Глава пятнадцатая ГОМЕОПАТИЧЕСКОЕ МИРОЗДАНИЕ
Глава пятнадцатая
ГОМЕОПАТИЧЕСКОЕ МИРОЗДАНИЕ
«Может быть, именно поэтому „Миллиард…“числился у нас всегда среди любимейших повестей — это был как бы кусочек нашей жизни, очень конкретной, очень личной жизни, наполненной совершенно конкретными людьми и реальными событиями. Как известно, нет ничего более приятного, как вспоминать благополучно миновавшие нас неприятности».
Б. Стругацкий. «Комментарии к пройденному»
«Телеграмма была от тёщи. „ВЫЛЕТАЕМ С БОБКОЙ ЗАВТРА ВСТРЕЧАЙТЕ РЕЙС 425 БОБКА МОЛЧИТ НАРУШАЕТ ГОМОЕПАТИЧЕСКОЕ МИРОЗДАНИЕ ЦЕЛУЮ МАМА“.
И ниже была приклеена полоска:
„ГОМЕОПАТИЧЕСКОЕ МИРОЗДАНИЕ ТАК“».
А. и Б. Стругацкие. «3а миллиард лет до конца света»
«…Белый июльский зной, небывалый за последние два столетия, затопил город. Ходили марева над раскаленными крышами, все окна в городе были распахнуты настежь, в жидкой тени изнемогающих деревьев потели и плавились старухи на скамеечках у подъездов».
Так начинается повесть «За миллиард лет до конца света» — точное отражение, настоящий символ всего периода 70-х в жизни АБС.
Группа учёных, знакомых или не знакомых друг с другом, живущих по соседству или просто в одном городе и занимающихся абсолютно не связанными между собой темами, вдруг — каждый в своей работе, но почти одновременно, — подходят к некому рубежу, к некой грани дозволенного, за которой открывается бездна. И тогда против них ополчается само мироздание, сам гомеостазис, то есть равновесие Вселенной. Бывает такое? Конечно, такого не бывает. И если кто-то пытался искать в повести научную логику, мы его поздравляем. Повесть совсем не про науку и не про учёных. Повесть просто о людях — о любых людях, которые впервые в жизни столкнулись с неодолимой силой. И вынуждены думать, как поступить. Вынуждены делать свой выбор.
Любимая тема Стругацких — проблема нравственного выбора — на этот раз обострена до предела и максимально приближена к простым сегодняшним будничным заботам каждого читателя. И конечно, за читателем остаётся право увидеть в книге и научную фантастику, и мистику и политику, или — самого себя, как в вогнутом зеркале с пугающим увеличением.
А есть и ещё вариант: увидеть в этой повести судьбу. Судьбу самих писателей, впервые так откровенно написавших о себе. Не было во всем их творческом наследии более автобиографичного произведения. И в этой праздничной безнадёжности, в этом победном крике отчаяния, в этой колоссальной трагедии обретения и скромной радости потерь — отразилась вся их собственная война… нет, не с Системой. Теперь уже не только с Системой, а именно с Мирозданием.
Поначалу пресловутое гомеостатическое мироздание воздействовало на братьев Стругацких — пардон за каламбур, — гомеопатически, то есть микродозами. Ну вот, хотя бы для примера.
В сентябре 1967 года они работают над «Гадкими лебедями».
«11.09 — Сделали 3 стр. черновика. Лопнула водяная труба, воды нет, и, говорят, два дня не будет. Творческое настроение упало.
12.09 — Сделали 7 стр. черновика. Вода пошла. Вечером сделали 2 стр.».
Именно с таких досадных мелочей всё и начиналось у персонажей «Миллиарда». А уж потом прилетали карлики, взрывались шаровые молнии, деревья прорастали сквозь асфальт в одночасье и приходили следователи из прокуратуры. У самих АБС обошлось без карликов и молний, да и взбесившиеся деревья их не донимали (о следователях — разговор особый). Но факторов, мешавших им работать, становилось всё больше и больше. И если в конце 60-х им просто тупо отказывали в публикациях или обкладывали в прессе, то начиная с 1970 года Мироздание стало проявлять фантазию: книги, выходящие за рубежом, болезни, семейные проблемы… А уж когда они разгадали эти козни и рискнули назвать вещи своими именами, написав повесть, по ним открыли огонь из главного калибра: разгон редакции, доносы, расторжение договоров, хирургическая операция, едва не завершившаяся трагически, погибшая плёнка фильма «Сталкер», развод дочери, отчисление из института сына, сердечный приступ, смерть матери, инфаркт…
В это можно верить или не верить. Можно обращаться за помощью к религии или к науке. А можно до последнего иронизировать надо всем. Одного нельзя — не обращать на это внимания, особенно если ты писатель и наблюдательность вкупе с талантом аналитика — твоё главное оружие. Справедливости ради заметим, что в ситуации повести гомеостатическому мирозданию глубоко наплевать, верят в него или не верят, оно просто предлагает играть по своим правилам. В жизни всё ещё хуже, гораздо хуже: жизнь вообще не предлагает играть, ни по каким правилам, и потому от реального давления не помогают ни логические выкладки, ни молитвы, ни упреждающая стрельба, ни самоирония…
Так можно ли говорить, что материал для повести дали сами судьбы АБС, все эти неслучайные случайности, перерастающие в закономерность? Однозначного ответа не будет.
БН подчеркивал всегда и теперь повторяет, что творчество их никакого отношения ко всем вышеперечисленным событиям не имело и гомеостатическое мироздание — не более чем литературный образ. АН придерживался более осторожного мнения и на прямые вопросы частенько отвечал, что да, конечно, испытывал он на себе давление, вполне загадочное и тем более сильное, чем серьёзнее становились их с братом замыслы.
И, следовательно, каждый читатель волен выбирать более симпатичную ему точку зрения. Лично я выбираю точку зрения АНа не потому, что настаиваю именно на ней, а потому что для написания биографической книги такая гипотеза намного продуктивнее. Так, например, когда академика Иосифа Самуиловича Шкловского спрашивали, действительно ли он убежден в нашем одиночестве во Вселенной, он отвечал, что нет, конечно — просто, отталкиваясь от подобного утверждения, наиболее удобно выстраивать доказательную базу.
И вот теперь, покончив с этим затянувшимся предисловием и приняв как данность существование коварного Мироздания, проанализируем 70-е годы в жизни АБС под этим углом зрения. «Бог суров, но не злонамерен», — остроумно сформулировал как-то Альберт Эйнштейн. Мы предположим, что всё-таки злонамерен.
Небывалый за последние два столетия зной, случился и в Москве, и в Питере летом 1972-го, то есть за два года до написания повести. Потом жара тоже была, но не такая. А в 1972-м, во-первых, термометр зашкаливал в тени за 35 неоднократно, а во-вторых, жара держалась с июня и по август, и потому запомнилась всем. Даже тем, кто на целый месяц уезжал куда-нибудь в отпуск — в более прохладный Крым или Сочи. Ну а пожары лесные были такими, что даже советские газеты замалчивать их не могли. Нелепо врать, когда по утрам граждане выглядывают в окошко, а там сизая дымка висит в спертом раскаленном воздухе, и всё вокруг пропахло торфяной гарью…
Однако начнем по порядку. С января не удастся — нет никаких записей, а практически весь февраль 1970-го АБС работают в Комарове над «Градом обреченным» (название следует читать архаично — через «е», а не через «ё», что всегда подчеркивали авторы, так как название они позаимствовали от картины Николая Рериха). Это их самый большой долгострой и вещь по определению обречЕнная на долгую (или вечную?) жизнь в темнице письменного стола.
Может быть, поэтому Мироздание воспринимает её спокойно, равнодушно.
А стоит им только в апреле там же начать придумывать «Малыша» — якобы проходную, совершенно никчемную вещицу, — и сразу у БНа болят зубы, ангина, простуда, и расстроенный АН бежит за водкой — какая уж тут работа! Приезжает Ада, они переключаются снова на «Град», и всё постепенно восстанавливается.
Работа над «Малышом» шла вообще необычайно туго. БН объясняет это сегодня очень просто: оба не хотели над ним работать. Хотели они писать «Град», но это ведь только для души, а надо было ещё РАБОТАТЬ, то есть писать нечто такое, что напечатают прямо сейчас. Нет, было бы совсем неправдой утверждать что «Малыш» написан только для денег. Они вдвоём вообще никогда и ничего не писали только для денег (хотя деньги, безусловно, были нужны). Писать и тут же публиковаться было необходимо, чтобы про них не забывали, чтобы самим знать сегодня, сейчас мнение современников о себе, чтобы оставаться на плаву в широком смысле, чтобы держать марку. Вот для чего писали «Малыша».
А получилась-то совершенно гениальная повесть. И это я не для красного словца, а со всей ответственностью. Во-первых, считаю так не я один, а во-вторых, объясняю. Да, это была первая из прочитанных мною книг АБС — «Полдень» плюс «Малыш», — но прошли годы, я перечитывал «Малыша» много раз, в том числе и совсем недавно. Впечатление менялось, но ни разу оно не тускнело. Более того, я, наконец, понял главное: если б не эта маленькая повесть, сам мир Полудня не произвел бы на меня того магического действия, «Малыш» был не просто важным, но обязательным дополнением к роману в рассказах. «Малыш» был настолько же лучше ярче, сильнее «Полдня», насколько «Полдень» превосходил «Туманность Андромеды». Потому что «Полдень» — всё-таки наивен, как все вещи ранних АБС со всем их шсетидесятническим коммунизмом (даже для читателя 1976 года); потому что «Полдень» — это всё-таки сборник, недостаточно ровный в своей фрагментарности; потому что «Полдень» местами (подчеркиваю — местами) слишком описателен, поверхностен и даже условен. А к моменту создания «Малыша» придуманный авторами мир доведён уже до такого совершенства, что никаких объяснений не требуется, Мы просто верим с первых страниц, что этот мир существует, что авторы сами жили в нём, а значит, и мы обязательно там окажемся. Стопроцентный эффект присутствия достигается благодаря высочайшей отточенности каждой фразы, благодаря кропотливому и последовательному выстраиванию этого мира в течение десяти лет и, наконец, благодаря завидной вере самих авторов в предлагаемые обстоятельства (строго по Станиславскому). «Малыш», на мой взгляд, лучшая повесть всего цикла, Более выразительного и точного портрета той будущей эпохи Стругацким уже не удастся создать, потому что в двух последних повестях о мире Полдня они столь же последовательно займутся саморазоблачением. «Жук в муравейнике» — тоже шедевр, но только очень грустный, а «Волны гасят ветер»… Впрочем, об этом позже.
И кстати, быть может, не случайно «Малыш» стал единственной повестью АБС, переделанной для профессиональной столичной сцены. Спектакль Центрального детского театра (1984) в постановке его главного режиссёра Алексея Владимировича Бородина, говорят, получился не самым удачным, продержался на подмостках всего несколько лет, зато был полностью записан на ТВ и несколько раз транслировался. И вообще важен сам факт, что режиссёр увидел в этой повести чёткую, мощную драматургию.
Итак, появление на свет «Малыша», этой «благословенной вершины, купающейся в лучах солнца» (говоря словами старого утописта Эдварда Беллами), не могло пройти незамеченным для Мироздания. Мироздание сопротивлялось.
«Малыш» был написан в пять заходов, Работа над ним заняла собою почти весь год (параллельно с «Градом»). Последняя точка в чистовике поставлена 6 ноября в Комарове. И тут же АБС напишут заявку на сборник в «МГ». Придумают ему название — «Неназначенные встречи», — и предложат включить туда «Дело об убийстве» (именно под таким названием хочется им переиздать «Отель…»), свежеиспечённого «Малыша» и не написанный ещё «Пикник на обочине». Тираж этого сборника придёт из типографии через десять лет — в конце октября 1980 года, но об этом отдельный большой разговор впереди. А пока заметим лишь, что с заявкой они явно погорячились и вконец расстроили Гомеостатическое Мироздание.
В тот же день в Москве старшая дочь АНа Наташа выходит замуж за Эдика Фошко. То, что отца нет на свадьбе, — это нормально. Такой уж он человек: взял и чисто по-абызовски «облокотился» на все общенародные праздники, на все юбилеи, семейные даты и прочие условности, включая похороны, свадьбы и рождения детей. В комментариях тут нуждается другое. Что даёт мне право рассматривать Наташин брак как наказание за победу над «Малышом» и смелую заявку? А вот что.
Ну да, девушке всего девятнадцать, и для родителей это шок, но на самом-то деле молодые любили друг друга, формально были уже взрослыми, и они ни в чем не ошиблись, они до сих пор счастливо живут вместе (с 1991 года в США). Эдуард Фошко — крупный специалист в области информационных технологий и успешный бизнесмен, но… Читатель всё ждёт подвоха. И правильно. Это сегодня он крупный специалист, а тогда был просто студентом — без денег и без всякой жилплощади. И вот в квартире у АНа снова такой до боли знакомый дурдом: комнат много, а жить негде. Молодые — отдельно, старики — отдельно, среднему поколению Аркадию и Лене — что осталось, но есть ещё Маша пятнадцати лет от роду, от Наташи её выперли, и она теперь ощущает себя где-то наравне с любимым пуделем Лелем — покормить и погулять не забывают, но, в общем, никому не нужна — хоть удавись.
И вот в такой обстановке они будут жить целый год. Выход один — новая квартира. На халяву — не дождёшься, надо покупать, но всё подорожало, а материальное положение уже далеко не лучшее. Все стоят на ушах — какая уж там работа? В Москве — никакой. АН будет охотно и подолгу пропадать в Ленинграде и Комарове, но не может же он перебраться туда насовсем. Впрочем, почему не может? Возможно, именно тогда подобная мысль посещает его впервые. А то и не впервые — всё-таки они оба в душе ленинградцы, петербуржцы… Но всё это мечты, а реальные московские проблемы всё давят, давят и давят…
Едва заканчивается ноябрь, АН снова в Ленинграде. Почти до самого Нового года они пишут в Комарове «Град обреченный». Тогда же возникают первые наброски «Пикника» — некий план по пунктам. Это серьезный вызов Мирозданию. Но ничего толком сделать в этот приезд не удастся.
В самом начале следующего, 1971 года выходит в «Детлите» многострадальный «Обитаемый остров», в набор его сдали ещё в июле 1970-го. Это была их последняя книга перед долгим-долгим перерывом. И кстати, последняя книга, которую ещё хоть где-то, по случаю можно было просто купить в книжном магазине. Дальше началась эпоха чёрных рынков и безумного дефицита на всё.
6 января АН с Леной в гостях у Биленкиных. К дню рождения Тани приготовлен традиционный и самый дорогой для всех друзей подарок — рукопись новой повести. Это — «Малыш».
А в феврале — опять Комарово. АН неважно чувствует себя: несколько раз, оставляя БНа в Доме творчества, ездит в город. 23 февраля, в День Советской Армии, в рабочем дневнике справа от обычных записей с ежедневным подсчётом написанных страниц рукой БНа сделана странная запись:
«Всё равно мне не дожить».
До чего? Имело это отношение к будущей повести? Возможно. Или к реальной жизни? Выглядит жутковато.
И тут на них сваливается сюрприз из Франкфурта — «Сказка о Тройке» в «Гранях». Несколько озверев, братья начинают работать над «Пикником» всё быстрее и быстрее и 4 апреля заканчивают черновик.
16 апреля в Москве АН едет к Вансловой за первой порцией редактуры по «Миссии тяготения» Холла Клемента (этот перевод он делал в одиночку) и потом жалуется в дневнике:
«Мне не везёт: третью книгу у Девиса перевожу, и третий раз получаю нахлобучку за стилистическую безграмотность авторов.
<…> Вижу, одобрения в ближайшее время не будет».
В общем, и с переводами — всё не слава богу.
В этот же день он сидит с «Трижды смертником», составляет для него список действующих лиц. Имеется в виду сценарий для «Молдовафильма» по заказу московского режиссёра Юрия Борецкого. АН ездил туда ещё в январе в надежде на фильм.
Вообще 1971 год отмечен немалым количеством всякой суеты, далёкой от литературы. И это несмотря на то что АБС работают, в первую голову, над одной из лучших, можно сказать, программных повестей — «Пикником», — а к тому же, как и год назад — над сокровенным и особо дорогим «Градом». В чём же дело? Предчувствие скорого безденежья? Или всё ещё катит их инерция того колоссального заряда, того невероятного фонтана идей и творческой энергии, что позволял в минувшие десять лет успевать ВСЁ? Наверно, и то, и другое,
А в целом — упрямая борьба с Мирозданием.
Сентябрь в Комарове: серьёзной работе посвящается только неделя, Потом и здесь начинается всяческая киночехарда:
«Предлагаем заявку на сценарий полнометражного научно-публицистического фильма-проблемы „Встреча миров“ (название условное).
Киноминиатюры „За успех!“, „Дьявольская шкатулка“, киноминиатюра „За проходной“, сюжет для т/ф „Выбор пал на Рыбкина“».
20 сентября АН уезжает в Москву, а через месяц уже назад. В Москве ему явно не сидится. В этот приезд они рванут и к 3 ноября поставят заветную точку (вернее, восклицательный знак) после тех самых слов, которые сегодня знает наизусть каждый уважающий себя поклонник АБС: «СЧАСТЬЕ ДЛЯ ВСЕХ, ДАРОМ, И ПУСТЬ НИКТО НЕ УЙДЁТ ОБИЖЕННЫЙ!» «Пикник на обочине» завершён.
Незадолго до этого, 30 октября в дневнике есть примечательная запись:
«Утверждаю, что к октябрю (30 окт) 1976 года не запустит и даже не построит Шахбазян никакого баллона, о котором стоило бы говорить, а в том поставит мне Адка бутылку хорошего коньяка».
И подпись: А. Стругацкий.
Юрий Левонович Шахбазян был старым другом БНа и Ады, а в то время — зав. отделом астрономической техники в ГАО. И речь у них шла о запуске стратосферного баллона с телескопом, каковой запуск в те годы и готовился. Аделаида Андреевна утверждала, что всё состоится строго по плану, АН же сильно сомневался в этой затее. И оказался прав. Однако записи о распитии бутылки в 1976 году найти не удалось.
А вот из письма БНа Борису Штерну (понятно, в ответ на комплименты):
«„Пикник“ и с нашей точки зрения получился довольно удачно (скажем, на „четверку“, если считать, что „Отель“ на тройку, а „Улитка“ на пятерку)».
Какая строгая самооценка! Не каждый с нею согласится. Я, например, не соглашусь: «Пикник», безусловно, одна из вершин творчества АБС, равновеликая и «Трудно быть богом», и «Улитке», и «Жуку в муравейнике». Но для понимания авторского взгляда на вещи эта фраза очень важна.
Тем временем «Малыш» (который по БНу вообще где-то между двойкой и тройкой) выходит в «Авроре» в четырёх номерах с августа по ноябрь. Это приятно — есть, что подарить друзьям.
Они ещё неделю проведут вместе, гуляя, болтая о политике, сочиняя письма — в Киев, например, по поводу экранизации «Понедельника». Потом, неожиданно вернувшись мыслями к давнему «Кракену», распишут нечто вроде плана, будут обсуждать новый сюжет — «Страшные события на рифе Октопус», хотя сам по себе топоним «риф Октопус» тоже уже весьма не нов. Но эти идеи ни во что серьёзное не выльются. А под конец они придумывают забавную пьесу о пресловутой mensura Zoili — тут уже последствия, как известно, будут, правда, через десять лет. А двумя днями позже появится запись:
«Пьеса о совести».
Всё та же или другая? Нет ответа.
10 ноября АН уедет, но 1 декабря ухитрится приехать ещё раз, чтобы снова поработать над «Градом» и даже над лёгкой переделкой «Гадких лебедей» с новым, якобы безобидным названием — «Время дождя». Ах, если б дело было в названии! Но последняя надежда ещё тлела. А где-то в ФРГ уже вертели в руках рукопись и прикидывали, куда бы её отдать, или уже решили куда и только размышляли, в какой номер…
Год кончается, квартирный вопрос решён. Найдены три тысячи рублей на аванс (изрядную часть занял у Манина, самого состоятельного тогда из друзей), получена рассрочка оставшейся суммы (что-то около двадцати тысяч) — на пятнадцать лет. Но сам переезд на новую квартиру словно бы и не имеет к АНу никакого отношения. До сего эпохального события остаётся какая-нибудь неделя, а он никуда не торопится. Странно. Дело, конечно, непростое, хлопотное, но ведь всё-таки радостное, а ему важнее быть в Ленинграде у БНа…
Разумеется, Новый год АН встретит в Москве, с семьей. Одновременно отмечается и новоселье — на последнем, шестнадцатом этаже высокого и длинного дома № 119 по проспекту Вернадского в двух шагах от метро «Юго-Западная». Вид оттуда открывается изумительный, особенно с балкона: на другой стороне улицы церковка, а дальше, за нею — кольцевая автодорога и леса, поля, речушки… В ясную погоду, наверно, можно разглядеть аэропорт Внуково, во всяком случае, как самолёты взлетают, видно хорошо. (Кстати, и этот вид из окна — с церковкой, и собственно дом Стругацкого, даже конкретно его подъезд и снаружи, и внутри — вошли в классику советского кино благодаря «Иронии судьбы» — Рязанов именно там всё это снимал.) Было немножко непривычно на новом месте, но вообще всем скорее нравится, и АН будет до самых последних дней любить и свою квартиру, и дом, и прилегающий к нему очень зелёный микрорайон. А главное, теперь у них с братом есть возможность работать в Москве. Правда, на следующий год они её никак не используют. Инерция? Или опять происки Мироздания?
Плодотворность работы в 1972-м оценить трудно. Записи в дневнике АНа коротки, нерегулярны, записи в рабочем дневнике — ещё более скупы и отрывочны.
Уже на Старый Новый год АБС в Комарове. Увлечённо делают сценарий «Понедельника» для киностудии Довженко. Вроде и денег обещали, и на фильм надежда есть, и получается неплохо — самим интересно.
21 января забавная запись:
«В магазине продаётся „Ойло Союзное“, 2 руб. с чем-то».
Вообще, эту восточную сладость с типично советским названием обычно именовали в женском роде — ойла союзная, но с лёгкой руки АБС после «Хромой судьбы» средний род становится общепринятым.
Расставшись в конце января, они встретятся только в начале апреля и с 12-го по 23-е будут писать «Град». Дело пойдёт хорошо, и отдохнув друг от друга меньше месяца, они откроют следующий раунд 21 мая. И вот 27 мая будет закончен черновик «Града обреченного» и даже проведён полный подсчёт по дням — как писался этот роман в шесть приёмов с 19 февраля 1970-го. Объём большой. Темпы впечатляющие. Ситуация непривычная. Получилось не просто здорово — очень здорово. Они сами так считают. А похвастаться практически некому. Ближайшим друзьям? Да стоит ли? Ведь на этот раз они писали свою новую вещь, напрочь забыв о цензуре. Даже ненормативная лексика мелькает, а уж «неуправляемые ассоциации» завели авторов так далеко, что впору отправлять роман сразу в «Посев».
И что это на них накатило?
Расслабившись после завершения, думали над сюжетом космического мультика, заявку на который подадут 10 августа под названием «По следам „Космического Негодяя“», явно напоминающем о песне Высоцкого. Разделили обязанности. АН стал писать сценарную разработку, БН правил «Пикник». Первые замечания из «МГ» уже поступили, и пока ещё казалось, что всё в пределах нормы.
3 июня АН уедет в Москву, и вот там уже станет ясно, что удачи кончились и в целом год не задался.
Жара, торфяная гарь, тяжкие думы и начало восьмилетней войны с «Молодой гвардией» за издание «Пикника». В июле придет седьмой номер «Авроры» с началом повести, журнал благополучно закончит публикацию к октябрю, но в «МГ» всё отложится на неопределённый срок, как и предупреждала Бела ещё на стадии заявки. Конечно, никто пока и не подозревает, как надолго это затянется, в кошмарном сне не придумаешь таких сроков, но предчувствие нехорошее уже есть, тягостно на душе у обоих авторов, погано.
БН летом не столько отдыхает, сколько помогает жене по её научным делам. Жара немилосердная, но он продолжает работать, словно всем назло.
Так же прямолинейно сопротивляется Мирозданию Аркадий: что-то пишет, что-то переводит с японского и английского, с кем-то встречается, особенно часто с Марианом Ткачёвым. Именно в начале 70-х давние знакомые становятся настоящими друзьями. Пожалуй, в этот период никого ближе у Аркадия не было. Они начинают играть в «Звёздную палату», учредив загадочный орган, в котором Мариан значится президентом, его жена Оксана — почему-то королевой, а Аркадий — канцлером. 12 октября 1972-го сделана первая запись в блокноте Ткачёва, под которой стоят обе подписи:
«Плод господина Президента зачислен в Звёздную палату в чине лейб-рядового».
Оксана ждет ребёнка, и до самого рождения мальчика Саши 20 мая 1973 года чины и звания его будут неуклонно расти вплоть до майора (независимо от пола). Новорожденный сразу станет полковником, ну и так далее…
Благодаря Ткачёву круг общения АНа в очередной раз расширяется, но в итоге — как обычно — происходит, выражаясь языком спортивным, частичная, но весьма значительная смена состава. В новой весёлой команде состоят: Владимир Брагин, работающий на ТВ; Александр Исаевич Калина, одессит, друг детства Марика, крупный инженер- изобретатель, в конце 70-х уехавший в Америку; Леонид Спекторов по кличке Дантон, искусствовед; Василий Георгиевич Загорский, первый секретарь Союза композиторов Молдавии, регулярно наезжающий в Москву; Владимир Яковлевич Лакшин, блестящий литературный критик; Юлий Крелин (настоящая фамилия — Крейндлин, да уж больно тяжело произносить!), хирург и писатель. Тут же следует назвать и некоторых персонажей, уже знакомых по прежним годам, но тоже входящих в круг постоянного общения Ткачёва, и потому теперь АН видится с ними чаще: Аркадий Арканов, Влад Чесноков, Мира Салганик, Михаил Ильинский, Алексей Симонов, Эмиль Левин, Георгий (Жорж) Садовников, Теодор Гладков. С этими людьми он частенько сиживал и ЦДЛ, а ввиду некоторой стеснённости в средствах всё больше и по квартирам, или в заведениях попроще — например, в знаменитой «антисоветской» шашлычной на Ленинградском проспекте напротив гостиницы «Советская» (откуда и название). Туда удобно было заходить после посещения Литфонда или какой-нибудь писательской квартиры в районе метро «Аэропорт», да и до Марикова дома на Малой Грузинской — тоже пешком дойти, У Марика он, как правило, и бывает. Нередко даже ночует у него. К себе не очень зовёт. Во-первых, далековато, а во-вторых, Лена всю эту компанию во главе с Мариком недолюбливает, полагает, что толку от них никакого — одно пьянство и пустые разговоры. Разговоры, быть может, и не пустые, а пьянство — это да. В отсутствии видимого противника, то есть без чётко поставленных литературных задач с конкретными сроками, соблазн просто посидеть за столом в хорошей компании весьма велик. Но мы рассказываем о лете 1972-го. Что можно пить в такую погоду? Наверно, только пиво или сухое вино из холодильника. В общем, они так и делали, но ближе к ночи всё же переходили и на крепкие напитки.
Однако и это не помогало. Время тянулось мучительно медленно, словно кто-то заколдовал его. Несколько раз АН даже поддается на уговоры и пробует прятаться от зноя на чьих-то дачах. Например, у тетки Марика в Одинцово (там сделана единственная фотография, где сидят рядом АН, Ткачёв и Арканов). Оказывается, за городом нисколько не легче: на дачах нет душа с горячей водой, зато свирепствуют мухи и комары.
Наконец, наступает осень и становится чуточку веселее. 23 сентября Марик во второй раз женится, теперь на совсем юной восемнадцатилетней Оксане — это в свои-то сорок девять! Оксана очень мила, она наполовину китаянка. Свадьбу играют скромную — в загсе у «Белорусской» и потом у Марика дома, но даже для такого скромного мероприятия Аркадий в своей футболке от тренировочного костюма выглядит как-то уж слишком эпатажно. Лена не сумела уговорить его надеть нормальную рубашку. Про галстук и речи не было. На старой квартире можно было хотя бы взять у Ильи Михайловича. А теперь никто не знает, есть ли вообще в доме такой предмет — мужской галстук. Но репрезентирует АНа то, что он, конечно, становится тамадой на празднике, выдает экспромты, в том числе и стихотворные. Например, в таком духе:
На оливу, сей символ старинный,
Не смотри однобоко и узко.
Что такое олива? Маслина.
Что такое маслина? Закуска.
Подобными виршами были исписаны все стены в кухне у Ткачева — по аналогии со знаменитым буфетом в ЦДЛ. Жаль, что после довольно скорого (в 1976-м) развода Ткачевых и ремонта всем было не до того, и надписи канули в Лету, как смытые волною рисунки на песке.
А тем временем (конец сентября — начало октября 1972-го) БН впервые едет за границу. Его пригласила в Польшу их переводчица и уже многолетний друг Ирена Левандовска. Тоже событие и, разумеется, приятное. Во-первых, сам факт, что выпускают, пусть хоть в братскую страну, а во-вторых, интересно же! Встречи в Варшаве в основном деловые — с издателями, точнее даже с бухгалтерами издательств. Ирена помогала собрать деньги со всех, кто был должен, а переводов к тому моменту накопилось уже много. Город тоже удалось посмотреть. Меж тем ни о какой перевозке валюты через границу не могло быть и речи. Да и какая валюта — злотые! Деньги надлежало тут же и потратить — на себя и на АНа (по возможности). Посоветовавшись, покупал что-то из одежды и обуви, а для себя — конечно, марки, чтобы деньги не пропали. Увлечение филателией ещё в 60-е было у БНа весьма серьёзным, а теперь он интуитивно или продуманно, но поступает мудро: марки — это грамотное вложение денег, перевод средств в некую универсальную валюту, легко перевозимую из страны в страну. Гонорары были не такими, чтобы на них жить, но всё-таки и не копеечными, тиражи-то в Польше совсем немаленькие: от 30 до 50 тысяч — это даже по советским понятиям нормально.
Обратно он едет, конечно, тоже через Москву, рассказывает о Варшаве АНу и друзьям, заходящим на огонёк. Хоть квартира и на окраине, но всё- таки у самого метро. Многие с удовольствием приезжают. Любопытно, что БН впервые видит эту квартиру именно осенью, правда, ещё по дороге туда.
Ну а почти сразу после отъезда БНа домой на них и сваливается знаменитая история с «Гадкими лебедями». Там же, в «Посеве», издают ещё и «Улитку», но это уже семечки. После «Лебедей» — пусть хоть всё издадут. Вот какая славная запись есть в дневнике:
«14.11.72 <…> Был у Ильина. Принял он меня любезно. Предложил писать протест. А наш протест насчёт СоТ остался у него, он его не передавал, лежит в моём досье. Досье претолстое. Намекнул, что окажет помощь с МолГв».
АН ощущает жуткую усталость и сбегает из Москвы вместе с Еленой Ильиничной в Малеевку. Там с 1 по 24 декабря он, не торопясь, занимается переводами, придумывает новый сюжет, названный после «Мальчик из преисподней», гуляют с Леной по зимнему лесу, они вместе выпивают по чуть-чуть и смотрят по вечерам кино. Семейная идиллия. Но на душе тревожно, ничего хорошего не ждёт АН от наступающего года.
В 1973-м первый приезд в Ленинград — в конце февраля, на неделю. Второй — через два месяца, ещё более скоропалительный. Но 23 апреля они успевают написать план «Миллиарда…».
«1. „Фауст, XX век“. Ад и рай пытаются прекратить развитие науки.
2. „За миллиард лет до конца света“ („до Страшного Суда“).
Диверсанты
Дьявол
Пришельцы
Спруты Спиридоны
Союз 9-ти
Вселенная…»
О как! За один день придумано всё: и название, и главная идея, и даже варианты объяснения происходящего с уже заложенной внутрь иронией. Особенно хороши спруты Спиридоны. Собственно, им и не надо было ничего придумывать, надо было просто записать не вчера возникшие ощущения. Ад и рай пытаются прекратить не развитие науки, а нагло и уже давно вмешиваются в их творческий процесс.
Как раз в этот период у АНа возникли известные обстоятельства, о которых мы вынужденно умолчим, но заметим, что именно они создали мощный фон, позволивший авторам предположить, что Мироздание больше не шутит, а бьёт по ним прямой наводкой и даже не из стрелкового оружия, а из каких-нибудь установок залпового огня. Надо бы залечь, затаиться, но они продолжают вести боевые действия, двигаясь мелкими перебежками вдоль линии фронта. Именно мелкими: там — неделя, там — вообще три дня. Меж тем написаны не только план, но и заявка на новую повесть — для «Авроры». Работать всерьёз мешает ещё слишком многое. Только 12 мая БН приезжает в Москву писать «Миллиард». Парадокс: такую ленинградскую повесть — начинать в Москве. Не иначе, пытались они перехитрить Мироздание, огорошить его первым опытом совместного творчества на новой квартире. Огорошили. Но выдержать удалось только девять дней.
И заметьте, как осторожно сообщает об этой работе БН, например, в письме Борису Штерну в начале июня:
«Будем писать новую повесть. Уже сейчас видно, что писать будет трудно — и сюжет не простой, и фон для нас необычный. Ладно — бог не выдаст, свинья не съест».
Следующая встреча состоится опять в Ленинграде, но уже для другого. АН нагрянул внезапно в 20-х числах июня и предложил срочно делать тот самый сценарий, придуманный в декабре. Якобы есть шанс запустить его в работу чуть ли не на «Мосфильме» (потом оказалось, что на Одесской киностудии, и деньги были получены именно оттуда). Идея увлекает обоих, и за три дня подробная разработка сценария готова.
А вообще лето в том году весьма бурное.
Маша поступает в Московский институт инженеров транспорта (МИИТ) — при поддержке Шилейко, который там преподаёт. Благополучно.
18 июля на свой сорокалетний юбилей приглашает в Переделкино самый знаменитый поэт в СССР — Евгений Евтушенко, приглашает АНа и, разумеется, Мариана Ткачёва, которого хорошо знает по своим поездкам во Вьетнам. Евтушенко и АН знакомы уже много лет, с большим пиететом относятся к творчеству друг друга, но встречаются редко — слишком разные круги общения, слишком разный образ жизни. Так было и в 60-е, и вплоть до последних дней АНа. Вот почему сегодня, когда я попросил Евгения Александровича поделиться воспоминаниями, он сначала был несколько озадачен, а потом предложил: «Давайте, я лучше напишу». И довольно скоро вручил мне два листа, исписанных размашистым почерком. Этот текст мне хочется привести здесь полностью.
«Антиоболваниватели»
Имена Аркадия и Бориса Стругацких останутся в истории отечественной и мировой литературы навсегда. И отнюдь не как имена писателей-фантастов, но как имена глубоких проницательных сатириков и реалистов-философов, изобразивших нашу эпоху метафорически. Как Джордж Оруэлл. Как Евгений Замятин. Как Рэй Брэдбери — в какой-то степени. Вспоминается «Улитка на склоне». Ею зачитывались ещё в журнале «Байкал» и в каком-то сборнике, с неё делали бесконечные копии, её добывали всеми правдами и неправдами. И повесть казалась загадочной, а сатира в ней мягкой, но на самом-то деле это было беспощадное разоблачение нашей сюрреалистической реальности, доходящей до идиотизма.
Совсем недавно мне рассказали, как в Йемене, когда он был разделён на два враждующих государства, в каждом из них сидел советский военный советник, инструктировавший местных, как лучше убивать друг друга. Знай я эту историю раньше, просто уверен, что рассказал бы её Аркадию, а он вместе с братом начал бы писать роман, наполняя сюжет их удвоенной безудержной фантазией.
Они предупреждали общество о многих его болезнях и опасностях, но общество — увы! — не всегда слышало их. И всё- таки что-то проникало в глубины сознания и подсознания современников, и если мы сегодня ещё не окончательно обыдиотились, несмотря на Ниагару ежедневной вульгарности и бесстыдства, низвергающуюся с телеэкранов и со страниц газет, то эта наша всё-таки неокончательная зомбизация — результат всходов тех семян, что проросли в душах лучших читателей Аркадия и Бориса. Их вклад в совесть отечества ещё неоценён, но философия завтрашнего мира будет — надеюсь! — основана не на «Ночном дозоре» — а на «Трудно быть богом», на «Сказке о Тройке», на той же «Улитке…». Дух отрезвляющих метафорических сатир этих больших писателей ещё поможет нам всем не превратиться в оруэлловскую «Animal farm». А, согласитесь, разве есть разница, под каким знаком она существует, хрюкает и размножается — под знаком капитализма или социализма?
Братья Стругацкие не требовали от нас беспрекословного «стругацкизма», но они были и останутся нашими любимыми учителями — антиоболванивателями.
На один манер постригаться, на пол смахивая мозги,
не позволят нам братья Стругацкие — оболванивания враги!
Ещё одним местом, где собирались в 70-х настоящие «враги оболванивания», была квартира Владимира Петровича Лукина в самом начале Ленинского проспекта. Лукин — будущий известный политик, ныне уполномоченный Президента РФ по правам человека, тогда был сотрудником Института США и Канады, куда АНа по чьей-то рекомендации привели поиски заработка — хоть какого-нибудь, хоть технического перевода! С работой ничего серьёзного не получилось, зато они оказались симпатичны друг другу и стали встречаться регулярно. У Лукина собиралась интереснейшая компания: давно любимый АБС поэт и исполнитель Юлий Ким; другой бард — один из самых знаменитых в будущем — Алик Городницкий; писатель, литературовед, а в дальнейшем и политик Юрий Карякин; выдающийся философ XX века Мераб Мамардашвили, явно родившийся не там и не тогда — тяжко ему было в Советском Союзе, где, кроме марксистско-ленинской, никакой другой философии не признавали… Ах, если бы хоть кто-то записывал тогда увлекательные беседы этих интеллектуалов! Одна надежда: может, в архивах КГБ сохранились записи? Это даже не шутка — квартиру Володи Лукина, после длительной командировки в Чехословакию попавшего в немилость, должны были прослушивать.
Вспоминает Владимир Петрович Лукин
«Их книги я начал читать чуть позже, чем они начали выходить, но всё же задолго до знакомства. Я не фанат фантастики и увлёкся ими не как фантастикой, а как социальной сатирой, облечённой в плоть фантастики, именно эта сторона меня интересовала, а не закрутки всяких технологий. Потом у нас были хорошие дружеские отношения, но как они с братом пишут — это был закрытый сюжет. Насколько я понимал, научная составляющая — это Борис, а литературная — Аркадий, хотя и догадывался, что всё сложнее. Тандем — это же не синхронное катание.
Аркадий не вводил Бориса в наш круг общения, я и видел-то младшего брата буквально пару раз. И не удивился бы, если б он сказал, что меня не знал. Но отзывался Аркадий о нём с большим пиететом — как о писателе и как о человеке.
Аркадий всегда держался очень естественно. На первый взгляд смотрелся таким рубахой-парнем, чуть-чуть грубоватым, даже чуть-чуть солдафонским, был у него этот жизненный опыт. Как-то я сказал ему: „Масло бери“. А он: „Да ты что! Я на него смотреть не могу…“ И рассказал, как во время службы на Дальнем Востоке они десять дней торчали на острове, а из всей еды у них был ящик сливочного масла, ну и ещё сырая рыба, которую ловили руками и ели… с маслом.
Сидим мы, как обычно, у меня — высокоумные философы, ведём очень умные разговоры о всяких страшно умных вещах. Аркадий как бы отсутствует, его как бы и нет. Или говорит: „Да ну вас, давайте лучше выпьем, давайте я вам анекдот расскажу…“ А потом я беру книжку и вижу, что всё, о чём мы говорили, уже давно ими написано. Нет, может быть, что-то и было написано после, по мотивам наших разговоров, но вообще для него это был пройденный этап. И что особенно важно, у них это всё написано легким, красивым, завлекательным стилем рядом с которым наши заковыристые крючковатые тексты не идут ни в какое сравнение.
С перестройкой у меня началась совсем другая жизнь, и в последние годы мы уже редко встречались. Правда, именно у Стругацкого я познакомился с Гайдаром. А сам Аркадий уже болел, это чувствовалось, он как-то заметно отяжелел во всём.
Нельзя сказать, что он всё хуже относился к своему здоровью — просто годы брали своё. Жизнь — это всегда испытание, а он как человек большой и сильный по своей конструкции, привык конкурировать даже с самим собой. Он с юных лет бегал на перегонки со своим организмом, словно испытывал: „Сколько я выдержу?“ И выдержал он больше, чем можно было себе представить.
Неправильно спрашивать, почему он пил. „Почему“ — слово неудачное в этом контексте. Есть некоторая предрасположенность, она может дополняться напряжёнными обстоятельствами жизни. А души у писателей — с тонкими струнами, и каждая прозвучавшая нота — это стресс, это реакция на грубое вмешательство в личную сферу, на внешнее давление, на чужую боль… И струны эти, чтобы они не лопались, чем-то смазывать надо постоянно. В России в качестве смазывателя тонких струн наиболее популярен именно этот химический препарат. Вот и Высоцкий пример тому же. С ним я тоже был знаком, но не так близко, и втроём мы не встречались никогда.
Когда мы часто собирались вместе, Аркадий ещё не разбавлял коньяк, ему было, в общем, не важно, что именно пить. Помню только его замечательное изречение о сакэ (он не любил сакэ при всей увлечённости Японией): „Сакэ — это напиток, вкус которого соответствует его японскому названию, понятому по-русски“».
* * *
Меж тем с литературной работой у АБС в 1973-м получается не здорово.
Техническими переводами, чтобы классик не умер с голоду, обеспечивает АНа не столько Володя Лукин, сколько (в основном) всё тот же безотказный Лёша Шилейко. Он в это время заведующий кафедрой электроники в своём институте, и куча уникальной документации приходит к нему как раз из Японии. АН японские рефераты щёлкает как орешки, и они с Алексеем даже задумываются над созданием японско- русского технического словаря.
У самого Шилейко как раз всё идёт хорошо, и не только в науке: в соавторстве с супругой Тамарой выходит у них первая научно-популярная книжка — «Кибернетика без математики», пока в издательстве «Энергия» и скромным тиражом. Но лиха беда начало! Следующие выйдут и в «МГ», и в «Детлите», и тиражи там будут впечатляющими. Свой литературный дебют Алексей и Тамара отмечают с Аркадием и Леной в любимом ресторане «Минск» на улице Горького, где то ли мэтр знакомый, то ли повар (сегодня на Тверской такого ресторана нет — сломали вместе с гостиницей).
А ещё в 1973-м победно заканчивается война во Вьетнаме. Об этом будет много разговоров с Ткачёвым и его друзьями, в том числе и самими вьетнамцами. И первые страницы повести «Парень из преисподней» получатся насквозь вьетнамскими — для тех, кто понимает. Правда, сегодня БН уверяет меня, что на Вьетнам там и намёка не было, а весь военный антураж заимствован из полюбившейся тогда авторам книжки писателя из ГДР Дитера Нолля «Приключения Вернера Хольта», оттуда даже взят эпиграф. Но что поделать, если в описании дикой деревни аборигенов на болотах Мариан Николаевич сразу узнал свои рассказы АНу о Вьетнаме? А сегодня уже и переспросить-то не у кого…
И будет в том году 11 сентября (что за Богом проклятый день?) — кровавый переворот в Чили, убийство Альенде, приход к власти Пиночета.
А по холодной и пыльной поверхности спутника Земли мирно покатит уже второй по счёту советский луноход.
В конце лета, судя по всему, АНу удается получить аванс под сценарий, и 10 сентября БН приезжает в Москву доводить текст до ума. Потом они звонят по всяким делам, и всё кругом неутешительно: с договором в «МГ» по-прежнему ничего нового, в «Союзмультфильме» дают полный отлуп по заявке на «Погоню в космосе» (в итоге «Негодяй» называется именно так). Ещё они пишут некий комментарий для «Литгазеты» (никаких публикаций там в 1973 году не отмечено) и, наконец, ходят по друзьям и принимают друзей у себя: Манины, Миреры, Ревичи, Биленкины. О «Миллиарде» даже не вспоминают. Не до него уже. Да и к работе над сценарием с длинным теперь названием «Бойцовый кот возвращается в преисподнюю» АБС вернутся лишь во второй половине октября тоже в Москве. А пока 18 сентября они расстанутся и… как в песне: «Дан приказ ему на запад…» Это про БНа, который опять едет в Польшу. АН — совсем в другую сторону: ему предлагают поработать сценаристом на «Таджикфильме». Заманчиво! Он сорвётся туда в свою первую двухнедельную командировку прямо на следующий день — 19-го, и ему там понравится.
Ну а БН едет в Варшаву по уже накатанной дорожке только теперь вместе с женой. Заниматься покупками вдвоём — это совсем другое дело, да и вообще здорово! Получается настоящий отдых за границей. Поездка будет омрачена лишь одним весьма симптоматичным приключением.
В эти годы БН всё больше общается с диссидентами, собственно, многие его друзья мало-помалу становятся вполне сознательными противниками Системы — не только читателями и распространителями, но и авторами самиздата. Почти за год до этого, рассказывая о «Гадких лебедях», АН припишет в письме брату, которое отправляет с Адой, а не шлёт по почте (вот до чего серьёзно всё!):
«Хотел всё нижеследующее передать с Адкой на словах, однако тут выяснилось, что память у твоей супруги — ой-ёй-ёй. Так что главное доверяю бумаге, а ты уж сам усмотри, сжигать её по прочтении, аль нет. И вообще насчёт всевозможных мер, касательно твоих преступных связей».
Весьма характерно это ироничное, но совсем не смешное дополненьице о «преступных связях».
Так вот, теперь преступные связи БНа распространились и за пределы нашей великой родины; друзья дают ему координаты в Польше, и он знакомится с местными вольнодумцами, а там куда проще доставать запрещенную литературу. И на это противозаконное чтение в номере отеля они потратят львиную долю своего времени. Но Варшава — это всё-таки не Франкфурт-на-Майне, стукачей у них не меньше, чем у нас, и на границе БНу с Аделаидой Андреевной устраивают такой шмон, какого они ни до, ни после не знали. Каждый сверток потребовали развернуть, все карманы предложили вывернуть. У них искали эту самую антисоветскую литературу. Слава богу, хватило жизненной мудрости ничего с собою не тащить, но ощущение всё равно осталось мерзкое.
Вот ещё и таким образом проявило себя коварное Гомеостатическое Мироздание. Впрочем, пока оно предпочитает водить АБС за нос, заманивая их невесть куда мифическим кинопроектом. Что показательно, они впервые получат за свой кинотруд все сто процентов гонорара, но в будущем не только не будет никакого фильма, но и текст сценария исчезнет безвозвратно.