13. Кровь

13. Кровь

Командующий силами США в Афганистане генерал-майор Кэмпбелл сказал 28 июля 2010 года, что, «когда бы ни произошла утечка засекреченных материалов, теперь в любой день она может ударить по всем военным и штатским, находящихся в зоне военных действий». Правда, Кэмпбелл признал, что не читал ни одного из опубликованных нами документов. На следующий день министр обороны Роберт Гейтс и адмирал Майк Маллен выступили на пресс-конференции в Пентагоне, раскручивая это стратегическое мифотворчество. «Господин Ассанж может говорить что угодно о высшем благе, которое, по его мнению, творят он и его источники, — сказал Маллен, — но правда в том, что на их руках, возможно, уже есть кровь молодых солдат и мирных афганских жителей».

Представитель прессы задал им вопрос. Приведем ответы.

Пресса. Адмирал Маллен, вы сказали, что руки у основателя WikiLeaks могут быть в крови. Вам известно о людях, погибших из-за этой информации?

Маллен. Они все еще… что меня беспокоит в этом — это то, что, мне кажется, люди, не вовлеченные в такие военные действия, которые раскрывают такого рода информацию, не могут… с моей точки зрения… не могут оценить, как такого рода информация в установленном порядке передается по засекреченным каналам, которые мы для этого специально используем. И очень сложно, если вы не занимаетесь этим и не понимаете этого, понять влияние и конкретно потенциал, который есть… который возникает в плане угрозы жизни наших солдат и моряков, летного состава и морских пехотинцев, а также бойцов коалиционных сил… как и афганских граждан. И на мой взгляд, в этом нет сомнений.

Гейтс. Я бы хотел добавить… я добавлю еще одно. Важно помнить, что это огромный объем сырых данных… Здесь нет никакой прозрачности. Нет чувства ответственности. Их просто выбросили: бери кто хочет, и к черту последствия.

Пресса. При всем уважении, вы не ответили на мой вопрос.

В считаные часы после этих заявлений фраза «У Джулиана Ассанжа руки в крови» была у каждого на языке. Если вы введете в Google слова Assange и blood, то уже по количеству найденных ссылок увидите, что мое имя (по крайней мере в сознании представителей СМИ) ассоциируется со словами «руки в крови» более тесно, чем имена Ричарда Никсона, Сухарто и Понтия Пилата порознь и вкупе. Вот так работает современный мир коммуникаций. В отсутствие каких-либо доказательств, что наши попытки довести до людей истину об этой войне привели к человеческим жертвам, меня уже окрестили человеком «с кровью на руках». Это одно из заявлений, какие любят безответственные люди, оно широко распространено, но не имеет никаких оснований. И самое зловещее то, как его подхватили другие комментаторы: они не только заявляли об этом как о доказанном факте, но и считали, что это точная формулировка изначального заявления. Но ни то, ни другое неверно. Посмотрите снова на слова адмирала Маллена. Он сказал: «На их руках, возможно, уже есть кровь…» Слова «их» и «возможно» быстро вырезаются нашими очень массовыми медиа, и внезапно оказывается, что «у Джулиана Ассанжа руки в крови». Таким образом первоначальная неправда порождает еще более явную неправду, пока в конце концов людей не принудят без всяких возражений принять не просто вымысел, но вымысел на базе прошлого вымысла.

Мы настолько привыкли к этим процедурам, что считаем их совершенно нормальными. Хотя они чудовищны. Если я захотел бы, я мог бы целыми днями развеивать вымыслы и врагов, и друзей. Выходит, что никто — ни из врагов, ни из друзей — не способен противостоять отравляющей силе лжи. Конечно, это не только моя проблема. И я начинаю испытывать сочувствие ко всем людям, которые по своей глупости или в силу тщеславия вообразили, будто на виду у публики можно жить спокойной, полноценной жизнью. Эта битва проиграна изначально. Ты вынужден жить как диккенсовские жалкие клерки, погрязшие в крючкотворстве, при этом доказательства могут накапливаться и множиться, но вероятность, что тебе будет вынесен справедливый вердикт или что этот вердикт будет услышан, равна нулю. Такова моя жизнь сейчас, и я рассказываю вам о ней без всяких всхлипов. Все, что тебе остается, — прояснить факты и вновь забыться в своем деле во имя чего-то высшего.

Моя работа, если не считать беспощадной борьбы с банками, во многом касалась изобличения случаев кровопролития в современных войнах и вторжениях, поддержанных теми или иными государствами. Это колоссальная задача, и в конечном счете ее может выполнить до конца лишь общественность. Мы не публикуем сенсации, мы доставляем информацию, а вникнуть в эти данные и понять, что они значат, — задача отдельных людей, ученых, журналистов и адвокатов. И на это уйдет много лет. Наша совместная работа с газетами должна была стать толчком к этому: мы представили публике огромное количество материала. Так что же получается? Кровь обнаружена на наших руках и, наверное, на руках любопытствующей публики, а не на руках генералов и правителей, ведущих эти войны? Это вопрос для прозорливых умов. Я лишь скажу, что афганские и иракские архивы не могут принадлежать лишь армиям будущих победителей или злым диктаторам. Это не их собственность, это кирпичик в общечеловеческом доме. Может, Гейтсу и другим чиновникам и не нравится, что им не принадлежит эта реальность, но они и вправду не могут ею владеть, если только они и их напарники не хотят, чтобы современники и потомки называли их Большим Братом. Когда министра обороны Гейтса вынудили сказать правду, в письме сенату две недели спустя, 16 августа 2010 года, он проинформировал парламентариев, что «на данный момент, как показал анализ, от этого разглашения никакие источники разведывательной информации не пострадали и никакие разведывательные операции не раскрыты». Связь, которая предполагалась между мной и выражением «кровь на руках», оказалась фальшивой — по признанию самих авторов этих заявлений.

Если оставить в покое попытки увести всех по ложному следу и оклеветать меня, то эти архивы вносят важнейший вклад в понимание современного ведения войны. Они демонстрируют нам, как разворачивались реальные события на поле боя и как военные или СМИ преуменьшают значимость этих событий. В их сообщениях жертвы среди гражданского населения раз за разом занижаются или вовсе игнорируются. Но, как мне кажется, было бы правильно и нравственно — я сказал бы, это моральный долг каждого — изучить реальные полевые отчеты и сравнить их с тем, что говорится потом. Слишком часто убивают невинных людей, и никто этого не признает. Я уже приводил жуткий пример, когда военные, заподозрив, что в здании скрываются лидеры «Талибана», разбомбили этот дом, который, как выяснилось, был школой; во время той бомбежки погибли дети. Всю правду об этом случае можно было почерпнуть только из наших архивов. И я унесу с собой в могилу уверенность, что такая информация представляет чрезвычайный общественный интерес.

Приведу пример из иракских документов. В ноябре 2005 года морская пехота США начала операцию «Стальной занавес» в городе Хусайба и его окрестностях (это возле границы с Сирией). После семнадцатидневных боев Пентагон выпустил пресс-релиз, озаглавленный «Операция „Стальной занавес“ в районе границы Ирака и Сирии завершена». Можете проверить, он все еще висит на сайте Министерства обороны. После краткого изложения задач операции отмечается: «Официальные лица сообщают о гибели 10 морских пехотинцев в бою в ходе операции „Стальной занавес“. В общей сложности во время операции было уничтожено 139 террористов и задержано 256 террористов». В документе ничего не говорилось о жертвах среди гражданского населения. Этот пресс-релиз датирован 22 ноября 2005 года. А теперь поглядите на запись от 11 ноября 2005 года из иракских архивов, которая есть на нашем сайте: «<Патруль>, организованный в поддержку „Стального занавеса“, сообщил об обнаружении тел представителей гражданского населения, захороненных в трех (3) отдельных местах в Хусайбе. В <первом из них> были извлечены тела трех (3) женщин, трех (3) мужчин и одного (1) ребенка. Во <втором> были извлечены тела семерых (7) женщин и десяти (10) детей. В [третьем] было невозможно извлечь тело одного (1) ребенка… Соседи опознали все останки, и отец опознал останки ребенка, тело которого было невозможно извлечь. Все погибшие были обнаружены в зонах наступательных действий воздушного транспорта коалиционных сил 7 ноября 2005 года».

Нужно избегать собственных интерпретаций и позволить фактам говорить самим за себя. Журналистам было все сложнее действовать так, и в том числе поэтому столь болезненным стал вопрос об обработке информации. Нужно помнить, что WikiLeaks учился всему на ходу, и я уверен, что со временем мы стали работать лучше, особенно стали лучше обрабатывать начальные записи. Объемы информации были гигантскими, и, возможно, нам сперва не удавалось по-настоящему тщательно их редактировать, но мнимое беспокойство правительства США по поводу чисто гипотетического и недоказанного риска — это лишь нечестная попытка отвлечь общественность от реальной правды об афганской войне, раскрытой в наших документах.

Примерно тогда же вышла еще одна заметка, вводящая в заблуждение читателей. По словам ее автора, якобы я заявил, что мы не должны нести ответственности за жизнь и здоровье информаторов и что «они заслужили смерть». Это просто абсурдно. Я тогда сказал, что некоторые придерживаются такой точки зрения, но что мы сами при возможности будем редактировать документы, чтобы не подвергать людей неприятностям, при этом сохраняя суть события.

В ходе публикации архивов я понимал, что необходимость редактуры не должна быть оправданием для цензуры. Как мы видели в случае с министром обороны Гейтсом, заинтересованные стороны, то есть правительства западных стран, зачастую апеллируют к теме редактуры — или к липовой теме «крови на руках», — чтобы оправдать свое желание хранить документы в полной секретности. Вопреки требованиям ситуации, по сути, они требуют цензуры по политическим мотивам. И мое нежелание участвовать в этой пропагандистской войне привело к тому, что меня окрестили противником какой-либо редактуры. На самом же деле мы усердно редактировали документы с самого начала. Естественно, мы не были столь щепетильны, как правительства или тем более как Guardian и New York Times, но мы, как мне кажется, действовали благоразумно, и на данный момент никто не пострадал в результате наших публикаций.

Хотя мои взгляды с тех пор не поменялись, я еще перед публикацией материалов по Ираку предвидел, что миф о безрассудности WikiLeaks повредит нашей организации и нашей будущей работе. Если вы пытаетесь добиться чего-то действительно значительного, иногда следует учитывать требования момента, и поэтому я решил отредактировать иракские архивы куда более тщательно, чем все наши предыдущие публикации. Поскольку мы не имели собственных ресурсов для такой редактуры, а наши партнеры из СМИ отказывались помогать в этом, опасаясь брать на себя ответственность, мы написали программу, автоматически удалявшую из документов все имена и прочую идентифицирующую информацию. Я понимаю, что некоторые бездумно осудят меня за такие слова, но все же я считаю, что иракские материалы мы редактировали слишком серьезно. После того как эти материалы подтвердили, что американские военные были замешаны в пытках сотен иракских заключенных, произведенных местными ополченцами, Министерство обороны Дании решило расследовать действия своих собственных войск. Сперва они обратились в Пентагон и попросили полную версию тех записей, которые касались датских солдат. Пентагон тут же категорически отказал им, и тогда датчане попросили материал у нас. Мы его предоставили. Хотя некоторые люди отказываются это понимать, открытое правление имеет место лишь тогда, когда это реальная, практическая ценность, а не пустое упражнение в брендинге, и мое отношение к редактуре окрашено этими обстоятельствами.

Нам пришлось готовить иракские записи в атмосфере некоторой истерии, вызванной последствиями предыдущих сливов. Как я уже сказал, наши партнеры из газет трудились вяло, и их слегка потряс масштаб реакции на нашу предыдущую работу. Я уже видел такую ситуацию в СМИ: они жаждут больших новостей, но не способны справиться с общим напряжением, к которому приводят их действия. В основном журналисты — обычные парни, представители среднего класса; им хочется пойти домой к жене, обсудить будущую школу своих детей, а тут вдруг в их жизнь врывается слежка и даже судебное преследование. Большинство из них не готовы к подобным испытаниям просто в силу своего характера, поэтому и не способны справиться с новыми для них обстоятельствами. Однако иракские материалы были невероятно важны, и мне пришлось выдержать настоящую битву — особенно после шведских «сексуальных обвинений», — чтобы призвать партнеров к соблюдению обязательств и поддержанию своей репутации. Я уже видел признаки того, что им не хочется эти обязательства соблюдать. WikiLeaks начал готовить совместную пресс-конференцию, на которой мы должны были представить новые материалы. Мы пригласили к участию организацию «Бюро журналистских расследований», сотрудники которой тоже нервничали, а также участников проекта «Подсчет убитых в Ираке» и многих других, в том числе наших медиапартнеров. Колокольчик предупредительно звякнул — с предательством зачастую приходит не изумление, а узнавание, — когда журналист отдела новостей Guardian сообщил моей помощнице Саре Харрисон, что газета не хочет, чтобы ее представляли в качестве нашего партнера. Он попросил не размещать логотип Guardian на плакате, который мы хотели повесить на задней стене зала, за президиумом. Он добавил, что сам придет на мероприятие, но только как рядовой журналист.

Колокольчик уже не звякал, а звонил, настойчиво предупреждая: вот он, поджав хвост, заявляет, будто забрался на колокольню лишь для того, чтобы получше разглядеть идущего по улице человека. Журналист предупредил нас, что у New York Times и Der Spiegel аналогичное мнение: никаких логотипов, никаких «партнеров». Мы арендовали отель Riverbank неподалеку от моста Воксхолл в Лондоне, туда пришли сотни журналистов. Я привез из Штатов Дэниела Эллсберга, который сел вместе со мной в президиуме. Мы изложили информацию, а после этого дали кучу интервью. Несмотря на множество поводов для раздражения, которые по-настоящему взбесили нас лишь позже, мы подошли к публикации иракских документов с такой тщательностью, на которую были способны только мы. Нам казалось очень важным привлечь неправительственную организацию, поэтому как нельзя кстати оказалось внимание, проявленное к нам создателями «Подсчета убитых в Ираке», они с самого начала войны поразительно тщательно изучали жертвы среди мирного населения и выступали, опираясь на моральные принципы. Эти ребята помогли нам с автоматической системой редактуры для 400 тысяч документов. Правильным решением было также привлечь Le Monde, поскольку Франция в 2003 году отказалась от участия в этой войне и в результате пострадала. Сотрудничала с нами и испанская ежедневная газета El Pa?s. «Бюро журналистских расследований» из Лондона помогло нам подготовить документальные фильмы об иракских архивах для Channel 4 и «Аль-Джазиры». Мы и наши новые партнеры понимали: наши документы подкрепят общественное мнение, что война в Ираке — это катастрофа и угроза открытости. Американцы уже стали покидать Ирак, а многие западные страны вывели оттуда своих солдат годом ранее, и это открыло неправительственным организациям вроде «Репортеров без границ», «Международной амнистии» и хельсинкской группе «На страже прав человека» (Human Rights Watch) возможность изучать материалы и уже начать делать выводы на их основе.

Документы эти состояли из докладов американских солдат в Ираке о любых инцидентах, которые они считали достойными внимания. Там были все подробности: точное место, время, участвовавшие в инциденте подразделения, число убитых, раненых и задержанных, статус жертв — американских солдат, участников союзных сил, иракских войск, повстанцев, гражданских. Короче говоря, это была самая значительная и детализированная история войны — и не только иракской, а войны вообще.

Благодаря иракскому архиву были видны все проблемы войны как на уровне поминутных полевых отчетов, так и в целом, на уровне общей картины. Просматривая документы вместе с нашими партнерами-правозащитниками, мы обнаружили 15 тысяч жертв среди местного населения, о которых раньше никогда не сообщалось. Современная война — это не доведенные до совершенства, представляющие чудо новейших технологий орудия сверхъестественной точности. Пентагон усиленно стремится заставить нас всех поверить в эту сказку. Нет, современная война — все то же традиционное месиво крови, средоточие трагедий и несправедливости. Самолет-беспилотник можно очень точно навести на любой дом, но он не способен проверить, кто там внутри или кто только что вернулся из школы.

Иракские документы — а еще многие из них ждут пристального анализа — разоблачают опыт нарушений прав человека со стороны американцев, равно как и печальное состояние Ирака под властью Саддама. Когда-нибудь историки смогут сложить в одну картину поразительные детали повседневных жестокостей, из которых состояла та война, и наши публикации станут для них главным источником. Я гордился работой WikiLeaks, благодаря которой это стало возможно. Я позвонил матери в Австралию. Мы с ней часто разговаривали, но в тот момент было особенно здорово заглянуть туда, где все для меня началось.

Затем Ларри Кинг захотел взять интервью у меня и Дэниела Эллсберга. Предполагалось, что я расскажу о дневниках иракской войны, а Дэн — обо всей этой ситуации в исторической перспективе. Нам нужно было приехать в два часа ночи в международную студию CNN в Лондоне, чтобы выйти в эфир одновременно с Ларри Кингом в Нью-Йорке, и, ожидая этого времени, мы смотрели начало его передачи. Среди гостей оказалась бывшая подружка судьи Верховного суда Кларенса Томаса, поделившаяся очень нельстивыми воспоминаниями о времени, когда они встречались. Больше всего ее поражал карьеризм судьи, и она поделилась с Кингом своим возмущением: «Представляете, однажды он отправился давать интервью в два часа ночи!» Мы с Дэном переглянулись, посмотрели на часы и рассмеялись.

Все это время мысли об одном жизненном обстоятельстве очень тяготили и ум, и душу. И не только мой ум и душу, а всех, с кем мы работали. В тот момент именно эта тема больше всего занимала меня, и хотя мы продолжали выпускать материалы, заниматься какими-то другими делами на WikiLeaks, не прекращали публикации ни на один день, — именно шведское дело способствовало интересу СМИ к каждому нашему шагу, подпитывало волну бешеных спекуляций и дурных мнений обо мне и в конечном счете привело меня в тюрьму. До сих пор я держал свое мнение об этом при себе. Сама степень глубины злого умысла и беспринципности — что на самом деле породили дело против меня — не дает мне удержаться от гнева при рассказе о нем. Но я хочу проявить как можно больше понимания. Мои враги, которых внезапно стало очень много, отказывали мне в такой терпимости, и хотя я и не смогу одолеть их, я наверняка вправе не следовать их примеру.

В Швецию я отправился в августе 2010 года, когда обвинения Пентагона все еще стучали у меня в висках. Джефф Морелл, пресс-секретарь, выступил на брифинге и намекнул, что у WikiLeaks и конкретно у меня есть поводы для беспокойства: «Если действовать достойно — для них недостаточно хорошо, то мы выясним, какие у нас есть альтернативы, чтобы принудить их действовать достойно. Давайте на этом и остановимся». Когда на той же пресс-конференции Морелла спросили, будет ли подвергнут такому же принуждению наш партнер New York Times, он ответил: «Я не в курсе того, что New York Times считает себя их партнером… Я не в курсе того, обладают ли этими документами New York Times или другие издания». Яркая демонстрация исключительного единодушия Пентагона и Билла Келлера: пусть вся вина падет на WikiLeaks, пусть он горит синим пламенем, а медиапартнеры, опубликовавшие тот же самый материал, приобретают чудесный иммунитет от тех же драконовских законов. Поклонники Первой поправки вряд ли одобрили бы такое отношение к закону, однако слова Морелла доказывали, что «некоторые равнее других» и их права на свободу слова тоже резко отличаются от прав других. WikiLeaks вдруг стал шпионом, в отличие от газет — наших партнеров WikiLeaks не был компанией, к которой надо относиться как к издателю. И это абсурдное утверждение на глазах превращалось в прямую угрозу.

В то же время стало известно, что в Пентагоне создается рабочая группа из девяноста, а затем и ста двадцати человек, сосредоточенная исключительно на WikiLeaks и функционирующая круглосуточно семь дней в неделю. В группу входили также сотрудники ФБР и разведывательного управления Минобороны. Котелок закипел, и ряд американских политиков призвали устранить меня. Сара Пэйлин заявила, что меня нужно преследовать как собаку, а одна газета даже опубликовала иллюстрацию: я с нарисованной на лице мишенью.

Я не отказался от идеи найти тихую гавань, где мы могли бы заниматься своим делом в мире. Мне казалось, что один из вариантов — это Швеция. Она считалась независимой либеральной страной, закон о свободе информации был принят там еще в 1780х годах, а в конституции есть специальный длинный раздел, посвященный свободе прессы. Источники в Швеции защищены лучше, чем в большинстве стран мира: там действует право на анонимность и санкции для журналистов, пообещавших защиту людям, поделившимся с ними информацией в частном порядке, и не выполнивших это обещание. Чтобы получить защиту от предварительных запретов на публикацию чего-либо, необходимо иметь сертификат издателя и работать под началом официально зарегистрированного, ответственного редактора. Имея это в виду, я и отправился в Швецию, надеясь получить такой сертификат и в дальнейшем стать аккредитованным редактором. Для этого нужно иметь определенный доход, так что я согласился стать автором Expressen, крупнейшей шведской газеты.

Я надеялся, что мы сможем открыть журналистский филиал WikiLeaks в Стокгольме и начнем двигаться к этой модели. Таким образом, Швеция в тот момент представлялась мне и рабочей средой, и возможной безопасной гаванью; поэтому то, что случилось потом, имеет особенно горький привкус. Перед поездкой я, как обычно, договорился о приглашении выступить с лекцией; на этот раз меня пригласила политическая организация, известная как «Братство» — часть Христианско-социалистической демократической партии. Я приехал туда 11 августа. И сразу после прибытия один из наших источников в одной из западных разведок сообщил мне новости, подтверждающие то, на что уже намекала пресс-служба Пентагона. От него я узнал, что правительство США в частном порядке признало, будто меня будет трудно привлечь к ответственности, но уже обсуждает возможность «разобраться с тобой нелегально», как выразился мой источник. Далее он объяснил, что это означает: они будут собирать свидетельства об информации, каковой мы располагаем; любыми средствами откапывать какую-либо связь между рядовым Мэннингом и WikiLeaks; а если из этого ничего не выйдет, то могут подбросить наркотики, найти детскую порнографию в моих компьютерах или, наконец, впутать меня в дело об аморальном поведении.

Суть была в том, что физически мне ничего не угрожало. Я рассказал об этом Франку Ригеру, нашему стороннику в Берлине, а также техническому директору компании CryptoPhone, которая выпускает телефоны для надежной шифрованной связи, и он ответил, что подготовит пресс-релиз с этой информацией. Затем он прислал мне текст, и я собирался его отредактировать. Я планировал распространить релиз как можно быстрее, поскольку публиковать такие заявления, когда вред уже причинен или незаконный материал подброшен, нет никакого смысла. Я до сих пор сожалею, что не разослал его сразу же. В тот же день моя австралийская банковская карточка вдруг оказалась недействительной. Я вел себя чрезвычайно осторожно, даже мобильные телефоны включал лишь для получения сообщений. В общем, ситуация выглядела весьма дерганой. Но я выбросил все из головы и занялся своими задачами: мне надо было добиться редакторской позиции в Швеции.

Однажды вечером я отправился на ужин с друзьями и их знакомыми. Там были Дональд Бёстром, мой друг и очень опытный пятидесятилетний новостной журналист, а также еще один шведский журналист, американский журналист, занимавшийся расследованиями, и его подружка. Американец мне показался довольно скользким, с явно мутными связями, но девушка была мила, и я флиртовал с ней, пока Дональд стоял поодаль и хмурился. Потом Дональд посоветовал мне быть бдительнее, поскольку очень высока вероятность, что могут подкинуть «приманку». Помню, он пустился в подробный рассказ о том, как МОССАД захватил Вануну[49]. Полагаю, в тот момент, как бы это поскромнее сказать, меня больше волновала возможность заняться любовью, поэтому я просто отмахнулся от слов Дональда. Правда, вел я себя как человек опытный и знающий, как о себе позаботиться. Я столько времени был насторожен и совершенно подвинут на безопасности, что казалось, такое могло произойти с кем угодно, но только не со мной. Что тут скажешь, я колоссально поплатился за свою спесь, и ждать этой платы оставалось совсем недолго.

Парламентское приглашение, гарантировавшее мне безопасную поездку в Стокгольм, означало, что я нахожусь там под эгидой социал-демократов, а у многих из них есть связи с другими политическими группировками. Мне сказали, что я смогу пожить в квартире одной партийной активистки, которая куда-то уехала. Назовем ее А. Я поселился там, но прошло несколько дней, и хозяйка квартиры вернулась раньше запланированного. А. была официальным представителем партии и помогала договориться о моем приезде. У меня не было причин не доверять ей. И когда она сказала, что кровать только одна и поэтому не буду ли я против спать вместе с ней, у меня не было причин считать это чем-то большим, чем дружеское предложение. В общем, я согласился, и в ту ночь мы отправились в постель вместе.

Политические дела полны стресса, и я был рад вниманию улыбающихся и любвеобильных женщин, когда оно мне доставалось. Неловко говорить о таком, учитывая, что даже одинокий свободный мужчина вроде меня уже не считается галантным, если даже слегка упоминает о своих отношениях с женщиной. Или с женщинами. Короче говоря, ситуация не казалась мне слишком необычной, тем более было приятно отвлечься от всех проблем столь сурового для меня времени. Пентагон жаждал крови, и многие мои друзья, а возможно, и источники, как мне было известно, были напуганы, за многими велась слежка. Я отчаянно хотел защитить их и надеялся, что Стокгольм станет той тихой гаванью, которую я давно рисовал в своем воображении. Надо сказать, поначалу я слегка принял А. за неврастеничку. Но в ночи, проведенной с ней, не было ничего примечательного. Мы несколько раз занимались сексом, и на следующий день, казалось, все между нами было хорошо.

День или два спустя А. выступала на пресс-конференции, а после этого она отправилась на обед с другими журналистами и одной женщиной — назовем ее В., которая вроде бы помогала организовать ту пресс-конференцию и, как я помню, на ней был милый розовый свитер. Что касается этих женщин, то мне явно не светит титул ясновидца года — да и джентльмена года, — но ситуация казалась мне непринужденной и я ничего не подозревал, ничего не предчувствовал и меньше всего думал о каких-либо правонарушениях. В. сказала, что работает в Музее естественной истории, и предложила провести меня по закрытым для публики залам. Я согласился, и после обеда и краткого похода по магазинам за компьютерными деталями мы с ней отправились в музей. Некоторые сотрудники музея как будто знали ее. Мы побродили там, потом посмотрели фильм о подводной жизни, а затем разошлись по домам.

Тем вечером А. устроила вечеринку, где подавали лангустов — традиционное мероприятие в Швеции в это время года. Я пошел вместе с ней. Это было на следующий день после того, как я, по ее словам, изнасиловал ее. А. выглядела на вечеринке весьма радостной, смеялась и допоздна выпивала со мной, моими и ее друзьями. Мы вышли наружу, и она написала в Twitter, что общается «с самыми классными в мире ребятами». Стало очевидно — она рассказала людям, что мы переспали, и потом выяснилось, что она сфотографировала меня, спящего в ее постели, и выложила фотографию в Facebook. Я договорился переехать к парням из «Пиратской партии» — шведской политической партии, выступающей в числе прочего за реформу авторских прав, — однако А. настаивала, чтобы я продолжал жить с ней. Изначально мы договаривались, что я перееду к «пиратам», когда она возвратится из поездки, но она сказала, что все прекрасно, и я вернулся к ней. Так продолжалось еще пять ночей.

Какие-то вечера я проводил с В. Но А. по-прежнему работала со мной на политических встречах, в том числе на ужине с главой «Пиратской партии» Риком Фальвинге. Он предложил разместить у них сервер WikiLeaks — интересное предложение, поскольку в этом случае сайт получал политическую защиту и находился бы под эгидой «Пиратской партии». Еще одним вечером после церемонии награждения я встретился с В. и отправился с ней в ее дом в Энчёпинге, недалеко от Стокгольма. Наверное, подобное поведение может показаться довольно бесчувственным, без сомнения, так и есть — это мой недостаток, но все же не преступление. Я провел немало времени у А. и понимал, что оставаться дольше — не самая лучшая идея. Вспомните, я в то время был слегка параноидальным типом, часто менявшим свое местожительство, да и отношения с А. становились уже достоянием публики, кажется, этого она и хотела.

История с В. тоже ни к чему не привела. Она выглядела немного рассеянной, но той ночью в Энчёпинге, по-моему, мы просто отлично провели время, хотя едва ли стоило ожидать продолжения. Похоже, ее это тоже не особенно волновало. На следующее утро мы завтракали, а потом поехали на ее велосипеде на железнодорожную станцию. Она купила мне билет — очень мило с ее стороны, поскольку моя банковская карточка по-прежнему была заблокирована. Впрочем, я и без того всегда на мели. Она поцеловала меня на прощание и попросила позвонить ей из поезда. Просьбу я не выполнил, и этот звонок, которого я не сделал, оказался самым дорогостоящим в моей жизни. Я поехал в Союз журналистов, чтобы выяснить, можно ли туда вступить. Ведь, несмотря на все эти глупости личного свойства, я все-таки приехал в Стокгольм, пытаясь выстроить разноплановую юридическую защиту, позволяющую WikiLeaks вести дела оттуда, а мне — если повезет — жить без страха перед экстрадицией в США.

Как я уже говорил, я не особенно пользовался телефонами, хотя ношу с собой по нескольку штук. В какой-то момент у меня состоялся короткий разговор с В.: она позвонила, но аккумулятор телефона был почти разряжен, и он выключился, пока мы говорили. Моим вниманием полностью завладела международная обстановка, и, проводя время с этими женщинами, я не уделял им слишком много внимания и, самое главное, не звонил им. Конечно, я не в состоянии был до конца отвлечься от той ситуации, в которой оказался в последнее время из-за болезненной реакции Америки, со всеми этими угрозами и заявлениями в мой адрес. С моей стороны было непростительной ошибкой думать, что эти женщины поймут и простят, хотя они прекрасно знали — мы говорили об этом в течение недели, — что против WikiLeaks в Пентагоне работают сто двадцать человек. Я не был надежным парнем или хотя бы просто обходительным партнером в постели, что дало о себе знать. Хотя, может быть, все было подстроено с самого начала.

Однажды ночью, когда я еще жил у А., она не пришла домой и потом сказала, что переспала с журналистом, который пишет обо мне статью. Странно, подумал я, и кто же этот парень? Но я и сам не отличался большой преданностью, да и вообще отношения были явно легкомысленными. Все-таки утром в пятницу я заметил, что она ведет себя несколько странно. В тот же день мне позвонил Дональд Бёстром и рассказал: он только что говорил с А., а та только что говорила с В., заявившей, что находится в больнице. Должен сказать, я был совершенно озадачен. Эти девушки, оказывается, общаются, и одна из них в больнице? Мои телефоны были просто безнадежны, но я включил один из них, и мне снова дозвонился Дональд. По его словам, А. сказала что-то о В. в связи с полицией и анализом ДНК. «Что, черт возьми, происходит?» — спросил я. Затем я позвонил В., и она стала все отрицать, сказав, что упомянула о полиции лишь потому, что просила у них совета: какие анализы сдают при подозрении на венерическую болезнь.

Она потребовала, чтобы я тоже немедленно приехал и сдал анализы. Я ответил, что в тот день не могу, у меня серьезные дела, но приеду на следующий день, и она сказала, что не возражает. Затем она спросила меня, почему я позвонил — по собственному желанию или потому что поговорил с А.? На том этапе наших отношений все это выглядело просто нелепо. Дональд звонил мне снова и снова, рассказывая, что А. пытается прикрыть меня в этой ситуации с В., а я отвечал: «Ничего, все в порядке, я поговорил с В., и мы встречаемся завтра». Все это выглядело как минимум комично, но и чрезвычайно подозрительно. Шли часы, и сплетни распространялись. Я позвонил А. и спросил, что это за чушь с полицией. Она заявила, что я просто не понимаю шведскую жизнь: здесь принято обращаться в полицию за такими советами: о венерических болезнях и прочем — и в этом нет ничего такого, это вовсе не официальное обращение. Наверное, мне следовало бы с бо?льшим подозрением отнестись к происходящему, но я не чувствовал за собой никакого греха и совершенно не представлял, что же может произойти дальше с участием полиции.

Я решил поговорить с В. и все перепроверить; включив один из телефонов, я несколько раз набирал ее номер, но ответа не последовало. Мне нужно было побыть одному, так что я снял номер в гостинице и начал писать свою первую колонку для шведской газеты. Я только-только написал строчку о том, что первой жертвой войны стала истина, и зашел в Twitter. Там я увидел, что выдан ордер на мой арест за двойное изнасилование. Сперва мне пришло в голову, что это мусор из какого-то таблоида, полная выдумка. Даже рассердился: как низко эти газеты могут опуститься; насколько далеко они готовы пойти, на какую же клевету способны? Потом я увидел на сайте более серьезной газеты, что слухи об аресте — не вымысел, и вся моя вера на миг рухнула.

Придя в себя, я осознал, что заплатил за номер кредитной картой и что меня видели несколько людей. Мне пришлось быстро убраться оттуда, правильно оценить ситуацию и понять, что происходит. Не стоит забывать, каким параноиком я уже стал к тому моменту. Я не мог поверить, что А. и В. и вправду устроили это, и никогда не смогу понять, как же это вышло. Я выбрался из отеля и поехал на поезде к другу, который жил на севере Швеции. В полицию идти было невозможно, потому что я им не доверял: ведь вполне могла быть разыграна масштабная попытка поймать меня. Все казалось сюрреалистичным и совершенно неожиданным. И в тот момент было невозможно понять: это чья-то ловушка или просто ревность со стороны обиженных женщин? Потом, подумав немного и обсудив с друзьями, я пришел к выводу, что возможны обе версии, хотя понимал: верна какая-то одна.

Я не насиловал этих женщин и не представлял, что из происходившего между нами могло привести их к такой мысли. Может быть, это все-таки злой умысел? совместный план, чтобы заманить меня в засаду? или ужасное непонимание, возникшее между нами? Вполне возможно, я и шовинистская свинья по отношению к женщинам, но точно не насильник, и лишь совершенно извращенное понимание половых отношений может привести к выводу, что я виновен в изнасиловании. Они обе занимались со мной сексом по собственному желанию и с удовольствием откровенничали со мной после того. Вот и всё.

Но в современной Швеции это еще не всё. В некотором смысле справедливо считать Швецию страной, изолированной от остальной Европы. Она традиционно склонялась к нейтралитету, и это замкнутый мир с населением меньше десяти миллионов, в котором вся жизнь подчиняется влиятельным институциям Стокгольма. Швеция известна своей политической стабильностью и склонностью к консенсусу, отчасти благодаря доминированию Социал-демократической партии в национальной политике в течение большей части XX века. Но ситуация стала меняться, и не факт, что к лучшему. В 2001 году Швеция под руководством СДП отправила войска в Афганистан — первое почти за двести лет участие шведских войск в зарубежной военной операции. Это отход от их предшествующей политики нейтралитета в международных отношениях и знак растущей ориентации на Соединенные Штаты. В шифрограмме 09–141, которую мы опубликовали несколько позже, американский посол в Стокгольме четко дает понять, каковы масштабы американского давления — и насколько шведы готовы ему подчиняться — в области компьютерного файлообмена и государственного мониторинга компьютерного трафика. Что еще хуже, группа «На страже прав человека» в 2006 году опубликовала отчет с подробным анализом причастности шведских властей к нелегальному вывозу ЦРУ двух человек, попросивших политического убежища. Может, мне и не стоило удивляться, что, когда в декабре 2010 года меня арестовали в Лондоне, британская газета Independent сообщила, что шведское правительство уже вело с американцами неформальные переговоры об экстрадиции меня из Швеции в США.

Слаэс Боргстрём, адвокат А. и В., — представитель СДП по вопросам гендерного равенства; надо признать, Швеция — одна из немногих в мире стран, где оголтелый феминизм стал широко распространенной тенденцией. Ведь даже решение отправиться в Афганистан во многом было обусловлено феминистскими идеями: несмотря на традиционную антивоенную позицию женского движения, его представительницы по вполне понятным причинам порицали отношение талибов к женщинам и, что уже менее понятно, санкционировали бомбардировки как способ ему противостоять. Феминистки более старшего поколения серьезно заговорили о «государственном феминизме», и лишь совсем недавно, в феврале 2011 года, шведская пресса посмотрела на мое дело свежим взглядом, пытаясь понять, насколько все случившееся отражает их собственную систему и их собственные конфликты.

А. — честолюбивая политическая активистка, и это особенно привлекает внимание к ее делу. У нее неплохие связи в феминистском движении, как и среди социал-демократов: она была заметной фигурой в Broderskapsrorelsen, организации, пригласившей меня на выступление в августе. Кто бы ни раздувал это пламя, все это тут же привело к еще более мрачным событиям. Меня проинформировали, что А. удалила сообщения в Twitter обо мне. В последнем своем общедоступном сообщении 12 декабря 2010 года она писала:

Тошнит уже от всего, что происходит, это когда-нибудь кончится? В любом случае хочу сообщить теоретикам [заговора], что «другая» [В.] была столь же настойчива [как и А.].

Газета Expressen сообщила 10 марта 2011 года, что полицейский, первым допрашивавший В., был другом А. Между прочим, на следующий день после того, как они отправились в полицию, А. дала интервью этой газете, где совершенно отрицала, что она и В. боятся меня. Она сказала, что я отнюдь не жесток и что в обоих случаях секс имел место по обоюдному согласию. Из полицейского досье следует, что женщины не собирались подавать жалобу, а просто хотели получить совет относительно венерических болезней. Они сказали, что по телефону угрожали мне пойти в полицию, если я немедленно не сдам анализы. Их адвокат Слаэс Боргстрём заявил в статье, опубликованной в таблоиде Aftonbladet, что женщины пошли в полицию не с тем, чтобы заявить на меня, а чтобы заставить меня сдать анализы.

Но все не так просто. За несколько лет до нашей истории, в 2006 году, А. написала в блоге заметку под названием «Изнасилование?», в которой, обсуждая возможную ситуацию, ставит вопрос: бывают ли случаи, когда мужчину обвиняют в изнасиловании, даже если женщина начала заниматься сексом с ним по собственному желанию? Невзирая на требования протокола, полицейские не стенографировали допросы обеих женщин. Даже обвинитель Марианне Ню считает, что запись допросов вести нужно — она говорила об этом в замечаниях к новому закону о половых преступлениях. Как заявили полиции друзья В., она лишь собиралась узнать, может ли полиция заставить меня сдать анализы на ВИЧ. По словам одного из свидетелей, постоянно находившегося в контакте с В., ей казалось — еще до подачи жалобы в полицию, — что ее подстрекают к этому другие люди, у которых есть свои планы. Это противоречит словам А. в статье Expressen 21 августа 2010 года, где утверждается, что В. связалась с ней, потому что хотела подать жалобу в связи с изнасилованием, и что А. поддержала ее, поскольку у нее был аналогичный опыт. В СМИ попал не утвержденный В. протокол допроса; по ходу дела допрашивающий ее офицер вынужденно прервал беседу вскоре после начала, поскольку когда она услышала, что выдан ордер на мой арест, то никак не могла сосредоточиться. По словам ее друга М. Т., которого полиция допрашивала по тому же делу, В. казалось, что полиция и окружающие пытались внушить ей что-то.

Можно продолжать и продолжать, но я не стану. Здесь не место для подробного обоснования своей юридической позиции. Достаточно сказать, что, с моей точки зрения, обвинения были не только смехотворными, но и подлыми. Я подготовил по этому делу 46-страничный отчет с анализом всех заявлений и несоответствий. Это своего рода упражнение в научной журналистике, показывающее, как неправду можно скормить людям на всем протяжении коммуникационного трубопровода, а в результате абсолютная ложь ставит под угрозу жизнь человека.

Как я уже говорил, мне не светят награды за достойное поведение в ту неделю в Стокгольме, однако обвинения в изнасиловании — это клевета, погубившая уже целый год моей жизни и нанесшая немыслимый ущерб моему общественному положению. Если вспомнить, что работа, к которой я стремился всю жизнь, основана на принципах неподкупности и морали, то эта кампания против меня оказалась чрезвычайно полезной моим врагам. Я пишу эти строки в доме одного из своих поручителей, под надзором в английской сельской местности, а на моей ноге электронные кандалы. Такой электронный надзор используется с 1983 года, когда судья из Нью-Мексико по имени Джек Лав прочел комиксы, в которых злодей прикреплял к Человеку-Пауку устройство слежения. Моя жизнь, как и у Старого Блюи, о котором я рассказал в третьей главе, более причудлива, чем литературный вымысел. Мне не предъявили обвинения ни в каком преступлении, но, как и в случае манипуляций с «кровью на его руках», если вы введете в поисковике «Julian Assange rape», то получите порядка четырех миллионов ссылок. Обвинения в изнасиловании были выдвинуты, отозваны, а потом снова выдвинуты, и по ходу дела я уже стал преступником, человеком, совершившим ужасающий проступок: в августе 2010 года в Стокгольме вступил по согласию в сексуальную связь с двумя женщинами.

Они вознамерились пустить мне кровь, и это получилось. Я не буду больше выуживать детали — общую картину я описал подробно. Странно уделять столько времени в автобиографии столь дикому сюжету. Все это случилось, все это нужно обсуждать, но это не про меня. В лучший с профессиональной точки зрения год моей жизни мое внимание могли бы занять катастрофа поезда, внезапное принятие мормонства или еще какая-нибудь ничем не оправданная и невероятная история. Но нет, это было обвинение в двойном изнасиловании, и я описал все с той полнотой, какую эта ситуация заслуживает.

Моя повседневная работа шла своим чередом. Я оставался в Швеции больше месяца после того, как обвинения были зачитаны мне в первый раз, но ничего не происходило, казалось, моя персона совершенно не интересовала шведского обвинителя, поэтому я сел на самолет в Англию и вернулся к работе. Вскоре меня стал преследовать по пятам европейский ордер на арест. Именно тогда пришло время готовиться вместе с нашими дергаными партнерами из СМИ к публикации крупнейшего за всю мировую историю, запрещенного к разглашению информационного архива. Нас ждал наш «Кейблгейт».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.