Снова в боях
Снова в боях
После Вапнярки машина наконец выбралась из густой украинской грязи и быстро покатила по сухому, хорошо накатанному проселку. Впервые за всю дорогу за ней потянулся шлейф пыли.
Я улыбнулся: ничего не изменилось, все так же, как и во время последнего вылета, хотя и прошло больше двадцати дней. Тогда тоже при подходе к цели вместо луж на полях мы увидели под собой подсохшую землю, пыль на дорогах…
Из-за ранения я не летал с тех пор. Полк успел сменить два эродрома.едва поспевая за уходящей линией фронта. И все равно летать приходилось далеко. Через пять дней после того памятного боя у переправы через Днестр, 26 марта 1944 года, наши войска вышли к государственной границе СССР — реке Прут, а на следующий день река была форсирована. К 9 апреля на территории Румынии были форсированы реки Серет, Сучава, и фронт достиг предгорий Карпат, вплотную приблизился к городу Яссы. Дальнейшее наступление приостановилось, так как противник ввел в бой сильные резервы и в ряде мест предпринял контратаки…
Машина тем временем подъехала к полевой площадке, на которой расположился полк, и остановилась у землянки командного пункта. Я поднялся, потянулся, чтобы расправить мускулы, затекшие от длительного сидения на ящиках со штабным имуществом, и тут же увидел заходящую на посадку четверку истребителей. По номерам определил: Архипенко, Бургонов, Лусто… «Наши!» — схватил вещмешок, выпрыгнул из кузова и побежал к стоянке, туда, куда заруливали только что севшие самолеты. «Кто же четвертый?» — мучил меня вопрос. Номер самолета незнакомый — тринадцатый.
— Здравствуй, батя! — поздоровался на бегу с отцом Королева. — Где Виктор?
— Здравствуй. Там, — старик махнул рукой в сторону стоянки. — Под своим самолетом.
Я побежал дальше, хотя этого можно было и не делать: навстречу, к командному пункту, шли все летчики эскадрильи. Замедлил шаг, подошел к Архипенко.
— Товарищ командир, младший лейтенант Мариинский прибыл.
— Здоров, — Архипенко протянул руку. — Как, здеся, добрался? Обедал уже? Нет? Пойдем с нами.
— Вот вещмешок только отдам механикам.
— Давай сюда сидор-то, — взял вещмешок Виктор. — Сейчас мы это организуем. Петро! — окликнул он своего механика. — На сидор, отнеси на самолет!
Мы с Королевым немного отстали от остальных и некоторое время шли молча. Первым заговорил Виктор.
— Значит, снова вместе, — произнес он таким тоном, будто расстались мы не два дня, а по крайней мере два месяца назад. — Узнаешь местность?
— А как же! Да, а кто летел сейчас четвертый?
— Лебедев… Боев-то почти нет, вот и натаскивают его после перерыва.
Лебедев… Перерыв и в самом деле у него был солидный. Еще во время боев за Днепр, 24 октября 1943 года, он был сбит и выпрыгнул с парашютом на территории противника. Так доложили летчики, участвовавшие в том бою. О дальнейшей его судьбе ничего не было известно.
«Пропал без вести» — такое сообщение пошло по всем инстанциям. А в феврале он сам пришел на аэродром и рассказал, что в бою на его «Кобре» было перебито ножное управление, самолет свалился в штопор. Из-за малой высоты вывести из штопора не смог, выпрыгнул с парашютом. При приземлении — купол еще не успел полностью раскрыться — ударился о землю, потерял сознание. («Да… — подумал тогда каждый. — И полностью раскрытый парашют на таких не рассчитан…» Сергей имел рост добрых метр девяносто и был плотной комплекции.) Пришел в сознание, когда немцы уже отобрали у него документы и пистолет. Попал в плен… Но при переезде из Гуляй Поля сумел бежать и скрывался у колхозника Исакова в селе Фрейлебен до прихода частей Красной Армии. Затем вернулся в свой полк.
Примерно в те же дни в полк вернулся и Жора Ремез. Но у него все было просто. 17 декабря 1943 года его сбили. Выпрыгнул. Попал в плен. Бежал. Сражался в партизанском отряде — он и на аэродром пришел с немецкой винтовкой и с красной лентой, нашитой наискось на летный шлем. Принес справку от партизан, и его сразу стали брать на задания. А Лебедев… Проходил дополнительную проверку, потом возникали новые причины: не было самолетов, шли сильные бои…
— Лебедев? Ну, давно пора было летать ему! Жалко смотреть на него на аэродроме…
Наши войска продолжали вести наступательные действия. Они захватили плацдарм на правом берегу в излучине Днестра в районе Григориополь. С него и непосредственно угрожали Кишиневу. Здесь наступала 5-я гвардейская армия. Почти в то же время начала наступление на Яссы, в Румынии, 27-я армия. И тут и там требовалось прикрытие — контратаки противника поддерживались интенсивными действиями крупных групп бомбардировщиков, переброшенных сюда с аэродромов Крыма. Фашисты сконцентрировали здесь до тысячи двухсот самолетов, из них только истребителей более четырехсот пятидесяти. А 7-й истребительный авиакорпус, прикрывавший наступающие армии, имел в наличии к 1 апреля всего шестьдесят четыре боевых самолета…
Кроме того, гитлеровцы пользовались своей обычной тактикой — их самолеты могли часами не появляться над линией фронта. Но зато потом сотни бомбардировщиков и штурмовиков поднимались с близлежащих аэродромов и атаковали советские войска. А наши истребители могли быть над линией фронта лишь по десять минут: слишком далеко располагались их посадочные площадки. Из-за этого они вынуждены были действовать небольшими группами — по два, максимум по четыре самолета. Иногда собирались группы и побольше. Так, хоть и меньшими силами, достигалось почти непрерывное прикрытие наземных войск.
Корпус, которым командовал генерал Утин, действовал очень удачно. В апреле, проведя шестьдесят восемь воздушных боев, его летчики сбили сто восемьдесят немецких самолетов, потеряв при этом лишь семь.
Дело доходило до курьезов…
К линии фронта подходит фашистская армада. Сейчас гитлеровцы начнут бомбить и штурмовать наши войска. Советских истребителей в воздухе нет, зениток тоже нет в этом районе. Что делать?..
— Товарищ генерал, разрешите я их пугну! — обратился к командиру корпуса радист станции наведения.
— Как?! — удивился Утин.
— А я на их волне по-немецки передам, что наши в воздухе.
— Давай попробуй, — согласился генерал.
Радист бросился к микрофону. Рация, оказывается, у него уже была настроена на волну фашистских бомбардировщиков.
— Ахтунг, ахтунг! В воздухе четыре «Кобры».
Свершилось чудо. Даже не доходя до линии фронта, фашисты сбросили бомбы в расположение своих же войск и пикированием стали уходить обратно.
* * *
Королев после операции еще на задания не ходил, первые дни я был «на подхвате». Летал ведомым у Лусто, у Архипенко, потом мне самому дали ведомого Ипполитова. Я ничуть не обрадовался своему «производству» в ведущие. Ведомым у Королева я отлично себя чувствовал. Мне и раньше предлагали водить пару, но я отказывался. «До конца войны вдвоем пролетаем!» — говорил Виктору. Ведь последнее время понятия «ведущий» и «ведомый» для нас были очень условными. В бою каждый из нас бывал и ведущим и ведомым. А Ипполитов… Он же почти не летал на боевые задания: то самолетов не было, то его посылали за «ястребками» в тыл. Так и прошло время. Да и привычка к одиночным полетам, к тому, что надеяться можно только на свои силы… «Будет смотреть только себе под хвост… И ничего не увидит. Придется и за себя и за него смотреть…» — думал я, когда мы возвращались с командного пункта после получения задания, но сказал другое:
— Смотри, Иван! Идешь ведомым, так чтобы задняя полусфера была обеспечена. Мне некогда будет назад смотреть…
В этом полете на меня действительно возложили сложное задание. Ударную группу вел Фигичев. Я должен был парой ходить выше шестерки Фигичева на тысячу-полторы тысячи метров и обеспечить безопасность группы от внезапных атак «охотников».
— А я что, мне назад и положено смотреть…
— Держись на месте, чтобы я тебя всегда видел, — а то собьют и не увижу когда.
Конец разговора услышал Виктор.
— Куда идете-то? — Он не ходил на КП и не знал, какое нам поставили задание.
— За «охотниками» гоняться будем. Вот сюда, — я достал из-за голенища карту и показал на излучину Днестра, — Григориополь, Спея… — улыбнулся и добавил: — Здесь, в Буторах и в Григориополе я жил когда-то… В тридцатом — тридцать втором годах…
— Да, твою родину освободили уже, кажется?
— Давно! Дней десять прошло. Балту ж седьмого освободили, а потом и Ананьев.
— Съездишь туда?
— Когда же ехать? Вон бои какие. Да и потом, — я вздохнул, — там у меня никого не осталось. Мать с братьями в Аркуле, на Вятке, живет…
По всему маршруту стояла ясная погода, но над целью пришлось немного снизиться. Ровный слой неплотных облаков простирался на высоте трех тысяч метров. Я парой ходил под самой кромкой, так, что даже задевал иногда свисающие лохмотья тумана. Иван держался хорошо. Хоть он летал до сих пор мало, но, видимо, учел и тот разговор в Никифоровке, и другие высказывания летчиков во время разборов полетов, и разговор с ведущим перед вылетом.
Фигичев ходил примерно на тысячу метров ниже. Немцы не появлялись. «Так, наверное, никого и не встретим», — подумалось, но вскоре рация наведения передала:
— Фигичев! Будьте внимательны. Иногда из-за облаков выходит пара «худых».
— Вас понял. Четверка, смотри там!
— Смотрю…
Еще две или три минуты прошло. Я проскочил свисающий клок облачности, оглянулся влево назад на Ипполитова. На месте. Вправо назад. Из-за одного только что пройденного облачка выскочил «Мессер» и стал пикировать на группу Фигичева. Мою пару он не видел.
— Вправо, Иван!
Я поймал «шмита» в прицел и под ракурсом примерно три четверти открыл огонь. Трасса прошла немного сзади мотора, прошила кабину и хвост «Ме-109». Но «Мессер» почему-то никак не реагировал на огонь. С тем же углом он продолжал пикировать к шестерке Фигичева.
— Фигичев, добей «худого»! К вам пикирует! «Этот не пропустит, добьет!» — передал я и стал оглядываться по сторонам: где-то рядом должен быть второй «Мессер». За первым больше не смотрел — там Фигичев.
За прошедшие два месяца летчики успели хорошо узнать своего нового командира полка. Начал он войну здесь, в Бессарабии, на границе. Служил в одном полку с Покрышкиным. Воевал и на «МиГ-3», и на «Ил-2», и на «И-16». Сбил десяток фашистов, больше пятисот боевых вылетов имеет, сотню автомашин сжег, шесть танков… Говорят, будто даже на «Мессере» ему приходилось летать… Конечно, добьет! Главное, не пропустить второго «шмита». А может, еще где-то пара или две ходит… Они ж не докладывают!
— Смотри, Иван, внимательно! Второй где-то ходит!
Я опускался метров на двести, чтобы лучше видеть нижнюю кромку, возвращался назад. Где лучше ходить? Под самой кромкой — видишь только ниже себя. Зато и тебя не атакуют сверху. Опустишься — лучше видишь, но окажешься под ударом выходящих из облаков фашистов. Чтобы уравнять возможности, нужно ходить на большей скорости. А это лишний расход горючего…
— Фигичев! Посматривайте вверх. Появится «худой», передайте! — Я решил остаться под самой кромкой облаков.
Однако фашисты больше не появлялись.
И вообще на несколько дней воздушные бои прекратились, хотя в тот день они были довольно жаркие. Вот незадолго до их вылета на задание с восьмеркой соседнего полка ходил Горегляд. В этом же районе они встретили сорок пять «Ю-87» и двух «Ме-109». Сбили тринадцать «лаптежников», а сами, целыми, вернулись на свой аэродром.
Но по возвращении домой я узнал печальную новость. Перед ними на задание вылетали парой Бекашонок и Кошельков. Вели бой с «Мессерами». Бекашонок сбил одного, Кошельков — двух «худых», но и сам погиб…
Похороны Николая Филипповича (так величали этого двадцатилетнего парня на траурном митинге, хотя раньше он был просто Колькой, Николаем), успевшего за короткий срок отличиться в воздушных боях, полностью заслонили собой воспоминания об этом рядовом вылете. Я даже не спросил, добил ли Фигичев того «Мессера», но через два дня меня подозвал на стоянке сам Фигичев. Он разговаривал с каким-то подполковником из штаба корпуса.
— Слушай, Мариинский, ты доложил тогда оперативному, что сбил «худого»? Вот когда из облачности он выскочил.
— Нет… Я же передал вам тогда, чтобы вы добили его, он к вам пикировал. А я искал второго…
— Чего его добивать было? Он так и пикировал мимо нас до самой земли. Видно, летчик убит был…
Вот подполковник говорит, «худой» упал.Утин сам видел, а никто не докладывает! Я тогда забыл сказать оперативному, не до того было…
— Так я же не видел, как он упал… Как я мог доложить? А раз не доложил, то и не послали никого за подтверждением…
— Ну ладно, иди…
— Чего он тебя? — спросил Виктор, когда я вернулся к самолету.
— Да, говорит, сбил я тогда «шмита»…
— Когда?
— Когда он группу водил. В тот день, когда Кошелькова сбили…
— Ты ж не говорил, что бой был? И не стрелял, пробовал только.
Я и в тот раз летал на самолете Виктора, и Королев видел, что оружейники вытряхнули только две стреляные гильзы от пушки и десятка полтора из пулеметов.
— Ты ж знаешь, я оружие не пробую. Зачем лишний расход? Карпушкин готовит, дай боже, безотказно. Несколько благодарностей получил… А тогда, какой бой… Выскочил «шмит» из облаков, дал очередь по нему, и все.
— Попал?
— Попасть-то попал, только он и не шевельнулся. Как пикировал до этого, так и дальше пошел, а Фигичев говорит, что он так в землю и спикировал, не выводил.
— А ты-то что, не видел?! — Королев от удивления даже приподнялся с чехлов, на которых он сидел под плоскостью: он привык, что его ведомый давно научился все замечать в бою.
— Некогда было за ним смотреть: второго искал. По одному ж они не ходят…
— А ведомый на что? Ипполитов должен был смотреть за вторым. А твое дело — бить, пока не увидишь, что тот готов.
— Ну, на него надеяться… Он же ни черта, наверное, не замечает еще в воздухе. Сам знаешь, в первых вылетах только хвост ведущего и видишь. В общем, с таким ведомым атакуй, а сам назад смотри, чтобы его еще не сбили.
— Учить нужно! Тебя-то учили.
— Учить… Сразу не научишь. Не один вылет нужен… А потом у него налет раз в десять больше моего. Не очень он моих советов послушает.
— Налет! У него налет в десять раз больше, зато боевой-то налет у тебя в сто раз больше… Ну, ладно. Через пару дней я летать начну. Пойдешь опять ведомым? — с хитрецой спросил Виктор. Он не сомневался, что я будут летать с ним, ему просто хотелось подковырнуть меня. Как, мол, новоиспеченный ведущий посмотрит на такое предложение.
— Какого черта?! Конечно!