3 Стрелок

3

Стрелок

Рик Хотала, еще один первогодок, выбравший английскую литературу в качестве основного предмета, впервые увидел своего нового сокурсника Стивена Кинга в столовой: тот стоял в очереди, уткнувшись носом в книжку. «Это было дешевое чтиво в мягкой обложке, я и сам любил такие, — рассказывает Хотала. — На ужине он снова стоял в очереди, но уже с другой книгой. Складывалось ощущение, что парень прочитывает по три книги в день — на каждом из трех обеденных перерывов он появлялся с новой».

Хотя оба учились на кафедре английской литературы, предметы они изучали абсолютно разные. «Стива больше привлекала современная поэзия и литература двадцатого века, я же сосредоточился на средневековой литературе и литературе Возрождения, — говорит Хотала. — Его работы выделялись на фоне опусов большинства студентов. Никакого пафоса или претензии на художественность — он писал самые что ни на есть настоящие рассказы, а не какие-нибудь бессмысленные реминисценции».

«Стив всегда имел твердые убеждения, — рассказывает его сокурсник Майкл Элперт. — Он не верил официально признанному канону, гарвардской учебной программе — нисколько не верил. По его мнению, существовало множество куда более популярных писателей, которым было что сказать. И речь шла не только о предмете: Стив говорил о языке в целом. Уже тогда проявилась его необыкновенная восприимчивость».

Литературу первокурснику Кингу преподавал Джим Бишоп. «Стив всюду появлялся с книгой в мягкой обложке и упоминал в разговоре имена современных авторов, о которых другие студенты и профессора и слыхом не слыхивали, — рассказывал Бишоп. — Он уже тогда представлял себя знаменитым писателем и считал, что сможет этим зарабатывать. Стив добросовестно относился к писательскому мастерству, он писал постоянно, без перерывов. Создавал собственный мир».

Впервые оказавшись вдалеке от дома, в круговерти шумной студенческой жизни, привыкая к множеству новых предметов и обществу однокурсников, которые не имели ничего общего с ребятами из его родного городка — в колледже студенты с деньгами время от времени помыкали другими, — Стив умудрился за первые два семестра написать первый роман под названием «Долгая прогулка». За лето между первым и вторым годами обучения он довел роман до ума, а затем, осенью 1967 года, узнал о конкурсе на лучший первый роман, проводимом известным издателем Беннетом Серфом из «Рэндом хаус». Стив послал копию рукописи на конкурс, рукопись вернули с привычным бланком отказа и даже без редакторских пометок, которыми обычно сопровождались отказы из журналов. Стив пришел в полнейшее уныние и спрятал рукопись в ящик стола.

Впрочем, все было не так уж и плохо. Стив наконец-то осуществил свою первую профессиональную сделку: журнал «Жуткие мистические истории» купил его рассказ «Стеклянный пол». Ему заплатили аж целых тридцать пять долларов. Согласно подсчетам Стива, прежде чем продать свой первый рассказ, он получил около шестидесяти отказов.

Он понял, что стоит на правильном пути. Кто-то, помимо его матери и одноклассников, считал, что его произведения стоят того, чтобы платить за них реальные деньги.

Когда Стив впервые появился в кампусе, на бампере его машины красовался стикер Барри Голдуотера, демонстрирующий крепкие республиканские корни его семьи. Между вторым и третьим годами обучения он обнаружил, что политическим убеждениям юности брошен серьезный вызов — и не только войной во Вьетнаме, но и прокатившимся по стране движением борцов за мир. Стив оставил лагерь закоренелых республиканцев и перешел к радикальной форме либерализма — движения, которое охватило студенческие кампусы по всей стране и добралось даже до отдаленного уголка штата Мэн.

В августе 1968 года Стив решил поехать на Национальный съезд демократов в Чикаго, поддержать своего кандидата Юджина Маккарти, сенатора из Миннесоты, который соперничал с президентом Линдоном Джонсоном и обещал в случае победы на выборах вывести американские войска из Вьетнама. В то время в стране царил хаос. В апреле был убит Мартин Лютер Кинг, в июне — Роберт Кеннеди, и на съезде ожидались жаркие споры. Захватив с собой сотню баксов на расходы, Стив направился в Чикаго, останавливаясь по пути в корпусах Ассоциации молодых христиан.

На съезде быстро распространились слухи о стычках между протестующими и полицией. Стив участвовал в многотысячной демонстрации у здания, где проходил съезд; страсти неожиданно накалились, он получил в лицо струю слезоточивого газа и на время ослеп, но каким-то образом добрался до здания Ассоциации молодых христиан.

Из-за участия в съезде Стив оказался вовлечен в самый центр политических беспорядков и растущего напряжения. Когда осенью 1968 года он вернулся в Ороно, чтобы приступить к третьему курсу учебы, казалось, что все правила изменились буквально за ночь. Студенты требовали перемен, кампус бунтовал. А когда речь зашла о нудном учебном плане родного факультета, Стив стал одним из основных зачинщиков.

Университет штата Мэн пользовался репутацией консервативного учебного заведения с инженерным уклоном. Литературу здесь преподавали в соответствии с проверенными классическими канонами, сдобренными занятиями по письменной практике.

Воодушевившись оригинальными требованиями некоторых студентов — и Стива в их числе, — часть профессорского состава согласилась с тем, что настало время для перемен. Двое из преподавателей Стива, Барт Хэтлин и Джим Бишоп, организовали мастер-класс современной поэзии, рассчитанный скорее на аспирантов, чем на студентов старших курсов. Мастер-классы проходили после основных занятий, количество участников было ограничено двенадцатью студентами, которых отбирал сам преподаватель. Они писали, читали и обсуждали поэзию и литературу, и именно здесь Кинг впервые познакомился с творчеством Стейнбека и Фолкнера.

«Барт был для меня больше, чем просто учитель, он был моим наставником, практически заменившим отца, — рассказывает Стив. — Благодаря ему мы все чувствовали себя уютно в компании писателей и ученых; он давал нам понять, что место за столом найдется каждому».

Джордж Маклауд тоже посещал мастер-класс. «Это были дискуссионные занятия, проводимые в гостиной, — нечто совершенно новое для того времени», — вспоминает он. И конечно, помимо прочего, мастер-класс современной поэзии выделялся благодаря Стиву — его необычной внешности и вкладу в учебный процесс.

«Настоящий гигант», — отзывается о Стиве Маклауд. По его словам, высокий от природы Стив всегда слегка сутулился, пытаясь скрыть свой рост. И еще сложно было не заметить его длинные черные сальные волосы до плеч, толстые очки и неряшливую манеру одеваться. «Он садился с краю, прокашливался и вставлял замечание о стихотворении или о сказанном другими студентами, — добавляет Маклауд. — У него всегда имелось свое мнение, и оно редко совпадало с мнением остальных. Ему нравилось спорить только потому, что это выделяло его в общей массе».

Стив и с преподавателями любил поспорить. Как-то раз руководство факультета пригласило нескольких студентов, чтобы выслушать их предложения по будущему расписанию, и Стив, само собой, поспешил вставить «свои два цента». Он встал и раскритиковал факультет за полное отсутствие в учебной программе популярной культуры, пожаловавшись, что ни на одном занятии не может прочитать роман Ширли Джексон и получить оценку.

Его часто видели гуляющим по кампусу с книгой Джона Макдональда или сборником рассказов Роберта Блоха в руках. «Какой-нибудь урод обязательно подходил с вопросом, зачем я „это“ читаю, и слышал в ответ: „это“ написал великий писатель, — вспоминает Стив. — Но когда люди видят на обложке иллюстрацию с изображением девицы, у которой из блузки вываливаются буфера, то сразу вешают ярлык: „макулатура“. В таких случаях я обычно спрашивал: „А вы читали хоть одну его книгу?“ — и получал неизменный ответ: „Нет, мне достаточно взглянуть на обложку, и все сразу ясно“. Таков был мой первый опыт общения с критиками — в моем случае роли критиков играли университетские преподаватели».

Ему всегда нравилась такого рода литература, он на ней вырос и знал, что именно такие рассказы хочет писать сам. Осталось лишь убедить некоторых из профессоров, которые отчего-то никак не желали разделять точку зрения талантливого студента.

Даже в колледже Стив, не стесняясь, всем сообщал, что его мечта — писать популярную прозу. «А ведь ему приходилось проводить кучу времени, читая английскую литературу семнадцатого века, — пустая трата времени, на его взгляд, — говорит Маклауд. — Он не выносил никаких проявлений снобизма, а на решение Стива переметнуться в левый лагерь, как мне кажется, повлиял тот факт, что сам он вырос в консервативной республиканской семье».

Стив еще больше шокировал преподавателей, вызвавшись вести курс популярной прозы, чем вверг почтенных профессоров в состояние, близкое к нервному расстройству. Многие возражали не столько против включения этого предмета в учебный план колледжа, сколько против инициативы студента — считалось, что человек без диплома не в состоянии преподавать. В итоге, обсудив предложение Стива, факультет разрешил ему вести курс «Популярная литература и культура» вместе с Грэмом Адамсом, профессором, преподававшим английскую литературу.

Вскоре после вышеописанных событий у Маклауда со Стивом завязались дружеские отношения. Оба подыскивали новое жилье и вместе с еще парой студентов сняли квартиру на Северной Мейн-стрит в Ороно по сорок долларов с носа в месяц. Первый этаж занимали гостиная и кухня, наверху находилось четыре спальни — а если протянуть покрывало поперек одной из комнат, то даже целых пять.

«Жуткая была квартирка, — вспоминает Маклауд. — Зимой полы покрывала ледяная корка. И никому в здравом уме не пришло бы в голову воспользоваться душем — из страха подцепить какую-нибудь заразу. Все мы едва сводили концы с концами, но Стива это мало заботило — очевидно, ему было не привыкать. В том, что касалось окружающей обстановки, он был крайне неприхотлив. Один из наших соседей по квартире жил чуть лучше остальных, поскольку за его обучение платили родители. Он выделил себе отдельный шкафчик, где хранил еду, а остальные время от времени тайком туда наведывались. Впрочем, у Стива имелась собственная альтернативная вселенная — чтение и книги. Он читал книги, как мы дышали. Он мог назвать точное количество книг, написанных Джоном Макдональдом, потому что прочел все до единой. Он сосредоточивался на книге, уходил в нее с головой, буквально впитывал каждую главу».

Так уж вышло, что в конце шестидесятых в кампусе практически любого американского колледжа присутствовали наркотики. Травка, таблетки, кислота — тогда этого добра везде было навалом, и квартира на Северной Мейн-стрит не стала исключением. Однажды по кампусу пронесся слух о том, что у кого-то из студентов появился новый убойный галлюциногенный наркотик — угощайтесь кто хочет! Существовало только одно «но»: по словам Маклауда, это вещество нарушало чувство равновесия, поэтому он предупреждал, что, приняв галлюциноген, следует некоторое время оставаться на одном месте. «Просто посидеть на диване и подождать, пока головокружение не пройдет», — говорил он. Стив «закинулся» вместе с другими студентами, и вскоре все погрузились в наркотическое переживание… Время летело незаметно: ребята проводили его за разговорами, слушали музыку, хохотали.

Спустя пару часов хватились Стива. Обыскали весь дом — безрезультатно. Кинг пропал, как сквозь землю провалился. Маклауд предположил, что тот вышел из дома и теперь бродит по кампусу удолбанный, не в силах дойти до дома. И несмотря на эффекты наркоты, явно не способствовавшие проведению розыскных мероприятий, соседи принялись прочесывать кампус в поисках Стива.

Они обошли все бары, осмотрели все переулки и закутки в районе Мейн-стрит и даже заглянули в некоторые студенческие спальни и на факультет. Через несколько часов сдались и вернулись в квартиру… Стив как ни в чем не бывало сидел в гостиной и читал книгу. «Он устроился в кресле, закинув ноги на керосиновый обогреватель, резина на подошвах его ботинок уже начала плавиться, а ему хоть бы хны — он с головой ушел в книгу, — вспоминает Маклауд. — Кажется, это был „Психо“. Под этим наркотиком никто и страницу-то не мог перевернуть, а Стив спокойно сидел себе и читал, забравшись в свой маленький защитный литературный кокон».

Позже Кинг откровенно и подробно описывал свои эксперименты с наркотиками в студенческие годы. «Я часто употреблял ЛСД, пейот и мескалин, в общей сложности более шестидесяти раз. Я никогда не пропагандировал кислоту или другие галлюциногены, потому что знал: вещества эти не для всех, кому-то они по кайфу, а кому-то совсем наоборот, и такие люди могут серьезно пострадать в эмоциональном плане».

Вне зависимости от того, какими наркотиками баловались у них на квартире, если народ «пробивало на хавчик», то к их услугам были расположенные неподалеку «Пицца Пэта» и «Шэмрок», две любимые студенческие забегаловки в Ороно. У «Пэта» подавали пиццу и дешевую еду, как раз по карману бедному студенту, а в «Шэмроке» — лишь пиво, которое Стив прозвал «валиумом для нищих».

«„Шэмрок“ был простой пивнушкой, только столы и пиво, — рассказывает Маклауд. — Находилась она в подвальном помещении без окон, только три крана с разливным пивом и обслуживающие их футболисты».

Как-то раз, в перерыве между приемом наркотиков и посещениями «Пэта» и «Шэмрока», Стив позвал Маклауда к себе в комнату и выдвинул ящик шкафа: в комоде у Стива хранились сотни бульварных журналов, которыми он зачитывался в детстве. Он выудил экземпляр «Жутких таинственных историй» со своим рассказом и сообщил Маклауду, что собирается перейти на новый уровень. Маклауд, который тоже хотел стать писателем, пришел в восторг от такой подборки старых, двадцатилетней давности, журналов. Увлечение Стива писательством и популярным чтивом оказалось заразным, Маклауд загорелся, и вскоре, поскольку ни у того ни у другого не было собственной пишущей машинки (свою Стив оставил дома), оба зачастили на факультет журналистики.

«Обычно мы шли туда поздно вечером и усаживались за машинки, допотопные механические громадины», — говорит Маклауд. Иногда, вместо того чтобы работать над собственными рассказами, он наблюдал за товарищем. «Стив усаживался за пишущую машинку и сразу погружался в процесс. Он был настолько сосредоточен, что, даже ударь его кто-нибудь в тот момент кирпичом, он бы и не заметил».

При работе с классом Стив проявлял такую же сосредоточенность и уверенность в своих силах. Уже тогда он верил в себя и не переживал, когда кто-то из преподавателей или студентов критиковал его произведения за излишнюю современность.

«Вот он я, таков, каков есть», — отвечал Стив. А когда его что-то беспокоило, он просто-напросто писал очередное эссе или черкал статью в школьную газету «Мэн кампус».

Все время Стива уходило на занятия, чтение, сочинительство и тусовки, и многие из его одногруппников задавались вопросом, когда он успевает спать.

И еще он по-прежнему, как в детстве, смотрел много фильмов. Когда на экраны вышел ужастик «Ночь живых мертвецов», Стив, который как раз перешел на третий курс, отправился на премьеру. В зале было полно детей, и позже Стив признался, что впервые в жизни видел, чтобы целый кинозал детей вел себя тише воды ниже травы. «Их просто ошеломило обилие крови и насилия, — вспоминает он. — Их реакция говорила сама за себя, более весомого аргумента в пользу рейтинговой системы я еще не встречал. Ничего не имею против фильмов вроде „Мертвец“ или „Техасская резня бензопилой“, но детям подобное кино смотреть не стоит. Это зрелище для взрослых, и те детишки просто были к нему не готовы».

Он дал слово, что своих детей воспитает иначе. Пускай сам Стивен в нежном возрасте щелкал ужастики как орешки, те фильмы десятилетней давности не шли ни в какое сравнение с «Ночью живых мертвецов». Складывалось ощущение, что современное кино почти не оставляет простора для фантазии зрителей, — Стив прекрасно понимал, что некоторые вещи лучше додумывать, иногда без воображения не обойтись, и в отношении собственного творчества придерживался той же философии.

Кинг начал обобщать и другие идеи относительно взаимодействия писателя и читателя, о том, что в литературе позволено, а что — нет. «Книга должна цеплять, брать за душу. Я хочу, чтобы она захватила вас целиком и до последней строки держала в напряжении, не отпуская ни на миг. Я всегда стремился задеть читателя за живое — и одновременно развлечь. На мой взгляд, книга действительно должна быть живой и во многом по-настоящему опасной».

Его наметанный глаз подмечал особенности человеческой натуры, изучая окружающих. Он не боялся задавать людям вопросы, спрашивать, почему они поступили так, а не иначе, потому что рассчитывал рано или поздно использовать то, что узнал, в своем творчестве.

Однажды Стив натолкнулся на давнюю школьную знакомую. У той под глазом красовался синяк. Он спросил, что случилось, но она замяла тему. Он пригласил девушку на чашку кофе и попробовал разговорить.

«Она мне рассказала, что встречалась с парнем… Тот кое-чего от нее хотел, она отказалась, и парень ее ударил». Несмотря на приступ брезгливости, Стив как зачарованный продолжил деликатный допрос.

«Помню, я ей сказал, что не всякая отважится пойти на свидание, — вспоминал он позже. — Пусть даже девушке нравится парень, все равно она размышляет так: „Я сажусь к тебе в машину, значит, я тебе доверяю — будь добр, привези меня домой в целости и сохранности“. Это требует смелости, не так ли? А она ответила: „Как знать, как знать“. Тот разговор я запомнил навсегда и позже использовал в разных своих произведениях».

Написав несколько статей и эссе для университетской газеты «Мэн кампус», Стив обратился к редактору, Дэвиду Брайту, с просьбой о создании еженедельной колонки. Брайт дал талантливому студенту зеленый свет, и 20 февраля 1969 года в газете впервые появилась колонка Стива. Он окрестил ее «Мусоровоз» — поскольку, как сам он объяснял, «чего только не найдешь, копаясь в мусоре».

Брайту с самого начала нравилось, как пишет Стив, но он был не в восторге от нервотрепного стиля работы, который тот избрал для своей колонки. Каждый раз Стив появлялся в редакции буквально за час до истечения крайнего срока сдачи. Брайт, заламывая руки, сообщал Стиву, сколько места под его колонку выделено в этом конкретном выпуске. Затем Стив усаживался за одну из громадных зеленых редакционных пишущих машинок и набивал свой экземпляр — набело, без единой помарки или исправления, с первого раза, — укладываясь за несколько секунд до истечения срока.

Темы для своей колонки Стив выбирал самые разные — он явно хотел поделиться с человечеством своим взглядом на мир. Так, 18 декабря 1969 года он пишет: «Может быть, где-то в нашем мире есть дыра, прореха в самой ткани нашей Вселенной, и вещи переходят туда и обратно. Может, где-то там, в ином мире, существуют, и ходят, и разговаривают жуткие твари из оживших древних страхов — и время от времени проникают сюда».

И в том же выпуске он упоминает рассказ о целой вермонтской деревне под названием Джеремайяс-Лот, которая в начале девятнадцатого века буквально растворилась в воздухе, исчезнув без следа, и описывает теорию Ширли Джексон, одного из своих любимых авторов, о том, что дома и здания могут быть злобными по природе своей. В одном из следующих номеров Стив расхвалил университетский совет за то, что тот включил в программу семестра обильный урожай фильмов ужасов. Среди прочих в список попали «Ребенок Розмари», «Психо», «Дракула», «Франкенштейн», «Колодец и маятник» и «Горбун из Нотр-Дама». Стив не упомянул, разделяют ли большинство студентов его восторг по поводу подборки фильмов.

Очевидно, его не слишком волновало мнение других студентов и преподавателей; он воспринимал свою колонку как занозу, которой можно донимать обитателей кампуса, его целью было заставить их задуматься — и не важно, согласятся они с его идеями или нет.

Вероятно, Кинг также использовал свою колонку, чтобы выяснить, кто его настоящие друзья. Так, в номере от 13 ноября, он впервые признался в своих симпатиях к полицейским и заявил, что не испытывает уважения к сторонникам левых взглядов и либералам. В шестидесятые, когда кампус любого, даже самого захолустного колледжа напоминал пороховую бочку, написать такое было все равно что швырнуть канистру с бензином в разгорающийся пожар.

Затем он осудил студентов, высказывающихся в поддержку активиста радикальной группировки «Черные пантеры» Хьюи Ньютона, который в 1967 году застрелил полицейского.

«Копы — это те, кто стоит между вами и хаосом обезумевшей толпы. По-моему, люди, обзывающие полицейских свиньями, сами свиньи, с грязными языками и пустыми башками».

К тому же Стив вдруг занял неожиданную позицию по отношению к сексу и контрацепции. «Контрацепция дискредитирует сексуальный акт, — писал он. — Это все равно что прыгнуть в машину, завести мотор и рвануть вперед на нейтралке. Пользоваться противозачаточными средствами — в некотором роде трусость. Неправильно решать вопрос с помощью пластикового мешочка. Единственный нравственный выбор — это аборт. По крайней мере люди задумаются о серьезности проблемы».

Впрочем, он далеко не всегда пытался расшевелить осиное гнездо или устроить проверку собственным необычным взглядам на мир. Время от времени Стив публиковал длинный список любимых песен, альбомов и фильмов. В конце 1969 года он посвятил целую колонку перечислению лучших, на его взгляд, альбомов года — «Горизонт Нашвилла» Боба Дилана и «Эбби-роуд» группы «Битлз» — и песен: «Боксер» Саймона и Гарфункеля и, как ни странно, «Шугар-шугар» группы «Арчиз». Он терпеть не мог музыку группы «Кровь, пот и слезы» или Глена Кэмпбелла.

Также Стив писал короткие рассказы для университетских литературных журналов, таких как «Онан» и «Мотылек». «В рассказах, которые он публиковал в студенческих журналах, присутствовала какая-то сила, — вспоминает Рик Хотала. — Их невозможно было игнорировать, и в то же время внутренний голос говорил тебе: Ничего себе, какая жестокость. Этот парень что, больной на всю голову? Откуда в его рассказах столько крови и насилия?» Хотала также признался, что рассказы Стива сильно выделялись на общем фоне — складывалось ощущение, что они напечатаны другим шрифтом и цветными чернилами.

Благодаря «Мусоровозу» Стив приобрел известность в кампусе, и даже руководство университета не выпускало его из виду. Ректор Уинтроп Либби однажды поинтересовался у профессора Теда Холмса, сможет ли Стив стать профессиональным писателем. «Прогноз Теда был далек от радужного, — рассказывал позднее Либби. — Он согласился, что Стив безусловно одарен литературным талантом, жаль только, пишет исключительно в жанре хоррор».

Некоторые студенты подбивали Стива перенести его «трибуну» с бумаги на театральные подмостки. Он играл на гитаре и пел не лучше, чем в средней школе играл в футбол, но мысль попробовать себя на сцене казалась притягательной…

В заведении под названием «Кофе-хаус», расположенном за территорией кампуса, собирались толпы битников. Посетители со сцены читали стихи — собственного сочинения или чужие — и философскую прозу. Однажды вечером Стива пригласили выступить, и он выбрал рассказ о человеке, у которого на ладонях росло множество глаз; из вежливости публика аплодировала. В следующий раз его позвали на представление в канун Хеллоуина, где он прочел еще несколько своих страшных рассказов. В некоторых местах публика смеялась, и Стив пришел в смятение, решив, что с его рассказами что-то не так, хотя, вероятнее всего, смех был защитной реакцией: смеялись, чтобы сгладить неловкость — слишком уж сильно рассказы Кинга отличались от того, что звучало со сцены до него.

После этого случая Стив больше не выступал в «Кофе-хаусе», предпочтя ему «Бараний рог», студенческое кафе на территории кампуса. Но рассказы читать он не стал, вместо этого принес гитару и запел. «Обычно Стив затягивал какую-нибудь заунывную песню в стиле кантри-энд-вестерн о вечном неудачнике, которому не везет по жизни, — рассказала Дайан Макферсон, студентка, посещавшая один из поэтических мастер-классов Барта Хэтлина вместе с Кингом. — Помню, я искренне считала, что Стив поет о себе самом».

Благодаря еженедельным зажигательным выступлениям на страницах университетской газеты отношение к Стиву поменялось: теперь он не просто вел колонку, а стал одним из лидеров студенческого движения.

«Если речь заходила о политике, его было не удержать, — вспоминает Маклауд. — Он мог шумно протестовать против Вьетнама, и это выглядело странным: удивительно, что, несмотря на природную застенчивость, он стал публичным человеком и громко заявлял о своих взглядах».

«Стив запрыгнул на волну антивоенного движения и тут же его возглавил, — рассказывает Рик Хотала. — На любом студенческом митинге он не тушевался, а просто хватал микрофон и толкал речь».

В то время в армии США служили по призыву, и многие студенты, несмотря на то что они, пусть и временно, были освобождены от воинской обязанности (студенты и аспиранты высших учебных заведений автоматически получали отсрочку), решительно выступали против войны. Впрочем, учитывалась и успеваемость студента: военные грозились, что отправят служить всех троечников.

В 1969 году отсрочку отменили, и по стране тут же прокатилась волна бурных протестов, с середины шестидесятых охвативших кампусы колледжей. Инвалидам и людям, страдающим от неизлечимых физических недостатков, таких как близорукость или плоскостопие, присваивалась категория «4F» — в отличие от «1А», означавшей отменное здоровье, — что автоматически вычеркивало кандидата из списка призывников.

Позднее, году в семьдесят первом, с целью сделать отбор более справедливым и единым для всех, ввели лотерею по дате рождения. Датам рождения в случайном порядке присваивали номера от единицы до трехсот шестидесяти пяти. Чем меньше был номер, тем выше шанс, что его обладателя отправят служить.

Некоторые студенты избегали участвовать в акциях протеста, рассудив, что, если не высовываться и иметь приличный средний балл, это позволит им остаться незамеченными и избежать призыва; другие же, такие как Стив, не боялись ничего и вовсю мутили воду. Вероятно, он и сам уже догадался, что из-за слабого зрения подпадает под категорию «4F» и призыв ему не грозит, потому-то и бунтовал так яростно и открыто.

Кинг не только вел колонку в газете, 17 января 1970 года он появился на первой полосе «Мэн кампус» с нацеленной на читателя двустволкой, длинными растрепанными волосами и диким блеском в глазах — многие студенты заметили сходство с Чарлзом Мэнсоном. Подпись под фотографией гласила: «Учись, блин!»

На третьем курсе Стива избрали в студенческий совет — рекордным числом голосов за всю историю выборов. Одной из его новых обязанностей стало присутствие на заседаниях всевозможных студенческих комитетов. Ректор Либби уважал Стива за боевой настрой и желание бороться против несправедливости и сочувствовал, что тому приходится улаживать недоразумения, то и дело возникавшие между преподавателями и студентами, но раскусил Стива он сразу: «На самом деле это был очень мягкий человек, который играл роль необузданного бунтаря».

В конце шестидесятых преподаватели (в отличие от студентов, которые в большинстве своем не могли сосредоточиться на учебе) предпочитали смотреть со стороны на все происходящее в кампусе и в мире, что неудивительно. Стив, взваливший на себя кучу обязанностей — как в университете, так и вне его, — не пользовался среди друзей репутацией образцового студента. «Мы никогда особо не разговаривали на эту тему, — говорит Маклауд. — Мы все учились, но учеба обычно отходила на задний план. Нас интересовали лишь политика, поэзия, наркотики и рок-н-ролл».

По всей стране студенты в крупных городах и более известных колледжах закрывали кампусы и устраивали забастовки, и Стив использовал свой пост главы совета, объединяющего студентов и преподавателей, чтобы обратиться к руководству с требованиями по реорганизации университета. Как-то вечером он собрал длинный список требований от разных групп студентов — начиная с независимых исследований и обучения в кредит и заканчивая бесплатными аттестатами для всех, кто принимал хоть какое-то участие в научной работе, — и организовал демонстрацию у дома ректора. В список, который Стив вручил Либби, вошли даже предложения одного из самых радикальных студенческих объединений «Студенты за демократическое общество».

Промозглым весенним вечером 1969 года Стив в мокрой облезлой бобровой шубе, потрясая факелом, возглавил демонстрацию и провел разношерстную толпу протестующих по кампусу. Противники демонстрации скандировали речовки и швыряли в участников яйца и тухлые овощи.

В итоге Либби выслушал требования демонстрантов и пообещал встретиться со Стивом и другими студентами, чтобы попробовать достичь компромисса… Впрочем, очень скоро Кинг потеряет всякий интерес к демонстрациям и протестам, поскольку его внимание захватят две куда более насущные темы: четвертый, он же последний, курс обучения на бакалавра и Табита Спрюс.

Несмотря на то что оба, и Стив Кинг, и Табита Джейн Спрюс, подрабатывали в одном и том же месте — библиотеке Фоглер, познакомились они на писательском семинаре Джима Бишопа. «Я считал ее лучшим писателем на семинаре, в том числе и лучше меня, поскольку она точно знала, что делает, — рассказывал Стив позднее. — В отличие от остальных она прекрасно разбиралась в синтаксисе и точно знала, из каких кирпичиков складывается поэзия и проза. Остальные, как правило, принимались пороть какую-то трансцендентальную чушь про рвущийся на свободу из души голос и прочий подобный бред».

Табита узнала о Стиве еще на первом курсе, осенью 1967 года, когда приехала в кампус. Перед тем как начать выпускать собственную колонку, Стивен написал редактору «Мэн кампуса» письмо, которое напечатали в газете. Она прочла и подумала: ничего себе, а парнишка-то умеет писать. «В то же время я злилась, что он меня опередил, успев послать письмо в газету до меня», — призналась Табита.

«Он был редким исключением — популярная личность в кампусе и при этом не спортсмен, — рассказывает Тэбби. — Если честно, то настолько бедного, в буквальном смысле, студента я еще не встречала. Он носил обрезанные галоши, потому что не мог себе позволить нормальную обувь. В подобных обстоятельствах казалось невероятным, что человек вообще ходит в колледж, не говоря уже о том, что его это совершенно не беспокоило. Мне сразу же стало ясно, что пишет он не хуже, чем любой публикуемый автор. Полагаю, то, как высоко я оценивала его творчество, впечатлило Стива. И еще его впечатлила моя грудь».

«Тэбби выглядела как официантка, — подхватывает Стив. — Она производила, да и сейчас производит, впечатление неприступной особы».

Джордж Маклауд делится предысторией их знакомства: «Перед тем как Стив и Тэбби познакомились, она встречалась с другим студентом с мастер-класса, но тот ее бросил и к моменту знакомства со Стивом она была одна. Некоторым из нас казалось, что Стив просто ее пожалел, однако на самом деле это была любовь; встретились два одиночества и два писателя, которые отлично дополняли друг друга».

Вскоре они стали проводить вместе все свое свободное время. Через несколько месяцев она переехала жить к нему, в его крохотную квартирку в Ороно.

Табита Джейн Спрюс родилась 24 марта 1949 года в семье Реймонда Джорджа Спрюса и Сары Джейн Уайт в городке Олд-Таун, штат Мэн, что чуть севернее Ороно. Тэбби, как ее называли родные и друзья, была третьей из восьми детей, рожденных в семье католиков, и посещала католическую школу, а старшие классы проучилась в Высшей школе имени Джона Бэпста. Отец работал в семейном магазинчике «Р. Дж. Спрюс и сыновья» на Мейн-роуд в Милфорде, на другом берегу реки Пинобскот. Дедушка Тэбби Джозеф Спрюс приобрел этот магазин на пару со старшим братом в самом начале двадцатого века.

Семья Спрюс имела франко-канадские корни; они сменили фамилию Пинетт на Спрюс еще в девятнадцатом веке, чтобы избежать притеснений, которым в те времена часто подвергались франкоговорящие выходцы из Канады. На севере Новой Англии тогда хозяйничал ку-клукс-клан, и новоприбывшим иммигрантам из Квебека — к ним частенько приклеивалось унизительное прозвище «лягушатники» — нелегко было найти себе работу.

Все дети Спрюсов работали в магазине. «Я выросла, слушая разговоры взрослых у пузатых печей, — рассказывает Тэбби. — Обычно в мои обязанности входила резка жевательного табака для пожилых покупателей. Отец рубил говядину в подсобке. Одно время часть магазина занимала почта, которой заведовала моя бабушка».

По ее собственным словам, Тэбби выросла одиночкой, замкнутой и независимой, и еще обожала писать: вела дневник и писала письма друзьям. Как и Стив, она читала запоем. «Стоило мне узнать о существовании публичной библиотеки, и я практически там поселялась, — вспоминает Табита. — Однажды библиотекарь позвонила родителям и пожаловалась, что я читаю взрослые книги, а мама ответила, что если я их понимаю, то все в порядке, а если нет, то и бояться нечего».

И еще, как и Стив, Тэбби успела насмотреться на омаров на целую жизнь вперед. Подростком она работала в ресторане «Лобстерленд» в окрестностях Бангора. Ресторан был рассчитан на туристов и специализировался на морепродуктах. Тэбби частенько приходилось запускать «лобстеродавилку», в которую собирали остатки недоеденных омаров с тарелок посетителей, чтобы снова пустить их в оборот: на следующий день вчерашние объедки подавались на столы в виде салата или рулета. Со временем она возненавидела запах несвежих морепродуктов, который въедался в кожу, волосы и одежду, — но приходилось мириться, в то время это была единственная работа, какую она могла найти.

«Когда я росла, в Олд-Тауне ничего не слышали ни о каком движении за права женщин, — рассказывает Тэбби. — Я очень рано поняла, как туго приходится женщине в патриархальном обществе, а если при этом ты еще носишь очки, то и вовсе нечего ловить. Потом я отрастила грудь, однако легче не стало». Окончив Высшую школу имени Джона Бэпста в июне 1967 года, она подала документы в Университет штата Мэн — обычный путь для смышленых выпускников из небогатых семей, у которых нет средств, чтобы отправить детей в частный колледж. Как и Стив, она училась на стипендию и деньги от подворачивавшейся время от времени работы в кампусе. Попав в колледж, Табита надеялась обрести свободу от ограничивавших ее интеллектуальное развитие условностей. Но не тут-то было: здесь она встретила незнакомые прежде формы сексизма. Позже она вспоминала, как один из профессоров имел обыкновение подписывать курсовые студенток: «Бросай учебу и выходи замуж».

С присущим ей упорством Тэбби старалась не замечать подобных издевок. Она еще не решила, какую специализацию выбрать, и первое время каждый семестр меняла основные предметы, пока не остановилась на литературе и истории. После окончания бакалавриата Тэбби планировала продолжить обучение в магистратуре по специальности «библиотечное дело», чтобы в будущем устроиться библиотекарем.

По крайней мере таков был план. Встреча со Стивом его разрушила.

«Как только дал Тэбби прочесть первую же вещь, еще до нашей женитьбы, я понял, что она мой идеальный читатель. Это был рассказ „Я — дверь отверстая“, и она его похвалила, — вспоминал позднее Стив. — Как обычно, в двух словах — она всегда немногословна, если вещь понравилась». Разумеется, со временем он обнаружит, что, если вещь ей не нравится, она не преминет ему об этом сообщить и непременно посоветует, как исправить положение.

С первой же их встречи — Стив тогда порядком набрался — они больше не расставались. Они понимали друг друга и интересовались одним и тем же.

Начав встречаться с Табитой, Стив мгновенно влился в ее большую семью, какой у него никогда не было, но о которой он всегда мечтал.

Для получения сертификата, разрешающего преподавать, Стив должен был пройти учебную практику, и в январе 1970 года он приступил к обучению старшеклассников в бесплатной средней школе в окрестностях города Хэмпден, штат Мэн. Несмотря на значительное увеличение нагрузки, он продолжил посещать мастер-классы и лекции в университете, находя время для чтения и сочинительства и параллельно преподавая литературу.

К этому времени они с Тэбби жили вместе в Спрингер-Кэбинс у реки Стиллуотер в Ороно. Эти дешевые жилища пользовались дурной славой, но, поскольку и Стив, и Тэбби учились и денег вечно не хватало, ничего другого они позволить себе не могли. Это было особенно важно, ведь Тэбби уже была на третьем месяце беременности. Она продолжала ходить на занятия, не обращая внимания на неодобрительные взгляды преподавателей-мужчин. Хотя судебный прецедент «Ро против Уэйда» появится лишь три года спустя, аборты спокойно делались уже тогда, особенно если знать, где искать врача. Со времен разгула свободной любви в конце шестидесятых и начале семидесятых многие женщины предпочитали делать аборт, а не рожать, поскольку обществом материнство воспринималось как признак мещанства.

Вот тут-то и раскрылась истинная натура Стива и Тэбби. Да, прежде Стив вовсю баловался наркотиками и водил демонстрации к дому ректора, выдвигая невыполнимые требования, но его взгляд на мир не сильно поменялся со времен консервативного детства. Аборт был неприемлем. К тому же Тэбби выросла в католической семье, да и свадьбу они уже запланировали — договорились пожениться сразу после получения Стивом диплома.

Вероятнее всего, Стив считал, что сделать аборт — все равно что бросить своего ребенка, а он ведь поклялся, что никогда не пойдет по стопам сбежавшего отца. Поэтому, невзирая на трудности, Стив и Тэбби решили не сдаваться. Стив и раньше-то никогда не испытывал проблем с мотивацией, чтобы писать, а теперь, когда у него появилась цель, и подавно. Литература, верил он, станет их пропуском в обеспеченную жизнь. Он тут же начал рассылать некоторые из своих рассказов в мужские журналы, такие как «Гэллери» и «Кавальер», и, как выяснилось, не зря — время от времени кое-что удавалось пристроить. Платили не много, пару сотен баксов за рассказ, но даже эти небольшие деньги казались Стиву целым состоянием.

Как-то раз, в марте, когда он работал в библиотеке, библиотекарь выложил для студентов несколько стопок ярко-зеленой бумаги — бери сколько хочешь, и притом бесплатно. Нетрудно было догадаться, почему ей не нашлось применения: листы толщиной с картон с трудом влезали в пишущую машинку. Да и размер листов, десять на семь дюймов, не соответствовал принятому формату, а преподаватели подобные вольности не одобряли.

Большинство студентов прошло мимо, но Стив набрал сколько смог. Кинг знал, что многие испытывают малодушный страх, глядя на чистый лист бумаги, — ну и что с того? Ведь для него самого чистый лист выглядел многообещающе. Он воспринял эту необычного размера и цвета бумагу как настоящий подарок. Хотелось приберечь ее для чего-то особенного; не в силах поверить собственному счастью, Стив нежно прижимал к груди драгоценные стопки, мысленно сравнивая себя с «алкоголиком, который никак не налюбуется на целый ящик первосортного виски, или с сексуальным маньяком, в гости к которому пожаловала пара сотен похотливых юных девственниц». Он принес бумагу домой, заправил первый лист в старенький верный «ундервуд», пишущую машинку, на которой печатал еще в детстве (он наконец перевез ее из Дарема), и напечатал первую строку будущего романа, почерпнув идею из «Чайлда Роланда» Роберта Браунинга — поэмы о юноше, пустившемся в опасное и полное приключений странствие по незнакомым и мрачным землям к далекой башне: «Человек в черном ушел в пустыню, и стрелок двинулся следом».

Помимо детективов, ужасов, научной фантастики и комиксов Кинг увлекся новым, обретающим популярность жанром, фэнтези, и в особенности циклом «Властелин колец» Толкина.

«Я был просто очарован магией этих историй, самой идеей путешествия ради некоей таинственной цели, ее широтой и тем, сколько времени понадобилось, чтобы ее рассказать». Разумеется, Стив подумывал о том, чтобы написать собственную книгу в том же жанре. Взявшись за первый роман из намеченного цикла из семи книг, он знал, что должен сознательно избегать стиля и сюжетов Толкина. И одновременно ему хотелось, чтобы действие происходило наполовину в фэнтезийном мире и наполовину — в реальном.

Он придумывал мир своего персонажа, Роланда Дискейна, и параллельно лихорадочно трудился над новыми рассказами и романами, одновременно дописывая дипломную работу. И по-прежнему сообщал всем и каждому, что его цель — стать профессиональным писателем. В отличие от многих товарищей по учебе, поддавшихся всеобщему пессимизму, вызванному войной во Вьетнаме, Стив смотрел в будущее с невероятным оптимизмом и в результате видел возможности и идеи абсолютно во всем, что подкидывала ему судьба, даже если речь шла о кипе никому, кроме него, не нужной бумаги.

Пройдет еще целых двенадцать лет, и из этой неформатной зеленой бумаги вырастет первая книга серии «Темная Башня»…