Первая квартира
Первая квартира
Из церкви молодые поехали на первую семейную квартиру. Еще 23 января 1831 года Пушкин подписал договор о найме второго этажа дома на Арбате, принадлежавшего губернскому секретарю, карачевскому предводителю дворянства Никанору Никаноровичу Хитрово и его жене Екатерине Николаевне, урожденной Лопухиной. Дом был снят на полгода за две тысячи рублей. Сами хозяева жили в ту пору в своем орловском поместье Дроново, а в московском доме осталась их экономка. Все дела Пушкин вел с поверенным Хитрово Семеном Петровичем Семеновым. Он присмотрел дом Хитрово, вероятно, еще в конце предыдущего года, уверенный в скорой свадьбе. Расположенный неподалеку от дома Гончаровых, в сердце старой Москвы, между церквами Николы в Плотниках и Святой Троицы, в приходе которой он состоял, дом на Арбате во всех смыслах устраивал Пушкина. В «Книгу, данную из Московской городской шестигласной думы маклеру Анисиму Хлебникову, для записи в оную в сем 1831 году условий с тем, чтобы таких актов в коих заключается о продаже или уступке от одного лица другому недвижимого имения…», под десятым номером внесен текст договора, подписанный Пушкиным: «1831-го Года Генваря 23-го дня я нижеподписавшийся Г-н Десятого класса Александр Сергеев сын Пушкин, заключил сие условие с служителем Г-жи Сафоновой Семеном Петровым сыном Семеновым по данной Ему Доверенности от Г-на Губернского Секретаря Никанора Никанорова сына Хитрово в том, что 1-е нанял я Пушкин Собственный Г-на Хитрово Дом, Состоящий в Пречистенской части второго квартала под № 204-м в приходе Троицы что на Арбате, каменный Двух этажный с антресолями и к оному принадлежащими людскими службами, кухнею, прачешной, конюшней, каретным сараем, под домом подвал, и там же запасной амбар, в доме с мебелью по прилагаемой описи сроком от выше писанного числа впредь на шесть месяцев, а срок считать с 22-го Генваря и по 22-е ж Июля сего 1831-го Года по договору между нами за две тысячи рублей государственными ассигнациями…» Аванс в половину суммы, то есть тысячу рублей, Пушкин заплатил при подписании договора, а остальное должен был внести по истечении трех месяцев.
Пушкин занял весь дом с прилегающими строениями, за исключением нижнего этажа, где находились комнаты для экономки и покои для хозяев на случай их приезда, а также мезонина над людской, где помещалась хозяйская прислуга. Он принял дом по описи, обязуясь «содержать во всей чистоте и целости как мебель, так равно и службы». В случае пожара по вине Пушкина или его слуг, «чего Боже сохрани», он должен был уплатить хозяину 50 тысяч рублей; если же «пожар последует от молнии, соседей, или от людей Г-на Хитрово», то «ему не отвечать».
В первой половине февраля Пушкин переезжает в дом на Арбате. Это было его первое в жизни собственное жилье. Если до того Пушкин мог обходиться услугами одного своего давнего и верного слуги Никиты Козлова, то теперь он нанимает целый штат: экономку Марию Ивановну, дворецкого Александра Григорьева, повара и др. Сама квартира Пушкиных состояла из просторного углового зала, кабинета Пушкина, будуара Натальи Николаевны и спальни.
В этот дом на Арбате Наталья Николаевна вошла уже Пушкиной. У входа молодых встретили П. В. Нащокин и П. А. Вяземский, благословили образом и поднесли два бокала с шампанским. По легенде, один из них упал с подноса и разбился, став для суеверного Пушкина еще одним дурным знаком.
Праздничным ужином распоряжался Лев Сергеевич Пушкин:
Наш Лева Пушкин очень рад.
Что своему он брату брат.
За столом собрались посаженые родители жениха и невесты — Е. П. Потемкина, А. П. Малиновская, П. А. Вяземский и И. А. Нарышкин, а также родители невесты, ее брат Дмитрий, сестры Александрина и Екатерина, Нащокин, поручители Передельский и Азанчевский. Десятилетнему Павлу Вяземскому хорошо запомнились и тот день, и обстановка квартиры на Арбате: «В щегольской, уютной гостиной Пушкиных, оклеенной диковинными для меня обоями под лиловый бархат с рельефными набивными цветочками, я нашел на одной из полочек, устроенных по обеим сторонам дивана, никогда мною не виданное и не слыханное собрание стихотворений Кирши Данилова[42]. Былины эти, напечатанные в кожаном переплете и переданные на дивном языке, приковали мое внимание на весь вечер». Мальчику надолго запомнились слова Пушкина о «прелести и значении богатырских сказок». Все остальные гости любовались «изумительной красотой Наталии Николаевны и веселым, радостным Пушкиным».
На следующее утро, когда Пушкины были в постели, явились друзья. Новобрачный так с ними заговорился, что вернулся к молодой супруге лишь перед обедом. Она в спальне заливалась слезами, о чем сама рассказывала княгине Вяземской. Так началась ее семейная жизнь в новом доме, без матери, братьев и сестер.
Череда последовавших вскоре балов, на которые Пушкин вывозил юную жену, надолго запомнилась москвичам. 20 февраля молодожены были на балу у Анастасии Михайловны Щербининой, дочери княгини Е. Р. Дашковой, в ее двухэтажном доме на углу Знаменки и Крестовоздвиженского переулка. Поэт разговорился со своим петербургским знакомым А. И. Кошелевым, который, кажется, более внимательно, чем слушал поэта, следил глазами за его женой. «Он познакомил меня с своею женою, и я от нее без ума. Прелесть как хороша», — сообщил он на другой день князю Одоевскому в Петербург.
В воскресенье, 22 февраля, в Большом театре устроен был маскарад в пользу бедных, пострадавших от холеры. Пушкины сидели за одним столом с семейством почт-директора А. Я. Булгакова. Тот отметил, что Пушкин «очень ухаживает» за молодой женой, но напоминает при ней Вулкана рядом с Венерой[43]. Младшая дочь Булгакова Ольга Александровна незадолго до Натальи Николаевны, 28 января, обвенчалась с князем А. С. Долгоруковым. Эти свадьбы были самыми громкими в сезоне, и все невольно сравнивали молодых жен. Любящий отец Булгаков, естественно, отдавал предпочтение новоиспеченной княгине Долгоруковой перед Пушкиной: «К столу беспрестанно подходили любопытные — смотреть на двух прекрасных молодых. Хороша Гончарова бывшая, но Ольге все дают преимущества».
Двадцать четвертого февраля Пушкин снова вывозит Наталью Николаевну на маскарад в зал Благородного собрания. Здесь была уже вся Москва, старые и новые московские друзья и приятели. Пушкин и Натали представились писателю и археологу А. Ф. Вельтману соединением умственной и физической красоты. Сказанные им слова были тотчас подхвачены присутствующими: «Пушкин, ты — поэт, а жена твоя — воплощенная поэзия».
В этот день в альманахе «Сиротка», изданном в пользу бедных, впервые был напечатан пушкинский сонет «Мадона», посвященный Наталье Николаевне. Тогда же по Москве стали ходить по рукам стихи, якобы написанные Пушкиным в качестве отклика на собственную свадьбу. А. Я. Булгаков приводит их в письме брату, хотя и сомневается в авторстве Пушкина:
Кто хочет быть учен — учись,
Кто хочет быть спасен — молись.
Кто хочет быть в аду — женись.
На все эти разговоры Пушкин собирался дать отклик в повести «Египетские ночи», оставшийся в черновиках: «Но главной неприятностью платится мой приятель: приписывание множества чужих сочинений, как-то… о женитьбе, в котором так остроумно сказано, что, коли хочешь быть умен, — учись, коли хочешь быть в аду — женись».
Наконец, как водится, Пушкин устраивает бал у себя на арбатской квартире. Наталья Николаевна впервые выступает в качестве хозяйки дома, принимающей гостей. Приглашены были семейства Гончаровых и Булгаковых, ближайшие друзья и знакомые Пушкина. В качестве почетного гостя присутствовал князь Николай Борисович Юсупов — тот самый вельможа, что ценил «и блеск Алябьевой, и прелесть Гончаровой».
Булгаков-московский, как и рассчитывал Пушкин, описал всё происходившее на другой же день Булгакову-петербургскому: «Пушкин славный задал вчера бал. И он, и она прекрасно угощали гостей своих. Она прелестна, и они как два голубка. Дай бог, чтобы всегда так продолжалось. Много все танцовали, и так как общество было небольшое, то я также потанцовал по просьбе прекрасной хозяйки, которая сама меня ангажировала, и по приказанию старика Юсупова: et moi j’aurais dans?, si j’en avais la force[44], говорил он. Ужин был славный; всем казалось странным, что у Пушкина, который жил всё по трактирам, такое вдруг завелось хозяйство. Мы уехали почти в три часа».
Поглядеть на юную жену поэта специально приехала из Захарова дочь Арины Родионовны, Марья Федоровна. Узнав ее, Пушкин воскликнул, выведя Наталью Николаевну:
— Посмотри, Марья, вот моя жена!
Довольству Пушкина, казалось, не было конца; он велел принести и женино рукоделие. «Вынесли мне это показать ее работу, шелком, надо быть, мелко-мелко, четвероугольчатое, вот как то окно», — рассказывала спустя годы Марья Федоровна.
В последний день Масленицы, когда заканчивались все балы и празднества, Пашковы пригласили Пушкиных на санное катание. Почти 40 участников разместились в трех больших санях. В сани с самим Сергеем Пашковым и его женой уселись Пушкины, Елизавета Нарышкина, Н. Г. Ломоносов, князь Платон Мещерский, Сергей Норов, П. П. Свиньин, девица Долгорукова, поэтесса Елизавета Сушкова (будущая графиня Ростопчина) и ее гувернантка мадам Дювернуа. После катания потчевались блинами у Пашковых.
Одним из первых с «окончанием кочевой жизни» поздравит Пушкина Плетнев: «Ты перешел в наше состояние истинно гражданское. Полно в пустыне бродить без цели. Всё, что на земле суждено человеку прекрасного, оно уже для тебя утвердилось. Передай искренне поздравление мое и Наталье Николаевне: цалую ручку ее».
В ответ Пушкин пишет: «Я женат — и счастлив. Одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось — лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился…»
Екатерина Андреевна Карамзина отправила 3 марта очень теплое послание: «Задолго до получения вашего письма, милый Пушкин, я поручила Вяземскому поздравить вас со счастливым днем и пожелать, чтобы ваше счастье было настолько постоянно и совершенно, насколько это возможно на земле. Спасибо за то, что вы вспомнили обо мне в первые моменты вашего счастья, — это истинное доказательство дружбы. Я повторяю мои пожелания или скорее надежду, что ваша жизнь станет тихой и спокойной настолько же, насколько она была бурной и мрачной до сих пор, что ваша кроткая и красивая избранница будет вашим ангелом-хранителем, что ваше сердце, всегда такое доброе, очистится возле вашей молодой супруги. Божественное милосердие да благословит и да сохранит вас! Я очень бы хотела быть свидетельницей вашего нежного и добродетельного счастья. Вы не усомнитесь в искренности этих пожеланий, как не сомневаетесь в дружбе, которая их внушила той, которая до конца жизни вам преданная — Е. Карамзина». Особую приписку она сделала для Натальи Николаевны, первой назвав ее Пушкиной: «Прошу вас передать Mad. Пушкиной мою благодарность за ее любезные строки и сказать ей, что я ценю ее молодую дружбу, и уверить ее, что, несмотря на мою холодную и суровую внешность, она всегда найдет во мне сердце, готовое ее любить, особенно если она упрочит счастие своего мужа. Дочери мои, как вы сами можете представить, нетерпеливо желают познакомиться с прекрасной Natalie».
Лишь в воспоминаниях, записанных много позже гибели Пушкина, оценивая происходившее задним числом, люди, иногда далекие в ту пору от Пушкина, могли подобно Н. М. Смирнову сказать, что «женитьба была его несчастие» и «все близкие друзья его сожалели, что он женился»: «Семейные обязанности должны были неминуемо отвлечь его много от занятий, тем более что, не имея еще собственного имения, живя произведениями своего пера и женясь на девушке, не принесшей ему никакого состояния, он приготовлял себе в будущем грустные заботы о необходимом для существования. Так и случилось. С первого года Пушкин узнал нужду, и хотя никто из самых близких не слыхал от него ни единой жалобы, беспокойство о существовании омрачало часто его лицо».
Своеобразным подарком Пушкину к свадьбе станет его портрет, заказанный в 1827 году Оресту Кипренскому лицейским товарищем, бароном А. А. Дельвигом, и купленный у его вдовы Плетневым в январе 1831 года за тысячу рублей. Пушкин откликнулся посланием к художнику:
Себя как в зеркале я вижу,
Но это зеркало мне льстит.
Оно гласит, что не унижу
Пристрастья важных Аонид[45].
В конце февраля вышел третий номер рукописного журнала «Момус», выпускавшегося кружком студентов Московского университета, членами которого были поклонники Натальи Николаевны Давыдов и Сорохтин. В этом номере были помещены два произведения, в которых обыграна свадьба Пушкина и Гончаровой. Первое, «Элегия», представляло собой монолог несчастного отвергнутого влюбленного:
Мне предпочла она другого;
Другой прижмет ее к груди!..
Былое, возвратися снова
И сердцу счастье возврати!
Нет! Невозвратно… Боже! Боже!
Не мне судьба ее хранит:
Другой ей пояс в брачном ложе
От груди полной отрешит;
Она другого в час желанья
Рукой лилейной обовьет
И с стоном, пламенным лобзаньем
Души любимцем назовет!..
А я? Меня пожрет страданий пламень!..
Быть может, раннею весной
Гуляя с ним, она отыщет камень —
Друзья! Могильный камень мой…
Эраст Фаев
2 генваря 1831
Гранатный переулок.
Там же была напечатана драматическая сценка «Два разговора об одном предмете», подписанная «Простодушный», в которой под говорящими именами Надежды Изразцовой и Фузеина выведены Гончарова и Пушкин:
«(Лето. Бульвар. Фарсин подбегает к Иксину.)
Фарсин. Видел ли ты ее?
Иксин. Кого?
Фарсин. Профан! Ее: Надежду Изразцову?
Иксин. Видел. Что ж дальше?
Фарсин. Не правда ли, что она более нежели божественна?
Иксин. Неправда. Она хороша и только.
Фарсин. Вандал! Готтентот! Можно ли так относиться о лучшем произведении природы! О перле всего прекрасного, существующего на этой уродливой глыбе! Самый идеал красоты не может стоять выше Надежды. Ежели этот идеал чужд твоего воображения, обратись к творениям Тициана, которыми он стяжал себе бессмертие, смотри на них… Впрочем, они так далеки от совершенства: портреты кухарок, прачек… А моя Надежда? О! какое сравнение!
Иксин. Фарсин! Фарсин! Ты ли это? Что за энтузиазм! Растолкуй ради бога!
Фарсин. Ты просишь многого, но так и быть: я люблю Надежду — и она меня любит.
Иксин. А! теперь понимаю.
(Семейство Изразцовых приближается; к ним подходит поэт Фузеин.)
Иксин. Фузеин знаком с Изразцовыми?
Фарсин. Да, они его принимают. И есть за что: он вчера читал новую свою поэму — чудо! Все поэты от Музея и до Мицкевича включительно ничто перед Фузеиным.
Иксин. Ежели ты решил импровизировать панегирики всем и каждому, то не забудь о добром Увыхалкине, который так много страдал от тебя!
Фарсин. Теперь не до него: спешу к ней. Прощай. (Уходя.) Ах, как она прекрасна!
(Зима. Гулянье на набережной. Фарсин и Иксин.)
Иксин. Вот и семейство Изразцовых. Фузеин рядом с Надеждой. Правда ли, что он на ней женится?
Фарсин (протяжно). Говорят… (Со смехом.) Поддели молодца!..
Иксин. Как хочешь, думай обо мне, Фарсин, а я по-старому не нахожу ничего сверхъестественного в особе Надежды Петровны.
Фарсин. Признаюсь тебе, я сам то же думаю.
Иксин. Например, что за глаза, что за колорит?
Фарсин. О! что до глаз, так они просто косые; лицо же спорит с цветом светло-оранжевой шляпки ее возлюбленной сестрицы.
Иксин. Ну, а Фузеин-то — каков?
Фарсин. Сатир! Обезьяна!
Иксин. Зато любимец Феба.
Фарсин. Прочти-ка его новую трагедию, посвященную Изразцовым, — не то заговоришь. Это — нелепость невиданная, неслыханная! Планы трагедий Сумарокова гораздо сноснее, версификация Тредьяковского благозвучнее.
(Налетевшая пара бешеных лошадей помешала разговаривать.)».
В конце апреля в журнале «Московский калейдоскоп» за 1831 год в статье «Тверской бульвар» Михаил Николаевич Макаров за подписью «Тверской отшельник» напечатал стихотворение, где перечислил гуляющих по бульвару, среди которых и Пушкин с Натальей Николаевной:
Здесь и романтик полупьяный,
И классицизма вождь седой,
С певцом ругавшийся Татьяны;
И сам певец с своей женой.
Десятого апреля с поздравительным визитом у Пушкиных был Сергей Николаевич Глинка, написавший экспромт, напечатанный 24 апреля в семнадцатом номере «Дамского журнала»:
ПУШКИНОЙ И ПУШКИНУ
(Экспромт, написанный в присутствии поэта)
Того не должно отлагать,
Что сердцу сладостно сказать,
Поэт! Обнявшись с красотою,
С ней слившись навсегда душою,
Живи, твори, пари, летай!..
Теперь ты вдвое вдохновлен;
В тебе и в ней все вдохновенье.
Что ж будет новое творенье?
Покажешь: ты дивить рожден!
10 апреля 1831 года. В доме поэта
В Петербурге не меньше, чем в Москве, обсуждают свадьбу и ожидают молодых. 24 апреля Д. Н. Гончаров сообщает деду Афанасию Николаевичу в Полотняный Завод: «Что же касается до сердечных обстоятельств нашего дома, я с тех пор, как выехал из Москвы, ничего не знаю, ибо я получал раза три письма от маменьки, но особенного она мне ничего не пишет, и что там у них делается, ничего не знаю. Я даже не извещен и о предстоящем отъезде наших молодых из Москвы, о чем, впрочем, я уведомлен только с Воскресения через отца Александра Сергеевича, с которым я иногда видаюсь».
Я. И. Сабуров, помнивший Пушкина по его петербургской юности, пишет брату: «Здесь не опомнятся от женитьбы Пушкина: склонится ли он под супружеское ярмо, которое не что иное как poolpure[46] и часто не слишком верная. Как справится он с тем, чтобы нарушить привычный ритм своей жизни? Впрочем, мы ничего не теряем. Во всяком случае, на худой конец, больше будет прекрасных строф… Пусть брак и семья станут лишним томом в его библиотеке материалов — я согласен: она будет лишь богаче и плодотворнее…»
Одно из немногих суждений, в которых заключено сожаление по поводу предстоящей судьбы Натальи Николаевны в браке с Пушкиным, высказано ровно через месяц после их свадьбы, 18 марта, бывшим директором Лицея Е. А. Энгельгардтом в письме Матюшкину: «Знаешь ли, что Пушкин женился? Жена его москвичка, как говорят, очень любезная, образованная и с деньгами. Жаль ее: она верно будет несчастлива».
Просвещенный человек и незаурядный педагог Егор Антонович в Лицее проглядел Пушкина, не увидел в нем ничего хорошего и не пожелал менять мнение даже спустя годы. Он готов прислушиваться и к сплетням, если они были направлены против поэта и подтверждали его собственное мнение о нем. Наталью Николаевну, которую Энгельгардт и в глаза не видел, он представляет и любезной, и образованной, и даже с деньгами, которых у нее не было. Для Пушкина же он не находит ни одного доброго слова.
В середине марта проездом из Петербурга к месту службы сутки провел в Москве поэт В. И. Туманский, одесский приятель Пушкина, которому он радовался, как ребенок, оставил обедать и познакомил со своей «пригожею женою». Он, кажется, был единственным, кто не восхитился красотой Натальи Николаевны: «Пушкина беленькая, чистенькая девочка с правильными чертами и лукавыми глазами, как у любой гризетки. Видно, что она неловка и неразвязна; а все-таки московщина отражается в ней довольно заметно». После обеда хозяин читал восьмую (первоначально девятую) главу «Онегина», вызвавшую восторг гостя: «Ах!., что за прелестная вещь девятая песнь Онегина. Как глубокомысленно означил Пушкин этикетное петербургское общество; как хороша Татьяна, увлеченная примером большого света на поприще притворства и приличия; как смешон и вместе жалок Онегин, гаснущий от ее холодности; как трогательно свидание их…» Самому Пушкину еще предстояло из московской барышни сотворить петербургскую Татьяну.
О встрече с поэтом в дни начала его семейной жизни вспоминала цыганка Таня: «Раз всего потом довелось мне его видеть. Месяц, а может и больше после его свадьбы, пошла я как-то утром к Иверской, а оттуда в город, по площади пробираюсь. Гляжу, богатейшая карета, новенькая, четвернею едет мне навстречу. Я было свернула в сторону, только слышу громко кто-то мне из кареты кричит: „Радость моя, Таня, здорово!“ Обернулась я, а это Пушкин, окно опустил, высунулся в него сам, а оттуда мне ручкой поцелуй посылает… А подле него красавица писаная — жена сидит, голубая на ней шуба бархатная, — глядит на меня, улыбается. Уж я не знаю, право, что она об этом подумала, только очень конфузно показалось мне это в ту пору…»
Среди тех, кто тогда в обществе сумел по достоинству оценить этот союз, была почтенная дама Екатерина Евгеньевна Кашкина, двоюродная тетка П. А. Осиповой, сообщившая ей: «Кстати об этом авторе: с тех пор, что он женился, это совсем другой человек — положительный, рассудительный, обожающий свою жену. Она достойна этой метаморфозы, так как утверждают, что она столь же умна, как и красива, — осанка богини, с прелестным лицом; и когда я его встречаю рядом с его прекрасной супругой, он мне невольно напоминает портрет того маленького очень умного и смышленого животного, которое ты угадаешь и без того, чтобы я тебе называла его». Догадаться, какое животное имела в виду Кашкина, нетрудно, но представила она его очень мило.
Сын же Прасковьи Александровны, приятель Пушкина Алексей Вульф, еще задолго до свадьбы, которая все время откладывалась, 28 июня 1830 года записал в дневнике: «Сестра сообщает мне любопытные новости, а именно две свадьбы: брата Александра Яковлевича и Пушкина на Гончаровой, первостатейной московской красавице. Желаю ему быть счастливу, но не знаю, возможно ли надеяться этого с его нравами и его образом мыслей. Если круговая порука есть в порядке вещей, то сколько ему бедному носить рогов, то тем вероятнее, что первым его делом будет развратить жену. Желаю, чтобы я во всем ошибся».
Кажется, в связи с замужеством Натальи Николаевны, наделавшим столько шума в Москве, «бабушке московской» Е. П. Яньковой припомнилась женитьба Осипа Абрамовича Ганнибала на Марии Алексеевне: «Когда она выходила за Ганнибала, то считали этот брак для молодой девушки неравным, и кто-то сложил по этому случаю стишки»:
Нашлась такая дура,
Что не спросясь Амура,
Пошла за Визапура[47].
В веренице встреч и ярких впечатлений начала семейной жизни, кажется, одно должно было напомнить Пушкину былое, увлечения юности, за которые теща укоряла его, а жена ревновала. Уже незадолго до отъезда в Петербург Пушкин с Натальей Николаевной имели возможность присутствовать на благотворительном спектакле «Медея» в зале Благородного собрания, в котором главную роль исполняла княгиня Е. С. Гагарина, для всех тогдашних театралов известная как Екатерина Семенова, великая трагическая актриса. Выйдя замуж за князя Ивана Алексеевича Гагарина, она покинула театр и выступала только на домашней сцене или в благотворительных спектаклях. Первый выход Пушкина с невестой 3 мая 1830 года состоялся, как мы помним, в Благородное собрание, где давали драму А. Коцебу «Ненависть к людям и раскаяние» с участием Семеновой. А незадолго до свадьбы Пушкин подарил ей экземпляр «Бориса Годунова» с надписью на обложке: «Княгине Екатерине Семеновне Гагариной от Пушкина. Семеновой — от сочинителя». Нам неизвестны обстоятельства этой прощальной встречи Пушкина с той, в которую он некогда был влюблен и чье имя занес в свой Дон-Жуанский список. Преувеличенные рассказы о беспутной жизни Пушкина в годы петербургской юности, доходившие до ушей Натальи Ивановны, включали в число его возлюбленных и Семенову. Но хорошо знавший актрису и сам безнадежно в нее влюбленный Н. И. Гнедич полагал, что она вовсе не отвечала ему взаимностью.
Воспитанница театрального училища в Петербурге, она была незаконной дочерью и крепостной учителя кадетского корпуса поручика Жданова, которому ее мать Дарья была подарена богатым смоленским помещиком Путятой за воспитание сына. Сама она 15 лет была в связи с князем Гагариным, от которого имела четверых детей, но только в 1826 году оставила сцену и поселилась с ним в Москве, а в 1828 году вышла за него замуж. Наталья Николаевна видела ее на сцене только в благотворительных спектаклях.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.