Глава 36 Распад
Глава 36
Распад
На родину из Англии Иванов возвратился с тяжелым сердцем. Предчувствие беды не покидало его. Он с жадностью глотал каждое сообщение из Лондона. А однажды мартовским днем узнал о заявлении Джона Профьюмо в палате общин. Отчаянно стремясь во что бы то ни стало избежать скандала, он пошел на обман парламента, заявив, что не имел никаких порочащих его связей с мисс Килер.
Иванов догадывался, что военный министр и его покровители рассчитывали заставить Кристину замолчать. Но она, получив приличный гонорар от лондонских газетчиков и издателей, решила заработать себе капитал на политическом скандале и рассказала все, или почти все, из того, что знала. А кое-что и выдумала.
Не обошла своим вниманием события в Лондоне и советская пресса. В июне Телеграфное агентство Советского Союза (ТАСС) сообщило о том, что военный министр Великобритании Джон Профьюмо подал в отставку. Журналисты-международники центральных газет наперебой комментировали вопиющий факт: один из ведущих деятелей правящей партии Великобритании был уличен во лжи, и не где-нибудь, а в стенах Вестминстера перед членами британского парламента. В Москве не без оснований полагали, что правительство тори доживает свои последние дни.
Консерваторы, тем временем, попытались перевести стрелки часов на Советский Союз, в очередной раз (правда, не без оснований) заговорив о «руке Москвы». Премьер-министр Гарольд Макмиллан в своей речи в парламенте заявил о причастности к делу Профьюмо советского дипломата.
Кремль отреагировал жестко. 20 июня 1963 года во всех центральных изданиях страны было обнародовано официальное заявление ТАСС. В нем «со всей категоричностью» указывалось, что появившиеся в английской печати на сей счет сообщения «лишены каких-либо оснований, являются злостным вымыслом и делаются, видимо, в интересах межпартийной борьбы».
Вопрос об Иванове оказался для Кремля настолько важен, что на следующий день, 21 июня, с материалом на полполосы за подписью «Обозреватель» выступил главный орган ЦК КПСС газета «Правда». Пространная статья, составленная, по всей вероятности, в международном отделе Центрального комитета партии, была озаглавлена «Заявление английского премьер-министра бьет мимо цели».
«Можно подумать, — писала газета, — что в правительственном кризисе в Великобритании виноваты не “слабости Джона Профьюмо”, не “чары мисс Килер”, а “интриги” Советского Союза и его представителей в Англии». Далее в материале отмечалось, что «к английским консерваторам давно уже привилось название “твердолобых”».
В правдинской статье, в заключение, говорилось, что «на Советский Союз и его представителей в Англии возводится напраслина» и подчеркивалось, что «это не может не нанести вреда советско-английским отношениям».
Руководство ГРУ отреагировало на позицию Кремля безотлагательно. Иванову приказали «забыть» о его работе в Лондоне. В те июньские дни 1963 года военного разведчика раз за разом вызывали на ковер. Партийные бюрократы требовали от него объяснений, принуждали каяться в собственной невиновности. Иванов все делал, как этого требовало от него родное начальство: объяснял, что во внутренние дела суверенной Великобритании не вмешивался, британское правительство и его министров не свергал, а занимался лишь дипломатической деятельностью, боролся, так сказать, за мир во всем мире.
Всю эту чиновничью канитель он смиренно переносил, понимая, что другого выхода у него нет. Через несколько недель до Иванова дошла весть о смерти друга. Не стало доктора Уарда.
— Стива заставили уйти из жизни, — утверждал Евгений Михайлович. — Он мешал, его признаний на суде боялись. Он слишком много знал, знал то, что никак нельзя было раскрывать. И его убрали… из жизни… навсегда…
В ту пору он поклялся себе, что, если только судьба снова забросит его на Британские острова, первый его визит будет на кладбище Мортлейк к могиле друга.
Тем временем судьбу самого Иванова решало руководство ГРУ. Начальство предложило направить его на учебу в Академию Генерального штаба. Ее диплом был пределом мечтаний для любого советского офицера. Для Иванова же это была по сути дела почетная ссылка. Третий диплом о высшем военном образовании ему был вовсе ни к чему.
— Пойми, — пытался по-дружески объяснить Евгению Михайловичу целесообразность этого шага начальник Генштаба маршал Бирюзов, — тебе нужно временно уйти из управления, переждать смутные времена. Жизнь — это тебе, брат, не математика. Она не всегда предлагает логичные решения.
Маршал Бирюзов, благоволивший к Иванову, искренне хотел помочь ему. Он лучше других был осведомлен о результатах его работы, ценил его профессиональные качества и хотел сохранить его для дальнейшей службы.
В ГРУ наступали нелегкие времена. Дело Пеньковского стоило карьеры многим чинам в советской военной разведке. Маршал это предвидел и поэтому все-таки отправил подопечного на четыре года в академию.
— Я согласился, надеясь, что после окончания учебы меня вернут на оперативную работу, — вспоминал Иванов. — Бирюзов обещал мне возвращение «в поле».
Но маршала вскоре не стало. Он погиб в авиакатастрофе в Югославии. Сменивший Бирюзова на посту начальника Генштаба маршал Захаров не был настроен помогать опальному разведчику.
Наступали смутные времена, и не только в ГРУ ГШ. Кадровые перестановки готовились практически повсюду. Хрущевские реформы в экономике вызвали скрытое, но широкое недовольство. Внешняя политика пришлась не по вкусу, в частности, военным. Назревал переворот, который задолго и в деталях готовил вместе со своими единомышленниками Леонид Ильич Брежнев, бывший тогда весьма влиятельным функционером в партии — вторым секретарем ЦК.
Шефу КГБ Владимиру Семичастному, ставшему на сторону заговорщиков, Брежнев предлагал различные варианты организации покушения на Хрущева. Будущий лидер партии и страны сначала настойчиво советовал шефу госбезопасности организовать авиакатастрофу во время одного из зарубежных визитов премьера. Семичастный возражал, доказывая, что экипаж персонального самолета Хрущева предан Никите Сергеевичу, и посему этот вариант практически неосуществим. Тогда Брежнев предложил отравить Хрущева или подстроить автокатастрофу. Семичастный стоял на своем: убийство — дело слишком рискованное, убрать Хрущева можно было и без крайних мер.
Так и произошло. На октябрьском пленуме ЦК КПСС Леонид Брежнев провел тихую, но эффективную операцию, сплотив вокруг себя недовольных самоуправством Хрущева функционеров. Старику даже не дали сказать последнее слово на пленуме. Он был вынужден подать в отставку со всех постов.
Началась новая эра советской истории. Никто еще не знал, что будет означать приход Брежнева на первые роли в партии и государстве. Но мало кто ожидал, что после хрущевской оттепели наступит долгая брежневская зима. Леонид Ильич на два долгих десятилетия обеспечил практически пожизненные привилегии высокопоставленным советским партаппаратчикам и чиновникам средней руки. В стране воцарилась убаюкивающая безмятежность. Советский Союз вступил в полосу исторического штиля.
Иванов по мудрому совету родственников и начальства спокойно пережидал все эти метаморфозы за штабными играми в просторных залах старого здания Академии Генштаба, что находилось тогда в переулке Хользунова. Друзья Иванова были правы в том, что после расследования дела Профьюмо Евгению Михайловичу лучше всего на некоторое время отойти от дел. Ивановские похождения с Кристиной Килер, после опубликования доклада Деннинга, стали известны многим, и проблемы в них никто не видел. В конце концов, не пойман — не вор. Но хорошей репутации Иванова, особенно среди нового руководства ГРУ, досужие разговоры о его моральном облике не очень-то способствовали.
Рассуждали примерно так: зачем Иванов связался с этой девчонкой? Будь он поосмотрительней, может быть, и не было бы скандала. А тогда и все дальнейшие операции, столь детально готовившиеся в Москве вокруг фигуры Джона Профьюмо, может быть, принесли бы более значительный результат.
Может быть, для кого-то в управлении эти рассуждения представлялись нормальными. Любому же реально знакомому с ситуацией человеку было бы понятно, что не связь Иванова с Килер стала причиной скандала вокруг Профьюмо. А значит, в незавершенности операции ГРУ с английским министром обороны винить советского разведчика было никак нельзя.
Впрочем, всерьез, формально, упреков никто и не высказывал, но… заслуженной благодарности за лондонскую работу Иванову никто не объявлял. А вот результаты его труда — то одни, то другие, то третьи — за его спиной использовались то и дело. Иванову же отводилась роль незаметного и не всегда дисциплинированного исполнителя, работавшего в Лондоне под чьим-то мудрым руководством. Пока же эти мудрые руководители писали красивые отчеты, подгоняя под себя результаты его труда, Евгению Михайловичу предлагали набирать очки в гонке за очередным красным дипломом.
Что ж, Иванов его получил, этот третий по счету красный диплом об окончании третьей в биографии разведчика советской военной академии. А с ним и звание капитана 1-го ранга. Это случилось в 1968 году.
Пока Иванов занимался военной учебой, в его родном управлении провели чистку от скверны Пеньковского. Новый руководитель страны Леонид Брежнев направил начальником управления кадров ГРУ партийного аппаратчика Сергея Ивановича Изотова, которого тут же произвели в полковники, а некоторое время спустя и в генералы. А главным шефом уже работал Петр Иванович Ивашутин, старый и добрый приятель Брежнева еще по военному времени.
Под крылом генерала Изотова в ГРУ расцвели коррупция и угодничество. Достаточно сказать, что сам Изотов за взятки и подарки покровительствовал агенту ЦРУ «Топхэт» — Дмитрию Полякову, четверть века проработавшему на своих хозяев из Лэнгли. Звание генерал-майора ГРУ американский шпион получил с подачи того же Изотова досрочно, уже в 1974 году. Сразу после того, как принял от предателя подарок, купленный его благодетелями из ЦРУ. Это был уникальный серебряный сервиз.
Иванова же к оперативной работе за рубежом допускать не собирались. Его планировали окончательно оставить в центральном аппарате на второстепенных ролях.
После выпуска из академии китель капитана 1-го ранга украсил третий ромб. К прежним — об окончании Высшего военно-морского училища имени Фрунзе и Военно-дипломатической академии — прибавился новый — об окончании Академии Генерального штаба. В здании ГРУ — в том, что не на Ходынке, а на Гоголевском бульваре, — где Евгений Михайлович Иванов получил новую должность, на эту заметную деталь его формы с завистью поглядывали многие чины.
Шеф ГРУ генерал Ивашутин подписал приказ о назначении Иванова начальником управления анализа. Каперангу вручили кожаную папку с выведенными на ней золотом тремя звучными словами «Главное разведывательное управление». В ней он должен был носить материалы на ознакомление начальнику ГРУ. Один день докладывал Иванов, другой — один из назначаемых им сотрудников управления. И так каждую неделю, каждый месяц, каждый год. Вплоть до ухода в отставку в 1981 году.
Иванов надеялся сначала, что это будет временная работа. Ставка была адмиральская, но погон адмиральских Евгению Михайловичу не давали. Говорили, их надо еще заработать. Вот он и служил верой и правдой на чиновничьем фронте. Это действительно было бы здорово — покрасоваться в адмиральской форме.
В задачу начальника управления анализа входило изучать, просматривать и перерабатывать каждый день огромные объемы поступающей информации и лаконично подавать ее на пяти машинописных листах руководству. Источники военной разведки были разбросаны по всему свету. Центр ежедневно получал целые потоки донесений. Нередко они оставляли удручающее впечатление обилием слов и скудостью мыслей. Некоторые функционеры направляли в Москву настоящие «простыни» информационных сообщений, пытаясь произвести впечатление на начальство. Приходилось постоянно одергивать таких литераторов, призывая их к краткости. Так или иначе, но информации накапливалось горы. Немало было дублирования в поступающих данных. Случались и противоречия. В итоге постоянно что-то переделывалось, подкрашивалось, ретушировалось. Все фильтрующие чины были, кроме того, озабочены тем, чтобы на глаза руководства ГРУ не попала резко критическая информация. Ее старались сглаживать, срезая загодя все острые углы.
На работу в это управление по доброй воле не шли. Подавляющее большинство руководящего состава военной разведки относилось к информационно-аналитической работе пренебрежительно. Чаще всего на нее попадали либо проштрафившиеся, либо не состоявшиеся как «полевые» разведчики. Сотрудники этого подразделения за рубеж не ездили, оперативной работой не занимались. И проводили свое рабочее время в режиме кабинетного затворничества, что в определенном смысле не соответствовало традиционным представлениям о военном разведчике. Да и вообще мало кто из сотрудников управления анализа имел личный опыт работы «в поле».
Для Иванова, проведшего восемь лет за кордоном, на оперативной работе в резидентурах ГРУ, такой переход был равносилен тому, как если бы профессионального гонщика пересадили со скоростной машины в инвалидную коляску.
Утешало то, что, работая в управлении анализа, имеешь дело с интересными и недоступными для большинства сотрудников материалами из секретных и конфиденциальных источников. Тем самым получаешь возможность знакомиться с оценкой, прогнозами и предложениями ведущих специалистов мира: военных, дипломатов, политиков, экспертов в различных областях знаний. А кроме того, обретаешь возможность анализировать ситуацию в перекрестке разнообразных мнений.
Следует заметить, что в 60-е и 70-е годы далеко не все усилия советской разведки были направлены лишь на противоборство с США и странами Североатлантического блока. Огромное место в военно-политических заботах СССР отводилось тогда странам так называемого «третьего мира». Они практически за бесценок получали советское оружие, крупные займы, экономическую помощь.
Москва стремилась к расширению географии социализма. Однако к началу 70-х стало ясно, что такая экспансия становится достаточно обременительной. Партийное руководство не желало этого замечать. ЦК партии никак не мог отказаться от аксиомы, что «третий мир» является резервом социализма. В решения съездов партии неизменно вписывались разделы о национально-освободительном движении в странах «третьего мира», о солидарности Советского Союза с ними.
Когда СССР уже не смог подкрепить свои претензии финансовыми и экономическими возможностями, на передний план сотрудничества со странами «третьего мира» стали преимущественно выходить факторы военно-технического характера — поставки вооружений, направление военных советников, налаживание военного строительства. Главное разведывательное управление стало заложником этой политики.
— Возможности страны тогда никак не соответствовали амбициям партийного руководства, — вспоминал Евгений Иванов. — Военные поставки за рубеж росли как раковая опухоль, отнимая силы у слабеющего организма нашей страны.
Как начальник управления анализа, капитан 1-го ранга Иванов понимал опасность продолжения такого курса. Экономика Советского Союза не в состоянии была выдержать бремя помощи государствам «третьего мира».
— Я предлагал руководству ГРУ использовать английский опыт, — рассказывал Иванов. — Великобритания контролировала в мире всего несколько точек на карте: Гибралтар, Мальту, Суэц, Аден, Сингапур. Но обеспечивала этим себе господство на важнейшем морском пути из Европы в Азию.
Предложение Иванова не было оригинальным. Можно назвать и других аналитиков в разведке, МИДе и ЦК, утверждавших, что СССР не может позволить себе разбрасывать средства и усилия по безмерному пространству трех материков — Азии, Африки и Латинской Америки, соря деньгами направо и налево.
— Кремль тратил тогда в год на помощь странам «третьего мира», — вспоминал Иванов, — такую сумму, которой бы хватило на строительство полутора миллионов квартир или 400 тысяч километров автомобильных дорог. У нас был огромный неудовлетворенный спрос в стране. Практически все товары и услуги были в дефиците. А мы вели себя как беспечные богачи.
Необходимо было сосредоточить внимание на весьма ограниченном числе стран, сотрудничество с которыми было бы наиболее выгодно для Советского Союза в политическом, военно-стратегическом и экономическом отношении.
Иванов подготовил докладную записку на эту тему и лично вручил ее начальнику ГРУ генералу армии Ивашутину. Петру Ивановичу было к тому времени уже далеко за шестьдесят. Он вообще оказался долгожителем на посту руководителя советской военной разведки. Никто за всю историю СССР не находился на должности ее руководителя целых пятнадцать лет. Бывший в молодости летчиком, Петр Иванович быстро оставил небо и еще в 1930-е годы перешел на работу в военную контрразведку. В 1963 году, после увольнения генерала Серова, Ивашутин был переведен с должности руководителя Третьего управления КГБ, управления военной контрразведки, на место начальника ГРУ ГШ. Его снял с этой должности лишь Михаил Сергеевич Горбачев в 1987 году, когда генералу исполнилось уже 78 лет.
Реакция генерала Ивашутина на докладную записку Иванова была взрывоподобной.
— Это ты сам придумал или тебе кто подсказал? — накинулся он на Евгения Михайловича, с едва сдерживаемой яростью.
Иванов молчал, не отвечая на оскорбительный выпад.
— Андропов со своей командой эту же песню последнее время заводит. Теперь и ты подпевать начал. Хочешь сук срубить, на котором сидишь? Валяй. Руби. Только подумай сначала хорошенько, мягко ли падать будешь.
Генерал взял со стола докладную Иванова и, демонстративно разорвав ее на мелкие кусочки, выбросил в корзину. Так закончилась первая и последняя попытка Евгения Михайловича высказать собственное мнение начальнику ГРУ, когда о нем его не спрашивают. Основанное, кстати, на подлинном анализе ситуации.
— Болото не переплывешь, — говорил потом Евгений Михайлович, — только утонешь.
В брежневские времена никакие реформистские идеи не имели ни малейшего шанса на успех. Гигантская страна буксовала. А брежневское политбюро не хотело ничего замечать.
Свой ежедневный доклад Иванов направлял в четыре адреса: начальнику Генерального штаба, министру обороны страны, начальнику главного оперативного управления генштаба и, конечно же, начальнику разведупра.
Генерал Ивашутин в его присутствии читал подготовленные материалы, задавал вопросы, получал необходимые разъяснения, благодарил за доклад… Так постепенно временная работа превратилась в постоянную.
Разведка — глаза и уши государства. Именно по ее каналам высшее руководство страны получает жизненно важную информацию, на основе которой принимается значительная часть принципиальных решений на военно-политическом уровне. Беда Советского Союза заключалась в том, что изменение политического и экономического курса страны было практически невозможно, какие бы причины ни диктовали необходимость радикальных перемен, и что бы ни подсказывала руководству страны разведка.
Понимая это, бюрократия всех уровней, в том числе и военная, постепенно перестала вникать в суть насущных проблем страны. Она только делала вид, что занимается ими.
Престарелые члены брежневского политбюро ценили лишь стабильность и необременительность (для себя) своего курса и принимаемых решений. Общество поглощалось апатией. На всех уровнях процветала коррупция. Партократия обладала почти неограниченной властью, что развращало чиновников всех уровней, даже самых мелких. Они, как Тартюф из пьесы Мольера, говорили одно, думали другое, а делали третье.
В Кремле в те годы правила бал ярмарка тщеславия генерального секретаря. Великую Отечественную войну он, как известно, закончил генерал-майором, не снискав слишком много наград. Став во главе государства, Брежнев в 1966, 1976, 1978 и 1981 годах был удостоен звания Героя Советского Союза. Стал маршалом и кавалером ордена «Победа».
Самое удивительное заключалось в том, что сам Брежнев искренне верил, что все награды, которыми он, кстати, награждал себя сам, заслужены им честно и справедливо.
— Если бы генсек любил читать, — говорил Евгений Иванов, — то мог встретить у известного ирландского писателя и разведчика Джонатана Свифта следующие строки: «Тщеславие, скорее всего, есть признак ничтожества, а не величия».
Впрочем, не один лишь Брежнев был болен, как сегодня принято говорить, на голову. Вся советская партократия была поражена подобным смертельным недугом. Привыкшая к тепличной жизни, к персональным лимузинам, блату, дачам и бесконечным пайкам, московская знать была бесконечно далека от реальной жизни. Она не знала, что такое варить сталь или пахать землю, жить в одной-единственной комнате или каждый день ездить на работу в автобусе с пересадкой. Эти люди никак не могли идти впереди народа, увлекая его за собой.
Иванову, как профессиональному разведчику, привыкшему смотреть на вещи по-особенному реально, было невмоготу видеть эту вакханалию и по приказу сверху принимать в ней участие.
Ко всем бедам под занавес 1979 года добавилась новая. Советский Союз по решению все той же брежневской верхушки ввел свои войска в Афганистан. Началась Афганская война, губительные последствия которой были очевидны для всех здравомыслящих людей, но не для бездарного кремлевского руководства.
В отставку Иванов подал сразу, как только истек срок его службы — в 1981 году. Ему исполнилось тогда пятьдесят пять лет. Он ушел из Главного разведывательного управления в звании капитана 1-го ранга. И никто его не задерживал.
Боль бездарно прожитых последних лет в Главном разведывательном управлении Генштаба не давала Иванову покоя. Ее требовалось глушить — иначе было невыносимо. Евгений Михайлович и раньше позволял себе пропустить рюмочку-другую, а уйдя в отставку, и вовсе перестал давить на тормоза. А тут еще умерла мать. В довершение всего Майя подала на развод — Майя, с которой они прожили вместе три десятка лет. Нет, супруги не ссорились, как обычно бывает при разводе. Все произошло тихо и мирно. Почему? К сожалению, у супругов не было детей. Неудачи по службе, разочарование, алкоголь, раздражительность Евгения Михайловича сделали свое дело: зернышко отчуждения, посеянное, может быть, в молодости, за тридцать лет выросло в невозможность быть вместе. Жизнь все сильнее отдаляла супругов друг от друга.
Чтобы чем-то занять себя, Иванов устроился на работу в агентство печати «Новости» в главную редакцию по изучению методов эффективности пропаганды (ГРМЭП). Писал бэкграунды по военно-политической тематике, справки по итогам пропагандистских кампаний агентства.
Привыкать к новой работе было непросто. Журналистика — не разведка. Отставному капитану 1-го ранга и бывшему военному разведчику было не с руки стряпать статейки, угождая их конформистским содержанием редакторам-начальникам главного пропагандистского агентства Советского Союза.
Мы познакомились с Евгением Михайловичем в 1984 году. Руководство поручило мне тогда вести военную тематику. Иванов тоже занимался ее анализом. Мы нередко встречались, чтобы обсудить те или иные материалы, подготовленные агентством для западных изданий, обменивались мнениями, спорили.
— Как вы здесь работаете? Я не понимаю! — возмущался на первых порах Евгений Михайлович. — Каждый материал, прежде чем попасть к переводчику и отправиться за кордон, проходит до десяти инстанций. На паспорте каждой статьи набирается до одиннадцати подписей! Целая коллекция разнообразных виз: подписи редакторов всех уровней, от рядовых до главных, «добро» проверки и главлита, главного выпуска и ответственного руководства…
— А что, в военной разведке начальства нет? — улыбался я.
— При таком количестве визирующих, как в АПН, мы бы успевали только опаздывать! — парировал мой вопрос Иванов.
В 1986 году количество подписей на материалах агентства печати «Новости» сократилось вдвое. К власти в стране пришел Михаил Горбачев. Началась перестройка.
Поначалу обещанные новым руководством перемены были встречены многими с энтузиазмом. Евгений Михайлович Иванов тоже связывал с приходом к власти в Кремле молодого энергичного лидера определенные надежды на перемены к лучшему. Страна устала от престарелых, немощных и больных руководителей.
Такова уж, видимо, психология русского человека. Мы радуемся новому, прежде всего, в пику старому, надоевшему, а вовсе не потому, что твердо убеждены, будто это новое есть нечто непременно лучшее. К середине 80-х годов людям опостылела престарелая партократия. Новый лидер уже потому, что он был моложе, заставлял в себя верить.
Но вскоре у Евгения Иванова, да и у многих других, пыл поугас, возникло недоумение по поводу слов и действий автора перестройки.
В твердой поначалу позиции Горбачева появились трещины, а потом и разломы. Страна с подачи своего нового реформатора занялась перестройкой, по ходу ее пытаясь докопаться до смысла этого слова. В конце концов, стало ясно, что «перестройка» — это лишь благое реформаторское пожелание, не подкрепленное никаким реальным содержанием.
Михаил Горбачев и поныне, уже много лет спустя, остается в сознании многих людей странной, непонятной фигурой. Многие считают последнего президента СССР великим реформатором. Не меньше и тех, кто видит в нем коварного разрушителя. Есть даже те, кто находит в нем ловко укрывшегося предателя, «агента влияния» западных держав. В годы непосредственного правления Горбачева споров о нем было ничуть не меньше.
Но как не называй автора и зачинщика перестройки, как не оценивай его вклад в историю нашей Родины, Горбачев кардинально изменил жизнь огромной страны, да и всего мира. Теперь каждому понятно и очевидно, что он не перестроил, а уничтожил коммунистическую систему, хотя хотел лишь, по его словам, ее «улучшения».
Основной парадокс Горбачева состоит, видимо, в том, что, начав перестройку под лозунгом обновления социализма, он пришел спустя шесть лет к его ликвидации. Человек, безусловно, неглупый и одаренный, он не понимал, что перестраивать советскую систему нельзя. «Преимущества» большевизма как раз и состояли в его косности и консерватизме. Как только Горбачев начал рушить эти опоры тоталитарной системы своей политикой гласности и демократизации, она тут же рухнула.
Евгений Иванов и в доперестроечные времена не слишком боялся выступать с критикой начальства, а под лозунгом горбачевской гласности и вовсе перестал стесняться собственного диссидентства. Горбачев ему не нравился. Отставного разведчика раздражало в нем все: его южный говор и нескончаемое словоблудие, откровенная слабохарактерность и политическая близорукость.
В январе 1986 года Генеральный секретарь ЦК КПСС выступил с инициативной программой полного ядерного разоружения за 15 лет. Руководство АПН поручило Евгению Иванову подготовить подробный бэкграунд с пакетом вспомогательных материалов по данной теме.
— Это же чистой воды демагогия, а не программа действий! — возмущался Евгений Михайлович.
— Никто и не сомневается в этом, — почти равнодушно, стараясь успокоить собеседника, говорил я в ответ. — Все члены ядерного клуба согласны с тобой. Ни одна из мировых держав, как ты знаешь, не проявила ни малейшего намерения даже обсуждать вопрос о ликвидации ядерных арсеналов.
— Нет, я не против сокращения вооружений, — пытался пояснить свою мысль отставной разведчик, — но наша страна в ближайшем обозримом будущем не может полагаться на другую военную гарантию своей безопасности, кроме обладания достаточным и необходимым ядерным арсеналом.
Заказанный бэкграунд Иванов, в конце концов, подготовил, но критическую оценку предложенной программы ядерного разоружения из написанного им материала главный редактор вычеркнул.
Евгений Михайлович долго не мог примириться со столь откровенным неприятием инакомыслия.
— Хороша гласность, нечего сказать! — в сердцах выговаривал он мне все, что накипело у него на душе. — Ничего у нас в стране не меняется, — искренне сожалел он. — Налицо лишь одна видимость перемен. Начальство по-прежнему во всем и всегда право. А кто не согласен — за борт!
Непонятные инициативы Горбачева стали головной болью не только для Иванова, но и для многих отечественных политиков и журналистов перестроечной поры. Вслед за «строительством безъядерного мира» в обиход были запущены и другие «мыльные пузыри» вроде концепций «общеевропейского дома», «общечеловеческих ценностей» и тому подобное.
К бесталанным внешнеполитическим идеям добавились неграмотные внутриэкономические лозунги типа «всем жителям страны по квартире к 2000-му году» и бездарные проекты вроде пресловутой антиалкогольной кампании.
В октябре 1986 года состоялась советско-американская встреча на высшем уровне в Рейкьявике. Новое руководство страны вновь пошло на поводу внешней броскости и показной привлекательности своих инициатив.
Отвечая на заявку одного из загранбюро АПН, редактор-консультант Иванов подготовил аналитический материал по итогам проведенных в столице Исландии переговоров. Критический настрой автора не понравился главному выпуску. Статья была остановлена руководством и в итоге никуда не пошла. Автору пришлось выдержать очередной нагоняй на заседании Правления Агентства.
— Почему Горбачев дал на это согласие?! — шумел Иванов в предбаннике зала для заседаний членов Правления АПН. — Как он мог согласиться на зачет тяжелого американского стратегического бомбардировщика как одной боеголовки?!
Ответить на этот вопрос не мог никто. Да и кому вообще придет в голову приравнивать одну нашу боеголовку к 24 ядерным ракетам, которые несет американский бомбардировщик, и каждая из которых имеет дальность до 600 километров?
На следующей встрече Горбачева с Рейганом в Женеве наш лидер снова всех удивил. Михаил Сергеевич неожиданно для членов советской делегации дал американцам согласие на уничтожение нашего самого совершенного ракетного комплекса «Ока» с дальностью стрельбы до 500 километров, тогда как этот вид оружия вообще не обсуждался на той встрече.
Затем уже в Москве состоялись переговоры с государственным секретарем США Джеймсом Бейкером. Их проводил новый человек Горбачева у руля МИДа — бывший партийный бонз из Грузии Эдуард Шеварднадзе. В обход мнения рабочей группы он ни с того ни с сего вдруг дал американцам согласие на зачет за каждым тяжелым бомбардировщиком США лишь десяти крылатых ракет воздушного базирования. При этом даже дилетанту было известно, что реально каждый американский бомбардировщик мог нести вдвое больше — 20 крылатых ракет. Никто из советских военных специалистов никогда не давал и не мог дать министру иностранных дел СССР Э. А. Шеварднадзе согласия на такую систему зачета.
О случайности странных уступок советского руководства на переговорах с лидерами западных держав говорить не приходилось. Налицо была определенная внешнеполитическая позиция Михаила Горбачева и его команды, позиция, которая шла вразрез с интересами государства. Специалисты не могли этого не видеть, но изменить угрожающее национальной безопасности положение дел не смогли.
Уже много лет спустя, в 2003 году, генерал-майор КГБ в отставке, бывший заместитель начальника службы охраны президента Георгий Рогозин вспомнит о парадоксах Михаила Горбачева в интервью для документальной ленты канала RenTV «Люди Х». Он, в частности, расскажет о том, что президент США Рональд Рейган использовал при встречах с Михаилом Горбачевым методику кодировки сознания собеседника, которой хозяин Белого дома был обучен специалистами из ЦРУ.
По мнению Рогозина, Рональд Рейган сумел гипнотическими средствами подчинить себе сознание Михаила Горбачева с помощью метода так называемой «длинной руки».
— При встрече и рукопожатии Рейган дольше обычного жал руку Горбачева, — заметит Георгий Рогозин. — В ответ на это Михаил Сергеевич поднимал глаза и смотрел на президента США — то есть их взгляды встречались. Контакт был установлен.
Генерал-майор КГБ в отставке утверждал, что в итоге переговоры Горбачева с Рейганом пошли никак не по-нашему, а по американскому сценарию.
— Таким методом останавливается программа вашего поведения, — пояснял в своем интервью бывший заместитель начальника службы охраны президента. — Вынимается дискета из компьютера — программы нет. В это время вы можете говорить человеку, что угодно на любом языке. Он — ваш.
Версия генерала Рогозина, возможно, весьма состоятельна и заслуживает доверия. Но встает вопрос: «А куда же смотрела кремлевская охрана и отечественная контрразведка, если подобные методы воздействия, разработанные ЦРУ, были хорошо известны нашим специалистам с Лубянки? Почему не были приняты контрмеры?»
Говорят, что такой защиты для переговоров на высшем уровне долгое время не требовалось. В ней просто не было никакой необходимости. С октябрьского пленума 1964 года, на котором от руководства страной был отстранен Никита Сергеевич Хрущев, не возникало ни одного случая отхода делегации СССР от официально утвержденной линии на переговорах с западными державами. Дисциплина в этом отношении среди высших руководителей страны была непререкаемой. Каждый пункт советской позиции на переговорах по тому или иному актуальному вопросу международной политики заранее проговаривался на заседаниях Политбюро и утверждался коллегиально.
Глава советской делегации на переговорах, будь то Генеральный секретарь ЦК КПСС, министр иностранных дел или председатель Президиума Верховного Совета СССР, был обязан отстаивать выработанную руководством страны коллегиальную позицию и не мог ни в коем случае ее исказить или пересмотреть. Более двадцати лет это правило оставалось незыблемым. Эмоциональные импровизации на официальных встречах и переговорах времен Никиты Сергеевича Хрущева, казалось, давно канули в Лету.
При Горбачеве они неожиданно проявились вновь. И носили совсем не безобидный характер.
Евгений Иванов обсуждал это волновавшее его положение дел со своими бывшими коллегами по работе. Многие вместе с ним полагали, что налицо очевидный провал в работе отечественной службы охраны высших лиц государства. «Девятка» — Девятое управление КГБ, — отвечавшая за это направление работы, по их мнению, не справлялась с задачей защиты ведущих переговорщиков страны, таких как Горбачев и Шеварднадзе, от парапсихологического воздействия противника во время встреч на высшем уровне.
— И на Лубянке, и у нас в системе Министерства обороны, — утверждал Иванов, — есть прекрасные специалисты по нейтрализации паранормального воздействия. Достаточно посадить любого нашего экстрасенса за стол переговоров, и его американский оппонент будет обезоружен.
— Но разоружаемся, причем односторонне, почему-то не они, а мы, — парировал я заявление бывшего разведчика.
— Значит, наши специалисты на переговорах по какой-то причине не были задействованы, — убеждал меня Иванов.
— Тогда речь идет, по меньшей мере, о преступной халатности, — утверждал я.
— Или об измене, если имели место преднамеренные действия по необеспечению защиты наших переговорщиков от паранормального воздействия противоположной стороны.
В отечественных спецслужбах парапсихология никогда не была в загоне. Даже в трудные годы первых советских пятилеток, когда страна была занята решением острых неотложных проблем, исследованиям и разработкам в этой области был дан зеленый свет. Именно военные первыми оценили потенциальные перспективы прикладного использования экстрасенсорного потенциала человека.
Пароптическое зрение, то есть способность видеть не только глазами, но и мозгом, обещало возможность чтения скрытых от глаз человека текстов.
Дистантное видение, то есть способность видеть объекты на значительном от них удалении, позволяло вести разведку и поиск даже там, где электронные и космические средства разведки, появившиеся лишь во второй половине ХХ века, были бессильны, например, в глубинах океана.
Гипноз и внушение открывали безграничные возможности в области воздействия на сознание и поведение людей.
Список прикладных областей использования парапсихологии в обороне и разведке огромен. Поэтому разработкам и исследованиям в этой области в СССР, США, Германии и других странах в ХХ столетии уделялось нешуточное внимание.
Большая часть этих разработок остается строго засекреченной. Лаконичная информация о некоторых исследованиях просочилась в прессу. Но и она впечатляет. Например, Институт экстремальной медицины Министерства обороны Российской Федерации разработал такие парапсихологические и фармакологические методики, использование которых позволяет даже после получения абсолютно летальных доз радиации продлить активную жизнь солдата на три-четыре дня. А при тяжелых ранениях сутками оставаться в строю. Есть также наработки, позволяющие морякам находиться в ледяной воде не 16–17 минут, а более 5 часов.
Центральное разведывательное управление США, в свою очередь, рассекретило в конце 80-х годов некоторые результаты работ Стэндфордского научно-исследовательского института в области дистантного видения. Проведенные американцами успешные эксперименты позволили их участникам в ряде случаев находить безнадежно потерянные после катастроф и аварий объекты — самолеты и подводные лодки.
Особенно широкую огласку получили после соответствующего расследования Сенатом США материалы экспериментов в рамках суперсекретного проекта ЦРУ «МК Ультра». В рамках этого проекта, проводившегося в 1950-е годы, специалисты из Лэнгли разработали методики паранормального воздействия на сознание и память человека с использованием в качестве катализатора различных психотропных препаратов.
Все подобные утечки некогда секретной информации — это всего лишь надводная часть айсберга, основной массив которого скрыт от наших глаз.
По мнению Иванова и некоторых его коллег из разведки, Соединенным Штатам Америки и Федеративной Республике Германии в конце 80-х — начале 90-х годов ХХ века удалось силами своих спецслужб успешно применить свои секретные наработки в области прикладной парапсихологии в контактах с советским руководством.
Специалистам известно, что паранормальное воздействие на человека можно существенно усилить, используя параллельно фармакологические или психотропные препараты. Не исключено, что подобные препараты были подмешаны к напиткам или продуктам питания, которые потребляли Горбачев или Шеварднадзе. В качестве стимулятора экстрасенсорного воздействия могли быть использованы и биогенераторы — приборы с особыми характеристиками, которые нетрудно было установить в зале для ведения переговоров или же принести с собой в портфеле и поставить рядом с объектом воздействия.
Если подобная версия верна, то ее кульминация пришлась как раз на вопросы внешней горбачевской политики и соглашения о сокращении обычных вооружений и вооруженных сил в Европе.
— Как можно договариваться о равенстве вооружений двух блоков, — возмущался при мне, анализируя итоги подписанных соглашений, Евгений Иванов, — если и дураку понятно, что Варшавского пакта больше нет?!
Не менее странными оказались и результаты переговоров Горбачева с президентом США Джорджем Бушем и канцлером ФРГ Гельмутом Колем в Москве о судьбе объединенной Германии.
Советская позиция была заранее детально проработана и подготовлена к той важнейшей политической встрече. По ее итогам объединенная Германия должна была, безусловно, остаться вне рамок Североатлантического блока.
В ходе переговоров Михаил Горбачев повторил нашим оппонентам хорошо им известную аргументацию советской стороны. Но дальше на встрече произошло нечто абсолютно непредвиденное.
Ведущий научный сотрудник Дипломатической академии Министерства иностранных дел России Иван Кузьмин, принимавший участие в этих переговорах, вспоминал так:
— Коль говорит, что объединенная Германия будет суверенным государством и согласно Хельсинкским соглашениям получит право сама определять своих союзников. Горбачев внезапно отвечает, что он согласен… В нашей делегации полное замешательство. Ведь судьбу Германии определяют не Хельсинкские соглашения, а текущие переговоры.
Апогеем суперуступчивости Горбачева стало его согласие на ликвидацию советских межконтинентальных баллистических ракет «SS-18». Американцы называли их «Сатана» и «Черная смерть». Каждая ракета несла 10 ядерных и 40 ложных боеголовок. Могла стартовать по всем азимутам. Американская противоракетная оборона ей была не страшна. Это было лучшая из ракет того времени. С подачи «отца перестройки» ее пустили под нож. США охотно ассигновали немалые суммы на ликвидацию самого грозного оружия СССР, чтобы русские не медлили с уничтожением своей чудо-МБР.
Так Михаил Сергеевич Горбачев, вопреки разработанной государственной линии на переговорах, дал добро на вхождение объединенной Германии в НАТО со всеми вытекающими из этого последствиями. Советский Союз, к удивлению всего мира, шаг за шагом сдавал свои внешнеполитические позиции, пока, наконец, совсем не исчез с политической карты мира.
По мнению одних, развал СССР был следствием хитроумного заговора, умело разработанного в США и блестяще осуществленного в конце 80-х. По мнению других, он стал результатом предательства Михаила Горбачева и его команды. Третьи уверены, что большевистская система, в конце концов, рухнула сама собой, ибо оказалась исторически абсолютно недееспособной.
Евгений Иванов, обсуждая политику кремлевского руководства той поры, приведшую к крушению советского строя, стремился при наших с ним встречах убедить меня в том, что мы имеем дело с неким особым парадоксом Горбачева.
— Это «паранормальный парадокс», — утверждал он.
Что ж, прикладная парапсихология, безусловно, способна на многое. Это доказали своими трудами не только заокеанские ученые, но и многие блестящие отечественные умы, работавшие и работающие поныне на этом перспективном направлении. Достаточно назвать профессоров Александра Чижевского, Леонида Васильева, Александра Дуброва, Андрея Ли, Юрия Долина…
Практическое значение исследований в этой области, равно как и огромные потенциальные возможности парапсихологии для военного дела, разведки и безопасности страны оценил еще в начале 1930-х годов маршал Тухачевский. Именно с его подачи в СССР были созданы первые номерные научно-исследовательские институты прикладной парапсихологии в системе Министерства обороны, а позднее и в структуре государственной безопасности страны.
Увы, даже вооруженные экстрасенсорным потенциалом, наши горе-руководители не смогли ни должным образом реформировать, ни спасти Советский Союз от грядущего развала.
Идея Иванова о «паранормальном парадоксе» Горбачева — это всего лишь гипотеза. А версия без неопровержимых доказательств — все равно что песня без слов. Выслушать ее, конечно, можно, только понять или принять ее каждый волен по-своему.
Ну а что до судьбы самого автора теории «паранормального парадокса», то в стенах агентства печати «Новости» она у него оказалась недолгой. Бывший военный разведчик пытался отстаивать свою критическую точку зрения на совещаниях в АПН, предлагал собственный авторский анализ происходящего. Результатом было его увольнение. Диссиденты не нужны не только в разведке, но и в пропаганде.
Капитан 1-го ранга снова остался не у дел. Пришлось начинать привыкать к жизни одинокого пенсионера.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.