Наша взяла!
Наша взяла!
В какой-то мере повторялось пережитое три месяца назад в Одессе. Тогда тоже, из того же Новороссийска, посылалась по указанию Ставки Верховного Главнокомандования срочная помощь нашей армии — дивизия полковника Томилова. И тоже, пока эта помощь шла, развитие событий приобретало такой характер, что имел значение каждый час.
Но в сентябре под Одессой было все-таки легче: наступавший противник не так силен, не так упорен и в тот момент еще нигде не находился ближе 10–12 километров от города.
А под Севастополем 20 декабря потребовалось спешно создать заслон на запасном рубеже вблизи Восточного Инкерманского маяка, еще никогда до того не упоминавшегося в оперативных сводках, — менее чем в четырех километрах от Северной бухты. К Мартыновскому оврагу выдвигались в качестве противотанковых снятые со своих позиций зенитные батареи со строжайшим наказом не открывать огня по самолетам, дабы преждевременно себя не обнаружить.
После моего доклада об обстановке на 14 часов командарм приказал передать коменданту третьего сектора генералу Коломийцу наш единственный танковый батальон и стрелковый батальон береговой обороны — последний армейский резерв. Они предназначались вместе с небольшими резервами сектора для контратак, необходимых, чтобы пресечь вклинивание врага в глубину обороны.
Задача проложить путь к Северной бухте с востока (в то время как другие соединения пробивались к ней с севера) возлагалась немецким командованием на 24-ю пехотную дивизию. Вскоре мы располагали текстом приказа, полученного ее командиром: "К исходу четвертого дня боев, используя все возможности, прорваться к крепости Севастополь и немедленно доложить о достижении цели". Таким образом, показания пленного из 47-го полка подтвердились: Манштейн планировал взять город 21 декабря.
В полосе наступления этой дивизии оборонялись 54-й Разинский стрелковый полк майора Н. М. Матусевича и 3-й морской подполковника С. Р. Гусарова. За первые три дня штурма они не дали противнику продвинуться ни на шаг. Фашистскую пехоту подпускали на 150–200 метров и встречали сосредоточенным точным огнем, которого та не выдерживала. Гранатометчики, сидевшие в ячейках впереди траншей, имели приказ не расходовать гранаты, пока немцы не подойдут на 50 метров. И атаки захлебывались. Трупы своих солдат, сотнями лежавшие на ничейной полосе", гитлеровцы не пытались выносить даже ночью. Комендант сектора считал, что 24-я немецкая дивизия потеряла в эти дни не меньше трети своего состава.
И все же два стойко державшихся полка не уберегли свой стык. Нажав на этом участке, прикрывая группы автоматчиков танками, противник врезался между ними. Из нескольких клиньев, которые гитлеровцам удалось образовать в тот день, этот был наиболее опасен.
Прорвавшиеся подразделения врага могли повернуть на командный пункт Чапаевской дивизии (где он находится, немцы, по всей вероятности, знали). Однако даже это их не соблазнило. Пренебрегая тем, что окажутся в мешке, если мы закроем пробитую брешь, они упорно лезли дальше в сторону Северной бухты. Очевидно, им было приказано продвигаться туда любой ценой: срок, данный командиру 24-й дивизии, истекал…
Генерал Коломиец принимал энергичные меры для восстановления стыков. Разинцы, чтобы соединиться с полком Гусарова, пошли в штыковую атаку. Но ликвидировать разрыв между двумя полками, достигший нескольких сот метров, было уже не так-то просто.
В дополнение к тому, что передавалось в третий сектор из армейского резерва, мы перебросили туда для ликвидации мелких групп гитлеровцев, просочившихся на левом фланге, роту автоматчиков из 773-го полка, действовавшего в четвертом секторе. В тот же день командарм решил для удобства управления переподчинить генералу Воробьеву и два остальных полка 388-й дивизии, которые занимали оборону вдоль Камышловского оврага, с оставлением их на тех же позициях. Тем самым с Коломийца ответственность за этот участок снималась, а фронт четвертого сектора на время расширялся вправо.
Там, в четвертом, тоже продолжались ожесточенные бои, и самые тяжелые опять на участке Кудюрова. Проводная связь с кавдивизией прервалась. Командарм передал на ее КП по радио: "Сдерживать противника сколько можно, использовать выгодные рубежи. Утром 21-го ожидайте поддержку. Пока помогу самолетами". По радио же была передана благодарность Военного совета армии 149-му кавполку Калужского за особую стойкость, и отдельно — эскадрону младшего лейтенанта Ткаченко.
Полк этот по числу бойцов соответствовал теперь почти что роте, эскадрон взводу, но прорвать здесь нашу оборону вражеские танки и пехота по-прежнему не могли. А комэск Ткаченко со своими бойцами сумел захватить при ночной вылазке немецкую противотанковую пушку со снарядами. Присоединенная к нашим, она тоже била по наседающим гитлеровцам.
Остатки кавдивизии давно следовало бы отвести с переднего края, однако заменить их было пока нечем. Да и нужны были эти несгибаемые ветераны, сколько бы их ни осталось в строю, сейчас именно на передовой. Ценя их как костяк, способный цементировать оборону, мы пошли на то, что временно присоединили к 154-му кавполку подполковника А. К. Макаренко, у которого своих людей оставалось всего несколько десятков, соседний 773-й стрелковый полк, потерявший в бою только что назначенного нового командира капитана Е. И. Леонова, вчерашнего комбата из 8-й бригады морской пехоты.
Среди событий дня было и отрадное: части второго сектора вновь заняли высоту с Итальянским кладбищем. Но восстановить положение на участках 3-го морского и Разинского полков до вечера не удалось.
В отличие от прошлых суток активность противника не прекращалась и с наступлением темноты. Из двух секторов сообщили, что немецкие солдаты — этого в декабре еще не бывало — идут в атаку без шинелей, в одних мундирчиках.
Мороз ослабел, но все же форма была не по погоде. Когда несколько полузамерзших немцев сдались в плен, мы узнали, что шинели у них отобрали перед атакой, причем было сказано: "Получите в Севастополе". В Севастополе обещали и обед. Командиры фашистских дивизий делали отчаянные попытки выполнить срывавшийся план, уложиться в назначенные Манштейном, а может быть и кем-то выше, сроки.
К тому часу, когда мы обычно подводили итоги дня, этот боевой день еще не кончился и положение оставалось весьма напряженным. Единственное, что можно было сказать: наш фронт не прорван. Вклинивания, которые произошли в третьем секторе, прорыва обороны еще не означали.
Мелкие группы противника, оказавшиеся у нас в тылах, в основном были уже ликвидированы. Однако группа, что прорвалась между полками Матусевича и Гусарова (батальон или больше), закрепилась на двух безымянных высотках и в примыкающих к ним лощинах Мекензиевых гор. И поскольку разрыв в линии фронта еще не был полностью перекрыт, она могла даже получить подкрепление.
Покончить с этими гитлеровцами, засевшими очень близко от бухты и города и, несомненно, имевшими задачу облегчить прорыв сюда всей 24-й дивизии, которая по замыслу врага, очевидно, должна была где-то соединиться с передовыми частями 132-й пехотной, атакующими с другого направления, следовало побыстрее. Характер местности не позволял надеяться, что здесь справятся одни артиллеристы и летчики. Но о том, чтобы генерал Коломиец снял какие-либо подразделения у себя с фронта, не могло быть речи.
Словом, позарез требовался резервный ударный батальон — 500–600 смелых бойцов с грамотным и решительным командиром. Командарм переговорил с контр-адмиралом Жуковым, и Гавриил Васильевич обещал, что людей найдет.
А дать в батальон командира должен был штаб армии. Перебрав по памяти возможных кандидатов, мы остановились на майоре пограничнике Шейнине как на самом надежном. Он формировал наш пограничный полк, а затем, передав его Рубцову, стал у него заместителем.
Я знал Касьяна Савельевича Шейнина по Одессе. Там его батальон отличался не раз, а однажды перебрасывался на прерывный участок фронта, где помог восстановить положение. Из разговора с Шейниным запомнилось: на военной службе он, как и я, с девятнадцатого года, в Красную Армию пришел с Путиловского завода…
Получив по телефону приказание явиться на КП армии, Шейнин прибыл из-под Балаклавы так быстро, что было ясно — на сборы не потратил и пяти минут. Он предстал передо мной в безупречно сидящей, перетянутой ремнями шинели с зелеными петлицами пограничника, на груди — автомат и бинокль, на боку полевая сумка.
Я объявил майору приказ: вступить в командование батальоном моряков, который только что сформирован и перебрасывается на машинах в район кордона Мекензи № 1, куда доставят сейчас и его. Сколько будет бойцов, выяснится на месте. Командиры рот назначены с батарей береговой обороны, батальону придаются три танкетки.
Вошел командарм и сам объяснил Шейнину остальное.
— Представитель штаба сектора встретит вас у кордона Мекензи и уточнит задачу и обстановку, — закончил он. — Запомните одно: немцы, прорвавшиеся в наши тылы, должны быть уничтожены.
Вопросов майор не задавал: детали виднее вблизи, а главное и так ясно.
Командарм и я крепко пожали майору руку, пожелали боевой удачи. Наверху его уже ждала машина.
* * *
Отряд кораблей вышел из Новороссийска с таким расчетом, чтобы быть в Севастополе еще до рассвета 21 декабря. Но его задержал сперва шторм, не дававший идти полным ходом, а затем густой зимний туман у берегов Крыма, крайне затруднявший выход на пролегающие среди минных полей севастопольские фарватеры — радиолокаторов флот в ту пору еще не имел.
Прошло утро, вступил в свои права день, а кораблей все еще не было. Чувствовалось, как у севастопольских моряков нарастает за них тревога, передававшаяся и нам. А мы еще не знали, что корабли, маневрирующие где-то в тумане и, очевидно, соблюдающие радиомолчание, не удалось обнаружить высланному им навстречу тральщику и летавшим далеко над морем самолетам.
Над городом ни тумана, ни значительной облачности не было. В таких условиях, среди бела дня в Севастополь уже давно не входил ни один корабль. Обеспечение подхода к осажденному городу отряда в составе двух крейсеров, лидера и двух эсминцев превращалось в целую операцию. Береговые батареи и тяжелые армейские артполки получили приказ всей силой огня подавлять вражескую дальнобойную артиллерию, как только она начнет обстреливать фарватеры. Севастопольская авиагруппа, оказывавшая все эти дни очень действенную помощь нашей пехоте бомбоштурмовыми ударами по атакующему противнику, сейчас держала большинство самолетов на аэродромах в готовности прикрывать корабли.
А бои на суше становились тем временем все ожесточеннее. Из четвертого сектора еще рано утром доложили: на правом фланге немцы в первую же атаку пехоты ввели группы танков. Это был признак того, что враг, не добившись решающего успеха в полосе третьего сектора, по-видимому, опять перемещает центр тяжести главного удара.
Однако третий сектор был оставлен в покое ненадолго. Сильные атаки на всем его фронте возобновились после полудня. В стык разинцев и полка Гусарова, где накануне прорвался батальон, теперь окруженный, но еще не уничтоженный, ломились два фашистских полка…
На правом крыле Севастопольского обвода, во втором секторе, гитлеровцы тем временем ввели в наступление свежую 170-ю пехотную дивизию. Переброску ее с Керченского полуострова наши разведчики установили давно, но в боях, во всяком случае в полном составе, она участвовала впервые.
О состоянии наших войск в боевом донесении, подготовленном в штарме утром 21-го, говорилось следующее: "За четверо суток армия потеряла убитыми и ранеными свыше 5 тысяч человек. В стрелковых батальонах в среднем осталось по 200–300 бойцов… Резервов нет, все введены в бой".
Главные события дня были, однако, еще впереди.
В четвертом секторе, на его правом фланге, на участке, прикрытом, казалось, не хуже, чем соседние, не устояли под вражеским натиском два полка 388-й дивизии. Продвинувшись здесь, противник овладел, в частности, двумя небольшими, но очень важными высотками, запиравшими, пока они находились в наших руках, выход из Бельбекской долины. Заняв их, немцы получали возможность подтягивать силы в направлении станции Мекензиевы Горы.
Ухудшение положения на этом участке было слишком серьезным, чтобы откладывать бой за возвращение утраченных позиций до того, как в строй армии вступит прибывающее с Большой земли подкрепление. Командарм потребовал немедленно организовать контратаку. Вернуть прежний рубеж поручалось тем же двум полкам Овсеенко, усиленным саперным батальоном и еще некоторыми подразделениями. Одновременно принимались меры, чтобы не дать противнику продвинуться на соседних участках. Но контратака успеха не имела…
* * *
Привязанный напряженностью обстановки к средствам штабной связи, то и дело получая доклады, на которые требовалось немедленно реагировать, я не смог подняться наверх, когда корабли с войсками входили, а точнее, прорывались в севастопольские бухты, тем более что командарм уехал встречать командующего СОР и прибывающую бригаду.
Корабли подошли к Севастополю около часу дня.
После того как не состоялась их встреча с тральщиком, который вывел бы отряд на нужный фарватер (туман над морем все еще не рассеялся), вице-адмирал Октябрьский принял решение приблизиться к берегу Крыма южнее Севастополя, ориентируясь по приметному, не закрытому туманом гористому мысу. А затем выйти вдоль побережья, занятого противником, но зато при хорошей видимости, полным ходом на запасный фарватер.
Этот маневр оправдал себя. Вынырнув из тумана, корабли появились вблизи берега неожиданно, а Севастополь был уже близко. Организовать массированный удар с воздуха немцы не успели. Первые группы бомбардировщиков настигли отряд, когда до порта оставалось несколько миль. И ваши "ястребки" уже вступили в охранение кораблей.
Как потом я узнал, в воздухе находился и сам генерал Остряков. Перед вылетом он наказал своим летчикам: сегодня в бои с "мессерами" не ввязываться, за "юнкерсами" тоже не гоняться, а сосредоточиться на одном — разбивать строй бомбардировщиков, не дать им сбрасывать бомбы на корабли.
На этих последних перед Севастополем милях кораблям угрожала и вражеская артиллерия. Ее позиции проштурмовали "илы". По немецким батареям открыли огонь наши. И все же снаряды падали и рвались вокруг кораблей. А узость стиснутого минными полями фарватера лишала моряков свободы маневра, не позволяла применять зигзаг, уменьшающий вероятность попаданий. Оставалось одно выжимать из машин всю возможную скорость.
С бруствера над КП наши товарищи видели грозную картину: море, испещренное белопенными фонтанами от бомб и снарядов, схватки десятков самолетов над ним. И колонну кораблей, прорывающуюся на внутренний рейд, в бухты сквозь огонь, в грохоте боя…
Глядя издали, трудно было поверить, что корабли останутся невредимыми. Особенно концевой, который отстал от других (это был "Незаможник", старый эсминец, имевший меньшую скорость, чем остальные корабли).
Однако, как вскоре стало известно, корабли, да и то не все, получили лишь незначительные повреждения палубных надстроек осколками. Потерь в людях не было. Смелый про-рыв удался вполне! И как ни много сделали для его успеха севастопольские летчики и артиллеристы, следовало отдать должное прежде всего мужеству и мастерству моряков, командиров крейсеров и эсминцев А. М. Гущина, А. И. Зубкова, П. А. Мельникова, П. А. Бобровникова, В. М. Митина.
В бухтах, которые тоже обстреливались, отряд стремительно рассредоточился. Крейсер "Красный Крым" вошел в Южную, остальные корабли повернули в Северную. "Красный Кавказ" — он имел на борту штаб бригады и наибольшее количество бойцов и техники — ошвартовался в Сухарной балке.
Это место высадки давало сейчас двойную выгоду. Во-первых, Сухарная балка благодаря конфигурации ее обрывистых склонов представляла собой мертвое пространстве для неприятельской артиллерии, и те же скалы, нависающие над причалом, затрудняли фашистским самолетам прицельную бомбежку. А во-вторых обстоятельство, в той обстановке немаловажное, — войска высаживались в непосредственной близости к самому напряженному участку фронта.
В соседней Клеопальной балке разгружался лидер "Харьков". Высадка людей, выгрузка техники шли в высоком темпе. Представители штарма, встречавшие подкрепление, рассказывали, как бойцы с полной выкладкой прямо ссыпались по корабельным трапам, все команды выполняли бегом — любо посмотреть…
Так прибыла на защиту Севастополя 79-я морская стрелковая бригада, насчитывавшая около четырех тысяч бойцов.
Треть их составляли моряки. Это была одна из бригад, которые по решению Государственного Комитета Обороны, принятому в октябре 1941 года, формировались из личного состава Военно-Морского Флота (иногда полностью, а иногда, как в данном случае, только с "прослойкой" моряков) для боевых действий на сухопутных фронтах. Эта часть всегда оставалась в Приморской армии олицетворением боевого братства матросов и солдат, сухопутных и флотских командиров.
Командовал бригадой полковник Алексей Степанович Потапов, известный приморцам по Одессе.
Там он, еще в звании майора, возглавлял первый присланный из Севастополя отряд моряков-добровольцев, с которым в ходе жарких боев прорвался в неприятельские тылы и совершил по ним на свой страх и риск дерзкий рейд, вызвав в стане врага немалый переполох. За такое партизанство он заслуживал строгого внушения, однако достоин был и награды за нанесенный противнику урон. И надо сказать, получил и то, и другое.
В той вылазке ярко проявилась натура Потапова — командира не очень расчетливого, увлекающегося, но смелого, решительного, способного с верой в успех идти напролом.
Старым знакомым оказался и военком бригады полковой комиссар Иван Андреевич Слесарев: в сентябре, когда под Одессой наносился контрудар, он был комиссаром морского полка, высадившегося у Григорьевки.
79-я бригада должна была в составе 44-й армии Закавказского фронта участвовать в Керченско-Феодосийской десантной операции и, кажется, предназначалась для первого броска в Феодосию, для захвата порта. Не имея права до последнего момента (который так и не наступил) объявить это подчиненным, Потапов и Слесарев тем не менее сумели подготовить бригаду как ударную часть, где весь личный состав считал, что будет выполнять какое-то особо ответственное задание. С этим внутренним зарядом потаповцы — так они себя называли — и прибыли в Севастополь. Командарм Петров сразу заметил и оценил высокий боевой па-строй этой части.
Встретившись с А. С. Потаповым, с начальником штаба майором И. А. Морозовым и другими командирами бригады немного позже, я тоже не мог не ощутить их боевого духа. Производила впечатление общая убежденность командного состава, что бойцы бригады — это герои-богатыри, которым любая задача по плечу.
Потапов, как и большинство окружавших его командиров, был в морской форме. От Одессы у Алексея Степановича осталась памятка: плохо двигалась левая рука. Потапов выглядел теперь лет на пять старше. Очевидно, наложили свой отпечаток и госпиталь, где он вряд ли пробыл положенный срок, и ответственность за доверенную крупную часть. И понимал, конечно, что раз бригаду отстрани" ли от операции, к которой она специально готовилась, и тав спешно перебросили сюда, то, значит, жди задачу еще потруднее…
В некоторых работах об обороне Севастополя можно прочесть, будто бригада Потапова сразу после высадки, чуть не прямо с причалов, пошла в контратаку. Но чего не было, того не было. При всей серьезности положения мы все же обошлись без того, чтобы бросать драгоценное подкрепление в бой без элементарно необходимой подготовки. Верно, однако, что батальоны 79-й бригады немедленно начали выдвигаться к исходным позициям, с которых должны были совместно с другими частями контратаковать противника на следующее утро.
Под КП бригады отвели домик дорожного мастера в километре южнее кордона Мекензи № 1, по соседству с передовым армейским наблюдательным пунктом. Как-то сразу его начали называть домиком Потапова (это не забылось даже много лет спустя, в чем я убеждался, бывая в Севастополе после войны).
Как свидетельствует журнал боевых действий, в этом домике в 18 часов 45 минут 21 декабря командарм отдал полковнику Потапову первое боевое распоряжение: к 6.00 22-го сосредоточить бригаду в районе кордон Мекензи станция Мекензиевы Горы и быть к 8.00 в готовности атаковать врага.
Зимний день короток. Светлого времени на рекогносцировку уже не оставалось. Но в каждую роту бригады дали проводников, хорошо знающих местность.
* * *
Прежде чем говорить о дальнейших событиях, доскажу то, к чему потом уже трудно было бы вернуться.
21 декабря достиг своей кульминации подвиг сражавшихся за Бельбекской долиной спешенных конников, которых в оперативных документах все еще называли 40-й кавалерийской дивизией.
Конники стояли насмерть. Каждое их подразделение, условно именовавшееся полком, за этот день вновь отбило по нескольку атак немецких танков и пехоты. "Держимся и будем держаться", — передал около 16 часов командир 149-го кавполка. Это было его последнее донесение: через несколько минут подполковник Л. Г. Калужский пал смертью героя, руководя отражением новой танковой атаки.
Бой разгорелся вслед за тем у командного пункта дивизии. В 17 часов младший лейтенант Сапожников доложил оттуда по телефону в штаб сектора:
— Полковник Кудюров убит. Танки противника у нашего КП. Больше говорить не могу, ликвидируйте мои позывные…
Подробности стали известны позже. Командир дивизии Филипп Федорович Кудюров, заменив убитого наводчика, встал к противотанковой пушке. Погиб он при прямом попадании танкового снаряда в это орудие.
Танки прорвались у командного пункта комдива и в стыке двух кавполков (в одном из них к этому часу насчитывалось 80 бойцов, а в другом лишь немногим больше). Но бойцы остались на своем рубеже, сумели огнем отсечь от танков наступавшую за ними пехоту. Переброской на этот участок разведбата 95-й дивизии и саперного батальона положение на нем было окончательно восстановлено. В командование остатками кавдивизии (вскоре отсюда отведенными) вступил начальник ее штаба И. С. Стройло.
Гибель Кудюрова, ветерана гражданской войны, тяжело переживал генерал Петров.
— Похороним Филиппа Федоровича на Малаховом кургане, — решил командарм.
Это была высшая посмертная почесть, какую мы могли оказать геройскому комдиву.
Храбрые конники дорого отдавали свою жизнь. По самым скромным и, вероятно, неполным подсчетам, они уничтожили в декабрьских боях до полутора тысяч гитлеровцев, надолго задержали на своем участке продвижение врага.
Стойкость была на севастопольских рубежах правилом, нормой, нестойкость исключением из правила. Именно поэтому гитлеровцы, хотя они вновь завладели такой важной позицией на главном оборонительном рубеже, как высота 192 у селения Камышлы, не смогли до исхода дня существенно развить свой успех. Выстоял, заняв еще раз круговую оборону, малочисленный полк Дьякончука, отбили все атаки на своих участках 8-я бригада морской пехоты и полк Белюги, не дали немцам обойти свой фланг чапаевцы.
Доскажу и о майоре Шейкине, которому в ночь на 21-е было приказано возглавить батальон моряков и уничтожить закрепившийся в тылах третьего сектора неприятельский отряд неизвестной численности — авангард 24-й немецкой дивизии.
Большинство краснофлотцев батальона до этой ночи друг друга не видели. Но моряки знакомятся быстро. Хуже было то, что они никогда не воевали на суше. А бой предстоял с опытным противником, да еще в горно-лесистой местности, где много значит подготовленность самых мелких подразделений к самостоятельным действиям.
Комбат Шейнин, комиссар батальона старший политрук Шмидт и начальник штаба старший лейтенант Алексеев (они тоже встретились впервые) разбили краснофлотцев на три роты. И распределились сами — кому с какой ротой идти в бой.
Начарт сектора организовал артиллерийскую подготовку и обеспечил огневую поддержку по ходу атаки.
Бой был тяжелым. Приданные три танкетки оказались бесполезными: они застревали в чащобе и на пнях. Противник, очевидно поддерживавший со своим окруженным отрядом радиосвязь, пытался помочь ему сильным артиллерийским огнем, а отряд имел минометы.
Рота, которую вел начштаба батальона, полегла почти целиком, погиб и старший лейтенант Алексеев — артиллерист с береговой батареи. Не раз сам майор Шейкин возглавлял атаки, ложился к пулемету. Краснофлотцы били фашистов гранатами и штыком, пускали в дело только что захваченные немецкие автоматы.
Как заявил комендант сектора, результаты их действий превзошли все его ожидания. Ударный отряд гитлеровцев, прокладывавший путь своей дивизии, был разгромлен. Там, где прошел наш сборный батальон, остались несколько сот убитых немецких солдат и офицеров, все их оружие. Десятка два уцелевших фашистов сдались в плен. И только единицам удалось уйти по заросшим кустарником балкам.
Словом, батальон Шейкина выполнил свою задачу до конца. Войдя в азарт, моряки вырвались даже за линию фронта, существовавшую до начала штурма, побывали в немецких окопах, а затем вернулись в прежние наши, окончательно перекрыв разрыв, возникший между двумя полками третьего сектора. И выбить их оттуда врагу уже не удалось.
"Рубеж, которым овладел батальон Касьяна Шейкина в трудные декабрьские дни, — свидетельствует генерал Трофим Калинович Коломиец, — оставался в наших руках вплоть до последнего, июньского, штурма города".
Батальон понес немалые потери. А моряки, остававшиеся в строю, пополнили те полки, которым они помогли сомкнуть фланги. Остался в третьем секторе и майор пограничник Касьян Савельевич Шейкин. Ему суждено было стать чапаевцем, начальником штаба 54-го Разинского полка.
А героический бой батальона, существовавшего как отдельная часть меньше двух суток, не успевшего получить никакого номера, вошел пусть короткой, но яркой страницей в летопись Севастопольской обороны.
* * *
К ночи на 22 декабря положение под Севастополем определялось прежде всего тем, что противник, преодолев Камышловский овраг, непосредственно угрожал станции Мекензиевы Горы — ключевой позиции на подступах к Северной бухте. Возрастала также опасность прорыва гитлеровцев к Инкерману.
Осложнилась обстановка и у Ялтинского шоссе, в долине реки Черная: введенная здесь в бой свежая немецкая дивизия ценой больших потерь захватила Верхний и Нижний Чоргунь.
Окажись враг на этих рубежах двумя сутками раньше, наши дела были бы совсем плохи. По уточненным данным, потери защитников Севастополя с начала штурма составляли уже около шести тысяч ранеными и не менее двух тысяч убитыми. Вышло из строя 22 полевых и 15 береговых орудий… Но срочные меры, которые приняла Ставка, давали уверенность, что ход событий может быть изменен в нашу пользу.
Вслед за кораблями, доставившими бригаду Потапова, прибыл из Поти лидер "Ташкент" со снарядами самых нужных калибров. В бухтах, еще прошлой ночью пустынных, сосредоточился отряд кораблей, артиллерия которых — около 50 дальнобойных орудий — могла поддержать утром действия наших войск. Крейсер "Красный Кавказ" вел огонь по позициям противника и ночью.
А в Туапсе уже грузилась на суда 345-я стрелковая дивизия. Транспорт "Жан Жорес" шел в Севастополь с батальоном танков.
…Во втором часу ночи закончилось планирование утренней большой контратаки. Документы напоминают, что тогда мы называли ее контрударом. В случае полного успеха он мог закончиться разгромом камышловской группировки противника — частей, вклинившихся в нашу оборону в районе Камышловского оврага. Но важнее всего было вернуть позиции на главном оборонительном рубеже, утраченные накануне.
Как основная ударная сила рассматривалась, конечно, бригада Потапова. Справа от нее предстояло наступать 287-му полку Чапаевской дивизии, слева двум полкам 388-й. Подготовке последних было уделено особое внимание. Оперативные работники штарма и политотдельцы провели ночь в их подразделениях, старались ободрить людей.
Понеся значительные потери, дивизия Овсеенко все-таки насчитывала не меньше штыков, чем свежая 79-я бригада. Как же было не принимать ее в расчет? К тому же двум ее полкам не ставилась больше задача отбить прежние позиции одними своими силами, надо было лишь поддержать потаповцев.
Однако на участке этих двух полков контратака фактически не началась. Противник возобновил здесь наступление раньше.
Положение фронта за Северной бухтой стало в еще большей степени зависеть от бригады Потапова. Только ее удар по флангу камышловской группировки мог предотвратить новый прорыв врага, гораздо более опасный, чем вчерашний.
К счастью, первые впечатления о 79-й бригаде вполне оправдались. Во встречном бою, с которого ей пришлось начинать, она пересилила, подавила своим напором натиск противника. И, развивая успех, расширяя в ходе боя фронт контратаки, двумя эшелонами двинулась вперед — вдоль шоссе на Бельбек.
Не отставал и наступавший правее полк чапаевцев. Контратаку поддерживали артиллерийские части двух секторов, богдановцы, крейсеры и эсминцы из бухты (только корабли выпустили в этот день около ста тонн снарядов).
К вечеру потаповцы достигли высот перед Камышловским оврагом. Прежняя линия фронта на этом участке была восстановлена почти полностью. Вышел из окружения (вторично в нем оказавшийся) полк капитана Дьякончука.
Сплоченная, уверенно управляемая, 79-я бригада в первый же день участия в боях показала себя отлично. Но по-настоящему порадоваться ее успеху, которым уже снималась угроза району Инкермана, мешало то, что происходило левее: ведь перекрыть весь участок прорыва потаповцы все-таки не могли.
Командарм, встревоженный телеграфным разговором с генералом Воробьевым (комендант четвертого сектора не мог доложить точного положения частей 388-й дивизии, еще не выяснив этого сам), спешно выехал на Северную сторону. Петров взял с собой состоявшего в его распоряжении комбрига С. Ф. Монахова — бывшего начальника Одесского гарнизона.
Новая опасность заключалась в том, что противник продвинулся к стоящей у моря Любимовке, угрожая отсечь наши войска, оборонявшиеся за Бельбеком. По данным, которыми штарм располагал в тот момент, немцы находились от Любимовки километрах в четырех.
Какое решение примет командарм, уточнив обстановку на месте? Думая об этом над картой, я приходил к выводу, что северным приморским выступом севастопольского плацдарма, очевидно, придется пожертвовать. И потому не удивился, когда приехавший через несколько часов Петров объявил:
— Воробьеву даны предварительные указания об отводе левофланговых частей к Бельбеку сегодня ночью. Если этого не сделать, они будут окружены. А сокращение фронта, надеюсь, поможет его стабилизировать.
Вернулся Петров один. Монахову же командарм приказал вступить в командование 388-й дивизией: после того что произошло в этот день, оставлять ее под началом прежнего командира было нельзя.
С решением отвести войска на левом фланге согласилось командование СОР, и во второй половине ночи оно было осуществлено. Это касалось в первую очередь полка майора Белюга, продолжавшего удерживать прежний передний край за Качей, конников и морской бригады полковника Вильшанского (теперь на нее возлагалось прикрытие подступов к станции Мекензиевы Горы). Отвод означал ликвидацию 10-й береговой батареи капитана Матушенко, но на ней к этому моменту действовало лишь одно орудие.
Таким образом, с 23 декабря наш левый фланг должен был опираться на третий, тыловой, оборонительный рубеж и из самого отдаленного от города участка фронта стать одним из самых близких, правда, не к центру, а к Северной стороне, за которой еще лежала широкая бухта. Любимовка становилась прифронтовой. Воробьев получил разрешение перенести свой командный пункт ближе к бухте, в казематы Северного укрепления, оставшегося от первой обороны. Передний край приближался к 30-й батарее, что очень тревожило Моргунова и Кабалюка.
На сократившемся фронте четвертого сектора были уплотнены боевые порядки. Появилась даже возможность создать кое-какой резерв. Части и подразделения, наиболее измотанные в последних боях, мы рассчитывали постепенно выводить на переформирование.
А прежде всего выводились из района боев подразделения 388-й дивизии. Тогда, в декабре, не все ее полки были одинаковы. Выделялся с лучшей стороны 778-й; во всяком случае, до тех пор, пока не выбыл из строя из-за тяжелого ранения его первый командир майор И. Ф. Волков. Отличилась при отражении вражеских атак полковая школа под командой лейтенанта Жуковского.
Через несколько дней, после переформирования и укрепления командно-политическим составом за счет других частей (последнее было необходимо уже потому, что много командиров и политработников пали в боях), стрелковые полки 388-й дивизии заняли позиции во втором эшелоне южных секторов, где имелась возможность продолжать их доукомплектование и боевую подготовку.
23 декабря, на седьмой день с начала штурма и через двое суток по истечении срока, который гитлеровцы назначили себе для взятия Севастополя, наступило нечто вроде передышки. Вражеские атаки на разных участках от Чоргуня до устья Бельбека продолжались, но совсем не такие, как все эти дни, — редко где силами больше батальона.
Их успешно отражали и во втором секторе, и в четвертом, где к утру был закончен отвод наших войск из приморского выступа и ликвидированы в процессе сокращения фронта все образовавшиеся в нем бреши. А на левом фланге третьего сектора, в состав которого вошла теперь бригада Потапова, вновь контратаковали мы.
Здесь удалось вернуть еще ряд высот у Камышловского оврага. Но некоторые пришлось за одни сутки занимать повторно: потаповцы, неотразимые в атаке, в броске, еще не очень умели закрепляться на отвоеванном рубеже.
Не могу не сказать, что 79-ю бригаду исключительно активно поддерживал правый сосед — 287-й стрелковый полк чапаевцев. В этот день его командир подполковник Н. В. Захаров по собственной инициативе, не упустив благоприятный момент, нанес противнику, связанному боем с потаповцами, крепкий удар во фланг, что в конечном счете и обеспечило бригаде и полку возможность продвинуться вперед, сбить врага с выгодных позиций. Имей сектор сильный резерв, этот успех можно было бы развить…
Пауза в штурме Севастополя означала, конечно, перегруппировку неприятельских войск для нового натиска. Атаками фашистских батальонов на отдельных участках, несомненно, прикрывалось выдвижение к фронту вторых эшелонов, подтягивание свежих сил.
Сведений о конкретных намерениях врага, о передвижении войск в его тылах было пока маловато. Низкая облачность затрудняла воздушную разведку. Не могло быть, впрочем, двух мнений насчет того, что северное направление в целом, где гитлеровцам удалось основательно нас потеснить, останется главным.
Тем важнее, считал командарм, разобраться в наших неудачах в четвертом секторе обороны. Объяснять все происшедшее там численным перевесом противника он не хотел.
Войскам этого сектора, особенно правофланговым его частям, как и левому флангу третьего, выпали за минувшую неделю тяжелые испытания. И кто посмел бы упрекнуть полки 95-й дивизии или батальоны 8-й бригады в том, что, отбивая сильнейшие вражеские атаки, они не проявили мужества и стойкости?! Как геройски дрались переброшенные сюда конники, как держался, не отходя без приказа ни на шаг, полк капитана Дьякончука, я уже говорил. Умело использовались, самоотверженно поддерживали пехоту артиллерийские части.
Но что касается общего боевого управления войсками в создавшейся сложной обстановке, то командование и штаб сектора оказывались порой не на высоте положения — так, во всяком случае, представлялось с армейского КП. Мы сталкивались с тем, что они запаздывают с принятием вполне осуществимых мер, проявляют недостаточно инициативы, предусмотрительности. Думалось, даже дивизию Овсеенко, хотя она и оказалась слабой подмогой, все-таки можно было использовать лучше, крепче держать в руках.
Вероятно, у генерала Петрова уже складывалось мнение, что в руководстве левым флангом обороны нужна замена, во слишком спешить с выводами он не хотел: должно быть, опасался поддаться субъективным ощущениям, проявить несправедливость. Решили, что в четвертом секторе поработает группа командиров штарма, сочетая проверку с практической помощью, а при первой возможности командарм и я побываем там вместе.
Нелетная погода благоприятствовала спокойной, без вражеских атак с воздуха, переброске, с Большой земли частей 345-й стрелковой дивизии. Ее девять с половиной тысяч бойцов шли в Севастополь на четырех транспортах и нескольких военных кораблях.
Мы ожидали новую дивизию с некоторой настороженностью: было известно, что она некадровая, сформирована недавно. И в то же время возлагали на нее большие надежды. Планы существовали такие: эту дивизию и ту, которая должна прибыть вслед за ней, — последнюю из подкрепления, выделенного нам Закавказским фронтом, постараться сохранить в резерве армии до момента, когда штурмующие Севастополь вражеские войска будут достаточно измотаны. А тогда ввести эти соединения в бой для восстановления севастопольского плацдарма в прежних границах.
Скажу сразу, что обстановка заставила использовать 345-ю дивизию иначе. Опасения же, не окажется ли она слабой по боевым качествам, оказались напрасными.
* * *
Из песни слова не выкинешь…
24 декабря 1941 года приказом по Приморской армии было объявлено, что в командование ею вступил генерал-лейтенант Степан Иванович Черняк, а генерал-майор И. Е. Петров, впредь до получения другого назначения, является его заместителем.
Два дня спустя, 26 декабря, последовал приказ о вступлении в командование войсками армии генерала Петрова и об убытии генерала Черняка к новому месту службы.
Эти перемещения, естественно, нуждаются в пояснениях.
Незнакомый генерал, прибывший в Севастополь без всякого предупреждения на каком-то попутном корабле, появился у нас на КП на исходе ночи. На фронте все еще не происходило крупных событий, поэтому Петров и я спали. Бодрствовал майор Ковтун. Ему первому прибывший назвался новым командующим армией.
Огорошенный Ковтун разбудил Ивана Ефимовича и меня. Быстро встав, мы застали генерала за просмотром оперсводок. Он предъявил Петрову документ, подписанный командующим Закавказским фронтом.
Все это было как снег на голову.
Держался Черняк корректно, по отношению к Петрову, да и ко всем нам, уважительно. Петров, проявив огромную выдержку, ничем не выдавал своих переживаний. Не раз потом доводилось мне видеть военачальников, внезапно узнававших о своем смещении, но мало кто был в состоянии встретить это так, как тогда Иван Ефимович.
Над развернутой картой начался деловой разговор о состоянии фронта. Затем новый и старый командующие отправились вместе в войска.
Выдержка генерала Петрова послужила всем на КП примером. Взбудораженные новостью работники штарма занялись своими делами. Но общее недоумение, понятно, не рассеивалось. И ни я, ни комиссар штаба Глотов не могли этому помочь. Приходившие к нам товарищи не скрывали чувства горечи. Люди, близко соприкасавшиеся с Иваном Ефимовичем Петровым, глубоко уважали и любили его.
О генерале Черняке известно было мало. Кто-то из служивших у нас участников войны с белофиннами рассказал, что он командовал дивизией, отличившейся при прорыве линии Маннергейма, за что был удостоен звания Героя Советского Союза.
В первые часы генерал-лейтенант Черняк вел себя, скорее, как представитель вышестоящего штаба, знакомящийся с положением дел в армии: всем интересовался, но ни во что не вмешивался.
Однако намерения нового командующего оказались не менее неожиданными, чем само его прибытие. Официально вступив в должность, он объявил, что принимает решение перейти частью сил армии в наступление на северном — северо-восточном направлении. Участвовать, в нем должны были прибывающая 345-я дивизия, бригада Потапова, пополненные бригада Вильшанского и полк Дьякончука. Наступление назначалось на утро 27-го, точный час — по особому указанию…
Трудно допустить, чтобы подобное решение возникло в результате ознакомления нового командарма с тогдашней севастопольской обстановкой. Да и не мог еще он успеть в должной мере с ней познакомиться. Очевидно, такую задачу поставили перед ним в далеком Тбилиси, где находился штаб Закавказского фронта.
Приказ есть приказ, но план этого наступления мы с Ковтуном разрабатывали с тяжелым сердцем. Хотя задачи ставились ограниченные, представлялось оно преждевременным. Главная опасность виделась в том, что в условиях, когда противник не исчерпал своих возможностей продолжать штурм и сохраняет численный перевес, мы без крайней необходимости введем в бой единственное резервное соединение. Прорвись где-то враг, и серьезной силы, чтобы его остановить, у нас уже не останется.
В ночь на 26 декабря оперативные документы на наступление, включая плановую таблицу боя, были готовы. К этому времени немцы возобновили атаки на фронте четвертого сектора — в направлении станции Мекензиевы Горы и овладели высотами перед нею. Трудно было предвидеть, какие еще осложнения обстановки могут произойти, пока мы начнем наступать, Конечно, командующий Севастопольским оборонительный районом мог вмешаться в чрезмерно рискованные действия своего нового заместителя по сухопутным войскам. Но вице-адмирал Октябрьский и Военный совет Черноморского флота стремились решить вопрос более радикально.
Вот какая телеграмма была отправлена из Севастополя в 13 часов 24 декабря, через несколько часов после прибытия к нам генерала Черняка:
"Экстренно. Москва. Тов. Сталину.
По неизвестным для нас причинам и без нашего мнения командующий Закфронтом, лично совершенно не зная командующего Приморской армией генерал-майора Петрова И. Е., снял его с должности. Генерал Петров толковый, преданный командир, ни в чем не повинен, чтобы его снимать. Военный совет флота, работая с генералом Петровым под Одессой и сейчас под Севастополем, убедился в его высоких боевых качествах и просит Вас, тов. Сталин, присвоить Петрову И. Е. звание генерал-лейтенанта, чего он, безусловно, заслуживает, и оставить его в должности командующего Приморской армией. Ждем Ваших решений. Октябрьский, Кулаков".
Решение Ставки Верховного Главнокомандования последовало через сутки с небольшим. Каким оно было, читателю ясно из сказанного выше.
Генерал-лейтенантом Иван Ефимович Петров тогда не стал, но нашим командармом остался. С. И. Черняк был вскоре отозван из Севастополя.
Я сознательно привожу полный текст телеграммы, которую мог бы пересказать короче. Добавлю, что оригинал ее, хранящийся в архиве, написан рукой Ф. С. Октябрьского. Упоминаю об этом, дабы отдать должное покойному Филиппу Сергеевичу. Отношения у него с И. Е. Петровым были сложными, срабатывались они нелегко. Но этот документ — свидетельство того, как ценили Петрова и Октябрьский, и Кулаков.
Генерал Петров, человек самобытный и талантливый, бесспорно, принадлежит к видным военачальникам Великой Отечественной войны. Немногим больше года спустя после описываемых событий он командовал Северо-Кавказским фронтом. У Петрова бывали, в том числе и в севастопольский период, ошибки, просчеты. У кого их не было!.. А одной из сильных его сторон являлась теснейшая связь с войсками, умение чувствовать их настроение и влиять на него. В этом смысле Петров превосходно сочетал в себе командира и комиссара. В свое время он, кстати, и был комиссаром кавалерийской бригады.
В самые трудные дни Севастопольской обороны Иван Ефимович возвращался из частей воодушевленным. Стойкость, мужество бойцов и командиров заряжали его новой энергией. И должно быть, часто помогали как бы иными глазами взглянуть на оперативную карту, когда обстановка на ней сама по себе выглядела малоутешительно. Фронт для него всегда был не линией на карте, а прежде всего сплоченной массой живых людей. В командарме, которого под Севастополем редкий солдат не знал в лицо, как бы концентрировались их воля, твердость духа, общая решимость одолеть врага.
Известие о том, что нашим командующим остается генерал Петров, встретили на командных пунктах соединений как большую радость. О штабе армии нечего и говорить. Все стало на свое место.
Приказ на готовившееся наступление был отменен. Нереальность ставившихся в нем задач сделалась к тому времени очевидной. Противник возобновил штурм, сосредоточив на 9-километровом участке северного направления части трех пехотных дивизий — 22, 24 и 132-й (туда же вскоре была переброшена еще и 50-я).
Майор Потапов доложил, что, по полученным разведотделом сведениям, Манштейн назначил новый срок взятия Севастополя — 28 декабря.
* * *
Продолжать наступление с юго-востока, вдоль реки Черная, у гитлеровцев все-таки не хватило сил. Свежая 170-я дивизия, которую они ввели там в бой, потеснила нас у Чоргуня и да горе Госфорта, однако дальше продвинуться не смогла. Как утверждали пленные, она потеряла до половины личного состава. Войска второго сектора, возглавляемые полковником Ласкиным, остановили врага перед главным оборонительным рубежом, а кое-где и на передовом. Они не пустили гитлеровцев в Инкерманскую долину, не дали существенно приблизиться к Севастополю вдоль Ялтинского шоссе.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.