МИРОВОЗЗРЕНИЕ. ОБЗОР ТВОРЧЕСТВА

МИРОВОЗЗРЕНИЕ. ОБЗОР ТВОРЧЕСТВА

Иван Александрович Ильин являлся государственником-правоведом, философом, литературным критиком, публицистом. В его творчестве раскрываются все наиболее важные пласты русского философствования первой половины XX века. Он принадлежал к когорте философов, приверженных российской идее, российской почве, много размышляющих о ней, не отделяющих своей судьбы от судьбы родины.

Философия Ильина глубоко полемична, она обращена не только к читателю, с которым Ильин ведет своеобразный доверительный, просветляющий разговор, но и ко многим философам, мыслителям, с которыми он ведет страстную, серьезную и всегда обоснованную цитатами полемику. Все его творчество проникнуто идей Православия. В своих религиозно-философских работах он решающую роль отводил духовному в человеке и в обществе, сформулировав «закон духовного достоинства».

Известность, как уже отмечалось, Ильину принесла его диссертация «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека». В своем предисловии Ильин писал: «В преддверии новых исканий и достижений, в борьбе за духовную чистоту, за подлинность опыта и предметность познания — философии естественно обращаться к своему прошлому для того, чтобы находить и его лучших созданиях вдохновение и напутствие. Истинно великое и значительное всегда остается очагом духа, способным зажечь новые огни и дающим знак о новых, грядущих победах». Общую за дачу своего исследования он видел в том, чтобы «найти доступ к научному знанию о сущности Бога и человека», что совпадало, по его мнению, с главной целью современной ему философии. В этой работе Иван Александрович показал и великолепное знание и понимание текстов Гегеля, эрудицию, и оригинальность самостоятельного хода мысли. Он смог подвести определенные итоги «возрождения» гегельянства в западной и отечественной философской мысли, не будучи при этом гегельянцем. Воздав должное своим предшественникам. Ильин все же выказал некоторое недовольство качеством этих работ, страдающих, по его мнению, от поверхностных и беспомощных знаний философии Гегеля. Не будучи гегельянцем, он все же считал, что истолкование гегелевской философии должно стать частью «пересмотра духовных основ современной культуры, обусловленного кризисным состоянием человеческого общества».

Как известно, основа философии Гегеля — тождество бытия и мышления, которое раскрывается путем диалектического процесса. Гегель полагал, что в основании всего лежит духовный принцип, в котором все вещи должны найти свое окончательное объяснение. Это единство самосознания, универсальный абсолютный разум, определяющий собой как законы космические, так и законы человеческого общения. Абсолютное, по мнению Гегеля, представляет собой идеальный логический процесс своего последовательного самораскрытия, достигающего своей конечной ступени в разумном существе — в человеке. Философия является целью мирового процесса, она есть самопознание абсолютного разума в человеке, задача ее — познание этого абсолютного.

Специфика трактовки Ильиным философии Гегеля основана на попытке органичного объединения трех «измерений» гегелевской философии: философского учения о конкретно- всеобщем, философского осмысления и воплощения Бога, философского учения о человеке. Свою задачу он видел не столько в текстологической реконструкции гегелевского учения, сколько в доказательстве того, что философский анализ Гегеля имеет своей целью раскрытие понятия «Бог», чему служит «прохождение» через множество оттенков движения мысли к «конкретному», а значит, бесконечному, завершенному, положительному, внутреннему, живому (согласно терминологии самого Гегеля) и т. д. единству. Внимательное изучение трудов Гегеля, их анализ позволили Ильину сделать вывод: «И вот эта объективная мысль как творческая объективность; эта „безусловная конкретность“, завершенная и самостоятельная; эта „вполне конкретная“ истина, но всей своей величайшей власти и мощи; этот создавший сам себя абсолютный организм смысла — являет собой природу самого Божества». Смысл учения Гегеля он видит в том, что «понятие, открывающееся спекулятивной мысли, есть само Божество, и что оно и есть единственная реальность».

И все же Ильин не считал диалектику Гегеля самым главным и высшим достижением его философии. Он прекрасно видел все упущения великого философа. И прежде всего это панлогизм («панэпистемизм», в терминологии Ильина), то есть стремление разложить все по полочкам понятийного мышления, а также абсурдность метода постижения истины системой категорий. Мир, замечает он, — с его злом, относительностью, хаосом, — не поддался силе всеобщего, силе понятия. Цитируя тексты самого Гегеля, Ильин доказал растерянность великого мыслителя перед неодолимостью мира «неистинных, дурных предметов» и перед злоключениями Идеи, погруженной в «злосчастную бездну» конкретно- эмпирического. Отмечая все это, Ильин все же не соглашался с теми философами, которые видели в учении Гегеля одни лишь слабости. Он писал: «Гневные выпады Артура Шопенгауэра против Гегеля несправедливы, ибо в действительности Гегель был прямой противоположностью того, что видел в нем желчный франкфуртский философ: перед ним действительно была „голова“, а никакой не „шарлатан“. Всю жизнь он оставался мучеником своего сверхсложного сражающегося с самим собой созерцания. Он честно старался сохранить верность своей панлогической концепции, которая открылась ему в 1800–1810 годах. Он видел, как она рушится, и не желал принять ее крушения, ибо для него это означало бы крушение Бога. Ему приходилось перестраиваться „на ходу“. Перед ним вследствие этого обнаруживались новые „выси“ и „глубины“, он незаметно пересматривал основное свое понятие разума, переходил от „панлогизма“ к „пантелеологизму“ и полагал, что первоначальная его познавательная идея успешно обоснована. Кризис этой идеи и всей его системы был велик и поучителен. Может быть, он ушел из жизни, не осмыслив и не высказав этого. Но, — уточняет Ильин, — нельзя сомневаться в предметности его созерцательной способности»[9].

Существенно расходились взгляды Ильина и Гегеля и на один из главнейших вопросов философии — смысл жизни. Для Гегеля жизнь — всего лишь один из узлов саморазвития логической идеи. Поэтому проблема смысла жизни его не волновала. Для Ильина жизнь — смысловой центр бытия. Главная цель жизни у него «именуется делом божьим на земле», то есть делом «религиозно-осмысленной культуры», свободно создаваемой людьми. Для Гегеля было важно осознание свободы, для Ильина — ее реализация в жизни индивида. Сначала «быть», потом «действовать» и только за тем «философствовать».

Он соглашался с Гегелем, что философия — это наука, но был убежден, что наука эта тождественна религии. Вывод этот Ильин обосновал в своей статье «Философия как духовное делание» (1915). «Философия, — утверждает он в ней — это знание истины, религия — вера в нее». В этой же статье Ильин определил три разновидности неофилософствования, иронизируя над ними. Первая — «софистическая апология сильного», то есть подмена очевидности авторитетом. Вторая — превращение философии в тайноведение. Здесь он, в свою очередь, отметил два варианта: в первом из них «владеющий тайной» от души старается передать ее своим адептам, но усилия его напрасны, ибо тайны нет: другой вариант — тайна остается сокрытой, и тайновидец не спешит, а порой и не в состоянии раскрыть ее (бывает, что он просто морочит голову и себе и другим). Третья — формальная игра в дефиниции и силлогизмы.

Доктор философских наук, писатель и публицист А.В.Гулыга в своей статье об Ильине писал: «Все три отмеченные Ильиным умственных порока — авторитетопоклонство, тайноведение, понятийное мозгоблудие — живут и поныне. Сарказм Ильина не потерял актуальности, как и его твердое убеждение в том, что истина существует и надо жить ради нее»[10].

Продолжая традиции русской философии. Ильин создает собственное учение. Учение это отличает подлинная доступность (его труды не перегружены чисто теоретическими философскими выкладками, научными терминами). Его занимают темы, определяющие жизнь любого человека: любовь, вера, родина, смысл жизни, добро и зло… Ильину удалось совершить невозможное — рассказать о русской душе на языке философии. Он создал феноменологию души, особый категорийный строй: совестная интуиция, просветленная чувственность, предметная очевидность, философский акт и др. Свои задачи Ильин при этом определил так: «…я пытаюсь заткать ткань новой философии, насквозь христианской по духу и стилю, но совершенно свободной от псевдофилософского отвлеченного пустословия. Здесь нет совсем и интеллигентского „богословствования“ наподобие Бердяева — Булгакова — Карсавина и прочих дилетантствующих ересиархов… Это — философия простая, тихая, доступная каждому, рожденная главным органом Православного Христианства — созерцающим сердцем, но не подчеркивающая на каждом шагу своей „школы“. Евангельская совесть — вот ее источник»[11]. Ильин обращается к читателям статьи с вопросом: откуда известно, что изучаемый предмет систематичен и живет по законам человеческой логики (пусть и диалектической)? Неужели, пишет он, шапка определяет размер головы? Жалок и смешон, по его мнению, философ, воображающий себя бухгалтером, наводящим порядок в бумагах, или унтер-офицером, командующим шеренгой понятий. Он призывает честно и ответственно изучать предмет. Созерцание, утверждает он, — средство; очевидность — цель. Очевидность — вообще любимое слово, любимое понятие Ильина.

«Человек, никогда не переживший очевидности, не знающий, как слагается и проверяется это своеобразное переживание, и как оно внутренне „выглядит“ — создаст в теории познания только игру мертвыми понятиями и пустые конструкции… Акт очевидности требует от исследователя — дара созерцания и при том многообразного созерцания, способности к вчувствованию, глубокого чувства ответственности, искусства творческого сомнения и вопрошения, упорной воли к окончательному удостоверению и живой любви к предмету», — писал он в статье «Путь к очевидности».

Для Ильина очевидность — свет. В той же статье он уточняет: «…не всякая свеча дает нам очевидность. Бывают галлюцинации и миражи. Очевидность — это свет, исходящий из самого предмета, охватывающий нас предметной силой, покоряющий нас, к нему человек должен пробиться… Очевидность воодушевляет человека и просветляет душу. Она дает ему опору, позицию, характер. И вот он, здоровый и целостный. Любит то, чем живет, живет тем, что любит. За это борется до конца своих дней, и если он гибнет в борьбе, то гибнет как победитель».

Ильин никогда не признавал философии ради философии. Он писал только о том, что волновало его самого, чем жила русская общественность. Писал аргументированно и честно, не заискивая перед властями и мировыми авторитетами. Значительной интеллектуальной смелости потребовала от него работа, полемически направленная против толстовской философии непротивления «О сопротивлении злу силою». В ней он резко критиковал учение, оказавшее разлагающее воздействие на российскую интеллигенцию.

«Грозные судьбоносные события, постигшие нашу чудесную и несчастную Родину, опаляющим и очистительным огнем отозвались в наших душах. В этом огне горят все ложные основы, заблуждения и предрассудки, на которых строилась идеология прежней русской интеллигенции. На этих основах нельзя было строить Россию; эти предрассудки и заблуждения вели ее к разложению и гибели. В этом огне обновляется наше религиозное государственное служение, отверзаются наши духовные зеницы, закаляется наша любовь и воля. И первое, что возродится в нас через это, будет религиозная государственная мудрость восточного Православия и особенно русского Православия. Как обновившаяся икона являет царственные лики древнего письма, утраченные и забытые нами, но незримо присутствующие и не покидавшие нас, так в нашем новом видении и в волении да проглянет древняя мудрость и сила, которая вела наших предков и страну нашу святую Русь!» — этими словами он начал свою работу «О сопротивлении злу силою». Эти слова можно считать эпиграфом ко многим другим его сочинениям. Многие русские интеллигенты думали так же. И в то же время сама русская интеллигенция распространила в народе множество идеологических стереотипов и предрассудков, которые и привели Россию к глубочайшему кризису. Одним из таких серьезнейших предрассудков Ильин и считал толстовскую философию непротивления злу. Он решился написать научное исследование, в котором последовательно разобрал взгляды Толстого, подтверждая свои слова, свою критику цитатами из произведений самого Толстого.

Ильин дал довольно резкую оценку толстовству: «…проповедовался наивно- идиллический взгляд на человеческое существо, а черные бездны истории и души обходились и замалчивались. Производилось неверное межевание добра и зла: герои относились к злодеям; натуры безвольные, робкие, ипохондрические патриотически мертвенные, противогражданские — превозносились как добродетельные. Искренние наивности чередовались с нарочитыми парадоксами, возражения отводились как софизмы: несогласные и непокорные объявлялись людьми порочными, подкупными, своекорыстными, лицемерами… Так случилось, что учение графа Льва Толстого и его последователей привлекло к себе слабых и простодушных людей и, придавая себе ложную видимость согласия с духом Христова учения, отравляло русскую религиозную и политическую культуру».

Конечно, он понимал и признавал, что ни Толстой, ни его последователи не призывают к полному непротивлению — это было бы равносильно добровольному нравственному самоуничтожению. Толстовцы предлагали перенести борьбу со злом во внутренний мир человека, притом именно того человека, который эту борьбу ведет. Таким образом, толстовцы считали непротивление особым видом сопротивления, но только некоторыми, допустимыми с их точки зрения способами. Идея эта, подчеркивал Ильин, наследует традиции христианства. Однако, продолжал Иван Александрович, призывая любить врагов, Христос призывал любить врагов самого человека, а не врагов Божьих, попирающих божественное. Истолковывать христианский призыв к кротости, как призыв к безвольному созерцанию насилий и несправедливости, по мнению Ильина, противоестественно. Он отмечал, что ценность толстовского учения в том, что борется против увеличения зла в мире, против того, чтобы на зло отвечали еще большим злом. Между тем вопрос о зле и насилии не так прост. Толстой и его последователи употребляли термины «насилие» и «ненасилие» расплывчато и неточно, смешивая самые различные виды насилия с формами принуждения и самопринуждения. Ильин дал четкое, философски точное определение сущности зла, подчеркивая при этом, что насилие как таковое и есть зло, против которого необходимо бороться. Всякий человек, подчеркивает он, подвергшийся насилию, заслуживает сочувствия и помощи. Характеризуя основные признаки зла, Ильин отмечает его внешнюю агрессивность, лукавство и многообразие. Только наивный человек, поясняет он, может не замечать лукавства зла и полагать, что ему присуще простодушие, прямота и рыцарская корректность, что с ним можно договариваться, ожидая от него верности, лояльности и чувства долга.

Ильин утверждал, что на протяжении всей истории человечества в разные эпохи и в разных общинах лучшие люди гибли от насилия худших, и продолжалось это до тех пор, пока лучшие не решались дать худшим организованный достойный отпор. «Прав будет тот, — писал он, — кто оттолкнет от пропасти зазевавшегося путника, кто вырвет пузырек с ядом у ожесточившегося самоубийцы, кто вовремя ударит по руке прицеливающегося революционера, кто в последнюю минуту собьет с ног поджигателя, кто выгонит из храма кощунствующих бесстыдников, кто бросится с оружием на толпу солдат, насилующих девочку, кто свяжет невменяемого и укротит одержимого злодея».

И все же, оправдывая применение силы в защиту добра, Ильин предостерегает от возможности впасть в другую крайность — в признание допустимости любых средств для достижения благой цели. Нравственное достоинство цели ни в коем случае нельзя переносить на средства. Поэтому Ильин четко формулирует и условия, в которых применение силы оправданно. И прежде всего это определение зла по характеру совершаемых им поступков, а также волевое отношение к жизни, принятие ответственности за свое решение и действие и, наконец, последующее прижизненное нравственно- религиозное очищение. И все это при ясном осознании того, что в конкретных жизненных обстоятельствах бессильны мирные средства противления злу. «Сопротивляйтесь всегда любовию. — пишет он. — а) самосовершенствованием, в) духовным воспитанием других, с) мечом». Меч он поставил на третье место, после двух духовных факторов. Идею любви и меча Ильин связывал с древнерусскими традициями, с образами Михаила Архангела и Георгия Победоносца.

Есть у Ильина и еще одно важное возражение в адрес толстовства: «…когда моралист, отстаивающий идеи непротивления, — пишет он, — подходит к государственной, правовой и политической жизни, то здесь перед ним простирается сфера сплошного зла, насилия, грязи». Интерпретируя толстовцев, Ильин отмечает, что тут не может быть никакой сферы, где можно нести речь о правосознании, о различных нормальных, цивилизованных способах жизни. Духовная необходимость и духовная функция правосознания, по его мнению, от моралиста совершенно ускользают. Вместе с отвержением права отвергаются и «все оформленные правом установления, отношения или способы жизни: земельная собственность, наследование, деньги, которые „сами по себе суть зло“, иск, воинская повинность; суд и приговор — все это смывается потоком негодующего отрицания, иронического осмеяния, изобразительного опорочения. Все это заслуживает в глазах наивного и щеголяющего своей наивностью моралиста только осуждения, неприятия и стойкого пассивного сопротивления».

Это один из наиболее важных моментов в книге Ильина, действительно характеризующий российское моралистическое сознание. Для жизни российского общества испокон веков было характерно недоверие к правосознанию, к повседневной государственной жизни, к самозащите человека, к формам правозащитной и судебной деятельности. Ильин пишет: «Сентиментальный моралист не видит и не разумеет, что право есть не обходимый и священный атрибут человеческого духа; что каждое состояние человека есть видоизменение права и правоты; и что ограждать духовный расцвет человечества на земле невозможно вне принудительной общественной организации, вне закона, суда и меча. Здесь-то личный духовный опыт молчит, а сострадательная душа впадает в гнев и в „пророческое“ негодование. И в результате этого его учение окалывается разновидностью правового государственного и патриотического нигилизма». Сказано сильно, справедливо и, к сожалению, актуально до сих пор.

Абсолютно справедлива концепция Ильина и в отношении защиты правового государства и спокойствия граждан. Правовое государство вынуждено применять силу для того, чтобы противостоять тоталитаризму, фашизму; угрозе гражданской войны и т. п. Толстой и толстовцы, конечно же, правы — пока не уничтожена война, надо стремиться к ее преодолению. Но Ильин показывает губительную неравность положения наглого, авторитарного фашистского насилия, не знающего никаких препон и пределов, не ценящего человеческую жизнь, и либерального, мягкого правления, не связывающего себя установлениями права. Это одна из глубочайших дилемм и трагедий XX века. Оправданно ли, допустимо ли силой погасить небольшой очаг потенциальной гражданской войны, предотвращая его разрастание на всю страну, на мир? Спор философа Ильина и писателя Толстого так же актуален до сих пор, перейдя из XX в XXI век.

Через все эмигрантское творчество Ильина проходит одна тема — судьба России, ее потенциальное возрождение. Катастрофу семнадцатого года Ильин считал наиболее ярким проявлением кризиса всей мировой культуры. Судьба России — часть мировой судьбы. Потому все, что пишет Ильин о России и для России, приобретает общее, мировое значение.

В многочисленных статьях и лекциях он проповедовал мысль о том, что вынужденное пребывание на чужбине — наказание за содеянные грехи: «Ведь мы сами — живые куски нашей России, ведь это ее кровь тоскует в нас и скорбит; ведь это ее дух молится в нас и скорбит…» — писал он в статье «Родина и мы» в 1926 году. В этой же статье он писал, что нельзя оторваться от родины. «Можно жить на свете, не найдя своей родины, — мало ли их, безродных теперь; всюду они мутят, желая привить другим свое убожество. Но кто раз имел ее, тот никогда ее не потеряет, разве только предаст ее и не посмеет покаянно вернуться к ней… А нам всем Родина дала уже, дала раз навсегда, неумирающее и неистощающееся богатство, в нас самих укрытое, всюду нас сопровождающее — дар навеки…» Далее он анализирует причины гибели России, обозначает пути ее возрождения. По его мнению, Россию погубили бесчестие своекорыстие и смута, безрелигиозность и бесхарактерность. Возродиться же она может только честью, служением и верностью. «И какой бы строй ни установился в России, — пишет Ильин, — после перелома, какие бы люди ни оказались „во главе“, какие бы „программы“ ни восторжествовали. — Россия будет существовать, расти и цвести только тогда, если в ней воцарится дух чести, служения и верности; ибо дух бесчестия, жадности и предательства поведет ее опять по путям революции, распада, „переделов“, „социализма“ и „интернационализма“ — по путям позора и бесчестия».

Его вера в возрождение России была основана на твердой уверенности, что в основание русской истории, русского национального бытия положен Божий замысел. «Россия, — утверждал Ильин, — это прежде всего — живой сонм русских правдолюбцев, „прямых стоятелей“, верных Божьей правде». Россия, по его мнению, держалась и строилась памятью о Боге и пребыванием в Его живом и благодатном дуновении. Вот почему возрождение России Ильин непременно связывал с возрождением, прежде всего, духовности, православия.

Русская идея, по его мнению, выражает историческое своеобразие народа и в то же время — его историческое призвание. «Русская идея — есть идея сердца. Идея созерцающего сердца… Она утверждает, что главное в жизни есть любовь, и что именно любовью строится совместная жизнь на земле, ибо из любви родится вера и вся культура духа»[12]. Ильин полагал, что предрасположенность к чувству, сочувствию, доброте и есть живая сила русской души, русской истории. А путь духовного обновления — единственный путь спасения, вы ход из культурного кризиса человечества. Эти идеи он сформулировал в книге «Путь духовного обновления», выпушенной в Белграде в 1937 году.

Средствами духовного обновления Ильин считал веру, любовь, свободу, совесть, семью, родину, национализм, правосознание, государство и частную собственность. Каждому из этих понятий он посвятил отдельную главу книги.

Открывает книгу глава, о вере. Веру Ильин определяет как «главное и ведущее тяготение человека, определяющее его жизнь, его воззрения, его стремления и поступки». Без веры человек не может существовать. Ильин начинает разговор о вере с разбора проблемы истины и проблемы веры. Он констатирует: человек и человечество оперируют множеством истин. Мы знаем таблицу умножения, химические формулы, установленные законы логики, исторические факты. Мы исходим из того, что они верны, применяем их в жизни. И все же одно дело знать истину, другое — верить во что-то. Есть истины, не имеющие отношения к нашей душе. Но есть и такие, которые мы считаем самыми главными в своей жизни. И вот тогда мы и говорим, что обладаем верой. Здесь, пишет Ильин, реальный центр твоей жизни, тут твоя любовь, твое служение, тут ты идешь на жертвы. Вера, убежден он, живет в каждом человеке, просто иногда она дремлет в человеческой душе. Душа просыпается ото сна, когда случается жизненная буря, и жизнь человека меняется коренным образом. Он начинает понимать необходимость выбора, необходимость служения какой-то ценности.

Ильин четко разграничивал понятия «вера» и «верование». Верить можно во что угодно: в карты, науку, в вождей, в астрологические гороскопы. «Веруют же — далеко не все, ибо верование предполагает в человеке способность прилепиться душою (сердцем и волею, и делами) к тому, что действительно заслуживает веры, что дается людям в духовном опыте, что открывает им некий „путь к спасению“ (по слову Феофана Затворника)», — пишет Ильин. Вера может разъединять людей, верование — объединяет.

Изучая проблему знания и веры, он приводит множество выписок из сочинений ученых различных времен и народов, показывая, что все они так или иначе веровали в Бога и надеялись найти Бога, выстраивая картину мира.

«Религиозность, — пишет Ильин, — не есть какая-то человеческая „точка зрения“, или „миросозерцание“, или „догматически-послушное мышление и познание“. Нет, религиозность есть жизнь, целостная жизнь и при том творческая жизнь. Она есть новая реальность, состоявшаяся в человеческом мире для того, чтобы творчески вложиться в остальной мир».

Источник веры и религиозности — любовь. Ильин полагал, что это определяющая форма духовности, но проводил тонкое различие между инстинктивной и духовной любовью. Любовь, писал он, рожденная инстинктом, субъективна и не объяснима. Иногда — ослепление, всегда — идеализация. В основе любви духовной лежит восприятие совершенства, объективного идеала. Именно такая любовь и заложена в основу религиозного чувства.

Веровать и молиться можно только тому, что по доброй воле и искренне идет из глубины человеческого существа: любить можно только самому — искрение, по доброй воле, из глубины свободной души, утверждает Ильин в главе о свободе. Он различает свободу внешнюю и внутреннюю. Свобода, безусловно, важна для жизни человека в обществе. Но не менее значимы для жизни человека и идущие извне предписания и запрещения, поддержанные угрозой. А иногда и подкрепленные силой и принуждением. Ильин убежден, что в определенных отношениях сила и принуждение необходимы и даже полезны для человеческого общества. Самое главное — сохранить связь между верой и слободой. Он считал положительной свободой свободу, связанную с мобилизацией внутренних сил человека. Свободен, считает Ильин, не тот человек, который предоставлен сам себе, которому нет ни я чем никаких препятствий, так что он может делать все, что придет ему в голову. Нет, свободен тот, кто приобрел внутреннюю способность созидать свой дух из материала страстей и талантов, а значит, прежде всего владеть собою; способность жить и творить в сфере духовного опыта, добровольно, искренне и целостно присутствовать в своей любви и в своей вере.

Разновидностью внешней свободы Ильин считал политическую свободу. Человек является полномочным участником, соучастником, соустроителем, сораспоряжающимся во всех делах общества, и его внутренняя свобода ограждается необходимостью думать о других людях, об их свободе или несвободе, об их жизни и их поведении. Ильин делает парадоксальное заявление: политическая свобода предполагает в человеке, которому она дается, гораздо большую зрелость, чем свобода духа. Ибо когда человек занимается своими внутренними делами, то он верит себе и распоряжается собой. В области же политики существует вопрос не только о собственной, но и о чужой свободе. Согласно Ильину, между внутренней свободой и политической существует внутренняя связь. Политическая свобода теряет смысл и становится разрушительным началом при отсутствии внутренней свободы человека. Если человек не осознает себя в качестве духовного субъекта, внутренне свободного и самоуправляющегося, он не сумеет сохранить права политической свободы. Особое значение придавал Ильин семье, патриотизму, родине, собственности.

Патриотизм по Ильину тесно связан с национализмом. Национализм он трактовал как позитивное проявление национального духа. «…Любовь к своему народу не есть неизбежно ненависть к другим народам; самоутверждение не есть непременно нападение; отстаивание своего совсем не означает завоевывание чужого. И таким образом национализм и патриотизм становятся явлениями высокого духа, а не порывами заносчивости, самомнения и кровопролитного варварства, как пытаются изобразить это иные современные публицисты, не помнящие родства и растерявшие национальный дух». Подобные мысли Ильин высказывал и в других своих работах. Так, в работе «Основы христианской культуры» он писал: «Истинный национализм есть не темная, антихристианская страсть, но духовный огонь, возводящий человека к жертвенному служению, а на род к духовному расцвету». Патриотизм в трактовке Ильина тесно связан с идеями православия. Он называл патриотизм высшей солидарностью, сплоченностью в духе любви к родине, творческим актом духовного самоопределения, верным перед лицом Божиим, утверждая, что только при таком понимании патриотизм и национализм могут раскрыться в их священном значении. Патриотизм, подчеркивал Ильин, живет лишь в той душе, для которой есть на земле нечто священное, и прежде всего святыни своего народа. Именно национальная духовная культура, по его мнению, есть то, за что и ради чего можно и должно любить свой народ, бороться и погибнуть за него. В ней сущность Родины, которую стоит любить больше себя.

Национализмом Ильин называл любовь к исторически-духовному облику своего народа, веру в его Богоблагодатную силу, волю к его творческому расцвету и созерцание своего народа перед лицом Божиим. Национализм же, полагал он, есть система поступков, вытекающих из этой любви, из этой веры, из этой воли и из этого созерцания.

Духовный творческий национализм, полагал Ильин, надо прививать с раннего детства. Большую роль в этом воспитании играет семья как священный союз, как часть общества, как первичное лоно человеческой культуры. Воспитанием в семье определяются в большей степени таланты и склонности человека, которые в будущем определят место этого человека в обществе. «Здесь пробуждаются и начинают развертываться дремлющие силы личной души; здесь ребенок научается любить (кого и как?), верить (во что?) и жертвовать (чему и чем?); здесь слагаются первые основы его характера; здесь открываются в душе ребенка главные источники его будущего счастья и несчастья; здесь ребенок становится маленьким человеком, из которого впоследствии развивается великая личность или, может быть, низкий проходимец». Поэтому Ильин подчеркивал, что воспитывать ребенка — значит заложить в нем основы духовного характера и довести его способности до самовоспитания. Основная же задача воспитания, по его мнению, состоит в том, чтобы ребенок получил доступ ко всем сферам духовного опыта; чтобы его духовное око открылось на все значительное и священное в жизни; чтобы сердце его, столь нежное и восприимчивое, научилось отзываться на всякое явление Божественного в мире и в людях. Душа ребенка, писал он, должна научиться воспринимать сквозь весь земной шум и сквозь всю неиссякаемую пошлость повседневной жизни священные следы и таинственные уроки Всевышнего, воспринимать их и следовать им, чтобы внемля им, всю жизнь «обновляться духом ума своего». Воспитание детей, уточнял Ильин, есть пробуждение их бессознательного чувствилища к национальному духовному опыту, укрепление их сердца, их воли, их воображения и их творческих замыслов: «…надо сделать так, чтобы все прекрасные предметы, впервые пробуждающие дух ребенка, вызывающие в нем умиление, восхищение, поклонение, чувство красоты, чувство чести, любознательность, великодушие, жажду подвига, волю к качеству — были национальными, у нас в России — национально-русскими; чтобы они почуяли в себе кровь и дух своих русских предков и приняли бы любовью и волею — всю историю, судьбу, путь и призвание своего народа, чтобы их душа отозвалась трепетом и умилением на дела и слова русских святых, героев, гениев и вождей». В особенности Ильин предлагал обогащать их следующими сокровищами: сокровищами родного языка, песни, молитвы, сказки, житиями святых и героев, поэзией, историей, гордостью за свою Армию как воплощение силы государства, храбрости народа, знанием территории своей страны как основы единения с родной землей, склонностью к добровольному творческому труду. Только таким образом, полагал Ильин, человечеству удастся соблюсти священное начало родины и в то же время одолеть соблазны — как больного национализма, так и всеразлагающего интернационализма.

Центральным вопросом для будущего возрождения России Ильин считал вопрос о собственности. И здесь он снова возвращался к духовному и недуховному пониманию человека. При духовном понимании человек — существо с бессмертной душой, творец. Он образует основу семьи, родины, нации, государства, сам становится источником духовной культуры. Бог, по мнению Ильина, возжигает на земле некий творческий очаг и возлагает на человека все функции сохранения мира и божественности как единого целого. Таким образом, основная задача духовного самосовершенствования человека — быть творческим огнем на земле. Но подобает ли творческому духовному центру иметь на земле прочное вещественное гнездо? Да, отвечает на этот вопрос Ильин, подобает, если это гнездо его жизни, любви, деторождения, труда и свободной инициативы. С его точки зрения частная собственность и есть живой очаг свободы, инициативы.

При недуховном понимании человека к нему относятся как к зверю, животному на том основании, что он, человек, работает с вещами, производит вещи, присваивает их себе. При таком подходе считается, что свобода, независимость совершенно не нужны, а частная собственность подлежит упразднению. Такие противоположные понимания человека приводят соответственно к противоположным выводам. В первом случае считается, что человек, обладающий частной собственностью, продолжает начинания Бога на земле. Во втором — полагают, что человека необходимо освободить от индивидуального способа жизни, от его личной отделенности, самодеятельности и самоценности. Ему придается статус лишь частички некоего большого целого, где он теряет свою уникальность, самостоятельность и самоценность. Такой подход был предложен коммунизмом.

Ильин, отвергая эти идеи, выдвигал аргументированные соображения, доказывающие историческую бесперспективность и ущербность коммунизма. Он выделяет шесть пунктов таких оснований.

1. «Коммунизм противоестественен», ибо коммунизм не приемлет индивидуального способа жизни, данного человеку от Бога. Он гасит личную инициативу на всех путях творчества человека.

2. «Коммунизм противообщественен», ибо в основе коммунизма лежит идея классовой ненависти, зависти, мести, идея вечной классовой борьбы пролетариата с непролетариями. И на этой идее коммунисты строят образование, воспитание, хозяйство, государство и армию. Идея всенародной солидарности и братства дискредитируется. Развивается преследование граждан, взаимное доносительство. Производится изъятие имущества, при котором недобросовестные грабят добросовестных.

Ильин вообще считал зависть основным источником бедствий. Он признает, что зависть не новое явление в истории, но только в XX веке зависть стала главным движущим фактором, руководящей лжеидеей мирового кризиса. «В наши дни, — пишет он в статье „Зависть как источник бедствий“, — зависть не только осознала себя, но и выговорила себя как доктрину, превратилась в мировой заговор (точнее — в несколько параллельных, мировых заговоров!) и она выработала программу, систему борьбы и организацию. Она становится основным побуждением народов или как бы тем отравленным воздухом, которым дышит современная масса». Ильин утверждает, что учение о противоположности и непримиримости социальных классов, желание перераспределения имущества, доктрина революционной мести в основании своем имеют все ту же человеческую зависть.

3. «Коммунизм осуществляет растрату сил». Человек, по мнению Ильина, изначально наделен творческой силой живого инстинкта, массой энергии, связанной с его внутренним сокровенным бытием. Коммунизм, вводя безнадежный способ хозяйствования и провозглашая его самым лучшим и продуктивным, подавляет и растрачивает реальную естественную жизненную энергию людей.

4. «Коммунизм, из-за его противоестественности, осуществим только при помощи системы террора».

5. «Коммунизм отнюдь не ведет к справедливости». Коммунисты полагают, что равенство означает справедливое устройство жизни. Однако на самом деле все люди от природы не равны, и уравнять их естественные свойства невозможно.

6. «Коммунизм отнюдь не освобождает людей. Он вводится принудительно и насильственно и для этого отменяет все жизненные права и свободы».

Ильин доказывает естественность частной собственности и безнадежность попытки освободиться от нее. Он прослеживает связь между индивидуальностью человека, частной собственностью и добротным трудом. Ильин утверждает, что только собственник обретает желание вложить в хозяйственный процесс свой труд, свои способности. Только частная собственность, ответственное к ней отношение приучает человека творчески любить труд, землю, свой очаг, родину. Государственный инстинкт человека, по мнению Ильина, тоже связан с развитием института частной собственности. Частная собственность породнена и с правосознанием, ибо только человек, приученный разделять «мое» и «твое», может строго следовать законам, определяющим их взаимоотношение. Кроме того, обогащаясь сам, собственник тем самым обогащает и свое окружение: богатеет народное хозяйство, возникает конкуренция собственников, которая, в конечном счете, идет на благо народа.

Ильин подчеркивает, что опасно не различие между богатым и бедным, а хозяйственная беспочвенность среди бедноты, творческая бесперспективность среди низшего имущественного слоя. Он предупреждал о порочности и пагубности коммунистического постулата, что ни «моего», ни «твоего» вообще не должно быть, что можно иметь только «общее», не имея «моего». «Если народы пойдут за этим зовом, то они скоро убедятся, что „общее“ без „моего“ есть „ничье“ и что до „ничьего“ — никому нет дела», — писал он.

Разрешение проблемы Ильин видел в построении такого строя, который бы сочетал строй частной собственности с «социальным» настроением души: свободное хозяйство с организованной братской справедливостью. Чувствовать и действовать социально, по Ильину, означает признавать на деле начало христианской любви и братства; руководиться не уравнивающей справедливостью («всем поровну»), а распределяющей («каждому — свое, кто чего заслужил»); это значит — оберегать слабых, нуждающихся, больных и беспомощных, связывать благополучие целого с благоденствием личности, и, наконец, будить и поощрять во всех слоях народа качественные, творческие силы человеческого инстинкта и духа.

Говоря о поисках нового социального понимания собственности. Ильин полагал, что оно будет исходить из древних христианских основ. Новые поколения, писал он, должны воспитываться в убеждении, что частная собственность не просто «право», а нравственно обязывающее право. Собственность, уточнял он, обязывает каждого к творческому использованию всех ее возможностей, к несению больших общественных тягот и государственных повинностей, к человеческому обхождению со всеми, кто так или иначе зависит от вечной власти собственника, к постоянной заботе о хозяйственно беспочвенных людях.

Частная собственность есть не только власть, но и свобода. Нельзя давать власть, не научив ею пользоваться, предупреждал Ильин: «Только сильный и духовно воспитанный дух сумеет верно разрешить проблему частной собственности и создать на ее основании цветущее и социальное хозяйство».

Ильин считал, что при решении вопроса о собственности огромную помощь может оказать борьба (сугубо лояльная, в пределах закона) за улучшение существующего законодательства. Сам он всегда был сторонником «естественного» права, которое дается человеку «от природы», связано с его совестью, сливается с моралью. Совестный акт для Ильина — важнейший компонент духовного обновления, В работе «О грядущей России» он писал: «От совестного акта не следует ожидать ни слов, ни суждений, ни изречений, ни формул. Совестный акт подобен скорее молнии, сверкающей из мрака, или мощному подземному толчку; как при землетрясении. Здесь нет по-человечески раскрытой разумности, но есть как бы некий ослепительный свет, озаряющий внутренние пространства души, от которого человек как бы мгновенно прозревает — ибо совесть есть состояние нравственной очевидности». Ильин называет европейское правосознание формальным, черствым и уравнительным, а русское — бесформенным, добродушным и справедливым. В уже упоминавшейся работе «Путь духовного обновления» он пишет: «Мало закона. Надо видеть живое событие. И далее, надо видеть сквозь закон: 1. Намерение законодателя и 2. Высшую цель права (свобода, мир, справедливость). Поэтому всякое применение закона предполагает в душе применяющего чиновника живое творческое правосознание». Закон формален, но его применение определено всей широтой духовной жизни: здесь и любовь, и вера, и чувство справедливости, и совестный акт.

Говоря о возрождении России. Ильин, безусловно, не мог обойти и такой важный вопрос, как государственное устройство, государственная форма возрожденной России. Государственной формой он называл «строй жизни и живую организацию народа». В статье «О государственной форме» Ильин подчеркивал, что народ должен сам понимать свой жизненный строй, чтобы уважать законы этого строя и вкладывать свою волю в эту организацию. Только «живое правосознание народа дает государственной форме осуществление, жизнь, силу»[13]. Именно от уровня народного правосознания, от исторически нажитого народом политического опыта, от силы и воли его национального характера, по мнению Ильина, и зависит государственная форма. При этом он подчеркивал, что каждому народу причитается своя, особая, соответствующая только ему государственная форма и конституция. И к решению этого вопроса Ильин призывал подходить очень осторожно, не навязывая всем народам какую-то одну, «наиболее прогрессивную» форму.

Какова бы ни была выбрана Россией государственная форма, по мнению Ильина, способность выстоять она обретала только в виде православной державы. Эти свои идеи он выразил и обосновал в статье «Что дало России Православное христианство?». В ней он утверждает, что православие привнесло в русский народ такое правосознание, которое срослось с сознанием нравственным. Потому и Государь воспринимался не как средоточие власти, а как исполнитель Божьей воли. В то же время сам монарх стремился служить Богу и народу, а не отдельным сословиям или группам людей, которые позднее стали именоваться партиями. Вот это взаимное нетягостное служение отличало монархию от разного рода демократических форм правления, закрепляющих фактическую власть меньшинства в виде удачливой или демагогической партии, группы, ибо партия — это часть, а не целое.

Оценивая положение России после революций 1917 года, анализируя их причины и последствия, он писал: «Пройдут годы национального опамятования, оседания, успокоения, уразумения, осведомления, восстановления элементарного правосознания, возврата к частной собственности, к началам чести и честности, к личной ответственности и лояльности, к чувству собственного достоинства, к неподкупности и самостоятельности мысли, прежде чем русский народ будет в состоянии произвести осмысленные и не погибельные политические выборы. А до тех пор его может повести только национальная, патриотическая, отнюдь не тоталитарная, но авторитарная — воспитывающая и возрождающая — диктатура» (статья «О государственной форме»).

Ильин был не только философом и правоведом. Высоко образованный, философ культуры, он не мог обойти вниманием художественное творчество. Его литературно- критические труды отличаются философской глубиной, острой наблюдательностью и независимостью. Отличительным качеством его критической манеры является сочетание эстетического анализа художественного произведения с духовно-религиозным анализом.

Особенностью духовного кризиса, достигшего в XX веке своего апогея, Ильин считал не просто утрату людьми веры в Бога, а активно отрицательное их отношение к самой идее Бога. Он утверждал, что «непросвещенные неверы» на протяжении нескольких последних веков всеми силами стремились не только скомпрометировать эту идею, но и одержать победу в борьбе с верующими. Все остальные разновидности кризиса (культурный, экономический, экологический и др.), по его мнению, являются лишь результатом духовного оскудения, начавшегося еще в эпоху Ренессанса, и широко развивающегося вследствие распространения в мире атеистических и материалистических доктрин, различных оккультных и теософских теорий.

Продолжением этих процессов Ильин считал начавшуюся в XIX веке эпоху оправдания дьявольского начала. Многие европейские писатели, композиторы в своем творчестве обратились к демонической теме, зачастую изображая демонов в привлекательном виде. Отчуждение от веры культуры и искусства в течение последних столетий привело к возникновению безбожного псевдоискусства с его похотливой разнузданностью, духовной бессодержательностью и нравственной пустотой. В подобном мнимоискусстве, создаваемом и распространяемом «беспочвенными людьми, забывшими о Боге», царит, по словам Ильина, безответственность и вседозволенность. По сути, это уже не искусство, а «чувственное марево», предназначенное для эротического возбуждения и праздного времяпрепровождения скучающих и сытых.