ОБРАТНО!
ОБРАТНО!
Когда к берегам норвежский викинг вновь пристанет?
Бьёрнстьерне Бьёрнсон
Свой исторический подвиг Нансен и Иохаисен ознаменовали торжественным пиршеством: хлебом с маслом, кусочком шоколада и горячей водой с творожным порошком. Затем они забрались в спальный мешок и позволили себе отдых "а час больше, чем обычно.
Во вторник 9 апреля 1895 года начался обратный поход к югу. Арктика, будто издеваясь, в тот день сменила гнев на милость. Ветер утих, и путь, стал гораздо лучше. Даже торосы и полыньи исчезали, уступая место ровным заснеженным полям.
Груз в нартах заметно облегчился, и тащить их стало легче. Собаки бежали резво. Не мудрено, что в один из таких переходов удалось осилить целых двадцать два километра. Редкостное достижение!
Все предвещало удачу. И вдруг случилась беда.
Да, то, что обычно является малозначащим пустяком, в условиях полярной пустыни стало сущей бедой: у путешественников остановились часы. Их забыли завести… Что было причиной — усталость? Или рассеянность, вызванная той же усталостью? Безразлично. Так или иначе, возможность точно определять свое местонахождение, была утеряна.
Чтобы, хоть приблизительно найти гринвичское время, теперь оставалось лишь одно средство: определить магнитное склонение и затем наудачу оценить расстояние, пройденное от того места, где экспедиция повернула назад и где в последний раз Нансен определял долготу.
Была, правда, и другая, более простая возможность: рассчитать гринвичское время по наблюдениям лунных расстояний. Однако, когда Нансен собрался сделать так, оказалось, что необходимые для расчетов таблицы забыты на "Фраме".
Ничего не оставалось, как прибегнуть к первому — более сложному способу. Пасхальное воскресенье четырнадцатого апреля прошло в этом занятии. Нансен забрался в спальный мешок, чтобы произвести там математические расчеты. Мешок был промерзший, одежда оледенелая, ее, как обычно, приходилось согревать своим телом. Одеревеневшими от холода пальцами перелистывал он логарифмические таблицы и решал на бумаге задачи со многими неизвестными. Только к концу дня закончилась эта работа. Все же Нансен был очень доволен: ему удалось более или менее точно исчислить время, и он поставил часы.
В тот же вечер путешественники отправились дальше на юг.
…Изо дня в день, из недели в неделю продолжалось одно и то же — борьба со льдами, вставшими дыбом. Собаки падали от изнурения. А усталые люди все шли и шли, мечтая о той минуте, когда ноги, наконец, коснутся твердой земли и глаза отдохнут на ее темном фоне от слепящей белизны снега.
Кончился апрель, настал май, а земли все еще не было. Нансен начал приходить в отчаяние. Четвертого мая он делает такую запись: "Нашим испытаниям, кажется, не будет конца. Чего бы я ни дал сейчас за то, чтобы ощутить под ногами твердую землю, иметь перед собой надежный путь, по которому можно было бы делать приличные дневные переходы, и освободиться от этих вечных опасений и сомнений, связанных с полыньями. Никто не знает, сколько еще затруднений могут они причинить и сколько разочарований придется нам перенести, прежде чем мы доберемся до суши. А тем временем число собак все убывает. Они делают свое дело, бедняги, насколько у них хватает сил, это верно; но что толку? Я так устал, что шатаюсь, идя на лыжах; упав, так бы, кажется, и остался лежать, не пытаясь встать".
Через неделю после этой печальной записи в упряжке Нансена осталось только три собаки. Верные своему долгу, они плелись вперед в изнеможении, падали и снова влачили свой непосильный груз.
Собак осталось так мало, что путешественники выбросили одни нарты.
С приближением лета полыньи встречались все чаще, снег стал рыхлым, тяжелым. Стоило лишь постоять на месте без лыж, и это грозило провалива-нием в сугробы по пояс. А прикреплять лыжи к ногам было нельзя, так как то и дело приходилось выволакивать застревавшие нарты. Ничего не оставалось, как безостановочно тащиться дальше и дальше.
Май был на исходе. И все еще ни малейшего намека на землю! Это было загадочным, непонятным.
"Терпенье, терпенье и еще раз терпенье!" — уговаривал себя Нансен.
Уже проглянуло солнце. Лучи его не вселяли обычной веры и надежды на лучшее будущее: снежные хлопья еще плясали в июньском небе.
Собак осталось только пять, и они голодали. Несчастные животные так хотели есть, что однажды растерзали брошенные лыжи и съели парусиновую упряжь.
И людям тоже начал грозить голод — провиант был уже на исходе. Нансен и Иохансен до предела сократили свой ежедневный паек.
Минуло три месяца после расставания с «Фра-мом». Когда же наступит конец блужданию по ледяной пустыне? Верен ли избранный путь — быть может, часы идут неверно и путают все расчеты?
Неотступная мысль преследует Нансена: где земля? Если даже предположить, что часы спешат на десять секунд, и тогда это за месяц даст разницу в расчетах только на шесть минут сорок секунд. В таком случае экспедиция находится на 1°40? восточнее, чем намечалось. А если предположить, что отклонение к востоку значительнее, то уже недалеко должна находиться Земля короля Оскара. С другой стороны, возможно, что дрейф оказал свое большое влияние, и тогда…
Градусы, минуты, секунды… Нансен старается ничего не упустить для точного вычисления широты и долготы. Днем в походе и даже ночью во сне его не покидает одна мысль: где земля? То был вопрос жизни и смерти.
Положение ухудшалось день ото дня, хотя раньше казалось, что хуже быть не может. Одна из любимых собак Нансена, Лисичка, совсем выбилась из сил, упала и не могла подняться на ноги; ничего не оставалось, как взвалить ее на нарты поверх груза. Когда Нансен ушел вперед искать дорогу, Иохансен умертвил ее.
Не в лучшем состояния находился другой четвероногий помощник, Стурревен, — он не только не имел сил тащить нарты, но вообще не мог двигаться самостоятельно: едва плелся, шатался, падал; все время нужно было ему помогать вставать, чтобы бедняга кое-как передвигал ноги. Некоторое время его везли на нартах, однако "а первой остановке и Стурревена пришлось убить.
Нансен записывает в тот день: "Итак, у меня остался один Кайфас, а у Иохансена — Харен и Сугген. Этих трех собак мы сможем прокормить двумя убитыми в течение десяти дней. Но как далеко за это время пройдем — одни боги ведают! Боюсь, что не очень далеко".
Теперь путешественники уже совсем не могли полагаться на своих четвероногих помощников, потому из собачьих упряжек они сделали лямки для самих себя.
В записях тех дней у них обоих появляются трагические ноты; однако ни один, ни другой не поддаются паническому настроению. И в этом тяжком положении они еще сохраняют веру в лучшее будущее. И в самых скверных обстоятельствах Нансен пытается даже шутить: "Остается утешать себя поговоркой: "Ночь всего темнее перед рассветом". Правда, все дело в том, чтобы знать, насколько темна наша ночь, а то она, безусловно, может стать еще темнее. Но мы возлагаем надежды на лето. С наступлением лета положение должно улучшиться".
Теперь путешественники еще более сократили свой паек. По утрам, съев лишь по маленькому кусочку сухого хлеба с пеммиканом, сразу отправлялись в дорогу. Только однажды удалось им убить пролетавшую кайру и двух глупышей — это очень на немного увеличило запас продовольствия. Долгая, старательная попытка наловить рыбу сетью не увенчалась успехом — в улове оказался один жалкий моллюск и несколько мелких рачков.
Так продолжалось до субботы двадцать второго июня. День этот оказался одним из самых знаменательных за все время возвращения с севера.
Еще вчера все представлялось в самом мрачном свете: путь казался невозможным, лед до отчаяния тяжелым, никаких видов на удачную охоту — вообще полная беда!
И вот жизнь вновь озарилась солнцем: Нансен и Иохансен лежали в спальном мешке сытые, довольные, предаваясь мечтам о счастливом будущем.
Одна маленькая случайность изменила все!
Как то было? Путешественники переплывали в каяках большую полынью. И вдруг вблизи вынырнул тюлень. Иохансен успел всадить в него пулю как раз, когда тюлень собирался исчезнуть. Этот первый и единственный морской зверь, виденный за все путешествие, продержался на воде ровно столько, сколько потребовалось, чтобы Нансен подцепил его багром.
Продовольствия и горючего теперь хватало на целый месяц!
Впервые за долгое время люди и собаки были сыты. Наконец стало возможным отдохнуть и спокойно поразмыслить о своем положении.
Невозможно так идти дальше — в том не было никакого сомнения. Надо отделаться от всего, без чего так или иначе можно обойтись, и затем двигаться как можно быстрее налегке, имея с собой самый умеренный запас продовольствия, каяки, ружья и необходимую одежду. Только таким образом можно достигнуть твердой земли раньше, чем будут съедены последние крохи.
Все казалось нужным, и не так-то легко было решить, с чем именно следует расстаться. Аптечка, запасные лыжи, гамаши, изношенное белье были выброшены. Палатка? С ней нельзя было расстаться. Когда дело дошло до спального мешка, то Нансен и Иохансен вздохнули: постоянно мокрый спальный мешок стал очень тяжелым, но без него обойтись было невозможно.
Произведя все эти реформы, путешественники связали вместе свои каяки, чтобы переправиться через длинное разводье. И тогда возник вопрос: а как поступить с собаками, каким образом захватить их с собой? Но те сами разрешили эту проблему — прыгнули на каяки и улеглись там так, будто ничего другого и не делали в своей жизни. Красавец Кайфас воссел на носу, а две другие устроились на корме.
Двадцать четвертого июня исполнилось два года, как «Фрам» покинул родину. Нансен и его спутник отметили этот день торжественным ужином: поджарили тюленью кровь с сахаром и сварили кисель из брусники. Праздник был полон мечтаний о лучших днях на родине.
Родина… Мысленным взором Нансен переносился туда, где лето было в разгаре, где все цвело — фиорд в Люсакере, наверно, сверкал под лучами жаркого солнца; на берегу его в туманную даль глядела она и с ней Лив. Какой стала девочка за прошедшие два года — совсем большой?
Стремление добраться домой было жгучим, непреодолимым. Оно заставляло мобилизовать все свои душевные и физические силы, чтобы двигаться дальше и дальше к югу — домой! То была высшая школа терпения и воспитания воли.
В начале июля полили дожди. Все было по-прежнему, важным событием явилось лишь то, что удалось подстрелить нескольких тюленей и медведей — пищи стало вдосталь! Тем не менее пришлось убить Харена — собаку, с которой Иохансен расстался с большой грустью. Верный, старательный Харен захирел так, что превратился в обузу. Теперь от всей своры ездовых ообак экспедиции остались только самые выносливые — Сугген и Кайфас. "Мы постараемся сохранить им жизнь как можно дольше", — записал Нансен в дневнике.
Поход продолжался. В небе пролетели розовые чайки — добрые вестники близкой земли.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.