8 Принцесса цирка
8
Принцесса цирка
Она говорила: «Понимаешь, в Белом доме все равно что при французском дворе, кругом полно льстецов». И все же во многом такая жизнь ее забавляла. Втайне она любила, когда с нею носятся, и любила свиту…
Из письма Жаклин Кеннеди к Бетти Сполдинг
После кесарева Джеки двенадцать дней пробыла в больнице. Джон-младший, родившийся почти на месяц раньше срока, был очень маленьким – «черноволосый кроха», как описывала его Мод Шоу, – и первые пять дней жизни провел в кувезе, с легким ОРЗ. С виду казалось, Джеки быстро идет на поправку, она сидела в кровати и подолгу писала в своем любимом желтом блокноте с линованной бумагой, но была слаба и физически, и душевно. До официального вступления Джека Кеннеди в должность 20 января 1961 года оставалось меньше двух месяцев. За привычным внешним спокойствием Джеки таилась боязнь неизбежных проблем, как публичных, так и сугубо приватных.
Утром 9 декабря Джон забрал Джеки и сына из больницы домой. Тем же утром состоялась долгожданная экскурсия по Белому дому с Мейми Эйзенхауэр. Доктор разрешил Джеки поехать только при условии, что она совершит экскурсию в инвалидной коляске, но, когда она приехала, никакой коляски не наблюдалось. Эта идея попросту не понравилась миссис Эйзенхауэр, которую главный церемониймейстер Уэст характеризовал как «самую величественную из первых леди». Она хотела в частном порядке показать Джеки Белый дом, но толкать инвалидную коляску, видимо, полагала ниже своего достоинства. «Ладно, приготовьте коляску, – распорядилась она, – пусть стоит где-нибудь за дверью. Если она попросит, будет ей коляска». Уэсту Джеки показалась «очень юной… худенькой и довольно бледной». Направляясь с ним к лифту (миссис Эйзенхауэр ждала на втором этаже), она явно чувствовала себя не очень хорошо, но при этом горящими глазами смотрела по сторонам.
Через полтора часа обе спустились вниз. Мейми Эйзенхауэр царственно отбыла в лимузине на ежедневную карточную игру, а Джеки побрела к своей старой машине. Догнав ее, чтобы передать фотографии и планы комнат, Уэст увидел, что ее лицо искажено гримасой боли. Через два месяца, снова осматривая Белый дом, Джеки спросила Уэста, почему в тот раз не было инвалидного кресла. Он ответил, что кресло приготовили и ждали, когда она попросит. «К моему удивлению, она хихикнула, а потом тихо сказала: “Я слишком боялась миссис Эйзенхауэр, чтобы попросить”. А что подумала сама миссис Эйзенхауэр о молодой миссис Кеннеди, можно только гадать». Джеки сообщила, что планирует переделать все комнаты без исключения. Уэст заметил, что это весьма серьезный проект, на что Джеки решительно сказала: «Здесь определенно необходимы перемены!»
Миссис Эйзенхауэр пришла бы в еще большее раздражение, если б узнала, что Джеки намеревалась под видом своей тетки привести с собой дизайнера, миссис Генри Пэриш-вторую. Миссис Пэриш (или Систер) сочла затею рискованной: «Прежде всего должна сказать, что идея выдать меня за вашу тетю не кажется мне хорошей. Боюсь, вы попадете в неприятную ситуацию. Там наверняка записывают имена визитеров и проверяют, кто есть кто. Думаю, вам меньше всего нужно сразу все портить…» Джеки пришлось положиться на собственную память и фотографии, которые она привезла с собой в Палм-Бич.
Позднее Джеки рассказывала друзьям, что после той поездки в Белый дом у нее случился «двухчасовой приступ слез». Физически измученная, на грани послеродовой депрессии, она поехала в Палм-Бич и почти две недели провалялась в постели. И полагала, что поводов для слез у нее более чем достаточно. Задуманная переделка Белого дома казалась невыполнимой задачей. Секретарь Джеки, недавно принятая на эту должность Летиция (Тиш) Болдридж, после встречи с личной помощницей миссис Эйзенхауэр прислала длинное письмо с неутешительными новостями. Основная проблема заключалась в нехватке средств: «Бюджет на содержание Белого дома СЛИШКОМ мал». Иными словами, средств недостанет ни на дорогое постельное белье, ни на цветы, ни на комнатные растения, ни даже на «дешевенькое» шампанское и коктейли на приемах. На музыкальных вечерах, которые устраивали Эйзенхауэры, подавали только пунш, кофе и сэндвичи. Белый дом уже лет шестнадцать походил на военный лагерь, там явно недоставало женской руки и женского вкуса (по-настоящему хорошего). Например, парадную столовую «украшала» одна-единственная неуклюжая жардиньерка из тяжелого белого фарфора (ценой около 3 долларов), стоявшая на мраморной каминной полке. По вечерам Эйзенхауэры ужинали в своей гостиной перед телевизором, с подносами на коленях. Джеки съязвила: «Еда, наверное, успевала остыть, ведь готовили ее двумя этажами ниже и в другом конце дома. Все, кто хоть немного разбирается в кухне, говорят, что на официальных приемах кормят просто ужасно…» Переезд тоже подчинялся строгим правилам, и зрелище это, по словам Летиции, достойно Альфреда Хичкока: «По традиции, до 12 часов дня 20 января въезжать нельзя. Я спросила у помощницы миссис Эйзенхауэр, нельзя ли перевезти кое-какие вещи, не ставя Э [йзенхауэр] ов в известность. Она согласилась. Старший церемониймейстер спрячет коробки, чтобы они материализовались, как только часы пробьют полдень…»
Еще до рождения сына Джеки обдумывала, как переустроит Белый дом. В июле 1960 года, через неделю после того, как кандидатуру Кеннеди утвердили на съезде в Лос-Анджелесе, она сосредоточилась на том, кого, став хозяйкой Белого дома, наймет на один из ключевых постов в своем окружении, а именно на должность личного секретаря. И связалась с Тиш Болдридж, которая была чуть старше ее самой, но тоже училась в Фармингтоне и Вассаре, да и родители Летиции дружили с Окинклоссами. Высокая, чрезвычайно уверенная в себе, энергичная, с тонким чувством юмора, Летиция как нельзя лучше подходила на должность личного секретаря первой леди. Она свободно говорила на французском и итальянском, служила в американских посольствах в Париже и Риме, в последнее время работала в отделе по связям с общественностью в ювелирной фирме Tiffany и, когда позвонила Джеки, как раз приняла предложение поработать в миланском офисе компании. Летиция отлично понимала, кто есть кто, и потому дала согласие даже с бо?льшим энтузиазмом, чем нужно, как позднее решила Джеки.
Впервые Тиш появилась на публике в Вашингтоне 22 ноября. Она собиралась прочитать лекцию по ювелирным изделиям Schlumberger, а получилась импровизированная пресс-конференция для журналисток вашингтонских изданий, в большинстве ее подруг. От обрушившегося на нее внимания у Тиш голова пошла кругом, оттого-то она позволила себе весьма легкомысленный ответ на вопрос, что? она действительно думает о Жаклин Кеннеди: «У этой женщины есть всё, включая следующего президента Соединенных Штатов». Засим последовал еще ряд оплошностей. Светских дам, которым захочется встретиться с Джеки, Летиция назвала «ордами», правда, тотчас поправилась. Кроме того, она намекнула, что миссис Эйзенхауэр выказывает неучтивость, до сих пор не пригласив Джеки в Белый дом.
Горячность, с какой Тиш расписывала намерение Джеки сделать Белый дом выставкой крупных американских художников и дизайнеров, пресса истолковала в том смысле, что Джеки развесит по стенам современные картины. Короче говоря, Летиция одним махом обидела и американок, и миссис Эйзенхауэр, и Комиссию по изобразительным искусствам (которая выпустила затем специальный документ, запрещающий подобное кощунство по отношению к этому историческому дому), и рассердила Джеки, заявив, что та будет регулярно устраивать пресс-конференции. Пожалуй, еще важнее, что реплика насчет того, что у Джеки «есть всё», оскорбила представление семейства Кеннеди о достоинстве президента. 23 ноября Джон, возмущенный писаниной вашингтонской прессы, пулей вылетел из своего кабинета, размахивая газетами и комментируя их «в весьма крепких выражениях». Никто не удивился, когда позднее Тиш сообщила, что миссис Кеннеди больше не разрешает личному секретарю проводить пресс-конференции.
Заверения Тиш, что Джеки намерена одеваться у американских дизайнеров, изрядно подогрели интерес прессы к этому противоречивому вопросу. После избрания Джона президентом вопрос о выборе Джекина гардероба еще обострился. Необходимо было срочно убедить американок и Дэвида Дубинского из профсоюза швейников, что первая леди не будет покровительствовать иностранным кутюрье и покупать одежду за океаном. Предложение обратиться к Олегу Кассини, вероятно, исходило от Джо Кеннеди. Олег и его брат Игорь были потомками русских аристократов и известными плейбоями. Игорь, то бишь Чолли Никербокер, который в 1947-м объявил Жаклин Бувье дебютанткой года, был женат на Чарлин Райтсман, дочери (от первого брака) Чарлза Б. Райтсмана, нефтяного магната и соседа Кеннеди по Палм-Бич. Якобы именно Игорь ввел в обиход выражение jet set – так называли международную элиту, курсирующую между фешенебельными курортами на реактивных самолетах. Братья Кассини были партнерами Джо Кеннеди по гольфу в Палм-Бич, часто гостили у него в Нью-Йорке. «Старый Джо… относился к нам с Олегом как к своим протеже и часто помогал советом в финансовых вопросах, – писал Игорь. – Посол Кеннеди любил красивых девушек, как и мы. Приезжая в Нью-Йорк, он часто посещал модные ночные клубы и рестораны…»
Игорь принадлежал к близкому палм-бичскому окружению Кеннеди, и среди либеральных друзей и сторонников Джека это вызывало некоторое беспокойство. Помимо братьев Кассини в этот круг входили Порфирио Рубироза, один из самых удачливых плейбоев ХХ века, начавший карьеру как зять доминиканского диктатора Трухильо, а затем сумевший жениться на двух богатейших американских наследницах, Дорис Дьюк и Барбаре Хаттон, а также Эрл Смит, бывший посол США на Кубе, сторонник Фульхенсио Батисты, женатый на Флоренс (Фло) Притчетт Смит, приятельнице и бывшей любовнице Джека. Игорь и Рубироса имели финансовые связи с режимом Трухильо, и, хотя означенная связь доказана не была, она крайне негативно сказалась на карьере Игоря. Олег, как и семейство Кеннеди, располагал контактами в Голливуде; в свое время он был женат на Джин Тирни, с которой Джек тоже крутил роман, и помолвлен с Грейс Келли.
Когда в конце 1960-го возникла проблема с гардеробом будущей первой леди, Олег нашел решение. Он сам дизайнер, вдобавок друг Джо Кеннеди, и ему можно доверять. Джо выразил готовность финансировать президентский имидж сына и сказал Кассини: «Не беспокой их по поводу денег. Просто пришли мне счет в конце года, я оплачу». Правда, Кеннеди попросил не распространяться о «цене вопроса», чтобы политически не навредить президенту. Затем, когда Джеки еще лежала после родов в больнице, Олегу позвонила Эвелин Линкольн, он зашел навестить Джеки и нашел ее в палате с кучей эскизов от лучших американских дизайнеров – все это прислала Диана Вриланд.
Для сдержанной Джеки, которая сознавала значимость имиджа и любила украдкой делать все по-своему, Олег Кассини стал превосходным решением. Она получала дизайнера-американца и могла выбирать одежду, которая ей нравится, причем за деньги свекра, не обращаясь к Джону и не раздражая общественность. Они заключили сделку: Олег Кассини будет ее официальным дизайнером, а она обеспечит ему известность. 8 декабря, накануне выписки из больницы, Джеки написала Олегу записку с согласием. А Harper’s Bazaar, сиречь Диана Вриланд, получал эксклюзивное право сфотографировать новую первую леди в туалетах от Кассини. Для начала Джеки выбрала у Олега несколько вечерних платьев.
Позднее Кассини устроил пресс-конференцию в нью-йоркском отеле Pierre, где объявил о своем назначении. Журналист Джон Фэрчайлд, писавший для популярного модного журнала, охарактеризовал это мероприятие как «истеричное», а сообщение, что Кассини стал эксклюзивным дизайнером Джеки Кеннеди, обозреватели моды встретили скептически. Фэрчайлд вспоминал: «Она прислала мне несколько писем, где заверяла, что никогда больше не наденет одежду от французских кутюрье, будет одеваться только у Кассини». Но Фэрчайлд оставался скептичен: «Ей ведь нужно все самое лучшее». А в мире моды самое лучшее – это Париж, где любимыми модельерами Джеки были, разумеется, Живанши и Баленсиага. С Юбером де Живанши Джеки познакомилась в 1952 году на открытии его модного дома и, выйдя замуж, стала его постоянной клиенткой. Ей очень нравились простые по крою платья без рукавов в стиле Одри Хепбёрн, которая в ту пору была музой модельера. Такие платья шли Джеки, ведь и сама она с ее черными, как у олененка, глазами, напоминала Одри из фильмов «Сабрина» (Sabrina), «Римские каникулы» (Roman Holiday) и «Забавная мордашка» (Funny Face). Фэрчайлд писал: «Ей нравился этот образ. Скромный, изящный, консервативный, он был ей к лицу». И решительно не согласился, что образ Джеки создал Кассини. Джеки сама отлично знала, чего хочет, – ей требовалась величавость, но без старомодности, современность, но без крайностей, неброский блеск под стать первой леди. По словам Фэрчайлда, «никто не создавал ее образ, кроме нее самой».
Джеки увлеченно следила за модой. Она читала все международные модные журналы и точно знала, к примеру, где во Флоренции продаются наилучшие туфли. Благодаря Ли, которая в 1960 году впервые вошла в число самых элегантных знаменитостей, и Диане Вриланд Джеки прекрасно ориентировалась в модных тенденциях. В 1960-м она тайком заказала пижаму от княгини Ирэн Голицыной, чьи роскошные пижамы из тяжелого шелка с вышивкой по вороту и подолу, украшенной драгоценными камнями, стали домашней одеждой светских модниц по всему миру. Как рассказывала Мэри Галлахер, у Джеки были модные агенты в Нью-Йорке, Париже и Риме. В Риме таким агентом была Ирэн Голицына. «Джеки следила, что? предлагают кутюрье в Париже и Лондоне, – писала Галлахер, – и списывалась со своими доверенными лицами, чтобы инкогнито заказать понравившиеся наряды. Порой она влюблялась даже не в платье, а в материал и заказывала себе что-нибудь из такого же материала, но у другого модельера». Шляпки Джеки заказывала через Мариту О’Коннор – «мисс Мариту» из шляпного отдела модного дома Bergdorf Goodman (нередко шляпы делали по эскизам будущей знаменитости – Холстона). Как и Джон, Джеки не любила шляпы, но если он предпочитал вовсе их не носить – к неудовольствию американской шляпной промышленности, – то Джеки понимала: в некоторых случаях без шляпы не обойтись. После выборов она писала Марите: «Ну вот, теперь придется заказать миллион шляп. Господи, как же хорошо было без них! Я на них разорюсь, да и выгляжу в шляпе нелепо… Не могли бы вы подобрать мне на будущее несколько шляп-таблеток?» Так гардероб Джеки пополнила шляпка, ставшая ее визитной карточкой, шляпка под стать ее крупной голове и пышным волосам. Мисс Марита подбирала ей также перчатки и обувь к разным нарядам, включая платье и пальто для инаугурации: «Пожалуйста, закажите для меня пару туфель из крокодиловой кожи, средний каблук, мысок острый, но не чересчур, никакого намека на женщин-вамп, вы знаете, что я люблю – элегантность и классика…»
Сделка устраивала и Джеки, и Олега Кассини, но Кассини она принесла не только деньги, но и успех в свете. Джеки знала, что Джону весело с Олегом, и в бесконечном стремлении развлечь мужа включила Кассини в светский кружок Белого дома. Стал он и завсегдатаем вечеринок, которые устраивали Радзивиллы (Стас и Ли поженились в Виргинии 19 марта 1959 года) и Аньелли. «Каждый раз, когда идешь ко мне с эскизами, планируй остаться на ужин и развлечь бедного президента и его жену в этом унылом Белом доме, – писала она и добавляла: – Но не упоминай об изначальной цели своего визита, хотя незачем говорить об этом, ты и так знаешь». Они вместе работали с эскизами и образцами тканей, чтобы создать наряды по вкусу Джеки. Кассини делал вид, что не видит новых туалетов, купленных у других модельеров, а Джеки прикрывалась его именем. «Я ни в коем случае не хочу раздражать администрацию Джека газетными сенсациями насчет моих туалетов, а то ведь пресса мигом выставит меня этакой Марией-Антуанеттой 1960-х, – писала Джеки 13 декабря, инструктируя Кассини. – Сначала обсужу все с тобой. Нельзя, чтобы думали, будто я покупаю слишком много. Ты и сам можешь придумать что-нибудь для прессы, только заранее посоветуйся со мной! Кое-что мы от них утаим!»
То, что Джеки выбрала официальным модельером Олега Кассини, задело других нью-йоркских дизайнеров, особенно тех, что работали на модный дом Bergdorf, где под руководством Дианы Вриланд шили платье для инаугурационного бала. Бен Зукерман уже подготовил пальто, которое Джеки наденет в день инаугурации. С непревзойденным тактом Джеки мгновенно сгладила неловкость, о чем и сообщила Олегу в письме от 13 декабря: «Слава богу, все позади, и мне не пришлось нарушать слово, данное тебе и модному дому Bergdorf. Теперь я понимаю, как чувствует себя Джон, пообещав сразу трем людям пост госсекретаря». Модный дом Bergdorf шил бальный туалет, а Кассини занимался белым блатьем для гала-представления. Диана Вриланд продолжала помогать как советница.
После Тиш Джеки сделала следующее назначение – выбрала пресс-секретарем Памелу Турнюр, невысокую худенькую брюнетку с сине-зелеными глазами, чем-то неуловимо напоминавшую саму Джеки и обладавшую странным для пресс-секретаря качеством – спокойной сдержанностью. Ей было всего двадцать три года, и до этого она нигде не работала, правда, три года сидела на телефоне в офисе Джека.
Пьер Сэлинджер предложил выбрать пресс-секретаря из опытных журналисток, но Джеки его идея категорически не понравилась, ее представление о роли пресс-секретаря в корне отличалось от сэлинджеровского. В одной из служебных записок Джеки так инструктировала Памелу: «Вы станете буфером между нами и остальным миром, чтобы конфиденциальная информация не просочилась в прессу… Мне кажется, мы очень похожи, и вы будете отвечать на вопросы так, как отвечала бы я. Я остро чувствую, что публичность в наши дни совершенно вышла из-под контроля, и вы действительно должны охранять нашу личную жизнь… помните, вам нельзя обсуждать нас – ни мистера Кеннеди, ни меня, ни детей». Даже в свободное время Пэм предписывалось воздерживаться от разговоров о работе. «Все любят преувеличивать, вы расскажете какой-нибудь пустяк, а в итоге из мухи сделают слона, и через неделю в колонке сплетен появится что-нибудь ужасное». Дальше Джеки писала: «Я никоим образом вас не упрекаю, просто вдруг поняла, что значит полностью лишиться права на личную жизнь… Я хочу общаться с прессой по принципу: минимум информации, но максимум вежливости. И здесь вам нет равных. Ближайшие четыре года я не стану давать интервью, позировать перед фотокамерами и т.?д. Пьер будет несколько раз в год приводить репортеров из Life и Look или Стэна Тревика [sic], этого достаточно».
Пэм отлично поняла, чего хочет Джеки: «Надо сказать, я считаю, что основная моя задача – охранять личное пространство миссис Кеннеди и не предавать ее личную жизнь гласности».
Главными жертвами решительного неприятия публичности станут вашингтонские журналистки. Сначала им посулили пресс-конференцию, но в итоге дело ограничится чаепитием. Двери Западного, президентского, крыла Белого дома для прессы открыты. Журналисты либо попадут в Белый дом по протекции Пьера Сэлинджера, либо придут на регулярные пресс-конференции. А вот проникнуть в Восточное крыло сложнее, чем в Кремль. Пэм Турнюр рассказывала прессе разве только о проекте реставрации Белого дома и официальных мероприятиях. Семейная жизнь Кеннеди, в особенности дети, под запретом.
«Они вели себя с журналистами совершенно по-разному, как день и ночь, – вспоминала Лора Бергквист. – Президент, особенно в первые год-два, был чуть ли не самым доступным высокопоставленным лицом в Вашингтоне, тем более если знал тебя, дружил с тобой и т. д. Джеки, словно сказочная королева, пряталась в другом крыле здания и не желала иметь с нами, журналистами, ничего общего. Все время, пока она была в Белом доме, у нас возникали трения, поскольку мне хотелось выудить из нее что-нибудь интересное. К примеру, истории о ее детях… Она создавала сложности, но сумела держать нас в узде… Журналисты, работавшие при Белом доме, весьма обижались на миссис Кеннеди. Например, Хелен Томас из UPI [United Press International] и Франсес Левин из AP [Associated Press], очень компетентные журналистки, должны были освещать все происходящее в Белом доме, в частности на женской половине, но Джеки не давала им никакой информации, вообще не встречалась с ними. В упор не замечала. По-моему, это уже слишком. Не обязательно давать развернутые интервью, но, по крайней мере, надо соблюдать вежливость…»
«Три года она вела с прессой войну за независимость, – вспоминала Хелен Томас. – Оглядываясь назад, я бы сказала, что война окончилась вничью. Что-то отвоевали мы, что-то отвоевала она, но в ее армии числились сотрудники спецслужб». Джеки, по словам Томас, «обращалась с прессой как с иноземными захватчиками». Однажды Джеки вернулась в Вашингтон из Хайаннис-Порта с новой собакой, щенком немецкой овчарки, подаренным свекром. Пресса прислала вопрос, чем она собирается кормить собаку, на что Джеки ответила одним словом: «Репортерами».
Джеки ничуть не скрывала, что предпочитает стильных журналистов рабочим лошадкам. «Джеки интересовали только стильные иностранцы, к примеру итальянский или французский фотограф либо писатель вроде Ромена Гари. Им было куда легче – их приглашали на ужины, с ними общались. У Джеки имелись свои любимчики. Этим людям она доверяла, и они не входили в ближний круг президента». Через год после того, как Джеки покинула Белый дом, у нее состоялся в Хайаннис-Порте долгий «примирительный» разговор с Лорой Бергквист. Джеки сказала ей: «”Понимаете, вы всегда были частью его крыла”. Тем самым она дала понять, что временами интересы ее крыла шли вразрез с интересами президента. И находиться можно лишь на одной стороне, а не на двух сразу…» Такой Джеки была не всегда. Они познакомились, когда Джеки была женой сенатора, а Бергквист и ее муж Флетчер Нибел работали над книгой «Кандидат 1960 года». «Она мне очень-очень понравилась, – вспоминала Лора Бергквист. – Веселая, остроумная, незаурядная». Белый дом превратил Джеки в Снежную королеву. Легкость и свобода духа оказались погребены под подозрительностью, недоверием, подспудной злостью на собственное заточение, которая проявлялась в презрении к человеческим амбициям и изъянам. По словам Бергквист, как только Джеки покинула Белый дом, ледяная оболочка растаяла. «Как-то раз она сказала Стэнли [Тетрику, фотографу из журнала Look]: «О Стэнли, помните, как я вас тогда ненавидела? А теперь мы добрые друзья…»
Озабоченность Джеки надлежащим имиджем вылилась в итоге в сотрудничество с первым и последним официальным ее биографом – Мэри (Молли) ван Ренсселаар Тэйер, подругой Джанет и бывшим редактором Washington Post. По совету Джанет, вскоре после выборов Мэри позвонила Джеки в Хайаннис-Порт, предложив написать серию биографических очерков о новой первой леди. Как ни странно, Джеки согласилась сотрудничать, передала Тэйер вырезки из газет, семейные письма и фотографии. Она даже звонила Тэйер из джорджтаунской больницы и слала ответы на вопросы на листках из блокнота. По словам Мэри Басс Гибсон, которая купила права на публикацию очерков для Ladie’s Home Journal, «Джеки много писала в постели, а Молли потом перепечатывала записи. Гранки отправляли в Палм-Бич почтой, которую ежедневно доставляли туда на самолете семейства Кеннеди, и просматривали их президент и Джеки». Первый очерк опубликовали в день инаугурации, а позднее всю серию издали в виде книги под названием «Жаклин Бувье-Кеннеди» (Jacqueline Bouvier Kennedy).
Книга Тэйер интересна в том отношении, что в ней Джеки предстает такой, как она сама хотела. Там были ее ранние стихи, написанные в десять и четырнадцать лет, письма от деда, рассказы о победах на скачках, альбом фотографий, история жизни лошади Балерины, которую Джеки написала после смерти любимицы. Автор представила Бувье и Верну как «старинные знатные» семейства, однако генеалогическое древо деда в книгу не включила… Тэйер смягчила и развод Черного Джека и Джанет – «обычную жизнь детей без нужды не омрачали…». Джек Бувье получился именно таким, каким существовал в воображении Джеки, – красавец, весельчак и балагур. Джанет уделили куда меньше внимания, ее родных вообще упомянули вскользь, а Джона Хастеда начисто забыли. Свадьба Джеки была «чудесной», об отсутствии отца невесты умолчали. Все Кеннеди оказались «замечательными». «Жаклин повезло стать частью огромной любящей семьи», – писала Тэйер. Джеки особо выделила двух Кеннеди: старого Джо, которого «обожает», и Бобби, «за которого готова дать руку на отсечение».
В целом книга выдержана в безмятежно-розовых тонах. Обстоятельства первых лет семейной жизни, проблемы Джона со здоровьем и Джеки с рождением детей оказались всего-навсего «трудностями, которые сплотили супругов». Если верить Тэйер, Джон не представлял свою жизнь без жены. Каролина была идеальным ребенком. «В свои три года она рассуждает о Людовике XIV, словно о кролике Питере из детской книжки». Секретари, служанки и няни на страницах книги не появляются, чтобы не портить красивую картинку, исключение сделали лишь для камердинера, Джорджа Томаса. Джеки книга понравилась, причем настолько, что, когда Мэри Тэйер года через полтора после смерти Кеннеди позвонила Джеки и предложила написать продолжение о ее жизни в Белом доме, она сразу же согласилась.
Опасения Джеки по поводу того, что высокая должность мужа повлияет на ее личную жизнь, разделяла миссис Элеонора Рузвельт, подчеркнувшая в своем письме с поздравлениями по случаю рождения сына: «Знаю, вам придется туго в Белом доме, но, вероятно, вы найдете и положительные стороны. Многое стало проще, хотя в целом, как мне кажется, в том “аквариуме”, куда вы попадете, жизнь детей и родителей усложняется». Политика на свой лад вознаградила миссис Рузвельт, которая провела в Белом доме четыре срока. Общественная жизнь стала компенсацией за несчастливый брак, но Элеонора явно отдавала себе отчет, что и то и другое оказало неблагоприятное воздействие на ее детей.
Для самой Джеки, чтобы выжить, был крайне необходим побег из «аквариума». Точно так же, как не желала капитулировать перед политикой или кланом Кеннеди, она не желала подчиняться диктату публичности. Побег означал для нее жизнь за городом, лошадей, время в кругу друзей из Миддлбурга, которые тоже увлекались конным спортом. Главное место среди них занимали Ева Фаут и ее муж Пол, тренер скаковых лошадей. Джеки была знакома с Евой по тем временам в Мерривуде, когда они с Джанет ездили в Виргинию на охоту и участвовали в конных шоу. В начале лета 1960 года Джеки попросила Еву посодействовать ее вступлению в охотничий клуб округа Ориндж, ее приняли, и в сентябре эта новость просочилась в прессу. Поскольку Джек тогда был уже кандидатом от демократов на пост президента, нью-йоркские и бостонские газеты подняли шумиху, к неудовольствию Кеннеди, которые всегда считали увлечение Джеки охотой вредным для избирательной кампании. Однако Джеки больше беспокоили последствия, какие ее членство возымеет для охотничьего клуба, чем перспективы мужа. Она уверяла Еву, что если Джон выиграет выборы, то, коль скоро это вызовет чрезмерный ажиотаж и тем испортит округ Ориндж, охотиться она не будет. Изначально она планировала начать охотничьи выезды в марте, на своем коне, который стоял в конюшне у Фаутов. Джанет поддерживала дочь, даже написала Еве из Мерривуда 7 декабря 1960 года, когда Джеки еще находилась в больнице, и подчеркнула в письме, что охота поможет дочери отвлечься.
Еще до рождения Джона-младшего Джеки по выходным ездила с мужем в Миддлбург посмотреть загородные дома, которые сдавались в аренду. Она не глядя отмела официальную летнюю президентскую резиденцию Кэмп-Дэвид, вероятно решив, что, раз Эйзенхауэры были в восторге от этого места, там явно что-то не так. Джон согласился, хотя Кэмп-Дэвид ничего бы ему не стоил, а летний дом в Виргинии обойдется отнюдь не дешево, как, кстати, и оказалось. Он слишком поздно понял, насколько Кэмп-Дэвид лучше.
В конце концов Билл Уолтон предложил Глен-Ору, собственность своей приятельницы Глэдис Тартье, поместье площадью четыреста акров неподалеку от Миддлбурга, в сердце виргинских охотничьих угодий, всего в часе езды от Белого дома. Сама усадьба включала квадратный особняк во французском стиле, оштукатуренный, темно-желтый, с белыми ставнями, фермерский дом, гостевой коттедж, конюшни и огромный бассейн. Джеки еще не выписалась из больницы, когда Уолтон привез фотографии; ей все так понравилось, что она арендовала Глен-Ору, даже не видя наяву.
Окрестности Миддлбурга – идиллический ландшафт: дубы, камедные деревья, каштаны, окаймленные весной цветущим кизилом, зеленые выгоны с деревянной городьбой, луга, где паслись кони и коровы, ручейки и речушки, голубые гряды холмов у горизонта. В лесах великое множество диких индеек, гусей, лис, скунсов и оленей. Дороги почти сплошь грунтовые или булыжные, без дорожных указателей, ведь располагались здесь главным образом частные владения, чьи хозяева не пожалели денег, чтобы наслаждаться красотой и покоем. Среди здешних собственников были очень богатые люди, например Аверелл Гарриман и Пол Меллон. Рейчел Ламберт Меллон, которую друзья звали Зайкой, стала одной из близких подруг Джеки и ее наставницей, когда та только-только попала в Белый дом. Конный завод Меллонов в Оук-Спрингсе, неподалеку от Миддлбурга, стал приютом для Джеки в более поздний период ее жизни.
Аренда Глен-Оры была огромной уступкой со стороны Джона, он-то любил океан и предпочитал не забираться в глубь страны. Лошади его утомляли, Джекины друзья-лошадники казались ему чужими, но он понимал, что жене необходимы уединение и физическая нагрузка. Чтобы порадовать ее, Джон согласился выплачивать солидную арендную плату, но, узнав, сколько денег Джеки и модный декоратор Систер Пэриш потратили на переделку временного пристанища, пришел в бешенство. Они угрохали около 10?000 долларов на обои, краску, ковры, шторы и мебель. Сначала Джеки попыталась списать эти расходы как представительские и отправила Пэриш за деньгами к старшему церемониймейстеру Уэсту, однако, поскольку правительство уже оплачивало Кэмп-Дэвид, им решительно отказали. В результате Джон взорвался, как пишет официальный хронист Джеки: «Президент Кеннеди не любил тратить деньги без необходимости, а потому удивился и рассердился». Впервые встретившись с хозяйкой Глен-Оры миссис Тартье, он обескуражил ее заявлением: «Ваш дом обходится мне в кучу денег!»
«С тех пор как вышла замуж, Джеки не охотилась – то была беременна, то где-то разъезжала, – рассказывал ее старый приятель Чарли Уайтхаус. – Джон… вообще не интересовался охотой, но, едва Джеки оказалась в Белом доме, ей вновь захотелось поехать в Виргинию». Впрочем, отлучки Джеки, как и ее хорошее настроение, были Джону на руку, ведь в отсутствие жены он мог развлекаться в компании легкомысленных мужчин и сговорчивых женщин.
Мысль о «других женщинах» омрачала жизнь Джеки, и временами ее мучили сомнения, сможет ли она сохранить хорошую мину при плохой игре. В феврале 1958 года она призналась в своих опасениях Уолтеру Риддеру, газетному издателю и мерривудскому соседу. Вдова Риддера, журналистка Мари Риддер, впоследствии вспоминала: «Она сказала Уолтеру, что не уверена, сможет ли остаться с Кеннеди, ведь он часто ей изменяет, на что Уолтер ответил: “Самое ужасное для вас, Джеки, в том, что вы не можете принять решение, думая только о своих интересах. Если вы уйдете от него и подадите на развод, президентом ему не бывать. Сомневаюсь, что вам захочется портить себе жизнь такой отметиной. Будем реалистами. Я вам сочувствую. Мы все знали, что Джон питает слабость к женщинам, но, во-первых, вы тоже это знали с самого начала, а во-вторых, я уверен, ваш брак имеет и свои плюсы”. Она ответила: “Плюсы, конечно, есть. Когда Джон рядом, он само очарование”. Уолтер покачал головой: “Но теперь вы оба на виду, а значит, ваше решение, Джеки, скажется не только на ваших личных отношениях с Джоном”. Джеки погрустнела: “Я знаю, знаю, и это меня пугает…”»
О бывших пассиях мужа Джеки многое узнала от него самого. По словам Уильяма Уолтона, «Джеки в итоге узнала всё. О каждой из его женщин. Знала место каждой в рейтинге Джона. Знала ее достоинства… Я имею в виду, она умела вытянуть информацию». Джеки знала, что муж делит своих друзей-мужчин на группы и точно так же существуют и разные категории женщин. «Все женщины имели разные статусы в иерархии его привязанностей», – говорил Уолтон.
Уолтон привел как пример Франсес Энн Каннон, на которой Джон отчаянно хотел жениться в 1939-м, но она отвергла его, предпочла Джона Херси. В конце 1950-х Херси развелись, и Франсес Энн приехала в Вашингтон на некое шоу, к которому имела касательство. Уолтон спросил, кого она хотела бы видеть за ужином. «Она ответила: “Выбрать проще простого. Я хочу повидать одного-единственного человека – Джека Кеннеди”. Тогда я позвонил Джеки и спросил, захочет ли Джон встретиться с Франсес Энн Херси. Джеки ответила: “Не знаю, как Джон, а я бы с удовольствием. Я никогда не видела эту женщину, но читала все ее письма, и мы придем на ужин, даже если мне придется тащить Джона за волосы”. Я решил, что ужинать вчетвером не вполне удобно, и спросил у Джона, кого еще пригласить. Он, в свою очередь, спросил, смогу ли я вытащить на ужин Фила Грэма [из Washington Post]. В итоге ужинали мы вшестером. Все замерли, когда появилась Франсес Энн в коротком черном платье, наглухо закрытом спереди, но с открытой спиной. Джон уделил бывшей пассии минут десять, а потом до конца ужина не обращал на нее внимания… сосредоточился на разговоре с Филом Грэмом. Они буквально приклеились друг к другу, оба были в ударе, и вечер оказался вправду важным и для Джона, и для Фила. А Джеки ликовала, что ее соперница отвергнута».
Больше всего Джеки недолюбливала, по-видимому, тех женщин, с которыми Джона связывала душевная близость, какой она сама достичь не сумела. С платонической дружбой справиться не так-то просто, поэтому она ранила Джеки сильнее, чем сексуальные похождения мужа. Джон поддерживал такие контакты через своего личного секретаря, преданную Эвелин Линкольн. Одна из его подруг рассказывала: «Где бы ни был, он постоянно оставался на связи. Звонила его секретарша [Эвелин Линкольн] и спрашивала: “Вы не могли бы позвонить по такому-то номеру? Это в Чикаго…” – “Зачем?” – “Как зачем… Он рассчитывает на вас. Будьте добры”. Он звонил чуть не каждую неделю…»
Точно так же, как Джеки в свое время вычеркнула эту даму из списка приглашенных на свадьбу, сейчас она снова вычеркнула ее и ее мужа из списка приглашенных на инаугурацию президента. За два дня до торжества в квартире означенной дамы раздался телефонный звонок. Звонил Джон: «Я только что услышал, что ты не приедешь и что ты не приглашена, но ты была в списке приглашенных, и без тебя инаугурация не состоится. Так что собирайся, я уже организовал самолет в аэропорту Ла Гуардия…» Как выяснилось позднее, «был целый список таких приглашенных, которые “не приедут”. Не знаю, кто повлиял на их решение – Джеки или Джо Кеннеди…» Последний удар Джеки нанесла уже после смерти мужа. На сей раз той же подруге Кеннеди позвонили Фифи Фелл и ее дочь Наташа (тоже приятельницы Джона) и пригласили поехать с ними на похороны, а потом перезвонили и долго извинялись. «Сказали, что их попросили не брать меня на похороны. Понимаете, между нами всегда существовал невидимый барьер. Да, я отвечала, когда он звонил, но и только». Много лет спустя, в 1980-х, вышло так, что эта подруга Кеннеди поселилась в одном доме с Джеки на Пятой авеню. Как-то раз к ней на ужин приехал Билл Уолтон и в холле случайно столкнулся с Джеки, та спросила, куда он идет, и, услышав ответ, возмутилась: «Ты предатель, раз общаешься с врагами».
«Джеки не могла примириться с тем, что Джон названивал девушкам в Нью-Йорке», – вспоминала Робин Биддл Дьюк. Больше всех она недолюбливала Фло Притчетт Смит, которую раньше считала старой приятельницей мужа по его флотским временам. На самом деле у них был серьезный роман, но давным-давно закончился. По словам Робин Биддл Дьюк, «выяснив, что Фло – бывшая любовница мужа… Джеки рассердилась, ведь Фло оставалась рядом, на виду, и нью-йоркская элита часто ездила к ним на танцевальные вечеринки. Джеки держалась с Фло все более холодно и натянуто, когда заметила, что Джон “не без греха”, и задумалась, не приударяет ли он снова за Фло, хотя в ту пору Фло уже нисколько его не интересовала. Джек звонил ей, чтобы услышать последние нью-йоркские анекдоты и сплетни, просто развлечения ради, Фло охотно рассказывала, кто с кем спит, кто что учудил, а он только охал да ахал. Но Джеки настроилась против Фло и в конце концов сказала Джеку, что не хочет видеть Фло в Белом доме…».
Ревность Джеки к женщинам, с которыми Джона связывала платоническая дружба, была скорее интеллектуальная, нежели сексуальная. Женщины-друзья существовали в той части его жизни, куда ее не допускали, ее самолюбие страдало оттого, что эти отношения сказывались на ней. Джон испытывал потребность поговорить о своей жизни с такими подругами, получал от них что-то, чего не могла дать законная жена.
Гордость толкала Джеки проводить обиженно-завистливые сравнения, ревновать к безупречной Грейс Келли и даже к Этель. Один из близких друзей Джона вспоминал: «Джеки ревновала к Этель, потому что Этель была общительна и в компании невестки президент веселился вовсю… он любил ее общество, любил ее энергию, шутки и истории…» Однажды, когда этот друг имел неосторожность расхваливать Этель в присутствии Джеки, Джон отвел его в сторонку и велел прекратить.
Что до сексуальных похождений мужа, Джеки закрывала на них глаза по принципу: не пойман – не вор. Помимо разовых интрижек Джон в тот год, когда занял Белый дом, спал как минимум с тремя женщинами – Джудит Кэмпбелл (впоследствии Экснер), безымянной студенткой из Радклиффа, и Памелой Турнюр, которую Джеки выбрала на роль своего пресс-секретаря.
Пэм представили Джону на свадьбе Нини Окинклосс и Ньютона Стирса летом 1957 года, а осенью предложили работу в его офисе. Некоторое время спустя начался их роман. Джон приезжал к Пэм поздно вечером и уезжал рано утром, что не укрылось от глаз Флоренс Кейтер, владелицы дома, где Пэм снимала квартиру. Миссис Кейтер узнала, что за гость посещает Памелу, когда Джон стал оплачивать жилье девушки. Католичка Флоренс прямо-таки зациклилась на измене женатого сенатора-католика, и, когда Пэм Турнюр переехала в другую квартиру, неподалеку, муж Флоренс подстерег Джека, выходящего рано утром 11 июля 1958 года от любовницы, и сфотографировал. В мае 1959-го миссис Кейтер разослала этот кадр, на котором Джон пытается прикрыть лицо платком, пятидесяти влиятельным персонам Нью-Йорка и Вашингтона; в июне письмо попало в ФБР. Однако отклика не последовало, и 14 мая 1960 года, через четыре дня после того, как Кеннеди выиграл первичные выборы в Западной Виргинии, миссис Кейтер с плакатом, на котором красовалась означенная фотография, явилась на митинг сторонников Кеннеди возле Университета Мэриленда. На следующий день фото миссис Кейтер с плакатом напечатала Washington Star. Эту историю все-таки замолчали, хотя несколько журналистов поверили миссис Кейтер и взяли у нее интервью. Впрочем, даже когда наутро после инаугурации миссис Кейтер пикетировала Белый дом, верноподданные вашингтонские журналисты не упомянули об этом.
Вряд ли Джеки пребывала в неведении насчет интрижки мужа и Пэм, но, что характерно, ничем не показала, что знает о ней. Робин Биддл Дьюк, жена начальника протокольной службы Белого дома, заявила: «По-моему, Джеки узнала об их романе уже на позднем его этапе». Однако, если верить другой обитательнице Белого дома, экономке Энн Линкольн (Линки), Джеки была прекрасно обо всем осведомлена. Как рассказывала подруга Линки, «Линки была заинтригована: “Миссис Кеннеди знала о романе мистера Кеннеди и мисс Турнюр, но мисс Турнюр стала пресс-секретарем миссис Кеннеди и отлично справлялась со своими обязанностями”. Линки, фанатично преданная Джеки, вообще-то не скупилась на колкости по адресу тех, кто этого заслуживал, а вот Пэм Турнюр ей нравилась. Она говорила, что Пэм – хороший друг, на которого можно положиться и который умеет хранить секреты. Ее удивляло, что роман продолжался под крышей Белого дома на виду у стольких людей… думаю, они встречались довольно долго. И мисс Турнюр вела себя с достоинством, поэтому ее присутствие никого не смущало. Пэм была просто очень хорошенькой девушкой. Она легко улаживала те или иные сложности и помогала миссис Кеннеди в ее бытность в Белом доме, так что все знали, что она – представитель миссис Кеннеди… Да, она действительно помогла миссис Кеннеди адаптироваться на новом месте».
Постоянные измены Джона являли собой этакую неразорвавшуюся бомбу, грозившую уничтожить президента. Похоже, в какой-то момент он намеревался прекратить свои похождения. «Думаю, веселые деньки миновали», – черкнул он в блокноте во время предвыборной кампании, но фактически в годы своего президентства ходил налево даже чаще прежнего. По сути, от катастрофы Джона уберегли только верность Джеки и ее сильный характер, ее нежелание марать имя президента Соединенных Штатов.
Другим оборонительным оружием стало назначение Бобби, по настоянию отца, на пост министра юстиции. Поначалу Джон выступал против столь вопиющего непотизма. Бобби и сам был против назначения, в основном оттого, что предвидел шквал критики: родственник, молодой, неопытный. Но Джо твердо сказал: «Джеку нужно сплотить вокруг себя верных людей». На новом высоком посту Джону нужен человек, которому можно целиком и полностью доверять, и на эту роль подходил только Бобби. Жесткий, безжалостный, злопамятный (отец с гордостью говорил: «Он умеет ненавидеть даже лучше, чем я»), Бобби ни перед чем не останавливался в достижении собственных целей и был предан брату. Только Бобби мог прикрыть брата от политических угроз с тыла, а как министр юстиции получил бы контроль и над ФБР, где, как Джо отлично знал, в шкафах у Хелен Ганди, секретаря директора ФБР Эдгара Гувера, хранится обширное дискредитирующее досье о сексуальных похождениях Джона Кеннеди. Брат президента и министр юстиции, Бобби не только стоял выше Гувера в бюрократической иерархии, но, в отличие от своих предшественников, и вел себя как его начальник. Он провел в кабинет Гувера прямой телефон и специальный зуммер, чтобы вызывать Гувера к себе. Гуверу, который был на тридцать лет старше Бобби, такое положение вещей, мягко говоря, пришлось не по вкусу.
Помощница Гувера утверждала, что в ФБР имелось как минимум шесть папок, касавшихся романов Кеннеди начиная с Инги Арвад. Когда в 1956-м Кеннеди рассматривали как потенциального кандидата от демократов на пост вице-президента, Гувер попросил глянуть, что на него есть, и был шокирован содержимым папок. По словам помощницы директора ФБР, «Гувер близко дружил с послом Кеннеди и… не хотел брать на себя ответственность за доклад, который разрушит политическую карьеру многообещающего сына старого Джо». Гувер и Джо Кеннеди звали друг друга по именам; с сентября 1943 года Джо сотрудничал со спецслужбами. В 1953-м о нем докладывали, что он передал информацию для расследования ФБР по делу Генри Люса-третьего и «весьма лестно отзывался о ФБР и его директоре». Джо пригласил Гувера на свадьбу Юнис, а на бракосочетании Джона и Джеки присутствовал бостонский спецагент Уильям Карпентер. В иллюстрированном журнале ФБР Investigator даже опубликовали фото Джо и Карпентера с хвалебными комментариями. Джо считал, что информация – это власть, и ему доставляло удовольствие иметь близким другом главу одной из самых влиятельных и секретных организаций Соединенных Штатов. В 1958 году Джо писал Гуверу: «Дорогой Эдгар, повторюсь: твоя организация – важнейшая в нашей системе, и среди всех, кого я знаю, именно ты выполняешь первостепенную задачу на службе обществу».
У семейства Кеннеди были все причины задабривать Гувера: к 1960 году ФБР собрало столько компромата на Джона Кеннеди, что могло бы раз и навсегда покончить с его притязаниями на пост президента. В служебной записке от 13 июля 1960 года, когда уже стало понятно, что кандидатом от Демократической партии станет именно Джон, приводится биографическая справка следующего содержания: «Сведения об аморальном поведении… собранные за много лет… В частности, Кеннеди (видимо, в январе 1960 года) скомпрометировал себя случайной связью в Лас-Вегасе, кроме того, Кеннеди и Фрэнк Синатра в недавнем прошлом посещали вечеринки в Палм-Спрингсе, Лас-Вегасе и Нью-Йорке. Касательно информации о Кеннеди и Синатре журнал Confidential якобы располагает показаниями, данными под присягой двумя нью-йоркскими мулатками-проститутками. Также получены сведения о связи сенатора с мафией».
В следующем разделе содержатся данные о махинациях в ходе предвыборной кампании в Западной Виргинии, причем речь шла не только о подкупе избирателей, но и о фальсификации результатов.
В отчете, который датирован 4 января 1960 года и передан Гуверу из лос-анджелесского офиса ФБР, подробно приводится разговор одного из агентов с «менеджером предвыборной кампании сенатора Кеннеди», чье имя не названо, с боксером Роки Марсиано и с Белденом Кейтелманом, который обозначен как «видный лас-вегасский инвестор»:
Данный текст является ознакомительным фрагментом.