Невосполнимая потеря

Невосполнимая потеря

Виттория умерла 25 февраля 1547 года, всего через три года после возвращения в Рим. Микеланджело находился с ней рядом, с болью наблюдая за тем, как прогрессирует болезнь, гасившая свет ее ума, который он так любил, и отнимая последние силы у ее тела.

Огюст Ланно-Роллан пишет:

«Виттория Колонна, здоровье которой всегда было слабым, серьезно заболела, и ее родственница Джулия Колонна перевезла ее в свой дом <…> Микеланджело не покидал жилище, где угасала его подруга; он стоял на коленях, когда наступил ее последний час <. > Эта потеря погрузила его в страдания, равносильные отчаянию»²²².

Позднее он признался Асканио Кондиви, что в этом мире не испытывал более мучительной боли, чем дав Виттории уйти из жизни, не поцеловав ей ни лоб, ни лицо, а только руку.

«Она меня очень любила, и я отвечал ей взаимностью, – написал он своему другу Джованни-Франческо Фаттучи. – Смерть отняла у меня большого друга»²²³. Марсель Брион констатирует:

«Большой друг! Вот кем она для него была. Таков был тот ее образ, который он хотел сохранить в своей памяти. Таково было ощущение, которое оставалось в нем после того, как смерть разрушила плотскую привлекательность, страсть чувств. Остается тишина, спокойная радость дружбы. Большой друг.»²²⁴

Ее смерти Микеланджело посвятил несколько сонетов. Вот, например, один из них:

Когда моих столь частых воздыханий

Виновница навеки скрылась с глаз, —

Природа, что дарила ею нас,

Поникла от стыда, мы ж – от рыданий.

Но не взяла и смерть тщеславной дани:

У солнца солнц – свет все же не погас;

Любовь сильней: вернул ее приказ

В мир – жизнь, а душу – в сонм святых сияний.

Хотела смерть, в ожесточенье зла,

Прервать высоких подвигов звучанье,

Чтоб та душа была не столь светла, —

Напрасный труд! Явили нам писанья

В ней жизнь полней, чем с виду жизнь была,

И было смертной в небе воздаянье²²⁵.

А вот еще более нежное произведение, провозглашающее торжество любви над смертью:

Чтоб не сбирать по крохам у людей

Единый лик красы неповторимой,

Был в донне благостной и чтимой

Он явлен нам в прозрачной пелене, —

Ведь множество своих частей

Берет у мира небо не вполне.

И внемля вздох ее во сне,

Господь в единое мгновенье

Унес из мерзости земной

Ее к себе, сокрыв от созерцанья.

Но не поглотит все ж забвенье,

Как смерть, – сосуд ее людской,

Ее святые, сладкие писанья.

Нам жалость молвит в назиданье:

Когда б Господь всем тот же дал удел

И смерть искала долг, – кто б уцелел?²²⁶

Для Микеланджело, лишившегося единственной подруги, пребывание в Риме стало невыносимым. Он очень хотел покинуть Вечный Город, чтобы все забыть, чтобы не видеть больше этой «пустой декорации», которая кричала ему о наступившей в его жизни пустоте. Куда уехать? Да, например, во Францию, куда его уже давно приглашал король Франциск I.

У Марселя Бриона читаем:

«Он хотел уехать из Рима, который был для него полон мучительных воспоминаний, но мысль о возможности покинуть эти места печалила его больше, чем увлекала перспектива отъезда. Он понимал, что вдали от Италии для его старой души флорентийца любое место будет ссылкой, даже блестящий французский двор. Он весьма любезно предложил выполнить для Франциска I любые работы, которые тот пожелает, но – не уезжая из Рима. «Я уже стар и еще несколько месяцев должен работать для папы Павла»²²⁷.

Но работать не было решительно никаких сил.

Биограф Микеланджело Надин Сотель пишет:

«Смерть подруги в 1547 году сделала его похожим на «пустую раковину». Это совпало с торжественным открытием гробницы Юлия II в церкви Сан-Пьетро ин Винколи. Саркофаг был украшен по бокам двумя последними статуями, библейскими Рахилью и Лией. Одновременно с этим он рисовал фрески в часовне Паулина в Ватикане («Обращение Святого Павла» и «Распятие Святого Петра»), которые в 1550 году он бросил незаконченными, отказавшись от выполения папского заказа:

– Святейший отец, я слишком стар, мой мочевой пузырь причиняет мне страдания²²⁸.

– Мы дадим тебе столько времени, сколько нужно, сын мой.

Его фрески полны света, как весь свод Сикстинской капеллы; персонажи стилизованы, представленные со спины (но одетые), они удивительно напоминают его «Купальщиков». Круговое движение вызывает в памяти «Страшный суд». Множество убегающих точек отрицает перспективу. Что это? Провокация? Гениальное предчувствие творчества Сезанна или Пикассо?»²²⁹

Данный текст является ознакомительным фрагментом.