава 23
КАК БРАНДИ ЛИШИЛСЯ СВОЕЙ ЛОДКИ
Оперативная сводка
Появилась новая торпеда. Ей дали название «Zaunk?nig».[40] Она была рассчитана прежде всего на применение против эсминцев. В головную часть торпеды был встроен крайне чувствительный акустический прибор, который слышал шумы винтов и автоматически наводил на них торпеду. Вначале торпеду проверили в нападении на два эскорта, и оба сильно охраняемые. Один конвой состоял из 27 судов, а другой — из 41 судна. Они недавно вышли из порта и находились в 90 милях друг от друга и 650 милях от порта, когда на них набросилось 15 лодок. Британцы соединили оба конвоя в один, чтобы собрать для их защиты больше сил. Но атака подводных лодок продолжалась, и с применением новых торпед лодки потопили 12 эсминцев и 6 грузовых судов. Во время операции служба радиоперехвата расшифровала радиограмму с британского фрегата «Итчин», который подобрал команды с потопленного эсминца «Сен-Круа» и корвета «Полиантус». В ней говорилось: «Примечательный и тревожащий факт: все корабли были поражены в область винтов». Позже «Итчин» тоже был потоплен. Он успел просигналить, что заметил впереди подводную лодку. Из трех команд, которые были на борту эсминца, корабль «Джеймс Смит» подобрал лишь трех человек.
Союзники приложили максимум усилий, чтобы найти противодействие новому оружию. Командиры подводных лодок, возвращаясь с последующих операций, докладывали, что эсминцы стали застопоривать ход, когда замечали подлодку. Из этого стало ясно, что противник понял принципы, на которых работает новая торпеда. Спустя непродолжительное время противник нашел контрмеру в виде акустического буя, который тащили на буксире за судном.
Одним из командиров, которые добились больших успехов с помощью новой торпеды, был Альбрехт Бранди. Первая его лодка была потоплена в 1943 году у африканских берегов Средиземного моря, потом он еще дважды выживал после гибели двух других его лодок. Сейчас Бранди — архитектор.
* * *
«Два британских авианосца, три крейсера и около двадцати эсминцев и корветов в настоящее время проводят учения в районе Гибралтара».
Так говорилось в радиограмме, полученной ближе к концу августа от разведки ВМФ.
Воды Средиземного моря кристально чисты и прозрачны, часто море бывает гладким, как деревенский прудик. Даже слегка поднятый над поверхностью перископ оставляет после себя на такой воде длинный пенистый след. Он выдает лодку, так как виден с самолета издалека. И так бывало часто. Британская авиаразведка успела накрыть Средиземное море мелкоячеистой сетью, что делало жизнь подводников невероятно трудной.
28 августа 1943 года Бранди готовился к выходу в море. Вот что он пишет:
«Я вышел в море в большой спешке. Сначала двигался со скоростью велосипедиста, в надводном положении, потом — пешехода, под водой. Я очень осторожно крался к соединению кораблей противника. Эсминцы образовали вокруг двух авианосцев и крейсеров два кольца охранения.
Я поднырнул под внешнее кольцо эсминцев и подкрался на бесшумном ходу к большим кораблям. Перископ поднимал каждый раз на считаные секунды.
По моим подсчетам, главный корабль находился в радиусе выстрела. „Спокойно, — говорил я себе. — Еще чуть-чуть поближе, и дай бог тебе спокойствия и выдержки“.
Скоро авианосец был в поле моего зрения. Он казался громадным, массивным. И в тот момент, когда я собрался дать команду приготовить торпедные аппараты к залпу, корабли изменили курс, словно производили маневр с целью уйти с линии огня атакующей подводной лодки. Вполне возможно, что они как раз и отрабатывали совместный маневр. Я воздержался от выстрела. Шанс поразить цель был ничтожным, а потерять лодку — весьма велик.
Я целый день маневрировал, пытаясь выйти на позицию для выстрела, но все безуспешно. Это был день сплошной нервотрепки.
Над головой и вокруг нас раздавались высокие тона винтов британских эсминцев и корветов — весьма раздражающие шумы. В любой момент, я чувствовал, они могут обнаружить нас. Но британцы, очевидно, чувствовали себя в такой безопасности, что пренебрегали использованием своих гидрофонов. Иначе бы они нас нашли.
Тот факт, что я вошел в контакт с противником и он проводит учения несколько дней, вселял надежду, что у меня еще появится возможность атаковать его. И все-таки было обидно, что под носом у меня ходят такие великаны, как „Формидабл“ и „Илластриес“, а я не могу ничего поделать. А узнать их я узнал, потому что у нас были их силуэты.
И на второй день мне не повезло. А на третий я не смог даже подобраться к ним.
Наконец после всех этих долгих и бесплодных дней я решил, что надо что-то положить в карман, прежде чем возвращаться на базу. И я поразил два эсминца — один по правому, другой по левому борту, залпом четырех торпед, по две на каждого.
В Гибралтаре зашевелилась противолодочная оборона. Мы были так близко к нему, когда я стрелял, что было видно многое из происходящего на Скале.
Я под водой пошел под прикрытие африканского берега. Эсминцы забегали над нашей головой во все стороны. Глубинные бомбы посыпались десятками, но все — не ближе мили от нас. Люди в лодке широко улыбались — впервые за весь поход.
После того как над Северной Африкой и узкой полосой пролива опустилась ночь, я всплыл. Батареи нуждались в подзарядке, но больше всего нам нужен был глоток свежего воздуха.
Стояла прекрасная звездная ночь. Вокруг царило спокойствие. Ни силуэта, ни шума самолета. Я передал вахту и велел держать курс на Мелилью на африканском побережье, а сам пошел вздремнуть. В тот момент, мне казалось, наши радары были для меня важнее впередсмотрящих.
Внезапно тишину ночи разорвали два взрыва. Лодку тряхнуло. Я спрыгнул с койки.
Тут раздался третий взрыв. Лодка встала на дыбы. Раздались звуки бьющегося стекла, вырубился свет. Воцарилось столпотворение, неописуемый хаос. Полопались трубопроводы, повыскакивали из своих гнезд металлические пайолы палубы.
Бросившись в центральный пост, я попал ногой между двух трубопроводов, сорвавшихся со своих мест. Чем больше я старался высвободить ногу, тем больше ее, казалось, зажимало. Люди, бежавшие в центральный пост из первого отсека, натыкались на меня, старались протиснуться, и оттого меня еще больше зажимало. В темноте они, конечно, не видели меня, и тем более не видели, что перед ними командир. Отчаянная ситуация требовала отчаянных мер, и мне приходилось довольно грубо отбиваться от объятий моих усердных друзей и делать соответствующие высказывания насчет того, что я о них думаю, и в кратких выражениях объяснять, что я тоже спешу на работу.
Наконец восстановилось подобие порядка, я сумел с посторонней помощью вытащить ногу и броситься в боевую рубку и далее — на мостик.
Выскочив на мостик, я был встречен адским ревом. Как мне показалось, верхняя вахта чему-то радовалась. Вахтенный офицер показал рукой вперед влево, и я успел увидеть исчезающий в волнах вражеский самолет.
Оказывается, пока мы там думали, что лодка тонет, верхняя вахта сбила самолет. Люди увидели близкий силуэт, открыли огонь и попали!
— Всем наверх! — крикнул я.
Нас побило здорово. Даже дизели встали. Лодка стала почти грудой металла. Потом я услышал, что произошло.
Третья бомба упала на волосок от борта лодки и затем взорвалась на глубине 15–20 метров под нами. Никто из нас внизу, я думаю, не заметил особенно, как нас приподняло взрывом, но, когда лодка пошла вниз, да еще в нее попала вода из выросшего после взрыва и обрушившегося на нее столба воды, я и подумал: „Вот оно. Вот как оно бывает, когда тебя топят“.
На одном хромом дизеле мы попытались продолжить путь к берегу. Я надеялся, что мы сможем пройти у прибрежных скал и спрятаться под маскировкой из брезента и за скалами.
— Если этот парень не воспользовался радио, — сказал кто-то, — то они, может, и не пришлют другой самолет.
— Пришлют! — возразил я. — Это парень ведь улетал не навечно. Как только время выйдет, из его эскадрильи пошлют еще кого-нибудь — выяснить, что с ним случилось.
Второй самолет, как и положено, появился. И довольно скоро. Первый летчик явно послал сигнал, прежде чем атаковать. Второй самолет обошел нас на весьма почтительном расстоянии.
Вода, попавшая в лодку, проникла и в аккумуляторные батареи, и они стали выделять хлор. В лодке остались лишь — надев дыхательные аппараты — те, чье присутствие там было предельно необходимым, остальные поднялись на верхнюю палубу. Рулевой также сидел внизу, потому что управление наверху вышло из строя, а я выкрикивал ему с мостика команды насчет курса. Получалось лучше, чем я ожидал, но все-таки шли мы несколько извилисто.
Самолет не собирался оставаться пассивным наблюдателем. То и дело появлялись всплески огня. Мои ребята сгрудились за боевой рубкой и кружили вокруг нее. Когда самолет появлялся с левого борта, они уходили на правый борт, потом возвращались обратно, и так далее. Я не мог поверить своим ушам: мои ребята завели песню — о двух влюбленных. Вот так-то! Причем название и слова как нельзя лучше подходили к ситуации: в песне говорилось о парочке, катающейся на каруселях.
Вот так вела себя команда. Левый борт… нос… правый борт… корма… И снова вокруг рубки, и снова… Пели даже те, кто испугался — а может, и громче других. Но это было здоровое пение. А что и как они поют…
Мы шли прямо на высокие скалы у берега, где море пряталось в глубокой тени. Если бы нам удалось забраться в эту тень, думал я, мы чувствовали бы себя немного побезопаснее. И наконец мы добрались туда, наконец-то спрятались от глаз этого небесного наблюдателя.
Какая там надежда! С самолета стали бросать осветительные ракеты, как раз над местом, где мы укрылись. Скрываться было больше негде. Мы прошли вдоль берега с четверть мили. До рассвета еще целый час. А там что-то должно случиться. Как только рассветет, появятся несколько самолетов, а то и кораблей, и разнесут нашу калеку в клочья.
Тем временем механик инспектировал повреждения. Вряд ли он мог что-нибудь отремонтировать. Вот если бы укрылись где-нибудь под берегом, замаскировались на несколько дней, тогда еще мы, может быть, и смогли бы что-нибудь сделать. А так…
Но случай спас нас от дальнейшей головоломки. Потому что, пока мы обсуждали что да как, лодка, идя на среднем ходу одного дизеля, наскочила на подводный риф и села на него, да так, что, как мы ни старались сдвинуть ее с места, у нас ничего не выходило.
Покинуть свою „U-617“ — это было одно из самых трудных решений в моей жизни. Она была большой и отважной. Но другого выхода я не видел.
Первое, что я сделал, — отправил почти всех на берег. Поскольку я считал, что задача по подготовке лодки к уничтожению и подрыву заряда лежит исключительно на мне, то приказал затем и всем остальным оставить лодку. Раздались протесты. Некоторые попросились остаться на борту, вызвались выполнить работу за меня, и таких было немало. В конце концов я был вынужден отдать официальный приказ всем покинуть лодку. Мой старпом и главный из старшинского состава не подчинились приказу. Они настаивали на том, что я один не справлюсь с этой работой и они должны помочь мне.
Они помогли подготовить торпеду в кормовом отсеке и заложить взрыватель. Мы вынуждены были работать в легководолазных дыхательных аппаратах, в полной темноте, и координировать наши действия было делом нелегким. Мы извлекли вертушку из торпеды и вставили на ее место другой взрыватель.
— Теперь, — сказал я, — наступает сложный момент. Мы должны остаться на борту. Понимаете, друзья, мы должны находиться на борту в момент взрыва. Если мы в это время окажемся в воде, это будет означать верную смерть.
Рядом с торпедой мы сложили дополнительные заряды. И вот настал роковой момент. Запал с шипением загорелся. Так будет продолжаться 9 минут.
Это были самые длинные минуты в моей жизни. Ни один из нас не промолвил ни слова, лишь то и дело мы поглядывали друг на друга. Другие двое стояли, держась за леерные стойки. Я находился у ограждения боевой рубки, неплотно прислонившись к нему. Одновременно держался за поручень, окружавший ограждение. Колени у нас немного дрожали. 6 минут… 7… 8… 21, 22, 23, 24 секунды…
Столб пламени вырвался из лодки, и одновременно раздался умопомрачительный грохот. Мне показалось, что меня подкинуло к небу, хотя на самом деле палуба 500-тонного корабля подпрыгнула на несколько сантиметров. Нас совершенно оглушило. Мы как будто смотрели немой фильм. Увидели, как куски металла кормовой части взлетели в воздух, потом почувствовали, что лодка стала тонуть, вначале медленно, затем все быстрее. Скоро мы все трое оказались в воде и поплыли, разгребая толстый слой горючего, вытекшего из разорвавшихся топливных систерн. Я оглянулся и убедился, что мы хорошо поработали.
В полном молчании плыли к берегу. Через некоторое время я крикнул на берег. Никакого ответа.
— Куда эти черти подевались? — сказал я сердито. — На грунт, что ли, залегли, или в плен попали, или что?
Наконец все-таки раздался чей-то голос, а когда мы подплыли к берегу, некоторые повели себя совсем не по-моряцки — бросились к нам и стали обнимать и поздравлять, как героев.
— А какого дьявола вы, негодяи, не отвечали, когда я вам кричал? — с деланым негодованием полюбопытствовал я.
— Нам… мы не думали, что это вы, — наконец неуверенно проговорил один из подводников.
— То есть?
— Мы думали, это кто-то еще, герр командир, и не хотели выдавать себя, укрылись.
— Мы не думали, что вы остались живы, — с радостной непосредственностью добавил другой.
Приближался рассвет. Взошедшее солнце осветило картину, достойную быть запечатленной на пленку, но нам она не доставляла радости.
— Что будем делать, командир?
— Первым делом уничтожить всю секретную документацию — вахтенный журнал, записи радиообмена и так далее.
Это было легче сказать, чем сделать. Пока этого не делал, не знаешь, как трудно сжечь до конца толстую книгу. Одни пошли жечь документы в яме, другие разошлись на наблюдательные посты. Вскоре один из них прибежал, глубоко дыша от волнения.
— Идут!
— Кто?
— Англичане! Три корвета, самолет.
В это время мы услышали гул самолета. Мы молнией спрятались в укрытия, отрытые утром нашими ребятами, потом стали выглядывать из-за скал и камней и наблюдать за происходящим.
Самолет сбросил несколько бомб на изуродованную лодку. Корветы — как мы после узнали, это были эсминцы „Хайасинт“ и „Харлем“ и корвет „Вулонгинг“ — немного поупражнялись в стрельбе. Возможно, они думали, что мы еще на лодке. Несколько срикошетивших снарядов пролетели над нашими головами.
В британских военных коммюнике этот фейерверк был отпразднован как потопление подводной лодки.[41]
Очевидно, взрывы и шум разбудили береговую охрану, ибо, после того как снова все стихло и британцы удалились, появился марокканец в испанской форме. Он вышагивал с устрашающим кремневым ружьем в руках с таким видом, будто предводительствовал целой армией.
Он выкрикнул нам, что мы его пленники, и стал так размахивать своим мушкетом, что мы взаправду занервничали.
— Заберите пугач у этого неуравновешенного господина.
Это было немедленно исполнено. Наш марокканец дрожал и ругался на своем непонятном языке, но, что он хотел сказать, мы поняли. В конце концов, чтобы избежать неприятных инцидентов, мы вынуждены были связать его.
Потом мы отправились в трудное и скучное путешествие по каменистой бездорожной местности. У многих из команды не было обуви на ногах, и им пришлось порвать рубашки и замотать ноги. После трех недель пребывания в стальном цилиндре мы подставили наши желто-зеленые лица под яркое африканское солнце.
Несколько часов спустя появился испанский офицер, и кое на каком французском мы смогли объясниться. Он весьма вежливо пригласил нас следовать за собой в форт. Не стану утверждать, что это сильно расходилось с нашими желаниями, потому что мы вовсе не хотели погибнуть от жажды, и если мы собирались добраться до дома, то хорошо, что первой остановкой на этом пути будет его форт. Испанский офицер даже пообещал мне дать возможность помыться пресной водой, так как с ног до головы я был грязный и покрытый нефтью. На солнечной жаре дизельное топливо щипало и жгло кожу, и одна мысль о возможности помыться помогла мне преодолеть испытания этого трудного марша.
Мы совершенно измотались. Некоторых пришлось тащить на себе.
Но когда-нибудь оканчивается даже самый долгий марш, и мы в конце концов добрались до вполне средневековой крепости, а я смог помыться.
Я мечтал о красивой ванне из фарфора и сверкающем освежающем душе и с трудом поверил своим глазам, когда меня отвели в маленькое строение, какие можно увидеть в деревенских дворах. Не хватало только окошечка в форме сердца. Я увидел сверху под крышей воронку, к ней вела приставная лестница.
„Хорошо, что я в дороге не знал, какая ванна меня ожидает“, — подумал я.
Нам дали по полведра на брата. По полведра!
И даже эти полведра лились на нас такой тонкой струйкой, словно это была не вода, а самое дорогое оливковое масло. Мои самые яркие воспоминания об этом периоде временного интернирования связаны, тем не менее, с этим испанским гостеприимством».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.