ИВАНОВ В ОТСУТСТВИЕ СТРЕЛЬЦОВА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ИВАНОВ В ОТСУТСТВИЕ СТРЕЛЬЦОВА

22

«Торпедо» долго не везло с вратарем.

В дублере Евгении Рудакове тренеры не распознали талант — и он уехал. Казалось, что Анатолий Глухотко в самое ближайшее время станет тем вратарем, какой необходим команде без слабых мест — в разгар сезона шестидесятого «Торпедо» всем уже виделось такой командой. Но в августе команда, без вызванных в сборную игроков, выступила в ФРГ. У «Шальке-04» выиграли 5:2, причем оба мяча с немецкой стороны забиты были в первые десять минут. Накануне следующей игры во Франкфурте игрокам сообщили, что местная публика выражает открытое, демонстративное даже неудовольствие тем, что отсутствуют знаменитости из сборной СССР. И поэтому во время матча возможны беспорядки. Лучшего раздражителя для москвичей нельзя было и придумать. Жестокость немцев в обороне не смущала — вели в счете 1:0, 2:1. Но в ответной атаке немецкий форвард бутсой выбивает ключицу вратарю Глухотко. Торпедовцы потом рассказывали, что завелись после этого хамства так, что ни одна команда в мире не смогла бы их в тот день остановить. На стадионе собралось немало наших соотечественников — русских, оставшихся после войны в Германии. Путь на родину был им заказан навсегда, но болели они за своих, как никаким фанатам не снилось. После трех подряд торпедовских мячей русская аудитория не унималась — и требовала новых взятий немецких ворот. И счет доведен был до унизительного для хозяев — 8:1. Полицейские оцепили нашу команду сразу после заключительного свистка рефери во избежание эксцессов. Но футболисты не замечали разъяренной толпы — видели только и навсегда запомнили слезы на лицах потерявших родину земляков.

Анатолию Глухотко сделали несколько операций, но ключица так и не срослась, на ее место поставили пластик.

Сменщик Глухотко — Поликанов — играл несравнимо слабее. И когда в финале Кубка он пропустил третий гол, Иванов сказал ему, что если они матч проиграют, то он его закопает прямо во вратарской площадке.

Но на всех остальных позициях торпедовцы выглядели, пожалуй, предпочтительнее тех, кто выступал на тех же ролях в сборной, привезшей из Парижа Кубок Европы.

Александр Медакин на правом краю защиты был моложе Кесарева, подвижнее, читал игру гораздо лучше — и на следующий сезон Качалин взял его к себе. Виктор Шустиков попал в сборную уже при Бескове, но там ему пришлось играть не в центре, где он привык много плиссироваться, действовать позиционно, не отвечать ни за кого из вражеских форвардов персонально, — и в клубе он выглядел убедительнее. К тому же ему и Воронин помогал, как прирожденный стоппер, и Батанов назад регулярно возвращался — «Торпедо» в лучшем своем сезоне «дубль-вэ» уже никогда не играло, выбирало по обстоятельствам: или четыре — два — четыре, или три — три — четыре (в третьего полузащитника превращался все тот же Батанов). Физически сильный, злой в единоборствах Островский — Леха, как называли его в «Торпедо», — занял место левого защитника сборной только поздней осенью шестьдесят первого года, но задержался в ней дольше Медакина.

Журналисты ухватились за сочетание Воронин — Маношин. Торпедовских полузащитников непременно фотографировали вдвоем на обложках спортивных изданий, их пытались представить неразлучниками. И противоречие в этом игровом союзе замечалось лишь внутри команды. Вне «Торпедо» Николай Маношин оценивался в первый сезон игры за основной состав выше. Андрей Петрович Старостин говорил Иванову: «Есть у вас готовый игрок для сборной — Маношин». Но Кузьма возражал: «Не Маношин, а Воронин». На Маношине, кстати, пересеклись интересы «Спартака» и «Торпедо». Когда Николай учился в ФШМ, он входил в молодежную сборную, которая готовилась в Тарасовке, и его немедленно прозвали «Гусем-2». Он походил на Нетто — длинный, сухой. Играл, все считали, в той же манере. Но Бесков, принявший «Торпедо», отбил Колю у «Спартака». За место в сборной Маношин с Игорем Александровичем поборолся на волне всеобщего восхищения «Торпедо» начала шестидесятых. Но сыграл за сборную Союза всего восемь игр. В Чили ездил запасным — Качалин так и не решился выпустить его на поле, хотя перед матчем с чилийцами на утренней разминке, когда начальник команды Андрей Старостин спросил: готов ли он сыграть сегодня? — Маношин ответил, что разорвет любого, настолько чувствует себя готовым. Но в «Торпедо» больше верили в перспективность и данные Валерия Воронина. Понимали, что в физическом отношении Маношин ему уступает и нуждается в помощи — пахоте Бориса Батанова, способного выполнить больший объем работы (отсюда и вариант с тремя полузащитниками). Впрочем, были у Николая и горячие поклонники, продолжавшие ставить его выше, восхищаясь его технической оснащенностью: он мяч на голове, допустим, мог через все поле пронести. На мой взгляд, игра Маношина — эффектная рекламная пауза в насмешливой вязи комбинационной игры, присущей и футболистам торпедовской обороны.

Валентин Иванов из-за занятости в сборной провел чуть больше половины игр — и Юрий Фалин, уступивший место левого инсайда Батанову, в самом знаменитом торпедовском сезоне тоже был на высоте, сыграв с девятью забитыми голами правым полусредним. Иванов забил восемь мячей. Кирилл Доронин провел двадцать один матч — больше, чем Сергеев, но тот запомнился лучше в силу своеобычия. Больше всех голов — двенадцать — забил Геннадий Гусаров, отлично справившийся с амплуа впередсмотрящего…

…Великолепная в зрелищном отношении игра в прозе турнирного продвижения может заземляться грубее, чем хотелось бы, размечтавшись об идеале, когда стиль во всех случаях бьет норовистую посредственность.

Чемпионат шестидесятого проводился в двух предварительных подгруппах — и в финале набранные ранее очки не учитывались. Но «Торпедо» и на финал хватило, в отличие от сезона следующего года.

«Торпедо» намного предпочтительнее представало в матчах против сильных клубов. Никому из именитых команд они в шестидесятом году не проигрывали. Могли продуть обе игры — в предварительной подгруппе — рижской «Даугаве» — и в Москве, и в Риге. Проиграть оба раза «Локомотиву» — например, 1:3, когда уже после победы в Киеве стали чемпионами.

Но армейскую команду побеждали дважды, московское «Динамо» — дважды. К «Динамо», как я уже говорил, проявлялась принципиальная беспощадность. Как бы сказал Андрей Петрович, «Карфаген должен быть разрушен». В одной четвертой финала Кубка они опять играли с динамовцами. (Много лет спустя случайно встречу опустившегося Олега Сергеева, отбывшего срок в лечебно-трудовом профилактории для алкоголиков, — и встанет сразу перед глазами черно-белая телевизионная картинка, где он, открывшись прямо перед динамовскими воротами, бьет прицельно в нижний угол — и Яшин бессилен. А второй гол забил Батанов, победили 2:0.) Оба раза переигрывали киевлян, которые на следующий год станут чемпионами. Решающая игра происходила в Киеве, но для того «Торпедо» никакого значения не имело: свое ли поле, чужое!

Этот во всем удавшийся «Торпедо» сезон, позволивший каждому, кто входил постоянно в основной состав, выразить себя максимально и стать тем, кем только и мог мечтать стать, высветил неожиданно праздничным прожектором драму торпедовца номер один на все времена Валентина Козьмича Иванова.

Премьер «Торпедо» и при Стрельцове имел полное право чувствовать себя непререкаемым вожаком — он знал, что Эдик примет от него жертву покровительства с пониманием необходимости в их производственном союзе выдвинуть руководителем не того, кто гениальнее, а того, кто гениальность эту поддержит, не теряя своего достоинства перед остальными. Остальные — их окружение. Остальные — не в счет, когда речь идет о главенстве в команде. Даже Метревели — его место с краю: пусть дорастет до центра…

В сезоне шестидесятого Кузьма надолго отлучался в сборную, где оставался первым — пусть лучшая игра его в Кубке Европы пришлась на полуфинал, а в финале Бубукин, Метревели, Понедельник и Нетто как капитан, принявший Кубок, выдвинулись на передний план. Сомневаюсь, однако, чтобы Бубукин или Понедельник ставили себя выше правого инсайда из «Торпедо»… И вот он возвращается в родной клуб в разгар самого великого в торпедовской истории сезона — и самому великому игроку открывается, что молодые, каждого из которых он вчера еще мог послать принести ему холодной воды из-под крана, справляются с лидерством в чемпионате и без него. Что первый он в данный момент среди равных. Конечно, рано говорить, что молодые игроки подтянулись на его уровень окончательно, но у них впереди вся жизнь в футболе, а ему двадцать шесть: он может показаться им ветераном-стариком. У них впереди — жизнь. И прожить ее они хотят, пережив взлет лидерства, чтобы не было мучительно больно и так далее, не надо продолжать…

В двадцать шесть лет, сыграв на своем высочайшем уровне небывалый по значимости для отечественного футбола турнир, титулованнейший из современных игроков, он должен теперь не просто способствовать всеми силами выигрышу командой впервые первенства, но и доказывать поверившим в свое особое предназначение мальчишкам его собственное первенство среди них.

И в последнем матче необыкновенного сезона Валентин Иванов ставит всё и всех на место.

Великолепное новое «Торпедо» на схваченном октябрьским морозцем поле вряд ли одолело бы тбилисцев, для которых всегда оставалось неудобнейшим противником, не сыграй один из наиболее памятных своих матчей Кузьма.

Выпавший снег смели с поля, но сугробы белели в прожекторном свете — и должны были одним своим видом создавать для южан внутренний дискомфорт. Но ничего подобного — никогда прежде динамовцы из Тбилиси не показывали себя столь стойкими на чужом поле. Хочолава в прыжке отбил мяч рукой после удара с десяти метров правого края «Торпедо» Метревели — и Гусаров забил гол с пенальти. Это случилось на двадцать пятой минуте, а на двадцать шестой Баркая уже сквитал счет.

Во втором тайме — на пятьдесят четвертой минуте — Гусаров снова забил после чисто торпедовской убийственной комбинации, разыгранной им с Ивановым и Батановым. Но всего четыре минуты понадобилось Калоеву, чтобы воспользоваться зевком Островского и с излюбленной своей позиции перед воротами пробить головой…

Третий мяч тбилисцам — заслуга Иванова: замахиваться было некогда, он проткнул носком с места левого инсайда в дальний угол. И три бы минуты доиграть до победы, но оборонялись излишне суетливо, потеряв вблизи своих ворот Мелашвили.

За минуту до конца дополнительного времени Кузьма — теперь с правого инсайда в другой дальний угол — индивидуально организовал четвертый гол.

Тбилисцы в своем поражении обвиняли судью Цаповецкого. Не назначил пенальти «Торпедо». Гусаров, забивая второй гол, когда Иванов вывел его один на один с вратарем, находился в положении вне игры… Центральная «Правда» тоже поругала судью — видимо, и в Москве не всех радовало возвышение «Торпедо». Но обиженные тбилисцы все-таки понимали что к чему — и в поездку на Британские острова пригласили Валерия Воронина. А через продолжительное время на встрече с тбилисской публикой Валентин Иванов вызвал шквальную овацию грузин, когда великодушно согласился с тем, что рефери мог бы и назначить победителям одиннадцатиметровый…

23

Денежную реформу провели в шестьдесят первом году — и потом их было еще несколько. И сегодня совсем уж трудно изобразить величину вознаграждения торпедовцам за победу в чемпионате и Кубке. Пять дореформенных тысяч за первое место в чемпионате превращались в пятьсот рублей (с вычетом подоходного налога и за бездетность — 480), за победу в Кубке получалось чистыми деньгами сто восемьдесят (новыми, как тогда говорили).

Футбольная команда была не просто безубыточным предприятием, но и перевыполнявшим план на целую смету — команда стоила заводу 120 тысяч послереформенных денег — в эту сумму, в бюджет команды, входили и переезды, и питание, и премиальные. Пополнение клубной кассы происходило за счет сборов — переполненные стадионы команда собирала в каждом городе. В томской газете, когда «Торпедо» приехало на кубковый матч в их университетский город, напечатано было обращение к жителям окраин быть поосторожнее из-за систематических набегов медведей. Наверное, медведи, будь у них деньги на билеты, заявились бы и в центр — посмотреть на московских торпедовцев. Деньги, вырученные за билеты, распределялись тогда так: десять процентов забирало государство, пятьдесят пять процентов отдавалось победителям, тридцать пять — проигравшим. Но тратить заработанные на зрительском интересе деньги футбольный клуб мог только с позволения ВЦСПС. Поэтому кое-какие денежки игрокам перепадали — по окладу жалованья за первенство, по окладу как премия, еще за что-нибудь. И зимой не бедствовали — брали деньги в кассе взаимопомощи, чтобы летом отдать; после каждой тренировки, когда не было кормежки на сборах, полагалось по рублевому талону — так что и выпить, и закусить в межсезонье удавалось.

Насчет же машин, получаемых автозаводскими футболистами, — болтовня. В те знаменитые годы никакими машинами никого не баловали. Был автомобиль у Валентина Иванова после Мельбурна, ну и у Эдика Стрельцова, конечно, был бы, если бы его не посадили и матери не пришлось его «Победу» продать, чтобы с голоду не умереть и сыну передачу продуктовую собрать.

Перед финалом Кубка «Дед» и начальник команды Юрий Степаненко были в городском комитете партии — там волновались, как бы Кубок не уехал из Москвы, и выясняли: не нужно ли чего игрокам для поднятия духа? Я сразу вспомнил рассказы динамовцев, как их до войны перед матчем со «Спартаком» вызывали к Берии — и он тоже спрашивал про нужды и пожелания, приказывая полковнику-адъютанту все записать в блокнот, что футболисты скажут. Нарком удивлялся, что «Спартак» («пух-перо», как называл клуб Старостиных Лаврентий Павлович, намекая на промкооператорские корни команды с гордым именем) получает в день на питание больше, чем игроки, защищавшие чекистские знамена. Пообещав исполнить все желания динамовцев, Берия все-таки спросил: можно ли рассчитывать на победу в предстоящем дерби? И не услышав внятных гарантий, съязвил: «Может быть, вам за воротами роту автоматчиков поставить?»

Тренер и начальник «Торпедо» посетовали, что не могут женить двух молодых футболистов — Батанова и Медакина — нет у них квартир, живут в коммунальной. И под Новый год правому защитнику и левому инсайду предоставили однокомнатные квартиры возле автозаводского стадиона — они еще жребий бросили: кому на каком этаже жить? Медакин поселился на шестом этаже, а Батанов — на восьмом. А тем временем Софью Фроловну потеснили — смешно бы матери заключенного жить в отдельной квартире ведомственного дома. Оставили ей комнату в пятнадцать метров. О чем она и сообщила Эдику, а тот ее обнадежил, что все наладится, если будет он жив и здоров. Но это только маме в письме для утешения легко было сказать, что все будет…

24

«Верховный суд РСФСР оставил мне семь лет. Пять лет скинул. До половины мне осталось сидеть год и четыре месяца, это значит в 1961 году в ноябре я по суду могу освободиться».

«…Курить я бросил с 30.1.60 года. Сегодня одиннадцать дней не курю. Возможно вообще брошу».

«…Одно только новое, это не курю двадцать дней…»

«…Здоровье мое хорошее и веду себя, как положено всем заключенным…»

«…Мама, давай с тобой договоримся — высылаешь то, что я попрошу. И не будем больше с тобой об том говорить. Я бы чувствовал себя хорошо, если бы знал, что ты здорова».

«…Работаю, остальное время (свободное) читаю книги… что принесет нам Новый 1961 год…»

25

Ни в лучшие, ни в худшие свои сезоны торпедовцы — по сложившейся в команде традиции — не были монахами и пуританами в быту. Но глупо говорить, что взлет их прервался из-за нарушения режима, хотя и не все пили по таланту, кто-то и по деньгам, которых чуточку стало больше у чемпионов и обладателей Кубка. И нельзя ни в коем случае считать провалом второе место в сезоне шестьдесят первого и глупый проигрыш донецкому «Шахтеру» в финале Кубка, что для заводского начальства стало достаточным основанием для отставки Маслова. Но Якушин знал, от чего предостерегает, когда в момент торжества произнес настораживающие слова… Выдающийся игрок выдающейся команды, ставший в ней же выдающимся тренером, лучше других представлял себе, сколько препятствий на пути становления суперклуба и суперигрока, в отношении к которым коварства никак не меньше, чем любви. Вокруг талантов и дел, в которые таланты вложены, всегда множество людей, готовых с огромной радостью разрушить созданный мир до основания…

Еще один суперклуб в Москве никому, кроме ЗИЛа, и не был нужен. А ЗИЛ, как вскоре выяснилось, не умел хранить, что имел. И в первую очередь Виктора Александровича…

«Дед» отличался от подавляющего большинства успешливых начальников тем, что поступал вопреки общепринятому. Схема самосуществования начальника проста и строится на контрасте: как можно меньше выражать самостоятельности и гонора в отношении вышестоящих — и максимум строгости в мелочах при обращении с подчиненными. Чем больше угодливости там — наверху, тем больше можно будет проявить диктаторского своеволия к тем, кто ниже.

А как поступал Маслов? Приезжает в Мячково перед ответственным матчем заводское начальство. Присутствует при установке на игру. Маслов окидывает всех взглядом — и говорит игрокам: «Соперника вы знаете очень хорошо, как играть с ним, тоже знаете. Состав на игру прежний. У меня все». Поворачивается к начальству, у которого челюсти от подобной несолидности накачки отвисли, — интересуется: «А у вас есть вопросы?» — «Нет, — что им остается ответить? — мы только пожелать успеха хотели». — «Что же, желайте».

Профессионально? Профессионально. Только начальство никогда не забывает, когда из них клоунов делают. Пока выигрывал «Дед» все, что только можно, делали вид, что мирятся с его чудачествами. Но выступили чуть хуже — извини, Виктор Александрович, так командой не руководят.

Что считать ошибками Маслова? Мягкость, проявленную там, где за кнут было впору хвататься? Но «Дед» собрал компанию из людей, которым бы еще играть и играть, — по их возможностям не один, не два сезона можно бы расти и прибавлять в классе. На тренировках он требовал от них максимальной работы — и они работали на совесть. А та известная раскрепощенность в быту, у нас никогда не поощряемая, помогала, по мнению тренера, накапливать в себе артистизм, необходимый для торпедовской игры.

Систему розыгрыша в сезоне шестьдесят первого усовершенствовали — очков, набранных в подгруппах, не отнимали. И в финальную часть «Торпедо» вышло с хорошим заделом: ближайшего конкурента опережали на шесть очков.

Правда, позднее вспоминали, что Валентин Иванов призывал молодых партнеров не зарываться, отнестись к черновой работе в обороне как к неизбежности, когда дело дойдет до игр с командами, не отказавшимися от претензий на первенство. Но молодые герои не видели себе равных по игровым возможностям — и предпочитали действовать на поле в свое удовольствие. Благо, что это радовало все увеличивающуюся торпедовскую аудиторию. Торпедовцы превращались в общих любимцев. И когда в трех турах потеряли пять очков, проиграв именитым командам, с которыми привыкли на поле действовать «от ножа», — московскому «Спартаку» и киевскому «Динамо» в Киеве, и сведя вничью в Москве матч с ереванцами, никто в «Торпедо» не разочаровывался. Стиль настолько завораживал, что — редкий случай — мы готовы были примириться с неудачами лидера.

Но самим бы торпедовцам спохватиться после финала Кубка. Создавалось впечатление, что команда перестает быть фартовой. Как бы ни велика была для донецкого «Шахтера» цена всесоюзного приза, «Торпедо» в том своем составе обязано было в игре, обещавшей клубу второй «дубль» подряд — что в истории нашего футбола прежде удавалось только «Спартаку», да и то в довоенных сезонах, — умножить высокий класс на порядок действий, а не раскисать раздраженно из-за очевидного невезения: не шел мяч в донецкие ворота. Пропустив на первой же минуте «деревенский», как его трактовали в «Торпедо», гол, они и второй мяч в свои ворота посчитали глупым: он после удара Ананченко отскочил в ворота от бедра Шустикова. Но пропустили они еще и третий, а отквитал Метревели только один, хотя верняковых моментов Слава имел как минимум пять. А ведь, кроме Метревели, в финале за «Торпедо» и еще несколько мастеров играло, ставивших себя на голову выше, чем противников. И с ними недолго согласиться, но ведь и в чемпионате, легко одолев «Шахтер» на его поле со счетом 3:0, минимальную победу во втором круге в Москве вырвали тяжелейшим образом. Но все бы и простилось, и забылось, не удайся в московском матче с киевлянами удар через себя динамовцу Василию Турянчику, сделавшему счет ничейным, что и превратило впервые в чемпионов футболистов Украины, которых тренировал игрок послевоенного ЦДКА Вячеслав Соловьев, завершавший, между прочим, карьеру действующего футболиста в «Торпедо».

«Торпедо» дуриком, можно сказать, отдало первые призы, принадлежавшие бы им по праву, если позволено было бы разделять и оценивать по отдельности качество игры и результат. Неудача лишившихся по собственному недосмотру и первенства, и Кубка торпедовцев могла вызывать досаду. Но для знатока не было сомнений, что команда сохранила главное: игру. По игре они оставались сильнейшими. И неудача в соревнованиях наверняка оказалась бы полезной в педагогическом плане замастерившимся футболистам.

Но заводские начальники совершили одну из самых показательных глупостей в футбольной истории — хамски уволили великого тренера, только-только разменявшего шестой десяток прожитых лет. Причем в своем самодурстве не позаботились о мало-мальски сопоставимой по уровню с «Дедом» замене. Необъяснимо и равнодушие к произошедшей смене руководства командой знаменитых футболистов — и в первую очередь Иванова. Неужели нельзя было встать на защиту Маслова? Приходит мне в голову крамольная мысль: а не показалось ли кому-то из торпедовских фаворитов, что жизнь без «Деда» будет и повольготнее? Чемпионский фундамент, при всей громкости одержанных побед, все же не был столь прочен, как в «Динамо» или «Спартаке». И постоянство чемпионской ноши не каждому из новых торпедовских талантов было по плечу. Валентин Козьмич, по своему обыкновению, скорее обидится, чем признается — тем более что теперь он всегда и всюду говорит, что лучше Маслова тренеров не бывает (и говорит это совершенно искренне, прожив завидную жизнь в футболе) — но мне кажется, что он ревновал «Деда» к его новым увлечениям в молодой гвардии и причину неудачи, возможно, видел в преувеличении значения новой «волны».

Тренером вместо Маслова пригласили коренного торпедовца Георгия Жаркова. Жарков, как мы знаем, был хорошим поддужным при Александре Пономареве. Но в сезоне шестьдесят первого сам Пономарев заметно проявил себя на тренерской стезе — вывел харьковский «Авангард» на шестое место.

26

«…У меня к тебе просьба. Узнай у Алексей Ивановича Рогатина или у Иноземцева, могут ли они достать еще мяч (такой, какой прислали мне). Этот мяч хотят приобрести солдаты, которые нас охраняют. Если они смогут, то напиши, сколько он стоит. Солдаты вышлют свои деньги. Вы купите мяч и пришлите мне. Мама, если они купят мяч за свои деньги, то я его не приму. А эти ребята играют летом с нами в футбол. И они, увидев у меня мяч, очень просили, чтобы я узнал: можете ли вы достать такой же мяч им?

…Вот какие мои дела на сегодня, т. е. 4 марта 1962 года. Кругом тьма и не видно даже маленького просвета…»

«Здравствуй, мама!

Мама, у нас 11 марта 1962 года, т. е. в это воскресенье, будет происходить слет передовиков производства. Приглашаются и родители передовиков. Вот поэтому и пишу тебе. Ты сможешь приехать на этот слет. Родители будут в зоне находиться, и мы можем с тобой говорить хоть весь день. Ты посмотришь зону, как мы живем, посмотришь, где рабочее мое место. В общем, увидишь все. Слет открывается в 11 часов утра, и ты должна приехать к часам десяти утра в воскресенье 11 марта. На поезде, мама, едва ли успеешь. Сходи в «Торпедо» или к Алексею Георгиевичу, он, по-моему, не откажет. Это я тебя просто предупредил, если сможешь, а если нет, то, как ты просила, попробую на апрель взять суточное свидание…

Билет, по которому ты пройдешь в зону, если пройдешь, передадим здесь, на вахте…»

«…Сейчас работаю в конструкторском бюро копировщиком, работа чистая и хорошая… Я учусь в восьмом классе. Очень трудно, целый год не учился. Погода у нас плохая. Десять дней стояла хорошая, солнечная погода, а сейчас пошел снег, стало холодно, опять наступила зима. Но мы этому не удивляемся, ведь мы находимся на севере».

27

…Нельзя сказать, что в первом же послемасловском сезоне «Торпедо» рухнуло и развалилось. Но к середине сезона стало ясно, что оно перестало быть суперклубом, имея в составе тех же самых игроков — это все-таки был русский, по отношению к футбольному делу, конечно, любительский суперклуб. И никаким менеджерским методикам руководства не мог быть подчинен. Ему требовалась ненавязчивая каждодневность «дедовых» корректив — неформальность масловских отношений с каждым из игроков, когда к выполнению тренерского приказа футболист подготавливается всей жизнью в команде.

Заглядывая вперед, я бы сказал, что клуб, подобный «Торпедо» образца шестидесятого — шестьдесят первого, и не мог исчезнуть вовсе. Он влился в отечественный футбол, обогатив, облагородив его — и в общем сознании образ созданной Виктором Масловым команды долго не мог померкнуть…

В сезоне шестьдесят второго никто еще из основного состава «Торпедо», кроме Фалина, не ушел. И можно было ожидать, что Жарков — торпедовец же, повторяю, как-никак — не помешает показать футболистам, что уроки Маслова усвоены надолго…

Шестерых — Иванова, Метревели, Маношина, Воронина, Гусарова, Островского — пригласили в сборную, оспаривающую первенство мира.

Без них резервисты проявили себя с лучшей стороны — и в турнирной таблице стояли вполне достойно. Но настала пора вернуться на свои места игрокам сборной.

Через четыре года, после лондонского чемпионата мира, в киевском «Динамо» у Маслова сложилась точно такая же картина. Не ездившие на чемпионат Мунтян и Бышовец выдвинулись в основной состав — и «Дед» не подумал даже отправить их на скамейку запасных, механически возвратить премьеров на их привычные места. Киевляне стали в тот год чемпионами с полноправным участием Мунтяна и Бышовца. Жарков такого не смог себе позволить. Он к тому же не учел, что Маношин и Островский в Чили не выходили на поле, а те, кто выходил, утомлены и подавлены очередной неудачей. Резервистам, очень прилично заигравшим, подрезали крылья, а фавориты на положенную им высоту в том сезоне так и не взлетели. Заняли в итоге седьмое место. Жаркову в должности отказали.

28

Слух о торпедовских неудачах прошел по Руси — и Стрельцов о них узнал.

Он пишет Софье Фроловне: «Мама, что это „Торпедо“ в Шотландии проиграло 0:6, большой счет очень… Что такое случилось? Очень плохой результат, просто не верится. По-моему, еще ни разу наши футболисты не проигрывали за границей с таким крупным счетом, как проиграло „Торпедо“. Да, у них, видно, плохо обстоят дела. Я думаю, когда приедут, расскажут, что там такое происходит». (В декабре торпедовцы выступали в Шотландии — и были верны себе, нынешним. Самый сильный клуб — «Глазго Рейнджере» — победили, а более слабым клубам проиграли. «Килмарноку» еще по-божески — 3:4, но «Хартсу» — 0:6…)

«…Получил от болельщиков письмо, вернее, открытку. Они пишут, что в команде разлад, Санек Медакин, Валерка Воронин и Генка Гусаров уходят. Они просят, чтобы я написал им, возможно, это их остановит. Но я не знаю, что писать, и вряд ли мое письмо поможет. Ведь они до этого не уходили, а сейчас, видно, есть на это причины. А раз есть причина, вряд ли их остановишь…»

«…Вчера расписался за отрицательный ответ. Вот тебе еще одно доказательство, что все эти ходатайства и просьбы остаются без внимания. Потому очень прошу, не ходи и не мучай себя… Я как-нибудь отсижу… январь шестьдесят третьего года не за горами… И прошу тебя, не пиши, пожалуйста, что кто-то, что-то обещал, мне уже все это надоело. И писать я больше никому не буду.

P.S. Мама, пойми правильно, я не буду писать больше никакую просьбу или что-то в том роде, а рабочим или совету пенсионеров я как отвечал, так и буду».

«В спецчасти сказали, что дело находится у т. Рубичева… Мама, ты меня только пойми правильно, если бы мне было 16 или 17 лет, тогда бы я написал т. Рубичеву письмо и, возможно, он обратил бы на все, что я пишу, внимание. А 25 возраст, когда человек самостоятельно отвечает за свои поступки. А это письмо только может вызвать у него улыбку, мол, нашел отца родного… я тебя очень прошу, не расстраивайся, если я не напишу это письмо. И потом есть в наше время очень хорошая поговорка „бумага все терпит“, и бумаги у нас достаточно, чтобы писать. Но ты знаешь, что писанину очень не уважаю, и это чувствуешь по письмам, они приходят к тебе нерегулярно, на что ты обижаешься».

(Да, «писанину» он не «уважал» — и уж действительно не узнали бы мы его пишущим, да несчастье помогло услышать одинокий голос, который слышишь, перечитывая письма, когда человека с нами нет, да ведь и был бы, ни за что не повторил вслух сказанного в строчках, выведенных разборчивым детским почерком…)

Девушке Гале он тогда же писал: «Нового я ничего не пишу, только вот года незаметно уходят. О чувствах своих к тебе я тоже писать не буду, на бумаге мне они кажутся неестественными. Ведь на бумаге написать можно, что хочешь. А когда освобожусь, вот тогда и поговорим…»

«Галя, если можешь достать кепку, такую же, какую мне прислали, только размер 57 (другую цветом и не надо)… Деньги за кепку я передам с мамой… Только кепка чтобы была такая, какая у меня, и никаких отклонений…»

Девушка Галя (письма к ней он вкладывал в конверты, адресованные Софье Фроловне) его не дождалась. И в одном из писем маме сделана приписка: «Да, чуть не забыл, встретишь Галю, передай ей привет и пожелай ей счастья в семейной жизни. Правильно она сделала».

Но чуть раньше он писал — Софье Фроловне: «…некоторые пишут заочницам или своим девушкам коллективно. Затем получают от них письма и начинаются прения. Иногда смеются, возможно, над девушкой, возможно, над собой. Но это все нехорошо, потому я никому не даю читать свои письма и ни у кого не беру…»

«…Время летит быстро. Подъем у нас в шесть утра — по-московски: пять. Идем на работу. В пять — это по-московски: в шесть начинаются занятия и до половины одиннадцатого. Затем спать».

«…Еще я могу тебе посоветовать никуда не ходить. Это, по-моему, для тебя будет лучше. А ты со своим здоровьем доходишься, что ляжешь и не встанешь. А когда я освобожусь, то мне некуда будет ехать, никого у меня не будет… Ты же прекрасно поняла, что пять лет мне сбросила комиссия президиума Верховного Совета не по вашей просьбе, их заставил это сделать кодекс, но вид они сделали, как будто по вашей просьбе. Они знали, что мой указ будет по новому кодексу до 7 лет. А если оставить мои 12 лет, то им нужно было бы переквалифицировать статью с части 1 на часть 2. Ну ладно, то еще полбеды, пускай они думают, что сделали „благородное дело“. Ведь они и стоят на таких постах, чтобы делать „благородные дела“. Вот плохо, что приходится расстаться с „половинкой“. У меня была надежда на половину срока. А теперь все рухнуло. Не подходишь, говорят, у тебя 74 ст. А ведь 74 ст. я уже давно отсидел по ней. Мне дали 3 года, а я сижу уже четыре года. Уже просидел половину срока указа.

Но ты, мама, не расстраивайся, я ведь себя чувствую ничего, духом не падаю, и ты это видела на свидании. Теперь я буду надеяться, что когда пойдет 26 мая 1965 года, меня отпустят. Ведь 26 мая 1965 года у меня исполняется 7 лет. Конец моего срока. И если посмотреть по годам, то осталось 1963 г., 1964 г., 1965 г., это, по-моему, не очень много… Вот, мама, наберись терпения и давай с тобой ждать этот год 1965…

Передай спасибо Алексею Георгиевичу Крылову (директор ЗИЛа. — А. Н.) за все хорошее, что он сделал, помогая освободить меня».

«…Здесь есть школа десятилетка. Разные подготовительные курсы: электриков, токарей и т. д. Но плохо, что нет футбольного поля. За зоной есть поле, но это надо ждать, пока станет сухо, только тогда нас будут выводить или нет, точно не знаю. Пройдет апрель, тогда будет видно… сейчас я работаю учеником токаря, учиться два-три месяца.

Мама, меня везде встречают ребята очень хорошие. Подыскивают такую работу, чтобы я меньше поднимал тяжестей, в общем стараются, чтобы я сохранил свое здоровье. И я тебя прошу: пришли мне денег, я им куплю что-нибудь. Да и мне на папиросы. Я ведь сейчас учеником работаю и денег мне не платят».

29

«…Вот я снова покидаю по счету уже четвертый лагерь… мне очень интересно, почему меня перегоняют с лагпункта на лагпункт, по какой причине. Вы там не писали никуда насчет моей учебы? Если это по причине учебы, то хорошо. А если по другой причине, то какую цель они преследуют, перегоняя меня из лагеря в лагерь? Ну, ладно, об этом хватит, поживем — увидим».

От того, что перевели Стрельцова ближе к Москве, лучше ему не стало. Начальник лагеря в Электростали сказал Эдику при начальнике его отряда: «Мне не футбол нужен, а план».

Он попал на так называемое вредное производство — работал на оборонном заводе, где для заключенных техники безопасности не существовало. Респираторов при лакокрасочных работах им не полагалось, как не полагалось для зеков и шумозащитных приспособлений в «громком» цехе.

Стрельцова послали на пескоструйное производство — шлифовать металлические поверхности с применением сжатого воздуха, использованием металлической стружки и кварцевого песка.

Через четыре месяца администрация нашла ему легкую работу — библиотекарем. Но как раз за то время, что провел он на шлифовке, и приобретаются такие болезни легких, как туберкулез и силикоз…

Не улучшила, разумеется, здоровья Эдуарда и работа на шахтах — самых страшных но условиям труда 41-й и 45-й шахтах рядом с Новомосковским комбинатом, где добывался кварц. Но на этой каторге в поселке Донское Тульской области встретился ему начальник местного управления МВД — энтузиаст футбола. И когда у Стрельцова оставались силы после изнурительного дня, он обязательно возился с мячом — мяч-то всегда и везде с ним был, но не всегда и не везде дозволяли к нему прикоснуться — и даже совершал рывки на тридцать — сорок метров…

30

О матче в Тульской губернии сам Эдик почему-то не рассказывал, хотя нечто подобное тому, что там происходило, я от кого-то слышал. Но журналисты «Комсомольской правды» отыскали бывшего зека Болохова, поведавшего корреспондентам о той проверке, какую устроила Стрельцову лагерная братва…

Зекам, с одной стороны, хотелось, конечно, посмотреть на самого знаменитого игрока в деле. Но с другой стороны, как же отказать себе в удовольствии поиздеваться над беззащитным талантом — в этом обычаи на воле и в тюрьме схожи.

«Стрельца» поставили в команду, где никто и по мячу ударить не умел, а в противоположную — тоже, разумеется, не профессионалов мяча, но персонажей, повидавших тюремно-лагерные виды.

Эдуард не первый год сидел — и догадывался, что его ждет. И некоторые меры предосторожности принял — к штрафной площадке близко не подходил, лишнего по шлаку не бегал, стоял себе, как в мирные времена. Но при каждом шаге Стрельцова охотившиеся за ним всей командой амбалы старались задеть его побольнее. Он, и бездействуя, был уже весь в синяках и кровоподтеках. А в ворота его команды влетело с десяток голов…

Стрельцов позорился под неумолчный свист. И он не выдержал — и «попер в дурь», говоря на языке его новоявленных коллег. И тут уж вся преступная орава оказалась перед ним бессильной. Шведское прозвище «танк» уместным здесь выглядело, как никогда. Он забивал гол за голом — зона ревела, словно дело происходит на «Маракане». В поселке вольняшек случился переполох — подняли по тревоге отпускных вохровцев и пожарных. За зоной решили, что в лагере начался бунт. Тысячерукая толпа в бушлатах качала после матча Эдика.

31

«…Настроение хорошее, остается ровно четыре месяца до двух третей…»

«…Мама, у нас есть коньки „канады“. Мне, помнишь, давали играть в хоккей за „Торпедо“. Если они остались, то привези. Мы залили каток здесь и будем играть отряд на отряд».

«Попроси Бориса Павловича, если удобно, пускай возьмет в „Торпедо“ лыжный костюм и привезет мне в обмен, а то я этот весь в футбол потрепал. Но это, мама, при условии, если удобно, то спроси.

Мама, задержался с ответом в связи с переводом в новый лагерь. Теперь нахожусь на 45-ой, а не 41-ой шахте. В футбол мне запретили тренироваться, отобрали мяч. И, наверное, эти пять месяцев мне не придется до мяча дотронуться. Чувствую себя ничего, пока знакомлюсь в лагере. Мама, попроси Алексея Георгиевича (директора ЗИЛа Крылова, депутата Верховного Совета. — А. Н.), чтобы он переговорил с генерал-майором Хлопковым, возможно, разрешат мне тренироваться».

«Мама, к тебе приедет Гена Воронин, он тебе расскажет, как я живу и как себя чувствую.

Мама, я тебя очень прошу, Гена едет через Москву и несколько дней задержится в Москве. Я тебя как маму прошу: прими его хорошо. Прими так, как если бы я приехал. Гену ты знаешь. Саша тогда не мог выйти, вместо него вышел Гена. Пускай он живет у тебя, пока будет в Москве. Мама, я тебя прошу как сын, сделай это для меня. Прими его хорошо… Ты понимаешь, что такое для освободившегося человека Москва и, проезжая через нее, не увидеть все хорошее. Все, что на свете есть плохое, мы здесь видим. Так что не обижайся на меня, прими его хорошо.

Это мой друг. У меня по лагерю всего три друга. Витек — ты его знаешь, Гена и Санек. Когда Витек пришел следом за мной на 5-ый лагпункт, нас стало четверо. Мы вместе питались и делили все.

…Стал каждое утро делать зарядку, обливаться холодной водой, в общем, потихоньку начинаю готовиться к свободе. Правда, пока одни надежды, но через два с половиной месяца эти надежды могут и оправдаться к свободе. Так что, мама, наберемся терпения и эти два с половиной месяца подождем…»

«…С каждым днем все ближе и ближе возможность освобождения. Правда, дни вроде бы стали длиннее, но это закономерное явление, так как сейчас приходится считать месяца, а затем и дни придется считать. Но это видно будет только до школы.

С 1-го сентября пойду в 9-ый класс, время свободного будет меньше. А все заключается в свободном времени. Чем его меньше, тем быстрее пролетает день. Мама, попрошу тебя, пришли мне, пожалуйста, авторучку и тетрадей, желательно, чтобы все были в клеточку…

Мама, ты эти месяцы лучше отдохни и никуда не ходи. Не расстраивай себя отказами, а я все сделаю, что от меня зависит».

«…Время идет, дни летят, правда, сейчас день тянется очень долго, но как бы ни тянулся, а две трети все ближе и ближе. Осталось сорок пять дней. В основном, скорей прошел бы декабрь. А там легче, пойдет январь — мой месяц. Правда, две трети в конце января, но, главное, месяц этот мой, поэтому легче…»

32

Письма Стрельцова надо бы не только читать, но и видеть. Особенно открытки, изготовленные по его просьбе самодеятельными лагерными художниками, — он шлет их Софье Фроловне ко всем праздникам: к Новому году, Первому мая, к Женскому дню, к «Октябрьским». («Я считаю октябрьские праздники, и так в этом благородном заведении я провел их пять, по-моему, достаточно. А ты как думаешь?»)

33

После неудачи — седьмое место для команды с без преувеличения сильнейшим составом чем же иным могло выглядеть, кроме провала: никому не было дела до того, что внутри компании начался разброд и компания перестала быть компанией — ждать в новом сезоне улучшения после понесенных «Торпедо» потерь вряд ли приходилось.

Во всех линиях команда потеряла едва ли быстро заменимых игроков.

Правда, при нынешней бедности тренеры бы засмеялись, скажи им про некомплект, когда во всех торпедовских линиях выступали живые классики: защиту возглавлял Шустиков, полузащиту — Воронин с Батановым, Кузьма с Мустафой определяли тонус игры впереди. Иванов с Ворониным оставались ведущими игроками сборной — их кураж передавался остальным. И наконец, появился настоящий вратарь — Анзор Кавазашвили.

Но, конечно, торпедовцы привыкли к гораздо большему выбору игроков — в недавнем прошлом все позиции оказывались ключевыми, поскольку каждую занимал высококлассный игрок, а теперь в атаке чувствовалась явная необходимость в молодой энергии и силе. Сергееву было всего двадцать три года, но он мог действовать успешно только на краю, а в центр надо было кого-то спешно искать. Взяли из дубля ЦСКА юного Володю Щербакова — плечистого блондина, внешне чуточку напоминавшего Стрельцова, что для «Торпедо», на мой взгляд, не могло не быть важным или, по крайней мере, приятным…

Старшим тренером снова стал кадровый торпедовец, но более позднего, чем Жарков, призыва — Юрий Золотов. Своим помощником он сделал Бориса Хренова.

При знаменитых игроках в составе грешно бы говорить, что чемпионский аппетит был навсегда утрачен, но и сказать, что торпедовцев, разбазаривших такие многообещающие таланты, продолжали считать фаворитами, тоже оказалось бы преувеличением.

Вернувший Москве первенство «Спартак» с молодыми Логофетом и Севидовым, с перешедшим из «Локомотива» вратарем Маслаченко, с переехавшим в столицу Хусаиновым, с тренером Никитой Симоняном, рано узнавшим вкус наивысшего во внутреннем календаре успеха, не комплексовал больше перед «Торпедо», утратившим в изменившемся составе гипнотизирующую обольстительность своей игры.

В московском «Динамо» второй сезон работал тренер, обративший на себя внимание на периферии, — бывший торпедовец Александр Пономарев. Его динамовские руководители предпочли Всеволоду Блинкову, сменившему Михаила Якушина, чей провал в шестидесятом году подорвал кредит доверия к специалисту, с которым команда побеждала в шести чемпионатах. Премьера тренера Пономарева в столичном клубе прошла много успешнее, чем у Жаркова в «Торпедо», — бывший центрфорвард вывел динамовцев во вторые призеры…

А военачальники, курировавшие армейский футбол, сделали точно такую же непоправимую ошибку, что дирекция ЗИЛа, отказавшаяся от Маслова, — уволили Константина Бескова, за два года сделавшего из никакого ЦСКА интересную команду.

Бесков пошел работать на Центральное телевидение — заведовать спортивной редакцией.

«…Как и ты, считать начал дни, раньше считал месяца, но теперь и время изменилось, и обстоятельства: подходят две трети». (Эдуард все время держит в уме срок отсидки, ему назначенный.)

«…Пишу письма, а на душе так приятно, пошел декабрь. Правда, время очень раннее — двадцать пять минут третьего, но очень важно, что ноябрь прошел, а день освобождения придвинулся. А это самое главное. Пройдет двадцать пять дней декабря, и мне остается ровно месяц до двух третей…»

«…У меня все хорошо, здоровье, самочувствие, тем более, хорошее, так как до двух третей осталось пятнадцать дней…»

«…Духом не падаю. Но жду с нетерпением, какой дадут вам ответ.

Мама, если даже будет и отрицательный ответ, все равно мне сообщи».

«…Вышли, пожалуйста, какие-нибудь ботинки, рубашку и трусы. Ботинки с рубашкой я прошу для того, чтобы если придет положительный ответ, ехать домой мне будет не в чем, а мяч можно не высылать».

«…Самое главное, мама, что ты веришь мне, а я тебя больше не подведу. Не так уж много осталось ждать, чтобы они убедились в этом на деле, всего пять месяцев. Мама, ведь это не так долго. Правда?!

Крепко, крепко целую и много раз, твой сын Эдик».