3 Воспитание нимфы

3

Воспитание нимфы

Умение приспосабливаться к окружающей обстановке не только знаменует эволюционное развитие, но и обнаруживает практическую философию, до которой еще нужно дорасти. К счастью, для тебя процесс адаптации оказался далеко не трудным…

Из письма деда, Джона Верну Бувье, к Джеки

В середине января 1948 года, в разгар нью-йоркской зимы, Джеки сидела у гроба деда в знакомой гостиной на Парк-авеню. Последние полтора года Майор медленно угасал от рака простаты. Диагноз ему не сообщали, и он находил утешение, читая и перечитывая любимые книги Маколея и Шекспира. Джеки последний раз видела деда в относительно добром здравии на его восемьдесят втором дне рождения в Ласате 14 августа 1947 года. Об этой встрече она, вероятно, вспоминала впоследствии с некоторым стыдом: ей не хотелось покидать веселый Ньюпорт, ведь это был сезон ее светского дебюта, но Черный Джек все-таки увез дочь, желая снискать расположение умирающего отца. При виде смерти Джеки не испытала потрясения: «Я сидела у гроба и смотрела на деда – в темно-синем костюме, со сложенными на груди руками. Раньше я не видела покойников и стыдилась, что это зрелище не произвело на меня более глубокого впечатления».

Шокировало ее другое: тетушки Бувье и отец еще до похорон Майора начали цапаться из-за наследства. «Как хорошо, что он не видел, как вели себя его дети». Когда кто-то из рабочих пришел попрощаться и принес к гробу скромный букет фиалок, одна из теток спрятала его под снопом гладиолусов. Потом, оставшись в одиночестве, Джеки вытащила букетик и положила в гроб, причем так, чтобы те, кто станет закрывать крышку, не увидели его. Это был протест против претенциозности.

К разочарованию наследников, выяснилось, что из унаследованного в 1935 году состояния в 1,3 миллиона долларов старик промотал куда больше, чем они думали. В промежутке с 1935-го по 1948-й пропали 400?000 долларов, и оставил он 800?000, треть которых ушла на налоги. Львиная доля досталась близнецам, Мод и Мишель, – четверть миллиона долларов плюс Ласата и Уайлдмур. Черный Джек, первоначально вычеркнутый из завещания, благодаря своим стараниям в августе предыдущего года получил-таки 100?000 долларов плюс освобождение от огромного долга. Старшая Эди, так и не отказавшаяся от образа жизни, который отец не одобрял, получила всего 65?000 в доверительном управлении. Своей любовнице Майор отписал 35?000 и по 3000 – Джеки и Ли. Без малого через год близнецам пришлось выставить Ласату на торги, и в апреле 1950-го поместье было продано.

Стремительный упадок семейного благосостояния стал для Джеки иллюстрацией (если она в таковой нуждалась) шаткости финансового благополучия и важности денег. Для нее Бувье уже стали историей. Пять месяцев назад она начала в Ньюпорте свое большое плавание как дебютантка, появившись впервые на званом чаепитии с танцами в Хаммерсмите, по случаю крестин единокровного братишки, пятимесячного Джеймса Ли Окинклосса. На приеме присутствовали три сотни гостей. Газета «Newport Daily News» писала, что проходил он с пяти до семи вечера под аккомпанемент Клиффорда Холла, постоянного пианиста из клуба Клембейк. Первый официальный бал Джеки и еще одной дебютантки, Роуз Гроувенор, состоялся 16 августа 1947 года в клубе Клембейк; как и на свадьбе ее родителей, играл джаз-оркестр под управлением Мейера Дэвиса. Обе девушки были в белых платьях, с традиционной ниткой жемчуга на шее; четырнадцатилетняя Ли появилась в расшитом стразами розовом платье без бретелей – решила затмить старшую сестру.

На самом деле это был не первый выход Джеки в свет. Сверстницы относились к ней с прохладцей. Присцилла Джонсон Макмиллан вспоминала: «Я услышала о Джеки Бувье от ее соседки по комнате, Сью Нортон. А увидела впервые на одной из лонг-айлендских вечеринок, кажется в июне 1946-го: заметила Джеки в мраморном холле, когда она выходила из дамской комнаты. Мне было известно, что, в отличие от нас, ей шестнадцать (нам уже исполнилось семнадцать) и она начала выезжать. На мой взгляд, Джеки была слишком хорошо одета. Она выглядела весьма стильно, а мы еще этому не научились». Одна из балтиморских девушек, чьи родители летом отдыхали в Ньюпорте, рассказывала: «Я слышала массу историй от ровесниц Джеки, которые дебютировали в свете в одно время с нею, они считали, что она чересчур эффектна и ведет себя с другими девушками вызывающе».

В воспоминаниях сверстниц о Джеки снова и снова звучит «другая, отличная от всех»: «Помню, как впервые увидела ее на балу. Она спускалась по лестнице в изумрудном платье без бретелей, с кринолином. У меня прямо дыхание перехватило, настолько Джеки казалась царственной, настолько отличалась от всех нас. Что-то в ней просто вызывало восхищение. Никогда не забуду ту минуту».

Джеки выстроила между собой и окружающим миром стену сдержанности, не допуская в свою жизнь нежеланных людей. Кое-кто из ньюпортских ровесников считал ее робкой и отчужденной, этакой недосягаемой принцессой из замка на холме. На вопрос, пользовалась ли Джеки популярностью на вечеринках, Колумб О’Доннел, свидетель первых ее появлений в свете, ответил: «Ну, она была немного высокомерной, вовсе не подросток, а очень серьезная молодая девушка, очень умная и, не в пример многим девушкам в Ньюпорте, не слишком интересовалась мальчиками. По-моему, ее больше интересовали книги, семейные ценности, а не всякая ерунда вроде беготни по свиданиям». Окинклоссовский кузен Кэмпбелл Джеймс вспоминал, что как-то раз ему пришлось во время танцев сидеть с Джеки, потому что ей, видите ли, захотелось обсудить Сартра. «Порой я бы предпочел поменьше серьезности и побольше веселья».

Серьезность сквозит и в переписке Джеки с Юшей, самым близким ее другом в ту пору, с которым она делилась всеми своими мыслями и чувствами. Оба вели дневник и часто сравнивали свои записи, их объединяла и любовь к Мерривуду, где они так любили в сумерках сидеть над рекой и курить, глядя на бурую воду, просвечивающую за густыми ветвями кизила.

Юша писал: «Ты так хорошо пишешь, что твой голос буквально звучит в моем сознании. Твои слова всегда идут от сердца, и это одна из многих черт, которые мне так в тебе нравятся».

Из Нью-Йорка, где жила у отца, Джеки с восторгом писала Юше, как весело проводит время, как они целой компанией ездили в Нью-Хейвен на футбольный матч между Йелем и Гарвардом, а потом вернулись в Нью-Йорк, она переоделась, поужинала в ресторане и отправилась на танцы.

Когда пришло время ходить на свидания, они с Юшей, который учился в Йеле, разработали особую систему «сбора разведданных», знакомя друг друга со своими приятелями и одноклассниками. Если Джеки требовался кавалер, чтобы пойти на футбол или на танцы, Юша составлял ей компанию при условии, что уйдет один, но ее в одиночестве не оставит. «У нас было много общих друзей, мы замечательно проводили время, а потом сплетничали, кто что кому сказал…» Джеки любила танцевать, они с Юшей изображали Фреда Астера и Джинджер Роджерс, вальсировали, отплясывали фокстрот и румбу, однако самба и танго им так и не дались. Джеки обожала выстукивать ритм «Чая для двоих», крутить пластинки на патефоне, включать пианолу или слушать модные песенки по радио. В Ньюпорте после вечеринок Джеки иной раз приводила к себе понравившегося мальчика, ела вместе с ним омлет и слушала патефон, но все ограничивалось невинными поцелуями. В письмах к Юше часто фигурировал Бев Корбин, но упоминалось и множество других поклонников, например Ронни Дик, братья Джон и Хейвуд Айшемы, Питер Воугт. Однако летом 1945-го Джеки куда интереснее казались мальчики постарше, и девушка ужасно расстроилась, когда мать не разрешила ей пойти на танцы с молодыми морскими офицерами.

Первое место среди «мальчиков постарше» занимал Чарлз Уайтхаус, сын ньюпортской «гранд-дамы» миссис Шелдон Уайтхаус. Двоюродная сестра Чарлза, Сьюзан Мэри Олсоп, вспоминала: «В юности Джеки была без ума от Чарли. Возможно, впоследствии он тоже проникся к ней большой симпатией, но, по-моему, о любви и речи не было». Чарли был старше всех поклонников Джеки, а кроме того, отлично держался в седле, что делало его в глазах девушки еще привлекательнее. Сам он говорил: «Мне было тогда около двадцати четырех, я только что вернулся с войны и впервые увидел Жаклин, если не ошибаюсь, летом сорок пятого. Ей тогда было лет шестнадцать. Потом мы почти не встречались вплоть до следующего лета, а после периодически вместе катались верхом. Они держали там [в Хаммерсмите] лошадей. В сорок седьмом встречи стали более частыми. Я наконец закончил Йель и осенью на выходные приезжал в Вашингтон, останавливался у друзей, охотился в окрестностях. Тогда мы ходили вместе в кино, ужинали и все такое, в сорок седьмом, в сорок восьмом». Иногда Джеки гостила в поместье Уайтхаусов Эль-Дестино, под Таллахасси на севере Флориды. Друзьям Джеки порой даже казалось, что она не прочь выйти за Чарли, но он отрицает какие бы то ни было серьезные отношения: «Джеки мне очень нравилась, но не думаю, что она хотела замуж, да и сам я не горел желанием жениться, мы часто виделись и весьма симпатизировали друг другу, эти добрые отношения сохранились на долгие годы».

Лето 1947-го в Ньюпорте стало прелюдией к полномасштабному дебютному сезону в Нью-Йорке. Но прежде Джеки предстояло начать учебу в Вассаре, самом престижном женском колледже США. Вассар означал отличное образование, деньги и высокий социальный статус. Мисс Жаклин Бувье, выпускница школ мисс Чапин и мисс Портер, прекрасно подходила для этого колледжа. По уму она более чем удовлетворяла стандартам Вассара и вступительные экзамены сдала лучше всех. Основанное миллионером Мэтью Вассаром, это учебное заведение было призвано стать для молодых женщин тем, чем для мужчин являются Йель и Гарвард. На постройку роскошного кампуса не пожалели средств. Здания проектировали самые именитые архитекторы в самых разных стилях. Особое внимание основатель акцентировал на том, что прогрессивная концепция колледжа-интерната никоим образом не должна сказываться на нравственной чистоте студенток, чему способствовало и местоположение кампуса на окраине маленького промышленного городка Покипси-на-Гудзоне, вдали от увеселительных заведений Нью-Йорка, а главное, от соблазнов мужских кампусов Принстона, Йеля и Гарварда. (Для Джеки это со временем стало неприемлемо.) Среди преподавательского состава царил дух феминизма: преподавательницы называли себя только девичьими фамилиями и ставили перед собой иные цели, чем сами студентки. Преподавательницы видели в образовании подготовку к карьере, прежде всего опять-таки академической, тогда как для большинства девушек послевоенного поколения первоочередной задачей было удачное замужество. Джеки, как и многие ее сверстницы, стояла перед сложным выбором – интеллектуальное развитие или тихая гавань замужества.

Сначала Вассар понравился Джеки: после куда более строгой дисциплины Фармингтона девушка наслаждалась свободой. Она с удовольствием посещала все занятия, а также кружки, например театральную студию, участвовала в создании газеты и, разумеется, ездила верхом. Джеки изучала литературу, намереваясь получить степень в этой области, и особенно любила шекспировский семинар, который вела Хелен Сандисон, кроме того, слушала лекции по кинематографии и истории искусств, какими так славился Вассар.

Джеки планировала делить комнату с Нэнси Таккерман, но Такки в последнюю минуту раздумала поступать в Вассар, вместо нее к Джеки поселили Эдну Харрисон. «Нам обеим сказали, это потому, что мы католички». Девушки вместе ходили на уроки испанского. «Мне приходилось зубрить как сумасшедшей, а Джеки с легкостью получала отличные оценки и меня пыталась натаскать. Языки давались ей прекрасно». Они вместе писали книгу. «Я занималась детской литературой и должна была написать детскую книгу, а Джеки иллюстрировала ее». Эдна вспоминает то время с любовью: «Джеки была очень веселая и любила людей. У меня сохранилось множество писем от нее. Летом я жила на Гавайях, и Джеки писала мне, как у нее дела, а я отвечала ей, как мои. Иногда я перечитываю эти письма, в них столько юмора и веселья».

Джеки возила соседку на выходные к своему отцу в Нью-Йорк или к Окинклоссам в Мерривуд. О Черном Джеке Эдна писала: «Он был замечательный, энергичный, живой, и понятно, от кого у Джеки такое своеобразное чувство юмора. Если я собиралась вовремя выехать куда-нибудь, он всегда говорил: “Нет, так нельзя, надо заставлять парней ждать!” И повторял: “Играй по правилам!” Разумеется, я была слишком наивна. Помню, мне в первый раз назначили настоящее свидание – роскошный парень из Принстона, – я навела красоту и при полном параде сидела на краешке стула, а в ушах звенели его слова: “Нельзя выказывать нетерпение, надо заставлять парней ждать!”» По воспоминаниям Эдны, гостить у Черного Джека в его простенькой нью-йоркской квартире было куда интереснее, чем в роскошном поместье Окинклоссов, где чемодан распаковывали горничные, а за столом обсуждали чистокровных лошадей. Хьюди и Джанет казались ей слишком чопорными.

Во время зимнего сезона дебютантка Джеки блистала в нью-йоркском свете. Ее выход на рынок невест – а дебютный сезон иначе не назовешь – тревожил отца. «Наверное, скоро мне придется отдать тебя какому-нибудь странному типу, от которого ты будешь в восторге, потому что выглядит он так романтично и из любви к матери носит ее жемчужные сережки вместо запонок», – с грустью писал он, в выражениях, которые скорее под стать любовнику, а не отцу.

Одержимость Черного Джека дочерьми, особенно Джеки, отмечала и жена его племянника Мишеля. Каждый вечер, детально обсудив спорт и биржевую статистику, Черный Джек обязательно переводил разговор на девочек. Узнав, что Джеки приедет погостить, он отменял все встречи, чтобы ничто не отвлекало его от дочери. Однажды, когда Джеки позвонила из парикмахерской и сообщила, что ей сделали модную прическу «под пуделя», отец чуть с ума не сошел от мысли, что его девочке могли испортить внешность, примчался из клуба домой и стал ждать появления Джеки. «Прическа дочки занимала его не меньше, чем беготня за юбками».

Девочки подрастали, и Черный Джек суровым взглядом оценивал потенциальных ухажеров. Ли вспоминала: «Мне кажется, он при каждой нашей встрече твердил, что все мужчины – крысы. Так и слышу его слова: “Когда-нибудь Ли вырастет и поймет, о чем я. Запомни, Жаклин, все мужики – крысы. Не доверяй им”. Разумеется, никто из молодых людей не был достаточно хорош для его дочек. Обычно мы гостили у него на Рождество и ходили на танцы с разными нашими знакомыми, так мне уже за неделю становилось плохо при мысли, как он будет сверлить глазами и с пристрастием допрашивать прыщавого бедолагу, который за мной зайдет. И Джеки тоже очень нервничала. Все ему было недостаточно хорошо, и в какой-то мере, в небольшой мере, это передалось и Джеки. Я хочу сказать, засело у нее в голове. А папа наверняка считал своим долгом предостеречь нас». Еще Черный Джек твердил: «Притворяйся недотрогой».

Вышколенные Черным Джеком, сестры были неотразимы для большинства молодых людей, и обе они играли в порабощение мужчин. Их ровесница Памела Харлек вспоминала: «Нас всех удивляло, как эти две девчонки покоряют мужчин. Именно покоряют, берут в плен. Подсядут к какому-нибудь парню по обе стороны и восторженно смотрят ему в глаза, а бедняга думает: выходит, я очень даже не промах, если нравлюсь двум таким красоткам…» Взгляд Джеки, фокусируясь на мужчине, становился магнетическим. Один из ее друзей более поздних лет писал: «Ее взгляд был словно луч маяка огромной яркости и силы». По словам Джорджа Плимптона, который одно время ухаживал за Ли в Ньюпорте, «во время разговора с Джеки возникало совершенно особенное чувство, она как бы обволакивала тебя, редкое умение для столь юной девушки. Она смотрела на тебя, окружая взглядом со всех сторон, никогда не глядела тебе через плечо, мол, кто там следующий. Это запомнилось мне с самого первого разговора с нею».

Джеки училась быть гейшей по-американски, привлекать или, вернее, не отпугивать мужчин. Обе сестры, особенно Джеки, понижали голос до тихого воркования, изображая совершенно неопасных маленьких девочек. Шерли Лангхаузер, одноклассница Джеки, рассказывала: «В Фармингтоне она разговаривала совсем иначе, голос был, как у всех, нормальный». В те годы умные женщины учились скрывать свой ум. «Однажды, – вспоминал Кэмпбелл Джеймс, – какой-то молодой человек в присутствии Джеки сказал, что боится провала на экзаменах, на что она тихонько ответила, что у нее те же проблемы, хотя прекрасно знала, что получит отличные оценки». Один из известных кинематографистов, вспоминая Жаклин Кеннеди, сказал: «Она была идеальной гейшей, поскольку никто никогда не знал, о чем она думает». Если верить искусствоведу Джону Ричардсону, «Джеки была на редкость обаятельна и привлекательна. Обладала огромным шармом и удивительно мягким голосом – по-моему, ей в первую очередь хотелось доставлять радость». Такими приемами Джеки овладела в совершенстве и с успехом применяла их, особенно когда стала знаменитостью. Ришар де Комбре, один из авторов, чьи книги Джеки готовила к печати в издательстве «Doubleday», писал: «Она всегда говорила о тебе самом, и это тоже проявление “синдрома гейши”. Так приятно было сидеть напротив этой женщины, умной, известной, богатой, а при том увлеченной твоим рассказом, словно ничего интереснее она в жизни не слыхала… Фокус в том, что Джеки никогда не говорила о себе, а всегда – о тебе».

Мужчины встретили появление дебютантки Джеки благосклонно. Сэм Пибоди, внук Эндикотта Пибоди, знаменитого ректора Гротона, сидел рядом с Джеки, когда она во время дебютного сезона приезжала в Гарвард: «Она показалась мне замечательной – красивая, остроумная, милая и… сексуальная». Джеки нравилась даже Гору Видалу, хотя к остальным отпрыскам, падчерицам и пасынкам Окинклосса он относился с пренебрежением. Гор, познакомившийся с Джеки в 1949 году, писал: «Ее мальчишеская красота и острый язычок вызывали у меня восхищение… в моей жизни она так и осталась живой и ироничной». Фигурой Джеки вправду напоминала мальчика: широкие плечи, довольно плоская грудь, длинные мускулистые ноги, крупные руки и ступни. Как-то раз Джеки полушутя призналась Гору, что главная цель ее жизни – нравиться мужчинам. И она умела тонко пококетничать. В своих мемуарах Гор упоминает «эротический вызов», когда Джеки под столом легонько, как бы невзначай задела его ногу своей.

Вообще отношение Джеки и к мужчинам, и к женщинам было сложным. Казалось, она предпочитала мужскую компанию и недолюбливала представительниц своего пола. Однако критические суждения Черного Джека и примеры того, как отец вел себя с женщинами, дали свои плоды: мужчин необходимо брать в плен, они – дичь, на которую идет охота, а вдобавок и враги. Они являли собой цель, которой нужно достичь, но в тогдашних обстоятельствах ограничивали потенциал женщины. Джеки нуждалась в мужском восхищении и деньгах, но подсознательно сожалела, что главную роль играла ее красота, а не ум. Кто-то из ее бывших поклонников сказал: «Думаю, Джеки ценила мужчин, но одно дело ценить и совсем другое – по-настоящему понимать их и любить».

Одна из родственниц Окинклосса вспоминала: «В отличие от Ли Джеки действительно нравились некоторые женщины. Неприязнь она вымещала на мужчинах, любила их подразнить. Когда мы познакомились, мне было лет восемнадцать. Помню ее эффектное появление. Множество мужчин устремилось к ней, каждый хотел завести разговор, но Джеки подошла прямо ко мне и сказала: “Вы такая-то, у вас прекрасное перо”, – а затем продолжила разговор со мной, игнорируя мужчин. Она часто так делала, чтобы их подразнить. Вообще Джеки была разноплановой. Часто вела себя своенравно. Могла, к примеру, очаровать сидящего рядом парня, а потом взять и потушить о его ладонь сигарету». Клод дю Гранрю (урожд. де Ранти), в семье которой Джеки прожила год в Париже, отмечала: «Жаклин отличалась очень сильным характером, но и у нее были свои слабости. Порой ей приходилось нелегко. Она принадлежала к числу людей, которые никогда не показывают слабину, и страдала из-за этого. Не могла примириться с собственными слабостями и не терпела слабостей окружающих. На дух не принимала слабых мужчин… Если она не ценила мужчину и не восхищалась им, то немедля его бросала».

7 января 1948 года Джеки проснулась знаменитой. Известный светский колумнист Игорь Кассини, писавший в херстовских газетах под псевдонимом Чолли Никербокер, назвал ее «королевой дебютанток 1947 года». В эпоху, когда «свет» еще имел значение, этот отзыв возвысил ее почти до уровня голливудской звезды. В своей статье, которая вышла в New York Journal American и которую позднее перепечатали другие херстовские издания по всей стране, Кассини описывал Джеки как «царственную брюнетку с классическими чертами лица и хрупкой, словно дрезденский фарфор, фигуркой. В ней есть достоинство, мягкость голоса и ум – всё, как и положено лидирующей дебютантке». Даже Кассини ввела в заблуждение эманация Окинклосса и Вассара, и он писал, что в Джеки безусловно чувствуется влияние «старой гвардии». В приватных беседах он подчеркивал, что обычно выбирал королевой одну из самых ярких и красивых дебютанток, но «в Джеки чувствовалось что-то особенное, какое-то скрытое изящество. Она казалась застенчивой и очень замкнутой и тем не менее сразу выделялась из толпы. Не могу подобрать точного слова для описания этой ее особенности: красота, шарм, харизма, стильность или все вместе. Как ни назови, это что-то в ней было».

Получив титул дебютантки года, Жаклин Бувье поднялась на совершенно новую высоту. После пьянящей атмосферы нью-йоркского сезона чисто женский Вассар казался душным и пуританским. Джеки все больше раздражало, что в колледже она лишь одна из многих. Она редко оставалась в Вассаре на выходные и вообще не ощущала себя частью его мира. После смерти Джеки, когда однокурсницы попытались собрать и записать воспоминания о студенческих годах, многие отмечали, что Джеки училась вместе с ними, но держала дистанцию. (Впрочем, одна женщина, едва знакомая с Джеки, с благодарностью вспомнила, как та одолжила ей конспекты по истории, чтобы она могла наверстать пропущенное по болезни.) Сверстники отмечали, что застенчивость и сдержанность Джеки не позволяли им сблизиться с нею. Рядом с кроватью у нее стояла фотография отца, но она никогда не рассказывала ни о нем, ни о своей семье и не принимала участия в обычных девчачьих разговорах про мальчиков, которые с удовольствием вели однокурсницы.

Но из любого правила есть исключения, и Джеки сделала исключение для Эдны Харрисон, Эллен Гейтс и Шерли Оукс, а остальным дала понять, что учиться на одном курсе не значит иметь общую жизнь. Юджиния Эйгьер, знакомая с Джеки через их общую подругу Шерли Оукс, писала: «Меня поразила придирчивость Джеки в выборе друзей. (Летом 1951 года Шерли и Юджиния вместе отправились в Европу и в Памплоне встретили на корриде Джеки и Ли.) Мне было предельно ясно, что Джеки хочет проводить время с Шерли, а не со мной». Шестью годами позже Джеки по невыясненным причинам вычеркнула Шерли из списка друзей. Попасть в ближний круг Джеки было нелегко: оказавшись там, ты мог претендовать на пожизненное членство, но, увы, тебя могли и исключить за какую-нибудь провинность, причем без обжалования.

В июле – августе 1948-го Джеки впервые поехала в Европу, хотя обычно проводила это время с отцом. Как и все яркие события в ту пору жизни Джеки, это путешествие состоялось благодаря связям Окинклосса. Эдуард М. Фоли-младший, тогдашний заместитель министра финансов, дружил с Хьюди и Джанет, и две его падчерицы, которых Джеки уже знала, планировали поехать в Европу еще с одной подружкой. Фоли предложил Джеки присоединиться к ним, а практичная Джанет убедила холтонскую учительницу-латинистку сопровождать девушек в качестве компаньонки. Джеки написала Юше восторженное письмо, что собирается в Европу с «восхитительной» компаньонкой, которая позволит им делать все, что угодно. Юша встретился с ней в Париже и повел в ночной клуб, где Джеки сидела с совершенно «ошарашенным» видом; Париж показался ей полным блеска, шика и роскоши, и на сверхплановые затеи попросту не оставалось времени. Семь недель сплошной беготни по экскурсиям – Лондон, Париж, Прованс, Ривьера, Швейцария и Италия. Самое яркое впечатление Джеки – встреча с кумиром военных лет, Уинстоном Черчиллем, на приеме в саду Букингемского дворца. Джеки дважды стала в очередь, чтобы, трепеща от восторга, пожать руку великого человека. Следующие три года она бредила Европой, особенно Парижем. И жила мечтой сбежать из Вассара.

«Джеки, – вспоминала Эллен Гейтс, – ужасно хотелось на втором курсе [1949–1950] уехать учиться за рубеж, как уезжали многие девочки». Они с Джеки вместе посещали занятия по истории искусств, жили в одном крыле общежития и планировали продолжить учебу в Сорбонне, на курсе колледжа Смита, но вместо этого Эллен выскочила замуж. По этому случаю Джеки написала шуточный стишок, предупреждая подругу, что та будет скучать по свободной студенческой жизни.

Характерно, что Джеки заручилась поддержкой влиятельного дяди Льюиса, который написал одному из профессоров колледжа Смита и порекомендовал включить Джеки в их парижскую группу: «Без сомнения, по сводке оценок Вы уже поняли, что у Джеки блестящие способности, к тому же она весьма и весьма привлекательна и на нее можно целиком и полностью положиться. Если Вы принимаете девушек из других колледжей, то лучшей кандидатуры не найдете». К весне 1949-го все формальности были улажены. В мае Джеки написала Юше, что начало лета собирается провести, порхая по свадьбам, а неделю-другую в июле – с отцом. На фотографиях в Social Spectator мы видим Джеки в костюме цыганки на ежегодной выставке-ярмарке в Ист-Хэмптоне, в сопровождении Черного Джека, одетого в безукоризненный светлый костюм. Без малого через месяц, 23 августа, Джеки уехала в Париж и вернуться планировала только через год.

Сентябрь она провела в Гренобле, где студенты жили в семье обедневших аристократов и посещали языковые курсы при университете. В октябре перебралась в Париж, чтобы приступить к занятиям в Сорбонне. Вместе с двумя другими девушками ее поселили в аристократической французской семье, жившей в весьма стесненных обстоятельствах в доме 78 по Моцарт-авеню. Хозяева дома участвовали во французском Сопротивлении; граф де Ранти погиб в нацистском концлагере, а его вдова, графиня, хоть и держала служанку, любила сама готовить на всю ораву из семи человек: трех своих дочерей, включая разведенную двадцатитрехлетнюю Гислен с четырехлетним сыном, проказником Кристианом, самую младшую Клод, ровесницу Джеки, с которой она подружилась на всю жизнь, саму Джеки и еще двух американок.

В доме Ранти говорили только по-французски, и соотечественников Джеки видела редко. У нее, как обычно, имелись связи в высших кругах французского общества, и вскоре она уже блистала в свете. Из письма Юше: «Я веду двойную жизнь. Буквально на крыльях летаю отсюда [с Моцарт-авеню] в Сорбонну и в Рид-Холл [центр, где занимались американские студенты], не покидая прекрасный тихий серо-дождливый мирок, или, как горничная в выходной, наряжаюсь в меховое манто и модничаю в баре “Риц”». Начало занятий откладывалось, поэтому Джеки с головой погрузилась в парижскую жизнь. «Самое чудесное здесь, – писала она Юше, – театры, опера, балет, и всюду так легко попасть. Зимой можно каждый вечер куда-нибудь ходить, и все равно не пересмотришь все, что идет на сценических площадках». И это было только начало. «Думаю, дальше будет еще веселее. Поскольку я уже познакомилась с множеством парижан, зима обещает быть божественной».

В рождественские каникулы Джеки побывала в Лондоне, навестила бывшую любовницу отца, Энн Плагг, и ее семью в роскошном особняке на Гамильтон-плейс. Вернувшись весной 1943-го в Англию, Энн волей-неволей помирилась с мужем и 4 ноября 1944 года родила ему близнецов – мальчика и девочку. По-видимому, Джеки считала их отцом Черного Джека, что подтверждает ее письмо от 6 января 1950 года: «Ты прав насчет близнецов». На это Джек Бувье 10 января ответил, что совершенно уверен в своем отцовстве. Однако он ошибался. Джеки, вероятно, думала, что пятилетние малыши – один смуглый и темноволосый, второй светленький – фактически на год старше, и знала, что отец обрадуется, если это его дети. Джеки определенно симпатизировала Энн, относилась к бывшей пассии Черного Джека с большой теплотой, ведь спустя пять лет, после короткого визита в Лондон, когда ей не удалось повидать Энн, она писала ей, что они с Ли никогда не забудут «чудесные деньки», когда наслаждались обществом жизнерадостной и красивой Энн. По словам Фрэнка, сына Энн, Джеки как-то раз летом обедала с ними в Канне, после того как покинула стены Сорбонны.

В письме от 6 января Джеки изложила отцу свои планы на будущее. Черный Джек занервничал: «Ты пишешь, что следующим летом намерена поехать в Бельгию, а еще, может быть, в Ирландию и попутешествовать по Франции. Ты что же, вообще решила не возвращаться домой? Все-таки не мешало бы вернуться, написала бы книжку про путешествия… Не смейся… Тебе просто надо сесть за стол, и наверняка напишешь бестселлер». Он очень опасался, как бы Джеки не вздумала поехать в Европе на охоту, ведь дома во время скачек она травмировала позвоночник и какое-то время носила корсет. «Было бы роковой ошибкой поехать в Ирландии или во Франции на охоту, а потом из-за болей в спине возвращаться домой, – предостерегал он. – Ты еще успеешь там поохотиться, особенно если выйдешь за богатого парня…» Джеки к тому времени уже твердо решила не возвращаться в Вассар. Черный Джек уговаривал дочь отказаться от этого решения: «Возможно, тебя коробит при одной мысли о возвращении в этот чертов Вассар, как ты его называешь, но, наверное, быть студенткой последнего курса, которой есть что рассказать о путешествиях, не так уж плохо, как тебе кажется».

Во время рождественских каникул Джеки, кроме поездки к Энн в Лондон, предприняла путешествие по Австрии и Германии, которое в письмах к отцу и Юше описывала как «чудесное и потрясающее». Она ездила в вагонах второго и третьего класса и ночи напролет разговаривала со случайными попутчиками, слушая их истории. «Когда я ездила с Боу [Хелен Боудон], все было роскошно, но мы ничего не видели», – писала она Юше. В Вене советские солдаты чуть не арестовали Джеки за то, что она сфотографировала их казарму. Она своими глазами видела резиденцию Гитлера в Берхтесгадене и концлагерь Дахау. В письмах Джеки не решилась остановиться на впечатлении, какое произвел на нее Дахау, хотя и говорила об этом со своей ньюпортской подругой, Виви Стоукс, которая вышла за графа Креспи и жила в Риме. Виви пришла в ужас оттого, что Джеки вообще вздумала туда поехать, и дала такой комментарий: «Джеки хотела знать…»

Вернувшись в Париж, Джеки выходила в свет с молодыми французами, знакомыми семьи Ранти, а в ответ на предостережения из дома не выскакивать замуж за какого-нибудь графа, ответила, что пока ни с одним не познакомилась.

Однако весной 1950-го она познакомилась аж с несколькими графами, одного из которых стоит упомянуть особо. Через родственников ньюпортских Уайтхаусов Джеки вскоре после приезда познакомилась с молодым экстравагантным графом Полем де Гане, младшим из четырех франко-аргентинских братьев, богатых аристократов, владельцев роскошного замка Куранс в тридцати пяти милях к югу от Парижа. Вот что вспоминает сам граф: «Меня представила Джеки моя кузина Кико Бамберг, которая знала ее по Род-Айленду. Я тогда тоже учился в Сорбонне, мы часто вместе ходили на лекции или встречались за кофе в «Бальтазаре» неподалеку от Сорбонны. Поскольку мы часто виделись, то быстро подружились, я брал Джеки с собой на вечеринки, по выходным она приезжала погостить к нам за город. Джеки познакомилась со многими моими друзьями. Ее все любили и постоянно приглашали на балы, которых тогда было очень много». Будущая помощница Джеки в Белом доме Летиция Болдридж, в ту пору работавшая в посольстве США в Париже, описывала Поля как «поклонника Джеки», а Деми Гейтс даже утверждал, что Джеки влюбилась в Поля как кошка. Поль тоже был весьма увлечен: «Джеки – личность исключительная. Она обладала превосходным чувством юмора и отпускала забавные замечания по поводу всего, что видела. О людях говорила доброжелательно… и всегда, всегда смеялась… большая оптимистка. Она наслаждалась жизнью, была открыта красоте и всему новому, что встречалось на пути. Иногда проходишь мимо тех или иных вещей, не обращая внимания, а Джеки была не такой, она все подмечала».

Появившись в свете с молодым графом де Гане, Джеки сразу стала пользоваться успехом. «Мы с нею регулярно ходили на вечеринки, ведь я получал массу приглашений. Потом ее приглашали снова и снова – хорошенькая, очаровательная американка, прекрасно говорившая по-французски. Джеки старалась произвести впечатление, поэтому все были рады видеть ее, а поскольку вечеринки и приемы устраивали часто, приглашения сыпались как из рога изобилия». На пасхальные каникулы они уехали в Мадрид и вместе наведались в Толедо. Де Гане, принадлежавший к международной элите, виделся с Джеки и после ее отъезда из Парижа: «Мы продолжали общаться и до конца ее дней оставались добрыми друзьями. Позднее я стал меньше бывать в Штатах, и виделись мы нечасто».

Впрочем, для будущего Джеки как хозяйки Белого дома важнее оказалась другая встреча. Вассарская однокурсница Джесси Вуд, знакомая еще по Ньюпорту, ввела Джеки в весьма интересный кружок, сложившийся вокруг ее матери, писательницы Луизы (Лулу) де Вильморен. Луиза знала всех и вся, и каждый стремился получить приглашение на приемы, которые она давала в своем замке Веррьер. Как писал один из биографов Вильморен: «Любая значительная персона почитала за честь хотя бы раз побывать в ее поместье». О ее доме он же рассказывал так: «Голубая гостиная – помещение с эркером – освещалась четырьмя окнами и название свое получила благодаря штофным обоям на стенах, голубым с белыми цветами, и таким же шторам на окнах. У каждого окна стояла банкетка, а между окнами – изящные диванчики, мягкие кресла-бержер и стулья в стиле Людовика XVI. На резных столиках черного дерева, инкрустированных бело-голубым японским фарфором, располагались картины друзей Луизы, ее коллекция малахита, серебряные птицы и подсвечники с горящими свечами. На стенах – фамильные портреты и огромное полотно, изображающее Людовика XIV верхом на коне. О политике здесь не говорили, зато сыпали шутками, а шампанское и изысканное вино лились рекой. Луиза любила ужинать при свечах, иногда читала вслух свои стихи. Еда была превосходной, атмосфера – расслабленной. Луиза приглашала балетных танцовщиков, художников, писателей, чудаковатых зарубежных миллионеров, киномагнатов, известных режиссеров и лишь очень редко политиков».

На ее приемах бывали такие знаменитости, как Орсон Уэллс, Али Хан и Рита Хейуорт, Памела Черчилль (позднее Гарриман), Эли де Ротшильд, Жан Кокто, Макс Офюльс, Рене Клер, Жан Ануй, Бернар Бюффе. Совсем недавно Лулу была любовницей британского посла, Даффа Купера, а в скором времени станет любовницей Андре Мальро, которого Джеки принимала у себя, уже будучи хозяйкой Белого дома. По приглашению Джесси Джеки часто проводила здесь весь уик-энд. При своей наблюдательности она буквально впитывала все детали этих легкомысленных вечеров и позднее, много лет спустя, применила сей опыт на практике, в Белом доме.

Джеки приехала в Париж как раз тогда, когда великосветская жизнь бурно била ключом после долгого затишья военных лет, когда везде, по словам Гане, давали «балы, сплошные балы», иногда в их подготовке участвовали такие художники, как Кристиан Берар, вхожий в кружок Лулу. Как писал князь Жан-Луи де Фосиньи-Люсенж, «еще никогда со времен Просвещения аристократия не была так близка с художниками и артистами». Граф Этьен де Бомон с размахом готовился к костюмированным балам и даже устраивал с гостями репетиции. На его Королевском балу в январе 1949 года эскизы костюмов делали профессиональные художники, такие как Жан Кокто и Мари Лорансен, а шили их знаменитые модные дома, например Диор и Шанель. Мать Поля, графиня де Гане, появилась на балу в костюме императрицы Жозефины, который сшил для нее прославленный кутюрье Жак Фат, а Вайолет Трефьюзис (двоюродная бабушка Камиллы Паркер-Боулз) – в костюме королевы Виктории, утверждая (ошибочно), что является потомком королевы, поскольку у ее матери, Элис Кеппел, якобы был роман со старшим сыном Виктории, Эдуардом VII.

В Париже веселились все, независимо от социального статуса; в тот год туда впервые после войны хлынули американцы, которых привлекали дешевые рестораны, магазины и развлечения. Под влиянием Америки возник так называемый «коктейльный час» – с шести до восьми тридцати; в баре «Риц», столь любимом Джеки, бармен славился своими коктейлями на основе шампанского. Для тех, кто понимал по-французски, парижские театры осенью 1949 года могли предложить огромный выбор спектаклей. Балет Монте-Карло, привезенный в Париж маркизом де Куэвасом (отцом Элизабет де Куэвас, подруги и сверстницы Джеки), открыл сезон выступлениями Тамары Тумановой и Розеллы Хайтауэр. Марлон Брандо был завсегдатаем парижского ночного клуба «Ле бёф сюр ле туа», где выступали Жюльет Греко и Эрта Китт, а на сцене знаменитого кабаре «Фоли-Бержер» вновь блистала Жозефина Бейкер. Парижские ночные клубы поражали своим многообразием: пародисты в роскошных женских платьях в «Карусели», гомосексуалисты и лесбиянки в «Ля ви ан роз», русские клубы с икрой и цыганскими скрипачами, неформальные джаз-клубы на левом берегу Сены. У Джеки, естественно, были знакомые и в посольстве. Посол США во Франции Дэвид Брюс и его очаровательная жена Эванджелина впоследствии часто бывали у Джеки в Белом доме, а управляющая ее делами Летиция Болдридж, как уже упоминалось, в ту пору работала в посольстве.

16 июня закончились экзамены, и Джеки продолжила активную светскую жизнь в Европе, посетив вечеринку, устроенную в Лондоне по случаю девятнадцатилетия ее вассарской однокурсницы Шерли Оукс, после чего 22 июня вернулась в Париж и встретилась с Юшей на аэродроме Орли. Две недели они колесили по Парижу, посетили Лувр, Эйфелеву башню, гуляли по набережным Сены, где, по словам Джеки, она любила сидеть, копируя полотна импрессионистов, создавая свои версии картин Моне, Мане, Дега и даже Пикассо. Они побывали в Булонском лесу, в Тюильри, обедали и ужинали в фешенебельных ресторанах. Джеки познакомила Юшу со своими друзьями, которые не уехали на лето из Парижа, в частности с Соланж Батсель. Эта подруга Клод де Ранти училась в Штатах, закончила Беннингтон и занималась в Париже адвокатской практикой; Джеки до конца жизни сохранила с нею теплые отношения. Соланж и Юша вместе отправились на юг Франции, где в Сен-Жан-де-Люсе к ним в конце концов присоединились Джеки и Клод.

Несколько дней на юге Джеки провела одна, в семье французских аристократов, потом в Лионе встретилась с Клод. Они вместе продолжили путешествие, осматривали достопримечательности и останавливались у друзей и родни Клод, пока не добрались до Сен-Жан-де-Люса, где их общий друг Гордон Кунс арендовал замок Борда-Берри. Он собрал у себя группу друзей. Кроме Джеки, Юши и Соланж у него остановился сын Дианы Вриланд, Фрекки, приехавший из Памплоны. По соседству в Испании гостил и брат Эллен Гейтс, Деми: «Я пересек границу, чтобы повидать друзей, и по уши влюбился в Джеки. В Сен-Жан-де-Люсе был летний ночной клуб – музыка скрипок и все такое. Романтика, одним словом. Я просто не мог не влюбиться». Да, лето выдалось поистине романтичное. Юша влюбился в Соланж. Джеки и Клод отвезли парочку в Бордо, сами же по дороге в Париж продолжили осмотр достопримечательностей, а позже вернулся в Париж и Юша.

Джеки провела за границей уже больше года и по-прежнему оттягивала возвращение домой к старой жизни. В августе они с Юшей запланировали путешествие по Ирландии, Шотландии и некоторым районам Англии и начать решили с дублинского конноспортивного праздника. «Надеюсь, ты согласишься, – писала Джеки Юше в мае, – я хочу остаться здесь как можно дольше, потому что торчать целый месяц в Ньюпорте ужасно скучно…» В Дублин они приехали, когда праздник уже подходил к концу, но свободных мест в гостиницах не было, и остановиться оказалось негде. Тогда они позвонили другу Льюисов, отцу Леонарду, но «старческий голос сообщил, что тот в отъезде». Однако Джеки была верна себе, позвонила в посольство, и очередной окинклоссовский друг нашел для них «комнатку в прелестном маленьком отеле». На следующее утро объявился отец Леонард, с тремя коробками конфет для Джеки и сигаретами для Юши, и повез их на экскурсию по георгианскому Дублину. Они покатались верхом в Феникс-парке, пообедали в посольстве и дальше осматривали достопримечательности уже на посольской машине. Потом шофер отвез их в театр, а по окончании спектакля – по собственной инициативе – в паб. Когда паб закрылся, хозяин провел их в подвал, позволил откупорить бочонки с «Гиннессом» и посмотреть, как струя темной жидкости бьет в воздух, и пел гостям ирландские народные песни. Отец Леонард, не чуравшийся мирской жизни, пригласил Джеки и Юшу в фешенебельный французский ресторан, где работал прославленный шеф-повар, а его набожный, но симпатичный коллега пригласил их вместе с ним посетить в Англии святая святых дяди Льюиса, Строберри-Хилл – знаменитую готическую виллу писателя Хораса Уолпола. Тем же утром они посетили премьер-министра Патрика Костелло, который подарил им семь книг об Ирландии, подписав их на память. Весь день Джеки и Юша колесили по городу, а вечером отправились в театр смотреть «Дилемму врача» Бернарда Шоу. Осматривая литературный и георгианский Дублин, Джеки без устали восхищалась изысканной лепниной интерьеров и изящными дверьми. Затем они на три дня взяли у владельца отеля машину и поехали в Лимерик, где пили чай у Нелли Кёртен, давней кухарки Окинклоссов, а еще посетили Килларни и Корк. По словам Юши, Джеки знала об ирландских корнях семейства Ли и гордилась ирландской кровью не меньше, чем французской. Отец Леонард предупреждал их, что иностранцам трудно противостоять очарованию Ирландии, так и случилось, Джеки и Юша уезжать не хотели.

И все же уехали. В Шотландию. За ними хвостом следовал влюбленный по уши Деми Гейтс, которому Джеки оставляла ехидные и обманчивые записки. Джеки наряжала Юшу в костюм Шерлока Холмса, заставила примерить килт в цветах Стюартов. Они объездили все достопримечательности, особенно Джеки понравились старинные замки, посетили Эдинбург и Стерлинг, потом вернулись в Лондон, где побывали в Тауэре и Виндзорском замке. Тогда Джеки и во сне не снилось, что уже совсем скоро ее пригласят на чаепитие к королеве в этот самый Виндзорский замок и на обед в Букингемский дворец.

Домой Джеки и Юша отплыли на лайнере «Либерте». Теперь, когда ее кругозор значительно расширился, Джеки, к неудовольствию отца, твердо решила не возвращаться в Вассар и подала документы в Университет Джорджа Вашингтона. Поклонники почти до дыр затерли подпись Джеки в вассарской книге учета студентов так же, как тысячи паломников до блеска отполировали палец статуи св. Петра в Риме. Это единственное свидетельство пребывания Джеки в Вассаре, поскольку к 1975 году ее личное дело куда-то исчезло. Все документы учащихся хранятся в подвалах учебного заведения под присмотром архивариуса. Вряд ли личное дело потеряли или выбросили. Как говорит президент Вассара Франсес Фергюссон: «Мы храним память вечно». Ходили слухи, что личное дело исчезло еще в 1960 году, когда Кеннеди выдвинул свою кандидатуру на пост президента. Может быть, Джеки считала постыдным тот факт, что не закончила курс Вассара? Она никогда не скрывала, что ей там не нравилось, и, возможно, винила скорее колледж, а не себя. На встречи выпускников не ходила, по обыкновению раз и навсегда отвернувшись от прошлого.

Черный Джек расстроился еще и потому, что Джеки решила вернуться под крышу Окинклоссов, он-то надеялся, что дочка будет жить с ним и работать в его фирме. Мало того что Джеки поселилась в Мерривуде, Джанет еще и убедила ее участвовать в ежегодном конкурсе журнала Vogue – «При де Пари». В качестве награды победителю предлагалось полгода поработать младшим редактором в парижском офисе журнала и полгода – в нью-йоркском.

Анкета участницы конкурса демонстрирует, как Джеки тогда видела себя и свое место в мире: «Что касается внешности, то я высокая, волосы каштановые, лицо квадратное, а глаза расставлены так широко, что очки приходится делать на заказ и на это уходит целых три недели. Фигура у меня не точеная, но я могу выглядеть худой, если правильно подберу одежду. Тешу себя надеждой, что временами мне удается выйти из дома одетой как парижанка или хотя бы как бледная копия парижской модницы, но зачастую мама догоняет меня и сообщает, что у меня скособочен шов на чулке или пуговица держится на честном слове, а это, как я понимаю, Смертный Грех».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.