Наша Анна
Наша Анна
…От встречи к встрече, от впечатления к впечатлению я все более убеждалась в том, что масштаб и диапазон таланта Анны Герман – неправдоподобен, неизмерим… Его хватило бы на несколько человек. И ни тени ханжества, добродетельного чванства, ничего подобного – напротив, всепонимание и мягкий юмор. И именно эту изливающуюся на нас доброту мы и слышали в кристально чистом голосе Анны, навсегда не только становясь поклонниками ее таланта, но и привязываясь к ней самой.
У меня сохранилось несколько интервью со зрителями, которые я брала на выступлениях Анны Герман. Мне удалось записать далеко не все имена и профессии моих собеседников, в чем приношу свои извинения, но желающих высказаться было слишком много.
Молодая женщина. Кажется, технолог:
– Такого я не испытывала ни на одном эстрадном концерте. Слушала, и все. А здесь… перед тобой прекрасный человек. Как будто в душу к тебе заглядывает. Хочется лучше стать…
Врач. Очень современная, красивая:
– Конечно, можно говорить общие слова: душевно, музыкально, обаятельно. Но главное, наверное, в другом. Как бы поточнее выразиться… Понимаете, слушаешь… ну, я не буду называть имен, слушаешь ведущих эстрадных певцов – хорошо! Прекрасно! Но ты, конкретно ты им не нужен! Для них это только концерт и не более того.
А для Анны Герман – больше! Может быть, именно после катастрофы она стала так любить людей… И понимаешь, что ты ей небезразличен… Это на самом деле трудно объяснить, но нечто подобное испытывают многие. Посмотрите, что делается после ее концертов, ведь просто не могут от нее оторваться… «Икарус» уже уйдет, а люди все стоят, как загипнотизированные.
Юная девушка:
– Я на все ее концерты хожу, на все! Во-первых, каждый раз все по-разному. И другое расскажет, и посмеется, и поговорит со зрителями… Вот ведь полька, а такая своя…
И потом, что бы она ни пела – грустное или веселое, – хочется ей как-то помочь, что-то очень хорошее сделать. Человеком себя чувствуешь, правда…
Школьник:
– Мне очень хочется путешествовать, посмотреть разные страны, но я пока еще учусь.
А Анна Герман рассказывает о каких-то событиях у себя на родине, о композиторах, с которыми работала, о случаях из собственной жизни, потом о ком-то из наших расскажет… И все становится общим, общим, как будто нет рубежей и границ. Волшебство какое-то!
Мне теперь кажется, что я Польшу давным-давно знаю. Изучать польский язык я уже начал.
Подвести итог этим высказываниям можно словами самой Анны Герман: «Я всегда пою с надеждой на то, что мои песни помогают людям жить, вселяют в них надежду и веру в лучшее завтра».
Анна Герман пробуждала неожиданную для эстрадного концерта тоску по чему-то несостоявшемуся, невстреченному, тоску по прекрасному, что неизменно венчает настоящее искусство…
Я уверена, что все присутствовавшие на ее концертах становились в те вечера лучше. Анна так доверялась самому искреннему, самому благородному в них, что не оставить все темное, все смутное и не устремиться всей душой к ней навстречу было невозможно.
Анна-Виктория Герман происходила из древнего голландского рода, осевшего в России 300 лет тому назад. Она родилась в городе Ургенче Узбекской ССР. В Ургенче их с мамой и старенькой бабушкой застала война. В Ургенче Аня пошла в школу, закончила первый класс, а когда война окончилась, вся семья переехала в Польшу, в город Вроцлав.
Окончив школу, Анна поступила на геологический факультет Вроцлавского университета.
С 1964 года началось стремительное восхождение молодой певицы на эстрадный Олимп. За два года, 64—65-й, на фестивалях в Сопоте, Ополе, Ульштине она получает семь первых премий и лавровый венок международного фестиваля в Остенде. Она совершает международные гастроли по Англии, Франции и США.
В 1966 году она приезжает в Варшаву для устройства своих гастрольных дел. Услышав звонок, поднимает телефонную трубку и с удивлением различает итальянскую речь… С дальнейшими событиями жизни Анны Герман читатель познакомился на страницах этой книги.
Приведу лишь письмо матери Анны Герман, посланное Лидии Ивановне Дубининой, ленинградскому другу Анны:
«Пишу Вам от имени моей девочки Ани. К сожалению, она ответить не в состоянии, но передает Вам, Вашим родителям и детишкам сердечный привет. Все, что с нами случилось, трудно описать, но кое-что Вам скажу. 27 августа, ночью, Анечка ехала с концерта. Пианист, молодой итальянец, ехал с большой скоростью, потерял управление машиной, и они разбились. Долго находились без сознания, пока их не нашли и не привезли в Болонью (80 километров).
Аня потеряла почти всю кровь и была на верной дороге на тот свет. Перелом левой руки (ниже плеча), левой ноги (ниже бедра), левой ключицы, на голове большая рана. Как говорится по-русски: не было надежды. Одним словом, горя – море».
Анна победила. И основой той редкой выносливости и великого терпения, с которыми она переносила физические муки, было не только чувство человеческого достоинства, так развитое в ней, но и врожденная мягкая деликатность, которая никогда, даже в столь ужасном положении, не позволила бы ей «обременять своими бедами» других, доставляя им чрезмерное беспокойство, но себя от чужих бед она не ограждала.
Совсем больная, писала Лидии Дубининой: «Извините, Лидочка, что так криво, я опять „прилегла“ немного. Упражняюсь все время, чтобы суставы в левой руке и ноге сгибались, пока хуже всего с нервной системой – сотрясение мозга и долгое пребывание без памяти не дают окрепнуть». В то время когда медицина категорически предписывала ей полный покой и положительные эмоции, она с головой окунулась в пучину человеческих страданий, сочиняя музыку для «Освенцимской оратории» на стихи Алины Новак, в основу которых вошли «рапорты» акушерки из концлагеря Станиславы Лещинской.
Вот какую тему выбрала Анна для своей первой работы. Почти во всех интервью Анна с законной гордостью упоминала о своей пластинке – «Освенцимской оратории», – но о том, что за этим стояло и чего это стоило, не сказала ни разу. Так же как не сказала, что это их личный с Алиной вклад в дело мира.
«Неужели и до катастрофы в Анне, тогда еще совсем молодой, жила эта жажда самоотдачи, это глубокое понимание и сострадание к людям?» – думала я неоднократно и однажды спросила ее об этом.
Как всегда уходя от темы «Моя жизнь в искусстве», она устало и печально сказала: «Ну что ж теперь говорить, здоровья-то нет…» Но и подорванного здоровья она не жалела для других. Достаточно было знать с какой подлинно материнской заботой она относилась к молодым коллегам. Впервые я это увидела на одном из ее концертов в Ленинграде, в Измайловском саду, на гастролях 72-го года.
Я пришла задолго до начала, вошла в зрительный зал и остановилась где-то у 11—12-го ряда, рассматривая сцену. Шла обычная работа. Что-то прилаживали, настраивали инструменты, прохаживались, «пробуя голос», и на всех лицах было выражение безрадостной, заунывной озабоченности. Перелет был трудным, ночь бессонной, люди устали.
Вдруг из правой кулисы появилась тонкая высокая девушка. Я не сразу поняла, что это Анна Герман, которую доселе я никогда не видела, настолько в ней ничего не было от «примадонны».
Она подошла к одному, тихо постояла рядом, потом что-то сказала, к другому – засмеялась, к ним подтянулись еще двое, потом она подсела к пианисту, стала что-то наигрывать правой рукой, он брал аккорды… Потом еще немножко прошлась, постояла, посмотрела в зал и исчезла за кулисами.
И что же? Когда, проводив ее взглядом, я вновь посмотрела на актеров, то увидела не недовольных одиночек, а сплоченную группу людей, единый коллектив. И двое из тех, кто были с нею на гастролях, на следующий год были отмечены на фестивале в Сопоте.
В следующий приезд Анны в Советский Союз в ее группе была юная девушка, лауреат фестиваля в Зеленой Гуре. Наделенная голосом оглушительной силы, она решительно не знала, что с ним делать, и каждый вечер после концерта страшно расстраивалась.
И вот вестибюль Октябрьской гостиницы. Поздно. Все устали. Музыканты торопливо разбредаются по номерам. Анна устремляется в противоположную сторону.
– Анна, куда Вы? Вы же плохо себя чувствуете!
– Нет, я не могу ее так оставить.
Она нагоняет «молодую коллегу», склоняется над ней, что-то нашептывает, утешает и успокаивается лишь тогда, когда, уже вернувшись к нам, звонким шепотом посылает ей вслед «спокойной ночи» и слышит ответное пожелание.
Еще небольшой эпизод, уже на телевидении.
– Анна, нам бы хотелось снять второе отделение концерта.
– Нет, нет, и первое, пожалуйста, тоже.
– Но Вы ведь в нем не участвуете…
– Ну и что же? Там поют мои товарищи, это наш общий концерт.
– Но их никто не знает.
– Тем более их нужно поддержать, а так их вообще никогда не узнают. Для молодых это очень важно.
Считая свой коллектив лицом всей страны, она приходила в ужас от появления подвыпившего или опоздавшего музыканта, от чьей-то грубости, легкомысленной бестактности… Иногда эти тревоги разрастались до тягостных размеров. Нужно было от этого освободиться, выговориться! И тогда она снимала трубку и звонила… Могу ли я знать кому?… Но летом 1975 года часто звонила мне.
И начинался разговор. То была ее внешняя жизнь, то была ее речь, почти по-детски захлебывающаяся, взволнованная, с бездной тревог, забот, огорчений, с неизменным недовольством собой. Но такая почти безудержная откровенность была свойственна ей только в житейских мелочах.
Всепрощающая, мягкая, уступчивая, бесконечно добрая, она бы и осталась такой в памяти знавших ее, если бы не экстремальные обстоятельства, где проявлялось все то, что казалось несовместимым с образом «кроткой лани», возникающим из ее повседневного поведения.
Там, где нужно было вступить в борьбу с судьбой, там, где на карту были поставлены жизнь, творчество, любовь, убежденность, она была неустрашима. Она была олимпийским бойцом, где главные резервы: сила духа и воли, мужество, верность себе – вводились в бой только тогда, когда надо было защитить честь страны, завоевать мировое первенство, победить в борьбе со смертью, вернуть себе сцену.
Да, только в этих случаях проявлялся ее могучий характер, а так:
– …конечно, конечно, берите, пожалуйста.
– …мне показалось, что Вы себя плохо чувствуете…
– Оставьте, не беспокойтесь, я все сделаю сама.
– Что за вопрос, я очень рада, это для меня большая честь.
– Поделимся?
Но главное, о чем нужно говорить, рассказывая о магии ее творчества, – это о контакте со зрителями. Она шла к нему всю жизнь.
В ее представлении контакт со зрителем, скорее всего, приближался к понятиям всеобщего братства, всемирной гармонии… Он был для нее чем-то глубоко интимным, скорее из области человеческих, а не условно сценических отношений, ибо так раскрываться, как это делала она, можно лишь при абсолютном доверии, при полной взаимности, в редкие счастливые минуты жизни, которые она испытывала на сцене почти всегда.
Песня для Анны Герман была не целью, а лишь средством к достижению цели, а быть может, к осуществлению смысла жизни, который она видела в служении людям. Тем дороже и желанней становились для Анны поездки в Советский Союз. Зрительный зал в любой точке России, залитый светом ее любви, счастья от возможности встречи, становился для нее единым добрым, благодарным существом.
Анна Герман бывала счастлива у нас, я знаю!
В 1974 году на Ленинградской студии научно-популярных фильмов возникла идея о создании документального фильма под условным названием «Наш друг пани Анна».
Предполагаемый гонорар мог быть весьма скромным, и, спрашивая Анну о принципиальном согласии на подобную работу, я должна была изложить ей материальную сторону.
И вот письмо Анны Герман, пришедшее вслед за телеграммой «Да! Да! Я очень рада. Ждите письма». Привожу его почти полностью:
«…скажу Вам честно, когда я прочла Ваше письмо, сначала очень обрадовалась, а потом решила, что это слишком ответственная вещь, и решила, что лучше – нет. Потом все-таки опять начала сомневаться и придумала такой выход. Разговоры с моими слушателями будут только преамбулой, чтобы показать фрагмент их жизни, работы, круг интересов, ну и между прочим место музыки в их душе.
Чтобы я была совсем в тени, правда? Вы правы, такой фильм может быть важнее и нужнее, чем самый веселый художественный фильм. Это ведь настоящая жизнь, а не придуманная история.
Поблагодарите от меня, пожалуйста, сотрудников студии, передайте мою радость и скажите, что это для меня большая честь.
А раз я буду работать с друзьями и для моих друзей, не может быть и речи о деньгах. Это мое единственное условие… Распоряжайтесь теперь мной и моим временем. Я рада – интересная, большая цель впереди – спасибо!
Только что получила Ваше коротенькое письмо. Ну что вы! Не беспокойтесь из-за денег! Я же буду проводить обыкновенные гастроли, и у меня будут средства на ряженку с пирожками!
Если бы это был обычный художественный фильм, плата за мою работу была бы естественной. Это моя профессия – пение. А в вашем фильме – дело другое, совсем другое. Я ведь предлагаю людям заглянуть ко мне в душу, мою и моих друзей, советских слушателей. За это я взять денег не могу и не хочу.
Вы ведь меня понимаете, правда? Но чтобы не было хлопот в финансовом отношении, мы за эти деньги купим для детского дома, для самых младших, игрушки и книги. У меня в Польше тоже есть такие маленькие друзья…»
– Но где же фильм? – спросите вы теперь.
– Он не снимался, – отвечу я. Зимой 76-го года на свет появился не фильм, а маленький Иварр-Збигнев – сын Анны.
Ему исполнилось всего шесть лет, когда не стало его прекрасной мамы.
…Смерть, не простившая Анне победы над собой, оставив свои зловещие меты, вновь подползла к ней и поразила так коварно, так жестоко, что, казалось, жизнь Анны оборвалась внезапно, как струна, на полузвуке, в зрелом, по-новому неотразимом взлете ее творческих сил.
Она успела все и не успела ничего. Да, она стала Анной Герман, певицей с мировой славой. Да, она стала «возлюбленной» России, душой нашего поколения, его жажды любви, его человечности. Да, она успела полностью осуществить свою давнюю мечту – остаться со зрителем один на один. 27 декабря 1979 года она вышла на громадную сцену ДК имени Горького прямая, торжественная, строгая до суровости, в глухом траурно-черном платье, оплетенном золотыми монисто, и одна, без музыкального сопровождения, запела «Аве Марию» Шуберта. Пианист вступил позже.
Зал разразился неистовой овацией. На эстрадном концерте классикой она покорила зал! Последняя и благороднейшая творческая победа! Отныне она могла все. Ее бы слушали уже за одно то, что она – Анна Герман. Полоса завоеваний была пройдена!
И все же она не успела ничего. Все, свершенное ею, лишь маленькая толика того, что она унесла с собой. Ее бездонная душа таила в себе такие неизмеримые возможности, что объять все то, что могла бы она оставить миру в любой области искусства и общественного служения, невозможно.
Анна Герман сделала неизмеримо много для укрепления польско-советской дружбы. Я не ошибусь, если скажу, что в течение 20 лет благородный облик Анны Герман для многих советских людей был образным олицетворением ее страны.
Среди звезд, загорающихся над Россией, мы всегда будем различать нежный согревающий свет звезды Анны Герман, ее великой души.
Л. Спадони
Данный текст является ознакомительным фрагментом.